Помоги проекту - поделись книгой:
Увы, наш мир устроен так, что альтруистом здесь быть трудно — разденут. Конечно, можно приговорить себя к аскетической жизни, но немногие согласятся жить гораздо хуже окружающих. Тысячелетние эксперименты с аскетизмом показали, что это — путь явного меньшинства.
Там, где умение нажиться за счет другого почитается добродетелью, альтруисты выглядят беспочвенными идеалистами. Однако это не смущает их. Джон Леннон, ставший кумиром целых поколений, пел: «Ты можешь сказать, что я мечтатель. Но я не одинок. Я верю, что однажды ты присоединишься к нам…» Ждать пришлось долго. Леннон пополнил мартиролог мучеников высоких идей. Мир насилия, эгоизма — авторитарный мир — очень хорошо вооружен и организован. Можем ли мы противопоставить ему свою организацию, и не превратится ли она в «дракона», который, ниспровергнув «старый мир», создаст на его месте такой же?
Собственно, эта проблема оказалась камнем преткновения для великих «утопических» мыслителей от Уинстенли до Маркса. Если не спеша внедрять новые, человечные отношения в бесчеловечном мире — он поглотит начинания альтруистов. Возникает соблазн решить все проблемы одним ударом, радикально. На волне массового недовольства радикалы приходят к власти и начинают смело перекраивать общество в соответствии со своими схемами. Итог известен — и в самих схемах обычно что-то не додумано, и народ в «светлом царстве» жить «не готов». К тому же «большие скачки» в царство справедливости невозможны без насилия («среда» сопротивляется радикальным нововведениям), а оно, как мы уже видели, несовместимо со свободой и солидарностью. Для того, чтобы «внедрить» «правильную идею», создается диктатура, огромный чиновничий аппарат. Через некоторое время чиновники избавляются от идеологов — они тоже не очень любят радикализм. Этот круг проходили и якобинцы, и большевики, и либералы-гайдаристы. Конечно, личико Гайдара не похоже на осунувшееся лицо Робеспьера, но политическая практика обоих подтверждает — как правило, радикализм несовместим с демократией. Постепенность, реформизм — самый надежный путь к тому, чтобы сделать мир более свободным и солидарным. Общество нельзя тянуть вверх «за волосы». Каждое изменение должно согласовываться с достигнутым уровнем культуры, лишь немного подталкивая общество вперед. Если результат будет неудачным — всегда можно безболезненно отойти на исходную позицию и попробовать еще раз, скорректировав преобразование.
Но постепенное движение к высоким идеалам лишь тогда имеет шанс преодолеть силы сопротивления нынешнего авторитарного общества, если будет опираться на собственную силу, на собственное организованное начало. Им не может быть государство, партия или финансовая группировка. Почему? Да потому что предоставленные сами себе эти организации быстро забывают о провозглашенных ими целях и начинают «работать на себя».
Конечно, влияние на партийно-государственную жизнь необходимо (таковы правила игры), но оно не должно превращаться в самоцель. Спрашиваешь политика — ради чего вы боретесь с нынешним президентом? «Чтобы сменить антинародный режим». «Чтобы добиться стабилизации рубля». «Чтобы достичь равновесия властей». А это-то все ради чего? Если забыть об этом, основном вопросе, то ценой отстранения антинародного режима станет гражданская война, ценой стабилизации рубля — голод, а ценой «равновесия властей» — бесправие народа.
Основной опорой тех, кто работает во имя свободы и солидарности, может стать гражданское общество, построенное не на принуждении, а на началах добровольной взаимопомощи, организованное снизу вверх и прежде всего — на основе горизонтальных связей, независимых в основе своей от государства и бизнеса. Гражданское общество складывается из множества социальных движений. Конечно, они заражены многими болезнями сегодняшнего дня — от авторитарных тенденций до необходимости погружаться в пучину нынешнего криминального бизнеса. Они вынуждены пожимать не вполне чистые руки, они состоят из обычных людей со всеми их слабостями, но при одном исключении — эти люди работают не во имя золотого тельца (иначе ушли бы в бизнес) и не ради власти (иначе подались бы на государственную службу или в какую-нибудь партию с хорошими шансами на успех). Они тянут воз конкретных людских проблем. Они опираются не на насилие, а на способность людей помогать ближнему своему — на силу солидарности.
