Помоги проекту - поделись книгой:
Тициан (мастерская).
Лукавый, изнуренный немощью первосвященник передан искренним венецианцем без всякой прикрасы, просто и смело. Однако все же наш экземпляр, доставшийся Эрмитажу из галереи Барбариго (в 1850 г.), не выдерживает сравнения с портретом Тициана, оставшимся во владении семьи Фарнезе и составляющим ныне одну из главных драгоценностей Неаполитанского музея. Одни руки на том портрете, цепкие, костлявые руки папы, прославившегося стяжательством и непотизмом, заменяют в смысле характеристики самые подробные исследования историков. Хороший портрет молодого кардинала, якобы Антонио Паллавичини [28], к сожалению, сильно пострадал от времени и реставраций. Портрет молодой красавицы в зеленой шубке (какой-либо куртизанки, возможно, что той самой особы, которая позировала для “La Bella” в Питти и для уффициевской “Венеры”) слишком вял по тону и робок по живописи, чтобы приписывать его самому мастеру.
Тициан
Тициан является символическим художником Венеции, ее лучшим и наиболее полным олицетворением. Это солнце всей системы венецианской живописи. Но и здесь мы наблюдаем подле колоссальной силы “первого гения”, при его авторитете и знаменитости, — то, на что мы указывали во Флоренции (и чего мы бы не нашли в Ломбардии): самобытность всех отдельных явлений “школы”, при общности известных ее исканий. Каждый из “вторых” художников Венеции велик, гениален и вполне независим. В этом отношении сравнение Тициана с солнцем не верно. Не он давал свет другим, а все или, по крайней мере, многие еще были светоносцами: Себастиано, Пальма, Кариани, Лотто, Бонифацио, Моретто из Бреши [29], Тинторетто, Парис Бордоне, Бассано, Скиавоне, Порденоне, оба Кампаньолы, Теотокопули, Джироламо да Тревизо, Паоло Веронезе. Тициан остается лишь наиболее ярким среди них.
О Себастиано дель Пиомбо, представленном в Эрмитаже только в “римском фазисе” его творчества, мы говорили выше.
Пальма, Якопо старший
О Пальме в Эрмитаже можно иметь лишь очень одностороннее представление по превосходному мужскому портрету (симфония серого с черным), чрезвычайно типичному для венецианского Ренессанса, но, к сожалению, испорченному реставрацией.
Пальма старший
Другие картины, приписываемые Пальме, лишь слабые копии или же подражания ему. [30] Приближается к широкому, полному приему композиций, к густоте красок Пальмы “Мадонна”, но тип Богородицы, манера живописи скорее напоминают Бонифацио Веронезе (1487 — 1553).
Пальма старший.
Нельзя также судить об этом последнем мастере (Бонифацио ди Питати), одном из самых блестящих колористов истории искусства, по трем другим картинам, считающимся в Эрмитаже его работами. В них лишь приемы композиции, быть может, действительно восходят к нему.
Кариани, Джованни
Достоверных произведений Кариани мы также не имеем. Ближе же всего к его стилю приближается “Мадонна с двумя жертвователями” — картина, относящаяся к началу XVI в., очень красивая по сопоставлению густых и цветистых красок на Мадонне и в пейзаже с темными фигурами благочестивых коленопреклоненных патрициев. Черты Кариани носит еще странная, характерно венецианская картина (считающаяся по каталогу Порденоне) “Искушение”, изображающая гадкого старика, делающего предложение пышной “пальмескной” красавице.
Кариани (Джованни Бузи).
Романино, Джироламо
Бресчианец Романино (1485 — 1565) представлен (с 1907 г.) в Эрмитаже хорошей “Мадонной”, дающей понятие об его характерном, всегда повторяющемся типе, превосходной технике живописи и спокойном золотистом колорите.
Джироламо Романино.
Порденоне (Джованни Антонио де Саккис)
Вполне достоверными Порденоне (1482 — 1539) Эрмитаж не обладает. Большой “Концерт” настолько пострадал, что трудно судить о нем. Что же касается до двух фризообразных картин “Яблоки Гесперид” ( “Геракл в саду Гесперид”) и “Поражение центавров” ( “Тесей, поражающий кентавров”) (В наст. время автором этих картин считается Ламберт Сустрис), то это превосходные образчики декоративных венецианских картин середины XVI века (вероятно, эскизы к стенописи), однако несомненных признаков принадлежности к Порденоне они также не обнаруживают.
