Елизавета Тюдор

В полной мере это можно было отнести и к его госпоже. Помимо официальной миссии у Мелвила были и секретные инструкции: вступить в тайные переговоры с графиней Леннокс и ее сыном лордом Дарили — еще одним потенциальным претендентом на английский престол. Дородная, с властным бульдожьим лицом, графиня Леннокс была дочерью Маргарет Тюдор, сестры короля Генриха VIII, от ее второго брака. Лорд Дарили, таким образом, приходился кузеном Марии Стюарт. Ленноксы являлись подданными английской короны, но происходили из Шотландии. Когда-то их изгнали оттуда за государственную измену, секвестрировав поместья и лишив титулов. Подыскивая кандидата в мужья, Мария обратила свой взор и на Дарили, у которого было много преимуществ. Во-первых, он был англичанином, что могло потрафить и Елизавете, и ее советникам в случае, если ему будет суждено взойти на английский трон; во-вторых, в его жилах текла истинно королевская кровь; в-третьих, Ленноксы остались католиками, что было несомненным достоинством в глазах Марии. Переговоры о возможном браке начались под невинным предлогом: Ленноксы обратились к ней с просьбой восстановить их в правах на шотландские земли. Кто-то из представителей семьи должен был приехать в Шотландию, чтобы уладить дела. Разумеется, выбор пал на молодого Дарили.

Джеймс Мелвил и должен был испросить санкции королевы Елизаветы на поездку ее подданного в сопредельное государство. Англичанку было трудно провести, она сразу поняла, куда клонят шотландцы, и дала Мелвилу понять это. Во время приема она еще раз указала послу на Лейстера, своего кандидата; учтивый шотландец стал превозносить достоинства графа. «Да, — с укором промолвила королева, — но вам больше нравится вон тот другой высокий парень (lad)». Сравнение, безусловно, выигрывал Лейстер: Дарили был хрупким, изнеженным безбородым юнцом, и Мелвил вполне искренне ответил Елизавете, что «ни одна женщина с характером не выбрала бы мужчину, который скорее похож на женщину, чем на мужчину». Кто мог предположить, что именно таким окажется вкус его госпожи.

Лишь только Мария Стюарт увидела Дарили, она буквально заболела им. Выбор был сделан: она желала выйти за него замуж как можно скорее. Политик заговорил в ней последний раз, когда она снова написала Елизавете, попросив назвать себя наследницей престола. Та ответила, что в случае брака Марии с Лейстером она назначит ее своей преемницей, но не обнародует этого решения, пока не решит окончательно, выходить ей самой замуж или нет. В первом случае, при появлении у нее законного потомства, корону получили бы, разумеется, ее собственные дети. Мария пришла в бешенство, заявив, что ее водят за нос. Она, безусловно, была недалека от истины.

Гнев и любовная лихорадка противопоказаны в политике. Если бы Мария сохранила самообладание и поторговалась с Елизаветой из-за Дарили, та, возможно, и одобрила бы этот брак. В конце концов, он был англичанином. Стало уже ясно, что Елизавета не намеревается провозглашать Марию своей преемницей, но, если бы брак, которому она не могла помешать, состоялся с ее формального согласия, между королевами сохранился бы мир и нормальные, пусть даже и прохладные, отношения.

Мария предпочла хлопнуть дверью и показать англичанке нос. Дарили больше не вернулся в Англию, а в Шотландии ему даровали титул графа Росс. Принять его без согласия Елизаветы означало нарушить вассальную присягу верности английской короне и совершить государственную измену. Королева приказала ему немедленно возвратиться, а графиню Леннокс в качестве заложницы заключила в Тауэр, но было поздно. В конце июля 1565 года Дарили и Мария Стюарт сочетались браком.

Марии казалось, что она наконец избавилась от унизительной необходимости заискивать перед Елизаветой и ее позиции упрочились: их общие с мужем права на английский престол выглядели весомее, чем когда бы то ни было, католики в Англии были на их стороне, и пришло время английской кузине вновь с опаской смотреть в сторону шотландских соседей. Как, однако, далека была она от истины!

Ее обожаемый мальчик-муж немедленно нарушил хрупкое политическое равновесие в стране, которого она с таким трудом достигла в первые годы своего правления. Его возненавидели все: протестанты — за то, что он был католиком, придворные — за заносчивость и глупость, аристократы — за угрозу, которую несло их кланам восстановление прав Ленноксов, Мюррей — за публичные намеки короля, что он скоро отстранит его от власти. Медовый месяц королевской четы оказался омрачен восстанием протестантских лордов, и, хотя его удалось подавить, а его лидер Мюррей бежал в Англию, это было плохое начало семейной жизни. Продолжение было еще неудачнее, ибо вскоре Мария уже разделяла всеобщую неприязнь подданных к своему мужу. Этот высокий, прелестно сложенный юноша с детским лицом оказался не только глуп, но и капризен, порочен и к тому же постоянно пьян. Королева блуждала по дворцу в слезах и, стеная, призывала смерть.

Бессмысленно соперничать с великим Стефаном Цвейгом, рассказывая о невзгодах и испытаниях, выпавших на долю несчастной шотландской королевы. Утешение было ниспослано ей в лице Дэвида Риччо — придворного итальянского музыканта, секретаря королевы и задушевного приятеля короля. Из фаворита мужа он так быстро превратился в любимца жены, что даже привычные ко многому придворные были поражены. Королева ожидала наследника, и самой популярной шуткой сезона было: в Шотландии скоро родится новый Соломон, так как его отец — Давид, играющий на арфе. Подданные открыто возмущались связью королевы с безродным иностранцем. Протестантские проповедники неистовствовали с кафедр, бичуя лицемерие и аморализм католички. Дарили, видя, что его отношения с королевой неуклонно ухудшаются, а с ними тают и его надежды превратиться из консорта в правящего монарха, отрезвел на время и, прислушавшись к советам своего окружения, решил положить конец связи Марии с Риччо.