В нашей стране сегодня действуют сотни общественных организаций (я не говорю о псевдообщественных фирмах, собирающих деньги и исчезающих за углом). Реальную работу ведут многотысячные организации защитников природы — «Гринпис», Всероссийское общество охраны природы, Социально-экологический союз, защитники памятников культуры, участники движения самоуправления и педагогических инициатив (уникальным синтезом двух последних стала община «Китеж» для детей-сирот в Калужской области). Важную роль в становлении гражданского общества играют исконно российские конфессии, которые сочетают традиции духовного поиска с признанием реальностей нынешнего дня.
На сегодняшний день крупнейшей общественной организацией России являются профсоюзы — объединения, работающие для поддержания и подъема жизненного уровня работников, сохранения занятости. Бюджет профсоюзов зависит от уровня зарплаты их членов, так что они кровно заинтересованы в том, чтобы трудящиеся получали как можно большую зарплату. Если профсоюзы не будут выполнять эту свою функцию, они просто развалятся. Судя по тому, что этого не произошло, профсоюзы, несмотря на все свои недостатки, все же выполняют основную задачу, ради которой создавались в России 90 лет назад, — защищать людей труда.
За это время профсоюзы сильно изменились. Сегодня это самая демократическая из крупных организаций страны. Но этот демократизм иногда лишает профсоюзы мобильности и ударной силы. Снова возникает вопрос о том, что важнее в данный момент — способность пробиваться через джунгли современного общества или поддержание внутренней свободы участников организации. Каждое движение решает этот вопрос самостоятельно, и если не уклоняется с пути свободы и солидарности, то постепенно превращается в «общество в обществе», живущее по своим законам, противостоящим закону джунглей, царящему вокруг.
Но мы помним, что если просто «мирно сосуществовать» с современным авторитарным обществом, оно рано или поздно поглотит островки свободы и солидарности, где с помощью грубой силы, а где-то изнутри заражая их духом насилия и индивидуализма. Гражданские движения могут сохраниться как самостоятельный факгор только наступая, только постепенно вытесняя авторитарную государственную власть и влияние капитала из тех сфер жизни, регулирование которых общество может взять на себя. В этом состоит «обобществление» или социализация, составляющая ядро социалистической идеи (в отличие от национализации, милой сердцу коммунистов). Социализация тесно связана с самоуправлением — со способностью людей труда самим решать, как им лучше вести дела, не передоверяя право на последнее слово в этом вопросе работодателю.
С прошлого века идея социализации тесно связана с синдикализмом, который предполагает рост влияния профсоюзов на регулирование общественных процессов. Профсоюзы — наиболее крупная общественная организация, которая со временем может взять на себя общественное регулирование производства. Эта идея, чрезвычайно популярная в конце XIX — начале XX века, в том числе и в России, потом несколько побледнела, так как рабочие пытались брать производство в свои руки сразу, не имея для этого должной подготовки. Так, например, во время гражданской войны в Испании (той самой, в которой родилось знаменитое «Но пасаран») синдикалистский профсоюз Национальная Конфедерация Труда передал производство в руки рабочих и служащих предприятий. И что интересно, даже в условиях войны они поддерживали необходиммый уровень производства, пока коммунисты не добились перехода к национализации. Испанский эксперимент был подавлен коммунистами и фашистами. Силой были прекращены попытки наладить производственное самоуправление в России в 1917–1918 гг., в Венгрии — в 1956–1957 гг., в Польше — в 1980-81 гг. В 1968-69 гг. движение профсоюзов и рабочих Советов за самоуправление развернулось в Италии и Германии. Эти попытки не прошли бесследно — сегодня почти во всех странах Западной Европы существует система «участия» — влияния организованных в профсоюзы трудящихся (в том числе и инженеров) на принятие управленческих решений. Так синдикализм постепенно пробивает себе дорогу в странах, несколько обогнавших нас в развитии. Не стоит игнорировать чужой опыт, тем более, что он соответствует и отечественным традициям — движение советов начиналось как борьба за самоуправление на производстве. Поскольку профсоюзы сами по себе являются самоуправляемой организацией — им и карты в руки. Поэтому идеология социализма неотделима от синдикализма, как цель от пути к ней.
Борис Немцов недавно сказал: «У нас общество не гражданское, а корпоративное». В этих словах кроется очень важное недоразумение, которое лежит в глубине либеральной идеологии. Противопоставление гражданского общества и корпоративности надуманно. Когда люди объединяются для защиты своих интересов в корпорацию, они становятся сильнее, чем человек, превращенный лиоеральными реформами в оторванный от общества «самодостаточный» атом. Корпорации, «общины» — основа прочного гражданского общества, в котором развито начало самоуправления.
Тесная связь общины и начал гражданственности было обнаружено еще русскими социалистами XIX века — народниками. Первым об этом заговорил Александр Герцен, который увидел в общине черты будущего социального устройства. В 70-е гг. прошлого века народники «пошли в народ», дабы просветить его. К удивлению своему, они обнаружили, что им самим есть чему поучиться у народа. Сторонники демократического и социалистического преобразования самодержавной России, народники неожиданно обнаружили «республику» в русских деревнях. Крестьяне не только обсуждали все важнейшие вопросы, отнесенные к их «сфере компетенции», но и решали их не голосованием, а консенсусом, согласием. Большинство предпочитало убедить меньшинство, а не подавить его. Это и была российская демократия, которая прорастала снизу, а не насаждалась сверху. Община помогала слабым членам общества и, вопреки более поздним либеральным легендам, не подавляла предпринимательскую жилку крестьян — после освобождения от крепостного права общинное крестьянство постепенно выкупало у частных собственников — помещиков землю, подтверждая эффективность своего хозяйства.
Если крестьянин XIX века еще не был гражданином, так как «республика» ограничивалась для него деревенским «миром», то краткий миг свободы с февраля по октябрь 1917 г. показал, что крестьяне, привыкшие жить своим умом, готовы активно участвовать в переустройстве страны на началах демократии и социализма. Крестьянская Россия проголосовала не за большевиков, обещавших золотые горы, а за социалистов-революционеров — народническую партию, отказавшуюся от былого радикализма народников и предлагавших постепенное переустройство российского общества на основе синтеза традиций солидарности и «новомодных» идей свободы.
Между коммунистами и многими либералами существует трогательное единодушие в одном важном вопросе. И те, и другие утверждают, что большевики победили потому, что за ними пошел народ России. Эта смелая гипотеза пока не нашла подтверждения. Большевикам удалось сплотить вокруг себя относительно небольшую часть маргинальных (деклассирующихся) слоев и с их помощью нанести военное поражение своим врагам. В гражданских войнах успех зависит не от воли большинства, а от организованности войск, быстроты и натиска, таланта полководцев. Это — не голосование. Это — насилие.
Община с ее самоуправлением была несовместима с тоталитаризмом. Именно поэтому с ней так ожесточенно боролись коммунисты. В 1917–1921 гг. главные удары большевиков наносились по крестьянству (хотя и рабочим от «партии рабочего класса» доставалось немало). В 1929–1932 гг. кровавая коллективизация разрушила общину, но вытравить общинную (корпоративную) душу России не удалось. Общинные традиции продолжали сохраняться в коммуналках, в колхозах, превратившихся со временем в некое подобие общин, на предприятиях, которые в сознании значительной части рабочих были не «казенные», а «наши». До сих пор Россия — страна общинная. И потому народ наш умудряется тихо саботировать все те эксперименты, которые проделывают с ним коммунисты и либералы. Он живет своим умом, обсуждая житейские напасти в разнообразных «общинах» — будь то заводская курилка или традиционное российское застолье.
Увы, это лишь остатки былой мощи общинной самоорганизации. Сочетание коммунистического наследия с криминальным рынком, разрушение идеалов и насаждение «западных стандартов» — все это составляет крайне опасную смесь, которая разъедает общинный костяк народной культуры быстрее, чем это делалось прежде. Корпоративная структура российского общества нуждается в поддержке — иначе наш народ превратится в бесформенное месиво, состоящее из враждебных друг другу особей.
Конечно, общину не стоит «восстанавливать» в изначальном виде. Нельзя два раза войти в одну реку. Глупо и опасно возрождать круговую поруку или порки по приговору «мира». Напротив, социальная реформа должна быть основана на приоритете общепризнанных гражданских прав. Община сама была хранителем права, обычного права. Характерно, что в русском языке слова «справедливость», «правда» и «право» однокоренные. Право, законотворчество должно строиться на основе традиции, норм, которые воспринимаются как справедливые. В то же время справедливость должна сочетаться с общими для страны стандартами (гражданскими, социальными, экологическими), ниже которых не может опуститься ни один общинный мир.
Однако местное самоуправление, демократия, растущая снизу, еще не решает проблему извечного российского авторитаризма. Демократическая традиция Руси замкнулась на уровне общин, предоставив в условиях тяжелейших внешних напастей свободу рук самодержавному государству. Но уже в XVI веке государи стали созывать для решения важнейших вопросов Земские соборы — собрания представителей разных сословий и земель необъятной России.
Опыт Земских и Церковных православных Соборов, в которых принятию решения, как правило, предшествовало длительное обсуждение, согласование интересов элит, привел к формированию в общественной мысли идеала Соборности.
Между традициями соборности и общинности было много общего. Соборность (как идеальная модель) — объединение интересов на основе поиска согласия (а не механического голосования). Эту традицию не худо было бы развивать. И тогда строительство государства будет происходить снизу, на основе самоуправления, сильного гражданского общества и общепризнанного права, а не разгонов, расколов и всевластия временщиков.
Итак, в самом общем приближении мы можем сформулировать основные принципы реформ, основанных на идеалах демократического социализма и традициях России:
— сочетание солидарности и свободы как главные общественные ценности;
— постепенность, эволюционизм преобразований;
— общественный контроль за социально-экономическими процессами с помощью профсоюзных структур (синдикализм);
— участие трудящихся в принятии управленческих решений на производстве;
— общинность (корпоративность, самоуправление), доминирование гражданского общества над государством и бизнесом, право, основанное на понятии справедливости и общепризнанных гражданских, социальных и экологических стандартах;
— поиск согласия, компромисса; соборность как демократия консенсуса.
«КРАСНЫЕ» КАПИТАЛИСТЫ
Пасмурным осенним воскресеньем тысячи демонстрантов, не читавших программы «500 дней» вышли на улицы Москвы, чтобы во всеуслышанье заявить о своей поддержке намечающихся экономических реформ. Многие из них говорили в тот день, что приватизация экономики положит конец господству людей, которые привели страну на грань катастрофы, подорвет базисные основы власти номенклатуры.
Они несли самодельные плакаты «Даешь приватизацию!», «500 дней!», «Долой социализм!», не задумываясь над тем, что смысл акции не изменился бы, если б над их головами появились лозунги типа: «Поможем номенклатуре юридически закрепить свое господство в экономике!» или «Все средства производства в собственность партийно-хозяйственному аппарату!».
С редкостным упорством трудящиеся в этой стране таскают каштаны из огня для других. В данном случае для партийной номенклатуры КПСС. Ведь именно в ее интересах и будет проводиться предложенная в программе «500» приватизация экономики.
Сразу оговорюсь, что имею ввиду не всякое разгосударствление, а только приватизацию — передачу производств в частные руки (праволиберальная пресса сейчас сознательно смешивает два эти понятия).
Так вот, как бы ни проходила приватизация: через распродажу предприятий или через бесплатную раздачу акций, — возьму на себя смелость утверждать, что она в первую очередь будет выгодна нынешним «хозяевам жизни». С продажей все предельно ясно — у трудящихся нет денег, чтобы выкупить свои средства производства, не залезая в бесконечные долги. Но возьмем самый чистый «дистиллированный» вариант приватизации — бесплатную раздачу акций всем гражданам. Гарантирует ли он «равенство в начале пути»? Нет. Почему? Да, потому что при переходе к «свободному рынку» любой номенклатурщик имеет перед любым средним гражданином СССР ряд неоспоримых преимуществ.
Во-первых, это — СВЯЗИ. Не считают же ненавистники номенклатуры, что «отцы демократии» намерены разогнать весь старый аппарат? То есть буквально весь. Вряд ли это возможно, да и как показал опыт председательствования Б. Н. Ельцина и Г. X. Попова, они в принципе не собираются это делать. Следовательно непосредственным осуществлением реформ, в том числе и организацией перераспределения собственности, будет заниматься часть старой номенкулатуры, которая не забудет ни себя, ни своих друзей из «бывших».
Во-вторых, ДЕНЬГИ. Все утверждения «экономистов» об излишках денег «у населения» — достаточно бесхитростная и вполне сознательная демагогия. Сколько я ни разговаривал с представителями «населения», ну, буквально, никто не жаловался на излишки денег. Вероятно потому, что эти «излишки» находятся не у населения, а лишь у его незначительной части, в которую входит и наша уважаемая номенклатура. В условиях массовой приватизации и легализации теневой экономики «отмыть» эти деньги и превратить их в капитал, скупая, например, акции у других граждан, особого труда не составит.
В-третьих, ИНФОРМАЦИЯ. Меня, уважаемый читатель, занимает вопрос. Ну вот выдали Вам на руки безличные акции и сказали, что Вы можете их продать или превратить в акции конкретных предприятий. Что Вы будете делать? Займетесь биржевой игрой? А Вы, простите, знаете в чем разница между Промстройбанком и Жилсоцбанком? Нет, это совсем не в упрек. Это только к тому, что для того, чтобы не прогадать (а на карту поставлена судьба Ваша и Ваших детей), нужно обладать огромной специальной информацией, которой, увы, ни Вы, ни я не обладаем. Я например, не рискну на глазок определить, будет ли то или иное предприятие рентабельно лет эдак через пять. Слушать советы средств массовой информации? Не смешите меня! И остается одно: поскорее эти чертовы акции продать тем же бывшим номенклатурщикам и получить за них живую деньгу, а то ведь в этой лотерее вообще можно безо всего остаться. А вот у них (у номенклатурщиков) такая информация есть, они точно знают куда деньги вложить можно, а куда не следует, так что за них и их потомков можно быть спокойными.
Четвертое преимущество — ГИБКОСТЬ. У советских граждан сложился стереотип номенклатурного работника, как чего-то окостенелоконсервативного. Между тем, подобная оценка верна лишь в идеологической сфере, но не в социальной. Номенклатура — один из наиболее подвижных слоев населения. Средний советский человек редко меняет место работы, не говоря уж о специальности. Номенклатура же постоянно перебрасывается — сегодня здесь, а завтра — там. Сегодня — директор завода, завтра — секретарь райкома, послезавтра — председатель исполкома. Сегодня в одной географической области, завтра — в другой. И всюду их интересует не конкретное производство, а управленческий процесс. Худо или бедно, но они научились управлять вообще, управлять любым производством. Для них не существует принципа, прижившегося в массовом сознании: доводи всякое дело до конца. Они действуют по принципу: занимайся только тем, что выгодно сегодня, бросай любое дело, если есть возможность устроиться с большей пользой для себя. Ох, как пригодятся эти качества в условиях накопления и перехода к рынку.
Пятое — ЧУВСТВО КОНЪЮНКТУРЫ. За долгие годы внутривидовой борьбы в аппарате выживали те, кто хорошо развивал в себе доходящую до автоматизма способность чувствовать и поворачивать «куда ветер дует», безошибочно угадывать тенденции и подстраиваться под них. Тенденции эти создавались волей вполне конкретного начальства, но, многократно преломленные в бесконечных иерархических структурах, они приобретали характер именно тенденций, сравнимых со слепыми объективными законами рынка. Чувство конъюнктуры аппаратной в условиях реформ легко может быть трансформировано в чувство конъюнктуры рыночной.
Шестое — ОПЫТ РАБОТЫ В СЛОЖНЫХ ИЕРАРХИЧЕСКИХ СТРУКТУРАХ. А зачем он нужен? — спросите Вы — ведь рынок, свобода-с! Но дело в том, что наш рынок будет не рынком множества мелких свободных предприятий, а рынком супермонопольных монстров. Это, с позволения сказать, наше наследие, плата за былую гигантоманию. Какие бы антимонопольные законы ни принимались, силы, стремящиеся к сохранению монополий будут мощнее парламентских деклараций и находящихся в процессе становления органов контроля. На службу в аппарат монополий пойдет тот, кто умеет работать в аппарате. Но в качестве платы, теперь, наученные опытом, они потребуют не высоких зарплат и привилегий, а доли в собственности.
Превращение вчерашних коммунистов в завтрашних капиталистов идеологически прикроют те, кто покинув ряды коммунистической партии возглавляет партии демократические. Все эти вчерашние кандидаты в члены Политбюро, Герои Соцтруда, инструкторы и консультанты ЦК и обкомов, работники прокуратур и генерал-лейтенанты, которые, ныне восседают в президиумах демократических форумов и движений.
Но, может, и Бог с ними. И пускай себе. Плюнем на чувство справедливости и разотрем. Пусть именно эти люди привали нас к пропасти, пусть все их преимущества созданы за наш счет. Но ежели они теперь будут управлять по-новому, принуждать нас экономически, строить не сказочный развитой социализм, а реальный капитализм, так и ладно. И трехцветный флаг им в руки!
Нет, дорогие товарищи и уважаемые гости! Даже с чисто прагматической точки зрения, ничего хорошего от сохранения власти и собственности в руках этих людей ждать не приходится. Для выхода страны из кризиса нужна технологическая революция. Ни культурный уровень, ни психологические установки наших «старших товарищей» до лидеров такой революции не дотягивают. У них нет, и физиологически не может быть того, о чем они неустанно твердят — «нового мышления». Целевые установки, стиль отношений с людьми, не говоря уже об уровне образования у них старые, чиновничье-большевистские. Послушайте лучших из них, вещающих с трибун демократических собраний, и Вы поймете, что они как были комбайнерами, пересевшими в обкомовские кресла, так и останутся ими до конца своих дней. Они могут худо-бедно модернизировать нашу экономику в стиле капиталистических стран третьего мира, но никакого «русского чуда» от их усилий ждать не приходится. Они являются «паразитами» (не в смысле ругательства, а в смысле добычи пропитания), у них паразитарная психология.
Посмотрите, как развивается у нас кооперация: куча внедренческих, посреднических кооперативов, и почти ни одного производящего. Это следствие паразитарной психологии. Надстроиться над реальным производством и производить видимость деятельности — это их стиль жизни. Наводить мосты — это то, что они умеют делать лучше всего. Поэтому не ждите от таких предпринимателей усилий по развитию новых технологий. Наиболее ловкие из них с головой уйдут в перепродажу друг другу того, что по инерции будет производить наша издыхающая промышленность или «загонят» ресурсы и все, что плохо лежит западным фирмам. Собственно производством займутся те, кому при дележе репки достанутся вершки, а не корешки, то есть самые невладелые[*].
Номенклатурщики слишком циничны, они прошли через такую школу аппаратного разврата, что становится страшно при одной мысли о будущем страны, где бал будут править такие предприниматели.
И еще одно. Мы не обольщаемся в отношении сегодняшних рабочих. Они как и все достаточно консервативны, инертны, да и, наверное, сами виноваты в своем положении. Но без их доброй воли, без их желания работать в этой стране не будет ничего. Это не патетика, это серьезно. При всех своих недостатках наши рабочие обладают великолепным социальным чутьем. Они прекрасно чувствуют, кто сидит у них на шее. И, когда очень скоро они обнаружат там прежнюю, столь справедливо ненавидимую ими публику, рассчитывать на трудовой энтузиазм, да и просто на нормальную работу будет трудно. И тогда экономика пойдет в разнос. Как бы мы ни понимали объективный вред от забастовок в условиях нынешней скудости, неужели мы не встанем на сторону рабочих, бастующих против шкуродера-хозяина из бывших обкомовских?
Чтобы вырваться из затягивающей воронки кризиса, нужны новые люди, необходима смена социальных сил и поколений у руля страны. А этой смены старая номенкулатура не допустит. Техническая интеллигенция, ее возможный конкурент в структурах управления будет оставлена в положении наемного слуги. «Они» не дадут интеллигенции стать со хозяином. Отгрызя лакомый кусочек себе, они оставят на оплату труда интеллегенции и квалифицированных рабочих такие крохи, что обесценят смысл их усилий. Открытые границы и смешанные предприятия подтолкнут лучших из них искать себе место там, где можно выгодно продать труд и чувствовать себя человеком. «Золотые руки» и мощные интеллекты покинут страну, и — крышка! Летальный исход. Всемирный полигон социальных экспериментов «Россия» будет прикрыт окончательно. Будущего не будет.
Не будет и потому, что красные капиталисты не пустят к рулю новое поколение. Они уже сейчас оттесняют его в искусственно созданные лягушатники — «молодежная политика» и т. п. Вглядитесь в лица вождей и участников нашей перестройки. Эта самая старая революция в мире. Не вдаваясь в оценки якобинства, вспомним, что Конвент Французской Республики возглавляли тридцатилетний Робеспьер и двадцатичетырехлетний Сен-Жюст. Но наши сен-жюсты через второго имеют внуков и правнуков. Революция, которую не поддерживает (от которой отторгли!) молодежь — революция без перспектив.
Печально. А что делать?
Прямо противоположное тому, что делает сейчас правое крыло демократии. Не отнимать у органов производственного самоуправления тех куцых полуправ, которые они имеют, а сделать именно трудовые коллективы хозяевами (то есть собственниками) предприятий. Тогда они смогут на конкурсной основе привлечь в качестве менеджеров новых людей из технической интеллегенции. Не лишать местные органы прав во имя укрепления исполнительной власти, а наоборот сократить власть центральных органов, расширив полномочия местных советов, где в депутатском корпусе множество новых людей. Не менять формы собственности до изменения структур управления промышленностью, а демократизировать эти структуры и уже потом, по воле трудовых коллективов разгосударствлять производство. И главное — перестать врать будто бы борьба вокруг «500 дней» это борьба между номенклатурой и демократией. Нет, это спорят о том, как старое вино перелить в новые мехи. Это политическая трескотня, с которой коммунистическая бюрократия в очередной раз меняет форму, примеряя вместо сталинского френча предпринимательский фрак.
Если люди вовремя поймут это, может и Россия обустроится.
ЕСТЬ ВЕЩИ ВАЖНЕЕ СВОБОДЫ
Написал этот заголовок и сам испугался… А все-таки действительно есть. Солидарность, например. Простая человеческая солидарность, которая заставляет поступаться своей свободой плевать на интересы других.
В самом деле, мы против свободы неограниченной частной собственности на землю, против СВОБОДНОЙ продажи оружия, против свободы родителей решать, платить за обучение, или оставить своих детей неграмотными.
К перечисленным деспотическим склонностям нашей редакции я бы еще отнес наше отрицательное отношение к свободной продаже ядов и наркотиков, праву детей на беспризорное бродяжничество, праву стариков на смерть от голода в результате неумения вписаться в свободную экономику.
Я против Свободы в ее либерально-буржуазном понимании и не люблю ее, потому, что эта свобода даже не животного, а кадавра — универсального потребителя.
В оставленном нам в наследство от просветителей XVIII в. триады Свобода — Равенство — Братство в первой оказалось меньше всего смысла. Смысл был, но он был ОТНОСИТЕЛЕН и количественно и качественно.
Относительность количественная выразилась в том, что Свобода сама по себе оказалась ценностью исключительно для несвободных людей как здоровье для больного. «В царство свободы дорогу грудью проложим себе» — могли петь только рабы. Но стоило цепям чуть ослабнуть, а царству свободы показаться вдали «краешком, тонкой линией», как тут же становилось ясно, что смыслом жизни свобода быть не может и что с ней нужно что-то делать, а вот что — совершенно непонятно.
Последствием этого понимания (непонимания) явилась такая психологическая реакция, блестяще описанная Э. Фроммом в книге «Бегство от свободы», которая явилась не последней причиной разгула тоталитаризма в XX веке и чудовищного засилья бюрократии даже в самых цивильных демократических государствах. Свобода оказалась не более, чем отношение Несвободы, как атеизм отрицанием религии. Но отрицание — враг Смысла. Всякого смысла. Оно разрушает старый Смысл, не создавая нового.
С качественной относительностью Свободы дело обстоит еще веселей. Дело в том, что всякая свобода и есть Несвобода. Пояснить? Что такое, например, неограниченная свобода частной собственности на землю? Это означает запрет для общества, государства и отдельных граждан использовать в своих интересах участок земли, который по воле рока оказался в собственности Ивана Ивановича Иванова.
Что такое свобода родителей решать, отдавать своих детей в школу или не отдавать? Отказ по крайней мере для части этих детей в свободе получить образование и вырасти умственно полноценными людьми.
Что такое свобода забастовок? Это ограничение свободы предпринимательской деятельности. А свобода локаутов? — Ограничение свободы забастовок.
Стоп! Мы уже достаточно запутались или разобрались. Нам по крайней мере стало ясно, что за формальной свободой скрывается какая-то другая ценность, то, что действительно может составлять смысл жизни «при свободе».
Для буржуазного либерала эта ценность Я. Мое право потребить как можно больше духовных и материальных благ. И всякие ограничения на этом пути Я называю тоталитаризмом и страшно на них гневаюсь.
В общем: «Ты, девка, огрубя прямо в обрат сыпь, сельвупле, значить», — как говаривал один из героев Стругацких.
Но смысл этот оказывается иллюзорным. Во-первых, все потребить невозможно, а во-вторых, все, кто мешает этому потреблению (весь мир) превращается во Врага. Нужно бороться с Природой, конкурентом, оппонентом, люмпеном и другими потребителями.
Жить от этого становиться, конечно, веселей, но вряд ли лучше.
А величайшие умы западной психологии 3. Фрейд, Э. Фромм, Л. Франк, используя разные аргументы достаточно дружно доказали, что подобная любовь «к свободе» не только разрушает личность, но и превращает человека в психопата, теряющего всякую свободу перед лицом «железных законов рыночной экономики» и собственной душевной болезни.
Но Свобода наполнится и иным смыслом, если не забыть стоящих за ней Равенства и Братства.
Правда, в отличие от пустозвучной Свободы Равенство и Братство, переосмыслив, все чаще заменяют синонимами: Справедливость и Солидарность.
Поправки глубокие. В самом деле, что значит равенство между здоровым человеком и калекой? А первоначальный религиозный смысл Братства в наш меркантильный век потребовал подкрепления тезисов о том, что людям даже материально выгодно помогать друг другу.
Самое емкое слово триады — Солидарность. Оно вмещает в себя и Свободу, и Справедливость, ибо Солидарность может быть только между внутренне свободными людьми, и не может проявлять иначе как в справедливых отношениях между ними.
Поэтому для нас благо все, что способствует установлению солидарных очеловеченных отношений между людьми, и нам враждебна «Свобода», сеющая отчуждение.
Мы никогда не поймем как кто-либо из смертных может взять на себя право абсолютно свободно распоряжаться не им созданной землей и судьбой других людей. Ибо такая свобода правит этим миром, и имя ей Произвол.
ЛЕВЫЙ «КОНСЕРВАТИЗМ»
Запутанный политический спектр современной России лишний раз доказывает: слова «правый» — «левый» с одной стороны и «прогрессивный» — «консервативный» с другой не являются синонимами.
Эта мысль, как кажется, помогает понять не только кризис терминологии, но и кризис традиционного левого движения в России и в мире.
Крушение системы «государственного коммунизма» и коммунистического движения с одной стороны, и победоносное шествие неолиберализма, разрушающего социальные гарантии и принципы общественной солидарности во имя эффективности индустриального производства, — привели к тому, что «левые» во всем мире (а не только в России и Англии) оказались в роли консерваторов, защищающих островки социализма, давно уже ставшие частью мировой цивилизации.
Роль консерваторов для «левых» вынужденная. Она связана с оборонительной позицией, которую «левые» занимают. Наступать им некуда, ибо собственные общественные идеалы оказались дискредитированы: государство в роли регулятора всех процессов жизни общества оказалось не слишком эффективным; а прожекты анархистов, «новых левых», зеленых так и остались пока экзотикой.
Но «левые» ценности — социальная защищенность людей, общественный сектор экономики, свободный труд — не только осуществились во множестве общественных институтов, но и стали частью мировой культуры. Как и подобает консерваторам, «левые» встали на защиту культурных ценностей от технократического подхода новых «прогрессистов».
Роль консерваторов для «левых» незнакома. От этого их тактические поражения. «Левые» привыкли, что их менталитет — бунтарство, слом старого, на их стороне молодежь. На практике им приходится вести изнурительную оборонительную войну с опорой на «скучные» профсоюзы, встречая сочувствие в основном у людей среднего и старшего поколения.
Роль консерваторов для «левых» неприятна. Хочется быть прогрессивными. Но паровоз прогресса тянет куда-то не туда, разрушая общинность в пользу всепобеждающего индивидуализма.
Танцующие поменялись местами. Мы были неплохими революционерами, Бог даст, окажемся не самыми худшими консерваторами и, не скатываясь к реакционности, поможем обществу сберечь лучшее, что дал миру социализм и в мечтах, и в их несовершенном исполнении, пока погода не переменится. А там, глядишь, танцующие снова поменяются местами.
ОТ КАКОГО НАСЛЕДСТВА МЫ НЕ ОТКАЖЕМСЯ
В прошлом году наконец-то родилось определение для «старых» профсоюзов — традиционные. Действительно, назвать их государственными сегодня, когда они находятся в оппозиции правительственному курсу и в отличие от «альтернативных» не пользуются никакой государственной поддержкой, было бы более чем странно. «Коммунистические»? Но их решения и действия далеки от ортодоксального коммунизма. «Номенклатурные»? Но процент бывших номенклатурных работников в руководстве массовых профсоюзов никак не выше, чем в аппарате «демократической» власти.
Нет, лучшего слова, чем «традиционные», подобрать, пожалуй, не удастся.
Но откуда идут традиции наших профсоюзов? Возникли они не в октябре 1917, а в начале XX в., и первое боевое крещение союзы получили во время революции 1905–1907 гг.
В октябре 1905 г. молодые российские профсоюзы организовали первую Всероссийскую политическую стачку, в ней приняло участие болеё 2 млн. чел. Бастовали булочники, железнодорожники, учителя и почтовые служащие. Результат — Манифест 17 октября. Царь сдался, объявив свободу слова, печати, собраний, союзов и выборы в Государственную Думу. Это была самая крупная победа революции.
Ни организованные позже левыми партиями вооруженные восстания в Москве и ряде других городов, ни парламентская деятельность либералов в Думе не смогли добавить ничего существенного к бескровной победе российских профсоюзов.
1917 г. Октябрьский переворот. Больше, чем наступление Краснова и восстание юнкеров, напугал большевиков ультиматум профсоюза железнодорожников ВИКЖЕЛя, потребовавшего отказа от однопартийного правления и создания коалиционного правительства с участием всех советских партий.
Большинство большевистского правительства, напутанное перспективой забастовок железнодорожников, склоняется к компромиссу. И только непреклонная позиция Ленина и Троцкого и, наоборот, непоследовательность левых эсеров, вступающих в сепаратную коалицию с большевиками, сорвали наметившийся уже было демократический выход из тупика диктатуры и гражданской войны.
Кстати, нынешней отраслевой профсоюз железнодорожников полностью сохранил структуру ВИКЖЕЛя.
Конечно же, окончательно установив однопартийную диктатуру, большевики взяли под свой контроль руководство не только ВИКЖЕДора (так был переименовал ВИКЖель), но и всех профсоюзов.
Поделиться книгой: