Борьба у престола

Сумароков любезно поклонился старичку и последовал за маленьким пажом.

В небольшом доме, дворце герцогини, тоже были свои тайны. И узкие коридоры, и винтовые лестницы, и подвалы, – целый лабиринт в миниатюре.

По узким, коротким, но извилистым коридорам вел его Ариальд. После довольно продолжительного блужданья Ариальд привел его в глубокий подвал, темный и сырой, слабо освещенный одинокой свечой. Сумарокову невольно стало жутко. Мрачные, нависшие своды, с которых гулко падала, капля за каплей, вода на каменные плиты пола. Убогая койка, деревянный стол и скамья передним.

У стола сидела странная фигура. Маленький карлик с двумя горбами. Густые, длинные, черные волосы в беспорядке лежали на спине горбуна и закрывали его лицо.

– Авессалом! – громко крикнул Ариальд. – Принимай гостя.

Карлик, не торопясь, откинул нависшие на лицо волосы, медленно поднялся с места и уставился неподвижным взглядом больших черных глаз на пришедших. Сумароков поклонился странной фигуре. Карлик кивнул головой.

– Так ждите здесь господина Бирона, – крикнул Ариальд, – а я бегу!

Он послал рукой привет Сумарокову и скрылся за дверью.

Сумароков сел на скамью. На лице горбуна было сосредоточенное, угрюмое выражение. Сумароков чувствовал себя неловко.

– Скажите, кто вы? – спросил он.

– Шут, – коротко ответил горбун.

– А ваше имя?

– Авессалом, – последовал короткий ответ.

– Я бы хотел знать ваше настоящее имя, – мягко заметил Сумароков.

– Я забыл его, – ответил горбун.

Разговор прервался. Маленький горбун полез в угол, стал на колени, долго копошился, наконец встал, дерзка в руках две бутылки и две серебряные чарки. Он молча поставил их на стол, потом опять полез в угол и достал оттуда ветчину и какое‑то печенье. Все это он поставил на стол.

– Вот, – коротко произнес он, – ешьте.

Сумароков не ел целые сутки.

– Благодарю вас, – сказал он.

– Пейте же, – нетерпеливо повторил карлик, наливая чарки.

Сумароков с истинным наслаждением выпил за здоровье гостеприимного горбуна большую чарку крепкой настойки и приступил к еде. Горбун тоже пил и ел, но его лицо продолжало сохранять мрачное выражение. Чтобы начать разговор, Сумароков спросил:

– Вы давно здесь?

– С детства, – ответил горбун. – Скажите, – продолжал он, – ведь при русском дворе тоже есть шуты?

– Есть, – кивнул головой Сумароков.

– Я слышал про шута Балакирева, – угрюмо продолжал горбун.

– Петр Великий очень любил его, – ответил Сумароков, – но потом разгневался на него. Его пытали, били батогами и сослали в Рогервик в крепостные работы.

Авессалом тихо покачал головой.

– Шуты часто кончали плахой, – произнес он. – За что его сослали и где он теперь?

Сумароков все более и более удивлялся странному тону и расспросам горбуна.

– Балакирев, – ответил он, – не был только шутом. Он исполнял некоторые поручения императрицы, которые не понравились ее мужу – императору. Когда умер император, императрица вернула его и определила рядовым в Преображенский полк.

– Да, это вечная история шута. Угождать одним, угождать другим, – голос горбуна звучал глухо под сырыми низкими сводами его подвала, – прикрывать интриги, носить любовные записки, караулить влюбленных, играть своей головой, отвлекать внимание подозрительного мужа или жены и потом погибнуть от удара ножом или отравы за то, что слишком много знаешь. – Он налил себе вина и залпом выпил.

– А что, – продолжал он, – шутов у вас тоже бьют, как собак?

– Нет, – возразил Сумароков. – Петр Первый разве под сердитую руку… да всем равно попадало от него, даже светлейшему… Покойный император не занимался шутами.

– Да, – произнес горбун, вставая, – а у нас смотри, – визгливым голосом продолжал он. С этими словами он обнажил свои руки и показал Сумарокову сине – багровые рубцы. – Шут, шут… – визгливо кричал он с налившимися кровью глазами. – Это забава господина Бирона… Теперь она императрица всероссийская… А он!.. Ха – ха – ха, – он расхохотался диким смехом. – Так у вас не бьют шутов? А?

– Не бьют.

На лице горбуна выступили красные пятна.

В своем сером кафтане с широкими рукавами он походил на гигантскую летучую мышь. Густые, длинные, черные волосы, в беспорядке падавшие ему на лицо, придавали ему дикий и зловещий вид.

Странный, суеверный ужас мало – помалу овладевал Сумароковым. Что‑то страшное чудилось ему за словами горбуна, как зловещее предсказание грядущих бедствий.

Но не успел он что‑либо сказать, как шумно отворилась дверь, и на пороге с хлыстом в руках показался Бирон. При виде его горбун издал злобный хриплый вой и забрался в угол.

– Пошел вон, шут! – крикнул Бирон, подымая хлыст.

– Господин Бирон! – воскликнул Сумароков, весь бледный, порывисто вставая с места.

Бирон опустил хлыст.

– А – а! – произнес он, глядя холодными глазами на Сумарокова. – Вы, кажется, мягкосердечны, господин камер – юнкер голштинского герцога.

Горбун, воспользовавшись удобной минутой, юркнул в двери. Бирон и Сумароков остались вдвоем.

XVII

– Императрица просила вас, – своим резким голосом начал Бирон, – сообщить мне дополнительные подробности.

Сумароков поклонился.

– Мне было поручено передать лично ее величеству, – произнес он.

Бирон угрюмо взглянул на него.

Это был первый русский, приветствовавший новую императрицу и привезший ей важные вести. Под первым впечатлением, узнав, что Сумароков камер – юнкер голштинского герцога, чей сын является ближайшим наследником престола, Анна сухо и недоверчиво встретила этого гонца. Но, прочитав письмо графа Ягужинского, она была готова изменить свое отношение. Письмо Ягужинското придало ей много бодрости. Из этого письма она узнала, что против министров Верховного совета существует пар– v тия тоже сильных родовитых людей – Черкасский, Барятинские, фельдмаршал Трубецкой, ее родственники Салтыковы, духовенство в лице виднейшего члена Синода Феофана Прокоповича, сам Ягужинский и много других, с которыми не очень‑то легко будет справиться верховникам. Под влиянием письма Анна хотела чем‑нибудь отбла – годарить Сумарокова. Но этого не мог допустить Бирон. Он уже успел оценить стройную фигуру и красивое лицо русского капитана.

Не противореча Анне, он вместе с тем искусно заметил, что граф Ягужинский – одно, а его посланец – камер-: юнкер голштинского герцога – другое, что надо быть осторожной, а все сведения лучше соберет он, Бирон, и передаст императрице. Личное свидание излишне. Императрица всегда успеет наградить этого капитана, если его сведения и усердие заслужат того; Анна, по обыкновению, согласилась с Бироном и поручила ему поговорить с Сумароковым.

Ответ Сумарокова раздражил его. Еще находясь сам в неопределенном положении и тревоге за свою дальнейшую судьбу, он уже злобно и ревниво относился ко всякой попытке приблизиться к Анне помимо его.

– Однако это приказ императрицы, – проговорил он. – Первый приказ первому своему русскому подданному, – с ударением добавил Бирон.

– Я повинуюсь, – сухо ответил, наклоняя голову, Сумароков. – Что угодно вам знать?

С едва скрываемой ненавистью глядел он в лицо дерзкого фаворита: чувство злобы и обиды росло в нем. Он видел себя не в положении верноподданного, принесшего первым великую радостную весть, а в положении чуть ли не узника, допрашиваемого дерзким чужеземцем. Сумароков чувствовал себя глубоко униженным; кроме того, еще в Москве он хорошо знал, что представляет собою этот сомнительный курляндский дворянин, но он видел теперь и понял, какую силу имеет этот Бирон при дворе герцогини и как будет трудно отделаться от него; и на одно мгновение, помимо своей воли, он пожелал удачи верховникам, требовавшим, чтобы Анна не брала с собой Бирона.

– Все, что граф Ягужинский приказал вам словесно передать ее величеству, – холодно ответил на его вопрос Бирон.

Этими словами Бирон ставил Сумарокова на место простого лакея, передающего слова барина.

Сумароков вспыхнул и резко сказал:

– Граф Ягужинский не приказывал мне, а как своего адъютанта и русского дворянина и единомышленника просил пренебречь опасностями и донести самодержавице всероссийской о том, что и от кого она ожидать может.

– Да? – с видимым равнодушием произнес Бирон. – Так в чем же дело? Вы знаете, императрица ждет: каждую минуту может приехать посольство Верховного совета, а вы еще ничего не сказали, – значительно добавил он.

Бирон словно играл с ним. Сумароков понял это, выпрямился и, слегка побледнев, ответил:

– Передайте ее величеству, что верховннки не хотят, чтобы вы ехали в Россию.

Бирон усмехнулся. Это он узнал из письма графа Рейнгольда. Сумароков заметил эту усмешку и, повинуясь злобному чувству, подумал: «Так я ж пройму тебя, бестия!«И громко сказал:

– Граф Ягужинский просил передать императрице, что в настоящее время, если не уступить верховникам, то ни он, ни его сторонники не поручатся за вашу голову, – медленно, с чувством глубокого удовлетворения закончил Сумароков.

И действительно, впечатление от этих слов могло быть приятно его униженному сердцу. Лицо Бирона позеленело, рот странно скривился, словно судорогой.

– Вас могут убить на дороге или казнить в Москве, – со злорадством продолжал Сумароков. – Вот что поручил передать мне граф Ягужинский.

– Это все? – хрипло спросил Бирон.

У Сумарокова пропало всякое желание передавать детально все многочисленные советы Ягужинского. Он неопределенно махнул рукой. Бирон встал. Он уже овладел собою.

– А теперь, – начал он своим деревянным голосом, – от имени императрицы я должен сообщить вам, что в случае приезда министров императрица лишена какой‑либо возможности оказать вам покровительство… а они приезжают скоро… я бы советовал вам бежать сейчас же… Императрица ничего не будет иметь против этого. Со временем она наградит вас.

Он слегка поклонился и вышел, оставив в грязном, сыром подвале взбешенного Сумарокова.

«Бежать, – думал он. – Легко сказать! Но как? Где взять лошадей? Надо бы повидать Якова, да он остался на постоялом дворе».

Сумароков в волнений ходил из угла в угол по темному подвалу. Он чувствовал себя словно в западне. Недоброжелательное отношение к нему Бирона было очевидно, и Сумароков довольно верно истолковал эту недоброжелательность чужеземца – фаворита к русскому офицеру. Он видел также и безучастное отношение к нему новой императрицы.

«Какие тут награды! – с горечью думал он. – Унести бы только ноги. Знать, сильны верховники, что сама императрица боится их. Не проиграл ли граф Ягужинский?..»

Тревога за настоящее, опасения за будущее охватили Петра Спиридоновича. И действительно, положение его было из очень тревожных. Если бы он и убежал сейчас, он легко мог натолкнуться на посольство. Зная энергичный характер Василия Лукича, он мог ожидать не только унизительного ареста, но даже немедленной казни. Затерянный, одинокий, среди чужих людей, предоставленный самому себе, он, несмотря на свое мужество, почти упал духом.

В комнату вошел Авессалом. Маленький горбун сел в угол, поджав под себя ноги, и блестящими глазами следил за Сумароковым.

– Что, хорош? – вдруг спросил он с тихим, злорадным смехом.

Сумароков остановился.

– Да, да, – продолжал горбун. – Вы еще узнаете его, Россия не то что Курляндия. Там есть где разгуляться его хлысту. Что шут Авессалом! Любая собака стоит его! То ли дело хлестать русских бояр.

Сумароков покраснел от гнева.

– Молчи, – закричал он, топнув ногой. – Ты забыл, что есть императрица!

Горбун злобно усмехнулся.

– А здесь его герцогиня Курляндская, – сказал он. – В чем же дело?

Сумароков понял, что горбун прав. В маленькой Курляндии герцогиня предоставляла Бирону делать все, что было в ее очень незначительной власти. В обширной империй Российской она предоставит ему то же…

Он стиснул зубы и замолчал. Если бы в эти минуты он мог вернуть недавнее прошлое, он отрекся бы от Ягужинского и был бы на стороне верховников, А горбун продолжал:

– Она не оставит его. Она возьмет его с собой… о, как попляшете вы!..

Сумароков хотел спросить его о многом, но не поспел. В коридоре послышались торопливые шаги, и в подвал вбежал Ариальд. Он был очень бледен. Глаза его сверкали, вся фигура выражала решимость и энергию.

– Господин камер – юнкер, – задыхаясь, произнесен он. – Вам надо бежать. Не спрашивайте меня ни о чем… Я знаю, что ваши враги близко, а здесь никто не защитит вас… Бегите!

Сумароков растерянно взглянул на него.

– Бежать, но как? – произнес он,

– Авессалом, – повелительно произнес Ариальд. – Ты должен помочь. Сейчас, – обратился он к Сумарокову, – к нам на двор прорвался ваш слуга. Его хотели схватить. К счастью, я увидел его и выручил. Я ведь немного понимаю русскую речь, я уже был при герцогине, когда здесь был резидент Бестужев. Ваш слуга остановился в предместье у старухи Ленд. Эту старую чертовку знает вся Москва. Вам надо только переменить костюм. Уже отдан приказ никого не выпускать из дворца.

Ариальд говорил торопливо, задыхаясь. Сумароков отступил на шаг и почти с ужасом глядел на этого смелого ребенка.

«Никого не выпускать из дворца. Но ведь это прямое предательство», – пронеслось в его мыслях.

– Кто же отдал такой приказ? – глухо спросил он.

– Бирон, от имени герцогини, – коротко ответил Ариальд. – Но нельзя терять времени. Авессалом! – повелительно закончил он.

Но Авессалом уже копошился в углу.

Как ошеломленный стоял Сумароков. Он едва верил своим ушам. Как! Его, привезшего такую весть, его, предупредившего новоизбранную императрицу о кознях ее врагов, его хотят отдать на жертву этим самым врагам! Этого он не мог ожидать.

Между тем Ариальд торопил его. Авессалом, видимо, охотно вытаскивал костюм из своего тайника. На минуту У Сумарокова мелькнула мысль отказаться от унизительного бегства с переодеванием, но он сейчас же подумал, что будет больше пользы, если он поторопится в Москву, все передаст Ягужинскому, и, быть может, не будет еще поздно начать действовать по – новому,

Авессалом вытащил тяжелые меховые сапоги, кожаную куртку, подбитую собачьим мехом, плащ и шапку с наушниками.

Когда Сумароков переоделся, никто не узнал бы в нем блестящего офицера лейб – регимента. Он походил на бюргера средней руки, возвращающегося на свою мызу после деловой поездки в город.

– Благодарю, милый юноша, – произнес он, крепка пожимая руку Ариальду. – Если встретимся в Москве – будем друзьями. Благодарю и вас, – продолжал он, протягивая руку Авессалому.