Все произошло как в кровавой драме. Во время ужина при свете факелов к королеве ворвались вооруженные люди во главе с оскорбленным мужем и в присутствии онемевших от ужаса придворных дам закололи Риччо у ног Марии. Дарили с окровавленной шпагой в руке мог торжествовать. Королеве, оправившейся через несколько дней от потрясения, не изменили самообладание и стойкость. Ее отношения с мужем, разумеется, не улучшились, но между ними установился status quo. Вскоре у них родился наследник. Для Марии это был сильный козырь и во внутренних, и во внешних делах. Подданные были готовы многое простить матери будущего короля Шотландии. В конце концов, по мнению многих, дав стране наследника, сама по себе эта женщина отныне была не важна. Для Англии и Елизаветы известие о рождении сына Марии Стюарт было из разряда малоприятных: появился еще один претендент на английский престол. Если бы в этот момент Мария сумела остаться такой, какой часто бывала, — рассудочной и холодной, она, возможно, избежала бы смерти, а вся история Англии и Шотландии, да и остальной Европы, развивалась бы по-другому. Но судьба уже поставила у нее на пути графа Босуэла — сильного, властного, совершенно непохожего на двух ее предыдущих мужей и, кажется, не питавшего никакого пиетета к ее королевскому достоинству. Страсть захватила обоих… или только ее, заставив потерять рассудок и лицо. Новый герой Марии был женат, но готов начать бракоразводный процесс. На его пути к короне и королеве стоял только Дарили. Босуэл решил устранить это препятствие.

Трудно не усмотреть разительного сходства в страстном романе Марии и такой же безоглядной влюбленности Елизаветы в Лейстера. Босуэл и Роберт Дадли были из одной породы честолюбцев, подчинявших всех и вся своей воле. Оба были поставлены перед одной и той же моральной дилеммой и размышляли об убийстве ради исполнения своих намерений. Но даже влюбленную без памяти Елизавету было трудно заставить забыться настолько, чтобы сделаться банальной соучастницей преступления, безвольной марионеткой в руках возлюбленного, забывшей о своем положении не обыкновенной женщины, но королевы. То, что произошло с Марией, некогда бесстрашной, гордой, умной, было достойно изумления. Под взглядом Босуэла она потеряла себя. Он требовал от нее помощи в покушении на ее мужа. Королева исходила слезами и страхом, но покорилась — ради него. Она снова сблизилась с мужем, и переболевший оспой, ослабевший Дарили поверил в ее искренность; по ее словам, он был «кроток, как агнец». По пути из Глазго в Эдинбург королевская чета ненадолго остановилась в Кирк-о-Филд, в небольшом доме за пределами городских стен. 9 февраля 1567 года поздно вечером королева отправилась посмотреть театральное представление-маску по случаю венчания ее слуг. В два часа ночи дом, где спал ее муж, взлетел на воздух. Тело Дарили было найдено в саду, и очевидцы утверждали, что он был задушен.

Вся Шотландия взывала к отмщению, Босуэла открыто называли убийцей, а королеву — шлюхой. 15 мая 1567 года они поженились, но медовый месяц не удался и на этот раз: его снова прервало восстание возмущенных подданных. Босуэл бежал, а королева оказалась под арестом и всецело во власти протестантских лордов. Когда пленницу везли в столицу, неистовствовавшие толпы требовали сжечь ее.

Но к чему этот долгий рассказ о Марии Стюарт, ведь наша героиня — Елизавета? Только для того, чтобы понять, в чем было подлинное, а не надуманное различие характеров двух королев. Разница заключалась вовсе не в темпераментах, не в большей или меньшей страстности натур (услышав о том, как совершилось убийство Риччо, Елизавета воскликнула, что на месте Марии она вырвала бы из рук Дарили окровавленную шпагу и заколола бы убийцу своего возлюбленного). Разница была в жизненной философии: каждая была готова к самоотречению и жертвам, но вопрос был в том, каким богам приносились эти жертвы. Королева Англии принесла свою любовь в жертву тому, что она считала превыше всего, — миру и покою королевства и ее народа. Королева Шотландии забыла и о подданных, и о королевстве, и о долге, целиком отдавшись страсти. По удивительному совпадению обе женщины однажды прибегли к одной и той же метафоре — о плаще, в котором непонятая людьми изгнанница бредет по миру. Мария сказала накануне брака с Босуэлом: «Я скорее потеряю Францию, Англию и собственную страну ради него и пойду с ним на край света в одном плаще…» Елизавета произнесла нечто подобное в парламенте, когда депутаты в очередной раз убеждали ее выйти замуж (возможно, за английский вариант Босуэла). Обиженная их непониманием и неприятием ее жертвы, она воскликнула с горечью: «Я благодарю Господа за то, что наделена такими качествами, что если бы я оказалась изгнанной из моего королевства в одном плаще, я смогла бы жить в любом уголке христианского мира!» И она была права: ей не пришлось бы краснеть за то, что она принесла распри в свою страну и отдала державу во власть проходимца. Разница между королевами была и в политической идеологии. При всем своем мужестве и твердости характера Мария была традиционалисткой, она не мыслила, подобно Елизавете, взять на себя ответственность за управление страной, она искала мужчину: регента, консорта, короля, на которого можно было переложить это бремя, а самой целиком отдаться приватной жизни.

Поистине, и среди самых недюжинных представительниц своего пола Елизавета оставалась одиноким образчиком совершенно нового политического мышления. Ее «государственный феминизм» был настолько необычен и несозвучен времени, что еще долго оставался непонятым. В XIX веке, в эпоху другой великой королевы — Виктории, Елизавета, казалось, могла бы стать любимой героиней европейских женщин. Произошло как раз обратное. История их взаимоотношений с Марией Стюарт вызывала столь же трогательную любовь к шотландке, сколь решительное неприятие Елизаветы. Первой доставались слезы жалости, второй — упреки в аморализме. Странен мир: он скорее готов признать женщину, имевшую двух любовников и убившую мужа, образцом морального совершенства, чем простить другой ее чрезмерную независимость и непохожесть на иных.

Елизавете между тем предстояло немало хлопот с заблудшей кузиной. Неожиданно для себя она оказалась единственной защитницей Марии и гарантом ее безопасности. Шотландские лорды требовали от своей пленницы развестись с Босуэлом и отдать его под суд за убийство Дарили. В противном случае они грозили расследованием ее собственной роли в убийстве мужа, низложением и коронацией ее малолетнего сына. Мария скорее умерла бы, чем отказалась от Босуэла. На все предложения о компромиссе она решительно отвечала «нет». Тогда ей стали открыто угрожать смертью. Смерть ее не пугала.

В трудной ситуации протестантские лорды обратились за консультацией к своему советнику — Лондону. И Уильям Сесил, и прочие члены Тайного совета, враждебно настроенные по отношению к Марии, были готовы немедленно отдать ее на заклание — и в прямом, и в переносном смысле. Мертвая Мария вполне их устраивала, как, впрочем, и отрекшаяся в пользу сына, которого шотландцы готовы были послать воспитываться в Англию. В последнем случае королева Шотландии тоже едва ли прожила бы долго: слишком хлопотно и опасно было бы содержать ее под стражей в течение долгих лет до совершеннолетия сына. Мария была бы обречена, если бы не ее августейшая кузина.

Несмотря на всю сложность своих отношений с шотландкой (а после брака Марии с Босуэлом она прекратила с ней личную переписку), Елизавета вовсе не спешила воспользоваться тем, что жизнь претендентки-соперницы была практически в ее руках. Она ошеломила и шотландцев, и собственных министров потоком гневных упреков, которые обрушила на их головы. В своем прагматизме они зашли слишком далеко и, кажется, забыли, что имеют дело с помазанницей Божьей, законной королевой Шотландии. Солидарность двух государынь оказалась выше соображений целесообразности. Дочь Генриха VIII, уверенная, как и отец, в божественном происхождении королевской власти, не могла допустить и мысли о том, что подданным позволено судить их королеву, какие бы проступки она ни совершила, а тем более низлагать ее или поднимать на нее руку.

Почти год она отстаивала для Марии жизнь и престол, пока в мае 1568 года той не удалось бежать из-под стражи и собрать небольшую армию сторонников. Елизавета принялась писать «дорогой сестре» поздравления и предлагать свое посредничество, чтобы уладить ее отношения с подданными, но этого не понадобилось. Спустя несколько дней армия Марии разбежалась, а сама она тайком пробралась в Англию, явившись под покровительство старшей кузины несчастной изгнанницей, лишенной всего.

Первым душевным порывом Елизаветы было немедленно принять беглянку и позволить ей пребывать при своем дворе. Советники потратили немало сил, отговаривая ее от этого опрометчивого шага. Мария могла стать магнитом для всех английских католиков, недовольных, потенциальных заговорщиков. Не последнюю роль сыграли аргументы, рассчитанные и на чисто женскую ревность Елизаветы, — при дворе не может быть двух солнц, двух государынь. Но не эти доводы, а сама Мария стала причиной того, что добросердечная встреча двух королев в очередной раз не состоялась. Оправившись от первых волнений после побега, шотландка вдруг написала английской королеве почти оскорбительное письмо, в котором косвенно обвиняла ее во всех своих бедах. Она соглашалась на ее посредничество в переговорах с шотландскими лордами, но, по ее мнению, кузина была просто обязана сделать это, чтобы загладить свою вину. Елизавета потеряла всякую охоту встречаться с «горячо любимой сестрой». Марии предстояло оставаться в Англии в официальном статусе гостьи до тех пор, пока специальная комиссия, назначенная Елизаветой по ее просьбе, не расследует конфликт между шотландкой и ее подданными. Королеве Англии, таким образом, отводилась роль третейского судьи в этой необычной тяжбе — народ Шотландии против королевы Марии. Как гостье ей обеспечили максимальный комфорт, светские развлечения, прогулки и охоту, но вскоре увезли ее с севера, где большинство населения было католиками и восторженно приветствовало шотландку, и поместили под опеку сначала Фрэнсиса Ноллиса, члена Тайного совета и стойкого протестанта, а потом — графа Шрусбери. По мере того как продвигалось расследование и все новые и новые доказательства вины Марии в убийстве мужа становились известны комиссии, ее свобода все более ограничивалась. Но в это время никто еще не мог предположить, что гостья уже никогда не покинет эту страну. Ее присутствие причинит много зла, и прежде чем окончательно уйти со сцены, она унесет с собой немало жизней. Для Елизаветы же Мария стала чем-то вроде прекрасного, но отравленного цветка, который, находясь поблизости, вытягивал из нее соки и стирал румянец с лица. Целых двадцать лет королева Англии будет размышлять о том, как поступить со своей коронованной пленницей. Во всяком случае, ее решение нельзя назвать необдуманным.

«Дама, влекущая за собой якорь»

Англия — Шотландия — Франция — Испания — в этом заколдованном круге европейских проблем постоянно вращались мысли Елизаветы. В тесном континентальном мире, где все были против всех, королеве маленького острова в Северном море было непросто отстоять для него достойное место. Когда ее отец, Генрих VIII, назвал себя императором, он понимал под этим нечто совершенно отличное от того, что мы вкладываем теперь в понятие «империя». Генрих имел в виду, что английский монарх абсолютно независим от других иностранных властителей и сам по себе есть высшая суверенная власть. В начале своего пути Елизавета формально восприняла от него этот титул, но за свою жизнь она немало сделала для того, чтобы Англия превратилась в империю в современном смысле этого слова. По какому-то непостижимому, но чрезвычайно счастливому стечению обстоятельств ее интерес к морю, людям моря, вояжам в неведомые земли совпал с пробуждением ее нации и осознанием англичанами себя как морского народа.

Удивительно, что это произошло в царствование женщины, а не при ее отце или деде. Англии, казалось, самим Богом было определено стать морской державой: остров изобиловал прекрасными гаванями и портами. Приморские графства, в особенности юго-западный берег — Дорсет, Девон, Корнуолл, поставляли поколения и поколения моряков, рыбаков и пиратов. Торговые корабли сновали через проливы на континент, увозя из Англии ее исконные товары — шерсть, сукно, олово и свинец, квасцы, пшеницу и доставляя на остров немецкие и французские вина, фламандские ткани и итальянские кружева. Однако все это были каботажные плавания — в виду знакомого берега, в тесноте Северного моря и проливов, в крайнем случае в хорошо разведанном Средиземном море.

Когда для Европы пробил великий час океанов — наступила эпоха Великих географических открытий — и Испания с Португалией устремились исследовать и завоевывать Новый Свет, англичане по-прежнему пребывали в полудреме. Колумб открывал Америку, Васко да Гама исследовал побережье Африки и пути в Индийском океане, географические карты перекраивались ежегодно, и земля на глазах приобрела шарообразную форму благодаря кругосветному путешествию Магеллана, но в Англии этот ажиотаж не находил никакого отклика. Эта северная окраина Европы была все-таки изрядным медвежьим углом.

Нельзя сказать, что два Генриха — VII и VIII — совершенно игнорировали проблему. Оба поощряли морскую торговлю; первый, по существу, создал королевский флот, второй заботился о нем и довел его численность до ста прекрасных кораблей, но они предназначались для войны с Францией, а не для дальних плаваний и открытий. Только итальянцу Каботу удалось вытянуть из Генриха VII немного денег, чтобы исследовать в интересах Англии побережье Северной Америки, и он открыл для нее Ньюфаундленд с прекрасными рыбными промыслами. Но это скромное достижение не могло идти в сравнение с успехами других держав. Испания и Португалия в это время с помощью папы римского делили весь мир пополам, как яблоко: испанцам отходило Западное полушарие, португальцам — Восточное. Остальным доставались лишь семечки.

Что-то постепенно сдвинулось в сознании англичан при Эдуарде: его подданные вознамерились отыскать Северо-Восточный проход в Китай и Индию по Ледовитому океану. Их проект поддержала и Мария Тюдор — не зря же она была замужем за Филиппом II, владыкой великой колониальной державы. Англичане героически двинулись на север, но, разумеется, застряли во льдах около нынешнего Архангельска. Московия XVI века не была той фантастически богатой и экзотической страной, какой всем рисовался неведомый Китай, но представляла собой обширный и выгодный рынок, и английские купцы поспешили утвердиться в России, основав Московскую компанию. К моменту вступления Елизаветы на престол других достижений в сфере торговой экспансии за англичанами не числилось.

При Елизавете положение разительно изменилось. Все сошлось, как в фокусе: энергия и инициатива частных лиц, государственный интерес, общественное мнение и, наконец, энтузиазм самой королевы. И она и советники, окружавшие ее, уже в полной мере оценили на примере Испании, за которой ревниво наблюдали, преимущества обладания заморскими колониями и торговли с ними. Из Нового Света в Испанию непрерывно шли «золотые» и «серебряные» флоты, караваны, груженные драгоценными металлами из рудников Чили и Перу. Хорошо укрепленные испанские поселения в Южной и Центральной Америке были и торговыми факториями, поглощавшими европейские товары и рабов. С переселенцами можно было бы выгодно торговать, если бы не жесткая монопольная политика испанцев, не допускавших иностранных купцов в свои колонии. Всякий, кто хотел получать оттуда экзотические товары, был вынужден отправляться в Севилью и покупать их там. Мало кто считал это справедливым, и время от времени французы, англичане, голландцы — словом, все, опоздавшие в гонке за вновь открытыми землями, проникали в Новый Свет. Местные власти охотились за контрабандистами и часто конфисковывали их товар. Тогда те, чтобы возместить ущерб, превращались в пиратов и за это расплачивались уже головами. Протестантам доставалось особенно: они считались еретиками, а в колониях, как и в самой Испании, действовала инквизиция, и немало английских моряков были здесь не просто вздернуты на виселицу, а сожжены руками католических священников.

Будущая Британская империя начиналась в Плимуте — порту на западном побережье Англии. Ее крестными отцами стали местные мореходы Уильям и Джон Хоукинсы, крестной матерью — королева Елизавета. Как это часто случается, в начале великого предприятия лежали деньги. В 30-40-х годах XVI века Уильям Хоукинс подвизался в весьма прибыльной торговле между Африкой (куда он пробирался, нарушая португальскую монополию) и Бразилией. Он покупал в Гвинее рабов и вез их на продажу европейцам-колонистам в Новый Свет. В дело включились его сыновья, и оно превратилось в синдикат, в который охотно вкладывали деньги местные джентльмены и купцы. Однако с годами проникать в испанские колонии становилось все труднее. Никакие ссылки Хоукинса на личное знакомство с королем Филиппом, на дружеские чувства к испанскому народу и необходимость развивать взаимовыгодную торговлю не действовали на испанских губернаторов: его гнали, а иногда и отбирали товар. Во время одного из таких вояжей, вынужденный спешно покинуть Карибский бассейн, он попутно исследовал и описал побережье Флориды.

Два особенно обидных инцидента произошли с моряками из Плимута в 1566 и 1567 годах. В первом случае испанцы обманным путем захватили товары маленькой экспедиции, состоявшей всего из двух суденышек. Они, должно быть, долго смеялись над тем, как ловко провели «английских еретиков», не подозревая, что только что нажили себе смертельного врага, который воздаст им сторицей. Им был молодой моряк по имени Фрэнсис Дрейк — младший из двух капитанов, потерявший свою долю и пылавший праведным гневом по возвращении в Плимут. На следующий год он присоединился к солидной экспедиции Джона Хоукинса. В нее были вложены большие деньги, и не только частных лиц. Сама королева Елизавета, хорошо знакомая с Хоукинсом-старшим и любившая слушать рассказы морского волка о его плаваниях в экзотических морях, где «летучие рыбы залетают в паруса корабля», вложила в это предприятие собственный капитал и снарядила два корабля. Прибыв в испанские колонии, Хоукинс всячески подчеркивал, что это флот «ее величества королевы Англии», что, однако, не спасло его от вероломного нападения испанцев. Английские корабли стояли на якоре в бухте Сан-Хуан-де-Улуа, когда появился испанский флот. У англичан было достаточно ядер и пороха для стычки, но Хоукинс не хотел затевать конфликт. Несмотря на то, что поначалу им гарантировали безопасность, новый вице-король Мартин Энрикес приказал атаковать «еретиков и контрабандистов». Лишь два корабля успели спастись, остальные были взяты на абордаж и сожжены, а их команды вырезаны. Но на первом корабле ушел Дрейк, на втором — Хоукинс. Теперь у Испании появилось уже два заклятых врага. В Плимуте их обоих выслушал старый Уильям Хоукинс и отправил к королеве рассказать о том, что они пережили.

Елизавета не меньше их была озабочена потерей своих людей, кораблей и денег. Однако судьба послала ей быстрое утешение в виде испанского флота, груженного золотом, который направлялся в Нидерланды к наместнику испанского короля герцогу Альбе. Его прибило штормом к английскому берегу, и королева, пользуясь случаем и расплывчатыми нормами морского права, наложила руку на это сокровище, достигавшее 100 тысяч фунтов стерлингов. Дипломатические препирательства по этому поводу затянулись надолго, не вылившись, однако, в настоящий конфликт между двумя державами. Елизавета впервые узнала вкус испанского колониального золота.

Дрейк же тем временем объявил свою персональную вендетту испанцам. Этот коренастый, круглолицый, краснощекий крепыш с лицом простака и манерами аристократа стал в 70-х годах самым авторитетным капитаном на всем западном побережье Англии. Набрав великолепную команду, он в 1570 году отправился в разведку к американским берегам: выследил пути, по которым караваны мулов везли золото из рудников Перу, устроил несколько тайных складов, чтобы воспользоваться ими во время следующего рейда. Его час настал весной 1572 года, когда Дрейк на двух кораблях появился у берегов Панамы. Он очаровал местных индейцев и вместе с ними устроил страшный переполох на караванных путях и по всему побережью, захватил испанский галеон, шедший из Сан-Доминго, и два фрегата из Картахены и отбыл, позаботившись, чтобы его имя навсегда запечатлелось в памяти испанцев. Отныне и навсегда он стал для них El Draque — Драконом. Плимут встретил его ликованием, официальный Лондон — с плохо скрываемой радостью, королева — с дружеской улыбкой. Дрейк становился национальной легендой, притом протестантской легендой, победителем «напыщенных испанцев» — католиков, врагов истинной веры. Его обожали, им восхищались, знаменитый барабан, сопровождавший Дрейка во всех походах, превращался в протестантскую святыню.

Энергия в Дрейке била через край, этому англичанину уже становилось тесно в Атлантике. Когда он находился в Панаме, на узком перешейке, разделяющем Атлантический и Тихий океаны, то, по преданию, взобрался на дерево, чтобы увидеть безбрежные просторы, открывавшиеся к западу от Америки. Завороженный этой картиной, он поклялся, что скоро эти воды увидят английский флаг. Обет Дрейка — часть великой английской национальной легенды. Но правда и то, что он был принесен, и то, что он был выполнен.

В 70-х годах между Англией и Испанией развернулась странная, не объявленная ни одной из сторон война на морях. Испанцы арестовывали английские корабли всюду, где могли, торговля между двумя странами практически замерла из-за постоянных конфискаций товаров и пиратства. К берегам Америки один за другим уходили полуторговые-полупиратские экспедиции Хоукинсов, Дж. Нобла, Г. Хорсли, Э. Баркера, Д. Оксенхэма, участники которых, если фортуна улыбалась им, возвращались с богатыми «призами», если нет — оставались болтаться на реях. Официальные Мадрид и Лондон предпочитали закрывать глаза на «частные» войны своих беспокойных подданных, в крайнем случае ограничивались формальными протестами. Елизавета на все ноты испанского посла лишь пожимала плечами и убеждала его, что это шотландские пираты прикидываются англичанами, чтобы бросить тень на миролюбивых подданных английской короны.

Королевой тем временем все сильнее овладевала лихорадка авантюрных морских вояжей. Дело было, разумеется, не в романтике дальних плаваний. Ее казна была пуста, а контрабандная торговля, равно как и грабительские экспедиции в Новый Свет, приносила неплохой доход на вложенный капитал. Ее отец Генрих VIII знал тысячи способов, как растратить деньги, и придумал только один, как пополнить казну, — отнять земли у собственной церкви, и это был откровенный грабеж. Елизавета была не только дочерью своего отца, но и внучкой своего деда — скопидома Генриха VII. Она нашла способ добывать деньги, не грабя при этом своих соотечественников; а до чужих подданных, притом католиков, ей не было дела.

Около 1575 года Ф. Дрейк поведал королеве и совету о своей сокровенной мечте — обогнуть Американский материк, выйти в Тихий океан и напасть на западное побережье Америки, где расположены фантастически богатые рудники Перу. Только Уильям Сесил опасался последствий этой «глобальной» авантюры; Лейстер, Хоукинс, произведенный в казначеи адмиралтейства, новый государственный секретарь, убежденный протестант Фрэнсис Уолсингем — все были «за». Кристофер Хэттон, очередной фаворит Елизаветы, хотя и не был рьяным протестантом и даже, напротив, симпатизировал католикам, тем не менее активно включился в финансирование экспедиции и стал одним из самых щедрых патронов Дрейка. Сама королева колебалась недолго — вложила собственные деньги и снарядила два корабля. Предприятие окончательно приобрело официальный характер.

13 декабря 1577 года пять кораблей, ведомых флагманом «Пеликан», под утробный стук дрейковского барабана вышли из Плимута в долгое плавание, цель которого была известна лишь капитанам. Матросам было объявлено, что они идут к западному берегу Марокко, который Дрейк действительно торопливо ограбил. Затем они взяли курс на Южную Америку, и кругосветное путешествие началось. Когда эскадра приближалась к Магелланову проливу, оставляя по всему берегу сожженные испанские поселения, Дрейк решил дать новое имя своему флагману. Он переименовал «Пеликана» в «Золотую антилопу» в честь Кристофера Хэттона, на чьем гербе было изображено это грациозное животное. Лишь три из пяти кораблей преодолели Магелланов пролив. Когда моряки ощупью искали путь в наиболее опасных местах, Дрейк подбадривал их мерными ударами барабана. Наконец они вышли в Тихий океан. Мечта Дрейка сбылась — он бороздил воды «Южного моря» и приближался к Перу, волшебной пещере Аладдина испанцев. Его не пугало даже то, что буря разметала английские корабли и «Антилопа» осталась одна. Судьба благоволила к смельчакам: у Вальпараисо они захватили испанский корабль, груженный золотом, но впереди маячила еще большая удача. Ночью Дрейк вошел незамеченным в порт Лиму, где стояли на якоре испанские корабли, и понял из разговоров испанцев, что накануне огромный галеон с золотом отбыл в Панаму. Англичане не стали терять времени и отправились за ним. Настичь тяжеловесный «Какафуэго» оказалось несложно. Испанцы сдались Дрейку без единого выстрела. Он принял пленного капитана «Какафуэго» с почетом и невероятной учтивостью. Ошеломленный испанец описывал потом, как он обедал с грозой морей, наводившим ужас на американское побережье, в роскошной каюте, декорированной мореным дубом и дорогими тканями и обставленной изящной мебелью, на роскошной серебряной и золотой посуде под звуки настоящего оркестра — флейт, скрипок и лютен. Дрейк не отказывал себе в удовольствиях: как-никак кругосветное путешествие обещало быть долгим. Предметом его особой гордости была коллекция духов и притираний, которую он любезно продемонстрировал испанцу, шепнув не без тщеславия, что кое-что из парфюмерии было подарено ему самой королевой Елизаветой! После реверансов и извинений за то, что англичанам пришлось ограбить их судно, испанскую команду отпустили на берег, наделив каждого матроса пригоршней золотых дублонов — «Антилопа» уже не вмещала фантастической добычи.

Дальше все выглядело уже совсем просто: они поднялись от Панамского перешейка вверх до 38°, исследовав западное побережье нынешней Калифорнии. Белые прибрежные скалы напомнили Дрейку родину, и он окрестил эту землю Новым Альбионом. Оттуда «Антилопа» двинулась на запад, пересекла Тихий океан и сделала остановку на Молуккских островах — вожделенных для европейцев Островах пряностей, торговля с которыми считалась монополией португальцев и приносила им неслыханные доходы. По-видимому, Дрейк обладал каким-то необыкновенным магнетизмом: он сумел войти в доверие к местному султану, прогостил у него месяц, получил новый груз подарков — драгоценных камней и пряностей, а между делом договорился о будущей торговле англичан в этом регионе — как будто Португалии и Испании больше не существовало на карте. Потом он пересек Индийский океан, обогнул Африку и вернулся в родной Плимут, закончив свой долгий кругосветный путь 26 сентября 1580 года.

Ступив на берег, Дрейк первым делом поинтересовался, жива ли королева. И его рассказы, и его добыча заслуживали поистине королевского внимания. Елизавета наградила своего героя по-царски: Дрейк получил 10 тысяч фунтов стерлингов из того золотого груза, который привез в Лондон. Сколько получила королева, не знал никто, кроме самых доверенных лиц. Устная традиция передает, что среди сокровищ «Золотой антилопы» были редкой чистоты и красоты рубины. А спустя несколько лет после возвращения Дрейка среди украшений королевы появился великолепный рубиновый гарнитур — диадема и ожерелье с камнями невероятных размеров, в котором она запечатлена на портрете работы М. Гирертса. Испанцы полагали, что добыча Дрейка достигала 700 тысяч фунтов стерлингов, но безуспешно требовали они вернуть свои реалы. Филипп II неистовствовал, а на борту «Золотой антилопы» разворачивалась тем временем сцена из тех, что навсегда входят в историю. Королева Елизавета вступала на корабль, украшенный синими полотнищами государственного флага с золотыми львами и лилиями, чтобы возвести Фрэнсиса Дрейка в рыцарское достоинство. Королева была в великолепном настроении. Взяв в руки тяжелый меч, предназначенный для ритуала посвящения, она сначала сделала вид, будто собирается отрубить своему «пирату» голову. Дрейк смиренно преклонил колено, и Елизавета совершила обряд с помощью французского посла — ударила посвящаемого мечом по плечу (француз был в не меньшем восторге, чем англичане, от того, как Дрейк щелкнул испанцев по носу). Потом всех ждал банкет и обсуждение герба новоиспеченного рыцаря: над щитом с изображением солнца и волн поднимался шлем, несущий на себе земную сферу, над ней парил корабль, и рука Господа усмиряла волны под ним.

Дрейк был, несомненно, человеком сильных протестантских чувств (хотя, как и его королева, вовсе не был кровожадным фанатиком). Его победа для большинства англичан была связана с религиозной идеей, и Елизавета смогла воочию убедиться, насколько сильный эмоциональный отклик вызывает у ее подданных этот национальный триумф, который они расценивали как торжество истинной веры, а она — как чрезвычайно успешное завершение рискованного финансового предприятия.

Соображения дипломатии требовали, чтобы Дрейк на время исчез с морского и политического горизонта. Пару лет он отдыхал в своих новых поместьях, подаренных королевой. Здесь он и позировал художнику для своего знаменитого портрета — в новом красном костюме, подбитом зеленым атласом, слегка опершись на глобус, и тревожил испанских капитанов только в кошмарных снах. Но в 1584 году, веселый и растолстевший, он вновь вернулся ко двору, где его радостно встретили компаньоны по свежесозданному синдикату для торговли с Островами пряностей — все та же аристократическая компания во главе с королевой Елизаветой, Лейстером, Уолтером Рэли и Хоукинсами. Однако после долгих обсуждений экспедиция на Молукки показалась им слишком опасной, и капитал был помещен в привычный грабительский рейд по испанским колониям в Карибском море.

Выведенный из себя, Филипп II ответил нападением на английские корабли в Бильбао. Теперь Елизавете пришлось испытать горечь поражения и национального унижения. Англичане не замедлили с ответом: в 1585 году Дрейк вместе с другим известным английским мореходом Фробишером отправился в Новый Свет. Он привел свой флот к Санто-Доминго, сжег стоявший там на якоре испанский флот и захватил город, получив контрибуцию в 25 тысяч золотых дублонов. В резиденции испанского губернатора Дрейк увидел картину, изображавшую герб испанского короля и земной шар, над которым вздымалась на дыбы белая лошадь, символизировавшая Испанию. Ей было некуда опустить передние копыта, так как мир был явно мал для нее — на это указывала и надпись «Non sufficit orbis» («Недостаточно мира»). Англичане, вынося из дворца все, что там было ценного, прокомментировали это так: «Если королева Англии будет решительно продолжать войны против короля Испании, ему придется оставить свою гордыню и непомерное тщеславие, и, как показывает пример этого города, ему едва хватит сил, чтобы охранять то, чем он владеет сейчас». Королева Елизавета, быть может, не согласилась бы только с одним: она вовсе не вела войны с королем Испании, ее уважаемым экс-родственником. А то, что под конец экспедиции Дрейк захватил и ограбил город Картахену, так это, как и весь его рейд, было всего лишь досадным недоразумением, к которому она, разумеется, не имела ни малейшего отношения.

Дрейк, с его бурлящим темпераментом, добродушным юмором, склонностью к трогательным и героическим эффектам, был самым неподражаемым из елизаветинских морских волков. Но он был далеко не единственным из новой породы ее одержимых подданных. Многие искали ее поддержки в самых головокружительных прожектах, но немногие получали деньги, большинство довольствовалось ее милостивым покровительством, официальным статусом, подписанными ею грамотами к неведомым владыкам неведомых земель. С именем Елизаветы на устах англичане совершали доселе неслыханное. В 60—70-х годах купцы Московской компании отыскали сухопутный путь через Московию, Астрахань и Казань в Персию, а их лоцманы и моряки, пробивавшиеся на восток в арктических морях, достигли Сибири и впервые поведали европейцам о существовании «великой реки Обь». В 1576–1578 годах энтузиасты поисков Северо-Западного пути в Индию и Китай — Фробишер, Дэвис, Гилберт обследовали северную оконечность Америки и достигли Гренландии, привезя от эскимосов горную руду, якобы обещавшую дать много золота. Королева и двор немедленно вложили большие деньги в вояжи к эскимосам; к их разочарованию, руда оказалась незолотоносной, но англичанам остались карты Северной Америки, которую они начнут осваивать позднее, и честь первооткрывателей. В 1583 году Джон Ньюбери отправился в путешествие на Восток, продлившееся восемь лет: судьба провела его нелегким маршрутом через Сирию, Ормузский пролив, развалины древнего Вавилона, остров Гоа, затем в Индию ко двору Великих Моголов, в сказочную Голконду. Со временем Ньюбери превратится в бесценного эксперта для учрежденной королевой Ост-Индской компании.

Ветер с моря, приносивший запах опасности и наживы, будоражил не только сорвиголов — пиратов и первопроходцев и их высоких покровителей при дворе. Он щекотал обоняние купечества, менее склонного к риску, но хорошо умевшего считать проценты на вложенный капитал. Когда Елизавета взошла на престол, в стране были только две большие купеческие компании — купцов-авантюристов и Московская, учрежденная совсем недавно. За четыре года при ее покровительстве возникли три новые — Испанская, Эстляндская и Левантийская. Позднее она даровала хартии Берберийской и Ост-Индской компаниям (последняя сыграла огромную роль в становлении Британской империи). Купцы получали не только монопольные привилегии, но и поддержку английских дипломатов повсюду, где они торговали. За это, правда, приходилось платить, и платить щедро, но то была справедливая игра.

Поразительно легко и быстро английская нация, еще недавно привязанная к своему острову, усваивала новый взгляд на мир; он становился глобальным в буквальном и переносном смысле. В стране выходили десятки трактатов с рассуждениями о выгодах освоения новых земель, рынков, рыбных промыслов. Самым знаменитым из них был многотомный труд Ричарда Хаклюйта «Основные плавания, путешествия и открытия английской нации», собравший воедино отчеты обо всех героических предприятиях английских мореплавателей. Он рождал у читателей пьянящее ощущение необыкновенной силы и оптимизм. Англия становилась вровень с великими морскими державами — Испанией и Португалией. Англичане стали задумываться об основании собственных колоний в Северной Америке. «Я немало удивляюсь тому, — писал Хаклюйт, — что со времени открытия Америки… после великих завоеваний и утверждения там испанцев и португальцев, мы никогда не имели возможности… вступить в те плодородные и благодатные места, которые остались не занятыми ими. Но когда я думаю о том, что всему свое время, и вижу, что время португальцев ушло, вижу наготу испанцев и то, что их долго хранимые секреты теперь раскрыты… я лелею великую надежду, что подходит наше время и теперь мы, англичане, можем разделить добычу, если мы этого сами захотим, с испанцами и португальцами в Америке и других еще неоткрытых землях».

Хэмфри Гилберт, сводный брат Уолтера Рэли — нового фаворита Елизаветы, попытался основать английское поселение в Северной Америке в 1578 году, но неудачно. Он повторил свою попытку в 1582 году. Сам Рэли положил немало трудов, чтобы убедить королеву в целесообразности их проекта «насадить имя англичан под северными звездами». Он преуспел, и в знак своего особого покровительства экспедиции Елизавета послала Гилберту символический подарок — драгоценный «якорь, который влекла за собой дама», возможно, аллегорию ее самой. Ободренный Рэли передавал брату ее напутственные слова: «…она желает тебе такой удачи и безопасности твоему кораблю, как если бы она сама была с вами на нем, она просит тебя быть осторожным, так как заботится о тебе, и ради нее ты должен стремиться к этому. Далее, она хочет, чтобы ты оставил свой портрет…» У какого морского волка не дрогнуло бы сердце от такого внимания со стороны его государыни? Когда после нескольких неудачных попыток англичанам все-таки удалось основать колонию в Америке, имя для этого нового «земного Эдема» было найдено с легкой руки Рэли — Виргиния (Девственная), в честь Елизаветы — их королевы-девственницы. 18 августа 1587 года у губернатора колонии Джона Уайта и его жены Анании родилась дочь — первая английская подданная на американском континенте, ее, естественно, тоже окрестили Виргинией.

Генрих VIII. Ганс Гольбейн. 1542 г.

Анна Болейн. Неизвестный художник.

Екатерина Арагонская.

Неизвестный художник.

Анна Клевская.

Ганс Гольбейн.

Принцесса Елизавета в 14 лет. Неизвестный художник.

Генрих VIII, принц Эдуард и Джейн Сеймур. Неизвестный художник.

Последняя страница завещания Генриха VIII.

Кольцо Елизаветы I с миниатюрным портретом Анны Болейн и самой королевы. Около 1575 г.

Томас Сеймур.

Роджер Эшам, наставник Елизаветы.

Екатерина Парр.

Принцесса Мария в возрасте 28 лет.

Детский набор, вышитый Елизаветой для ожидаемого ребенка Марии. Замок Хивер, Кент.

Елизавета I в коронационных одеждах. Неизвестный художник.

Торжественная процессия, направляющаяся в Вестминстерское аббатство накануне коронации Елизаветы 14 января 1559 года.

Роберт Дадли, граф Лейстер.

Уильям Сесил, лорд Берли, в парадных одеждах кавалера ордена Подвязки.

М. Гирертс-младший (?).

Елизавета I, танцующая с графом Лейстером (предположительно).