Бордоне, Парис
Имя Париса Бордоне (1495? — 1570) вызывает представление о портретах полураздетых куртизанок, о переливчатом шелке, о колоннадах, красивых лицах с зазывающими взорами, о гибких развалившихся позах, о золотом или празднично пестром колорите. И еще это имя вызывает представление о чем-то холодном, бесчувственном, “официальном”. Бордоне принадлежал к благородной тревизанской семье, не воспротивившейся его поступлению в ученики к Тициану. В 1530-х годах и в конце 1540-х годов Бордоне посетил Париж и Аугсбург. Вероятно, это был человек, отлично знавший обычаи большого света, сам принадлежавший к нему, большой любитель женщин, пиров, музыки, всех утех жизни, но несколько пустой и поверхностный. Таким он является и в петербургских картинах. Особенно характерна для него развалившаяся в пейзаже группа “Св. Семейства” и “Аллегория”, середину композиции которой занимает пышная венецианка (Флора?) с крашеными золотистыми волосами и с пятнами румян на широкой груди.
Венецианский пейзаж
О расцвете венецианского пейзажа в XVI веке, давшего затем тон и направление всему дальнейшему развитию пейзажной живописи, мы можем иметь понятие по первоклассной картине Доменико Кампаньолы (около 1482 — после 1517) с фигурами “Юпитера и Ио” (В наст. время автором считается — Ламберт Сустрис), которые считаются живописью художника позднейшего времени, Скиавоне-Мелдолы (1522? — 1582).
Ламберт Сустрис.
Джорджоне является первым выразителем расцвета венецианской живописи и в этой области. Тициан разработал его данные и довел их до высшей степени совершенства. Кампаньола, картин которого дошло до нас очень мало (большею частью только рисунки и гравюры), превратил пейзажную отрасль в специальность, следуя, при этом, по намеченному Джорджоне и Тицианом пути. Отличительной чертой его стиля является то, что он не добивается передачи “портрета” местности (как это было у Чимы, у Беллини, у Мантеньи и у флорентийцев), но схватывает как бы общий смысл сочной, плодоносной природы, ее органическую и психическую жизнь. Сравните наш пейзаж с пейзажем Сандро, Чимы или умбрийцев. Лишь 30 лет отделяет эпоху той группы художников от Кампаньолы, а между тем замечается полная, коренная перемена в самом подходе к делу. Там природа так же нежна, хрупка, как фигуры, ее населяющие; там мы не встретим захватывающей целостности. Каждая гора, каждое деревце, каждая травка, каждая постройка передана с наивной старательностью и как-то раздельно. На нашей картине, наоборот, детали исчезли, зато вся природа дышит одним дыханием, волнуется одной пронизывающей ее страстью. Изображено сырое летнее утро. Тяжелые тучи сулят новые дожди и новое оплодотворение уже перенасыщенной земле. Речка набухла и несется, пенясь и перескакивая через пороги. От этой дивной картины веет, как от открытого окна в деревне: теплой сыростью, бодрящими запахами. С таким же настроением мы встретимся впоследствии в пейзажах Рубенса и Вильденса, и то же настроение царит в пейзажах Пуссена, Ватто, Фрагонара и Коро.
Венецианские портреты
В Венеции были очень в ходу групповые портреты, портреты иногда фиксировавшие то или другое событие, иногда выражавшие религиозные убеждения какой-либо семьи или корпорации. Интересным образцом подобных портретов XVI века в Эрмитаже является семейная группа (прощание матери с сыном) Бернардо Личинио. К этому же роду интимных изображений принадлежит и занятный портрет маленького патриция (В наст. время — Пьетро Марескальки, прозв. Спада “Портрет мальчика с няней”), которого ведет за руку нянька, а также чудесный портрет молодой и пышной щеголихи с головным убором в виде тюрбана, пожелавшей иметь свое изображение вместе с портретом своего невзрачного сынишки (В наст. время — Парис Бордоне. “Портрет дамы с мальчиком”) Последняя картина приписывается некоторыми, и не без основания, самому Тициану.
Пьетро Марескальки.
Морони, Джованни Батиста
Гениальный бергамский портретист Морони (1510? — 1578) представлен всего одним небольшим, очень жизненным портретом, не говорящим, однако, достаточно об абсолютной правдивости мастера и его восхитительных красках.
Джованни Баттиста Морони
Моретто да Брешиа; Лотто, Лоренцо
К современникам Тициана принадлежали еще бресчианец Моретто (Александро Буонвичино, 1498 — 1555) и бергамец Лоренцо Лотто. О первом из них, мощном и грандиозном мастере, можно иметь лишь довольно приблизительное понятие по его “Вере” — картине несколько жеманной в композиции и лишь превосходно красивой по краскам.
Моретто да Брешиа.
О причудливом, нервном, непоследовательном, но всегда гениальном в своих измышлениях Лотто (1476? — 1556?) также нельзя иметь настоящего представления по мужскому портрету (В наст. время автором считается — Джулио Кампи), в котором на затейливость Лотто указывает лишь фон с сидящими у окна фигурками. Еще менее знакомит с творчеством Лотто маленькая “Мадонна с младенцем и ангелами (Мадонна дель Латте)” и фрагмент пределлы (другой фрагмент в миланской Брере), на которой суетливые “спешащие” фигуры изображают явление Христа ученикам и Вознесение (Преображение). [31]
Лоренцо Лотто.
Барокко
Если и является соблазн, не отрываясь, сейчас же довести до конца изучение венецианской живописи, то этому мешает наше незнакомство с дальнейшими условиями развития прочего итальянского искусства, повлиявшими отчасти и на Венецию. Мы подходим теперь к тому художественному или, вернее, общекультурному течению, которое получило насмешливую кличку барокко и которое наложило особый отпечаток на всю европейскую жизнь вплоть до середины XVIII в. Искусство Ренессанса, достигнув своей кульминационной точки в творчестве Леонардо, Микель Анджело, Рафаэля, фра Бартоломео, Джорджоне и Тициана, стало быстро терять свой характер здоровой мужественности и впадать в болезненную вычурность или в скучный педантизм. Таинственная чувственность Леонардо перешла в лукавую эротику Корреджо, строгая простота и титанический размах Микель Анджело — в ухищрения и ломания его бесчисленных последователей, а здоровая жизнерадостность Рафаэля — в скучный шаблон какого-нибудь Гарофало [32] или в бездушные композиционные упражнения Фатторе, Полидора и др. Наконец и в Венеции, на смену силе, простоте и красоте, явились элементы, указывающие на начавшееся разложение; бессодержательность в концепции, чрезмерная пышность в декоративной стороне (Паоло Веронезе) или кошмарическая вычурность в формах (Тинторетто). Глубокие причины вызвали это явление, несмотря на “цветение наук” и на налаженность быта, получившуюся от гибели феодального строя и наплывших из Америки богатств. Не надо забывать, что в то же время умирала сложная психология средних веков, выросшая когда-то на смешении диких народов, нахлынувших на древний Рим, с латинской культурой; умирала церковная философия, и в некоторой агонии оказалась и сама церковь. При этом “новые люди” вдруг оказывались ни с чем в душе перед новыми знаниями и новой мировой жизнью. Чувство уныния должно было зародиться в сердце самой церкви и, как зараза, расползтись по всему свету. Одновременно чувство независимости, порыв духовного бунта обуял всю Северную Европу. Древние же боги воскресли только в виде прельстительных образов, и им не строили храмов, в них не верили. С тем большей силой действовала отрава древних философов на человеческие умы и опустошающий скептицизм подрывал творческие силы.
Искусство, выросшее в эту эпоху мирового духовного недуга, получило название барокко. [33] В этой кличке есть что-то полемическое, насмешливое. Между тем искусство “после Рафаэля” настолько еще прекрасно, настолько и в нем еще выразилось подлинное вдохновение и таинственная магия художественного прельщения, что эту кличку теперь уже не употребляют в прежнем порицательном смысле. Мы можем с грустью оглядываться на более светлые времена детства и юности человеческой истории, но трагизм этого “зрелого возраста” внушает глубокое уважение, и те, кто сумеет вникнуть в этот противоречивый мир и понять его совмещения, те простят ему его компромиссы и изумятся подлинной красоте всего этого “упадка”.
Зачатки барокко содержатся уже в трех великих гениях Ренессанса — Леонардо, Микель Анджело и Рафаэле. Они высшая точка, но они и начало склона. С первых же десятилетий XVI века ряд художников уже вполне определенно являют новое художественное настроение. В это время Флоренция порождает Андреа дель Сарто и Россо. Однако самого яркого среди этих “гениальных больных” дала глухая провинция — городок Корреджо в Эмилии.
Корреджо (Антонио Аллерги)
Сын скромных торговцев Антонио Аллегри (1494 — 1534), прозванный Корреджо по своему месту рождения, является лучшим примером пресловутой “рассеянности идей в воздухе”. Предполагаемые учителя его, скромный сухой Коста и сентиментальный Бианки Феррари, не могли, во всяком случае, натолкнуть его на тот стиль, который Корреджо основал в истории. Если даже предположить, что, будучи в Мантуе, он мог изучать художественные коллекции просвещенной маркизы Изабеллы д'Эсте, среди которых должны были находиться и произведения Леонардо, то и это еще не выясняет тех условий, в которых могла развиться обостренная чувствительность Корреджо, его нежная хрупкость и, наконец, ни с чем не сравнимое совершенство техники. Если бы у нас не было никаких хронологических сведений о нем, то мы должны были бы его произведения отнести к XVIII, а не к XVI веку — настолько вся психология его творчества опередила свое время. Да и зная эту хронологию, веришь с трудом, чтобы годы, давшие мощные, еще полные здоровья произведения Джулио Романо, сочные, радостные откровения Тициана, чтобы те же годы могли породить лукавую улыбку, легкую чувственность и “вертлявую” грациозность созданий Корреджо.
Произведений самого Корреджо Эрмитаж не содержит, но отличная копия (XVIII век?) с будапештской картины “Мадонна del Latte” дает понятие об его стиле и об его золотом колорите, копия же Лемуана с венской “Ио в объятиях Юпитера” рисует нам волшебный эротизм его искусства. Корреджо приписывается, впрочем, еще небольшая продолговатая картина, служившая некогда крышкой для музыкального инструмента и изображающая состязание Аполлона с сатиром Марсием перед царем Мидасом.
Ныне, однако, эта атрибуция отвергнута, хотя и существует гравюра второй половины XVI века, приписывающая эту картину Корреджо. Гравюра исполнена Джулио Сануто в 1562 году, следовательно, всего через 28 лет после смерти Корреджо, но за это время могли прийти в забвение фактические о нем данные, ведь видим же мы аналогичные явления в наше время, несмотря на то, что оно обладает неизвестной старине склонностью к документальной регистрации. Но и не без всякого основания было приписано в XVI веке это первоклассное произведение (Тибальди? Приматиччио?) именно Корреджо. Не Корреджо принадлежат телосложения этих фигурок; он предпочел бы большую мясистость, большую мягкость. Корреджо иначе расположил бы и освещенные пятна, иначе бы сгруппировал массы, более компактно, в большей орнаментальной связанности. Однако грация этих фигур, их посадка, их жесты, их повороты — все это уже пропитано именно духом Корреджо, и даже жеманность Андреа дель Сарто может показаться, рядом с таким пониманием изящного, простоватой. Влияние Корреджо сказалось и в светотени картины, в этом мягком полумраке, в котором все же видна каждая деталь. Наконец, и это самое важное: Корреджо напоминают некоторые детали в трактовке тела на картине, например манера письма на груди и на руке у Марсия, в особенности же разработка ног и живота цирюльника Мидаса, нашептывающего тростнику доверенную ему тайну. Эти детали свидетельствуют о совершенно новом фазисе “боготворения плоти”.
Корреджо дает “тон чувственности” искусству барокко, а также — примеры самых совершенных разрешений световых задач, над которыми должно было биться еще не одно поколение художников.
Бароччио, Федериго; Проккачини, Джулио Чезаре
Другие мастера основывают новые учения о формах и линиях. Среди них необходимо вспомнить незаслуженно забытого умбрийца Бароччио (1528 — 1612), болонца Джулио Чезаре Проккачини и римлян братьев Дзуккаро. К сожалению, о первом получаешь в Эрмитаже лишь слабое понятие (посредственный мужской портрет и копия с картины мастера Проккачини “Св. Семейство”). Зато Проккачини (1548 — 1628) представлен довольно полно, тремя картинами: “Св. Семейство”, “Мадонна” и “Бракосочетание св. Екатерины с Христом” (Обручение святой Екатерины) .
Джулио Чезаре Прокаччини.
Художественный смысл их исчерпывается затейливым плетением линий и виртуозным владением переутонченными формами. Впрочем, в “Мадонне” проглядывает и своеобразная, несколько болезненная нежность. Во всяком случае, эти произведения являются прелестными “орнаментальными” фантазиями. Работы братьев Дзуккаро Эрмитаж вовсе не содержит.
Пармеджанино (Маццола, Франческо), Бертоя (Якопо Цангуиди), Скидоне, Бартоломео Пагани, Грегорио
Вообще для того, чтобы дополнить понятие о дальнейших исканиях художников первого периода барокко по Эрмитажу, приходится останавливаться на вещах второстепенных. Укажем здесь на красивое “Положение во гроб”, лучшего подражателя Корреджо, Пармеджанино — на странное и очень изощренное по композиции “Св. Семейство” (“Святое семейство со св. Елизаветтой и Иоанном Крестителем”) (В наст. время автором считается Франческо Приматиччо.), без основания приписанное другому пармезанцу, Бертое, на пышную, в стиле Корреджо и поздних флорентийцев разработанную (подписную) картину Пагани (1592) “Св. Семейство” (В наст. время назв. — “Мадонна с Младенцем и Иоанном Крестителем, св. Франциском Ассизским, св. Григорием Великим и св. Маргаритой”) и на работы позднего подражателя Корреджо Бартоломео Скидоне († в 1615) “Купидон” (“Амур в пейзаже”), “Мадонна” (“Мадонна с Младенцем св. Георгием, св. Симеоном, св. Елизаветой и ангелом”) и “Купание Дианы” (Диана и Актеон).
Франческо Приматиччо.
Венеция дала и барокко своеобразную окраску, и на это были как внутренние, так и внешние причины. Переход от “золотого века” Юлия II и Льва Х к папам-политикам, обратившим все свое внимание на отстаивание цитадели церкви, был резкий; жизнь Рима изменилась к культурному огрубению сразу. И во всех других государствах Италии уклад общественности изменился согласно новым жизненным нормам с чрезвычайной быстротой. Не то в Венеции с ее традициями и неподвижностью ее правления. Здесь культура продолжала двигаться в прежнем темпе и лишь постепенно, незаметно впитывать в себя посторонние влияния, перерабатывая их на свой лад. Впрочем, к 1530-м годам начинают чувствоваться и в Венеции последствия изменившихся условий мировой жизни. Из “царицы морей” она превращается в царицу одной Адриатики, наплыв богатств уменьшается, блеск и величие меркнут. Барокко, как некий болезненный уклон, начинает чувствоваться даже в поздних произведениях такого могучего гения, как Тициан, не говоря уже о “венецианском Корреджо” — о Лотто. Настоящими же представителями раннего венецианского барокко являются два величайших художника истории искусства — Тинторетто и Паоло Веронезе.
Тинторетто, Доменико
О первом из них можно в Эрмитаже иметь неполное представление. Радостные краски “Рождения Богородицы” не связаны, пятна света в ней не сгруппированы, а в фигурах, очень барочных и ломаных, без толку разбросанных, нет патетического настроения Тинторетто, его “жути”, не покидавшей мастера даже в самых грациозных темах.
Тинторетто.
Тинторетто
Картина эта — спокойный, дивный “ковер”, но в ней нет terribilitá Тинторетто, его гениальной мятежности. Очень красиво затеян “Святой Георгий” вполне в духе обычных странностей Тинторетто, но тон картины тусклый, вялый — недостоин мастера. Возможно, что это произведение его сына Доменико.
Веронезе (Паоло Калиари)
Чтобы вполне судить о мощи Паоло Калиари, прозванного по родине его Веронезе (1528 — 1588), также недостаточно знать картины Эрмитажа. Надо стоять под его плафоном “Апофеоз Венеции” во дворце Дожей или перед его “Браком в Кане” — в Лувре, чтоб почувствовать всю грандиозную ширь этого “роскошнейшего” из художников, этого богача, сыпавшего какими-то миллиардами сокровищ. Там понимаешь глубокую связь, существовавшую между Веронезе и его временем, понимаешь, что он отдал весь свой гений на службу церкви, государству и высшим сословиям в их стремлении отвоевать обратно утраченное могущество над массами.
Дивная картина Веронезе, когда-то бывшая одной из жемчужин в собрании тонкого мецената Крозá, “Плач над телом Христовым”, — целая школа для художников.
Здесь как будто сказалось влияние поздних работ Тициана и, пожалуй, Корреджо. Светотень на Божественном теле, серые серебристые оттенки ее и сочетания их с царственно благородным тоном одежды ангела не имеют себе подобного в смысле аристократизма колорита во всем Эрмитаже. Но для непосвященного посетителя эта картина может показаться скучной, а для знакомства с гением Веронезе она недостаточна. Сказавшееся в ней искание иллюзорности, неподходящая к существу задания роскошь колорита и необоснованная театральность поз и жестов передают лишь слабые стороны церковного стиля в эпоху барокко, “теснота” же уделенного под композицию места, вероятно, была тягостной для Веронезе, чувствовавшего себя по себе лишь на широкой раскинутости дворцовых и церковных стен. О настоящей стихии Веронезе, о декоративном его стиле лучше свидетельствуют маленькие эскизы (вернее, уменьшенные собственноручные копии с больших картин мастера, сделанные им для скромных любителей): “Спасенный Моисей” (Нахождение Моисея), “Поклонение волхвов” и “Распинание Спасителя” (Распятие).
Паоло Веронезе
Небольшая композиция “Отдых на пути в Египет” дает также некоторое представление о роскоши Веронезе, о мастерстве, с которым он строит массы. Другие картины, приписываемые в Эрмитаже мастеру, — носят уже более слабые отражения его искусства, но и они могут служить для дальнейшего знакомства с тем стилем, который был найден и разработан Веронезе и из которого впоследствии вышло искусство Карраччи, Рубенса, Лебрёна, Тиеполо, словом, всех великих декораторов XVII и XVIII веков. Успех стиля Веронезе в самой Венеции был настолько велик, что после его смерти до конца XVI века и даже позже продолжала существовать мастерская, в которой изготовлялись превосходные картины в духе мастера его учениками и последователями. Среди них особенно замечательны Паоло Фаринато († в 1606), которому приписывается почерневшее “Поклонение волхвов”, отличный мастер Дж. Бат. Дзелотти († в 1592), брат Паоло Веронезе Бенедетто Калиари († в 1598) и, наконец, сотрудник и племянник последнего, Карлетто († в 1596). [34]
Жанр
Одновременно с расцветом барочного искусства, в Венеции же зародилась та форма живописи, которая должна была с течением времени сделаться доминирующей во всей Европе. Мы говорим о бытовой живописи, более известной под уродливым наименованием жанровой. Черты бытовой живописи встречались уже у старых венецианцев и веронцев. Однако там они проникали лишь случайно в исторические и религиозные темы. Гораздо сильнее сказались эти бытовые элементы в произведениях Джорджоне (“Концерт”), Тициана, Пальмы и Бонифацио Питати.
Бассано (Якопо Де Понте)
Однако лишь с половины XVI века в творчестве Якопо де Понте (прозванного по месту его рождения Бассано, 1510 — 1592) — художника, родившегося в год смерти Джорджоне, проявляется эта новая отрасль живописи, вполне обособленной и самодовлеющей. В Венеции были свои местные причины, почему именно жанр возник и развился здесь с особым успехом. Каждый мало-мальски зажиточный венецианец имел на материке свою виллу, свою усадьбу, и отдых от торговых дел, от морской службы на лоне природы, в мирных занятиях сельским хозяйством представлялся особенно пленительным для горожан, которые остальное время года не видели ничего, кроме каменных домов, мостовой и каналов. Эта ностальгия по земле, по природе, по зелени вызвала в Венеции расцвет чистого пейзажа (в творчестве Тициана и Кампаньолы), она же вызвала и бытовую живопись, Бассано носившую вначале исключительно сельский характер.
Франческо Бассано Младший (Школа Якопо Бассано).
Бассано писал и религиозные сюжеты (хорошая копия с превосходной его картины “Поклонение волхвов”, хранится в Эрмитаже), но славу себе стяжал мастер сериями бытовых сельских картин, сделавшихся в гравюрах достоянием всего мира.
Якопо Бассано
Эрмитаж, к сожалению, не имеет подлинных произведений этого простоватого, но замечательно искреннего художника и блестящего колориста, но ряд копий “Христос у Марфы и Марии”, “Снятие с креста”, “Положение во гроб” и “работа мастерской” “Лето” знакомят с манерой Бассано и с общим настроением времени. Внимание к простой жизни, выразившееся в них, находилось во всяком случае в зависимости от все усиливавшейся индифферентности к мистическим вопросам.
К концу XVI века, начавшегося с истинно “божественного” искусства Леонардо, Микель Анджело, Корреджо, Джорджоне и Рафаэля, итальянское искусство представляло из себя несколько безотрадную картину. И не в талантах чувствовался недостаток, не в знаниях и в мастерстве, в духовной силе. Художникам, пошедшим вслед за Микель Анджело, удалось заимствовать у него одну “маску”, и их произведения носят характер “упражнений в колоссальном стиле”; художники, пошедшие вслед за Корреджо, разменяли его грацию на дряблую манерность, не сумев вникнуть в его внутреннюю психологию. Только в Венеции и окрестных провинциях (где тоже чувствовалась некоторая усталость) могла сформироваться разумная реакция против грозившего упадка. Но именно “разумность” становится отныне (взамен непосредственности и вдохновения) одним из главных двигателей творчества.
Академизм
“Разумная реакция” нашла себе первоначальное выражение в деятельности семьи художников родом из Болоньи, но получивших в Венеции самые значительные впечатления для развития своего искусства. Лодовико Карраччи (1555 — 1619) и его два племянника — образованный Агостино (1557 — 1602) и бурный Аннибале (1560 — 1609) поставили себе миссией спасти итальянское искусство и вернуть его к прежнему великолепию. Основанная ими в Болонье школа внесла именно новый принцип в художественное творчество: эклектизм. Академия Карраччи принимала тех, “кто сожалел о прошлом, презирал настоящее и жаждал лучшего будущего”. В искусстве получились новые моменты, до того ему неведомые: отчужденность от жизни и утверждение красоты, созданной другим временем, утверждение так называемых “вечных законов” красоты. Эти моменты наложили несмываемую печать на творчество как самих Карраччи, так и всех их последователей. Художественное же потомство их оказалось огромным — все европейские академии повели свое начало от их болонской школы. Много среди “болонцев” было людей высоко даровитых. Сами Карраччи были удивительными знатоками дела и вовсе не бездушными художниками. Аннибале не чуждался и жизни — лучшее, что им создано, это сцены с натуры и пейзажи. Но и превосходные произведения “болонцев” носят печать скуки, холодного расчета и методичной выправки. Всякий порыв сдержан, всякая страсть потушена.
Натурализм
Однако одновременно с академическим эклектизмом одно течение конца XVI и всего XVII века сообщило итальянской живописи особую окраску. Это так называемый натурализм. Можно сказать, что вся жизнь итальянского искусства за эти века прошла в борьбе именно этих двух почти одновременно возникших начал, и эта борьба оживила на время искусство Италии и дала ему возможность рассеять по всему свету приобретения, добытые той или другой из враждовавших сторон.
Караваджо
Поделиться книгой: