Дешевая и довольная рабочая сила

Синклер Льюис

ДЕШЕВАЯ И ДОВОЛЬНАЯ РАБОЧАЯ СИЛА

Предисловие

Перед вами, рассказ о том, как в американской промышленности понимают справедливость; он представляет собой монтаж из шести переработанных и дополненных статей о ткацких фабриках в Марионе, штат Северная Каролина. Статьи эти печатались в газетах Скриппса Говарда начиная с 21 октября 1929 года.

Помимо судебных процессов, с тех пор (данное предисловие написано 25 ноября 1929 года) произошло следующее.

Во-первых, в Вашингтоне состоялось совещание руководителей Американской Федерации Труда, которые выразили намерение решительно форсировать организацию профсоюзов на Юге и оказывать особую финансовую помощь Объединению Текстильных Рабочих, филиалу АФТ,[1] который охватывает не только текстильные городки, подобные Мариону, но и шерстяные, шелкоткацкие и вискозные фабрики по всей стране.

Во-вторых, рабочие, особенно в Марионе, деморализованы. Они голодают, утомлены, сбиты с толку. Им надоело быть живыми мишенями. Если вся страна их не поддержит (а я не знаю более тонкой и деликатной формы поддержки, нежели долларовые бумажки), они прекратят борьбу и вернутся в то состояние рабства, которое я стремился описать в этой брошюре.

I

Ниже излагается история забастовки! 1929 года на предприятиях Марионской текстильной компании и на Клинчфилдских фабриках.

Во время забастовки помощники шерифа открыли огонь по рабочим-текстильщикам, убили пятерых и ранили более двадцати.

Волнения на этих фабриках начались еще в первых месяцах 1929 года. Трое или четверо злоумышленников из числа рабочих заявили, что заработная плата, которой едва хватает, чтобы не умереть с голода, недостаточна.

Наиопаснейшими из них оказались двое молодых людей, по имени Лоуренс Хоган и Дэн Эллиот. Я разговаривал с обоими; по моему скромному разумению, эти двое принадлежат к числу самых мужественных и благородных молодых людей, которых я когда-либо встречал.

Хоган — рослый, широкоплечий ирландец; у него негромкий голос и неиссякаемая энергия.

Дэн на редкость красив. Он похож на Генри Уорда Бичера с его львиной шевелюрой, и я больше всего опасаюсь, как бы церковь божия, если она найдет время поинтересоваться тем, что происходит с ее чадами, не сделала из Дэна популярного проповедника.

Эти парни и еще несколько других, не желая больше мириться с условиями своего существования и прослышав, что существует профсоюз, в наивном неведении обратились к Федерации Труда штата, чтобы та помогла им его организовать. В ответ на эту просьбу в Марион прислали инструктора, и рабочие начали дружно вступать в профсоюз.

Затем были избраны комитеты для ведения переговоров с мистером Болдуином, президентом Марионской текстильной компании. Рабочие требовали сокращения рабочего дня до десяти часов при сохранении заработной платы на прежнем уровне. Двадцать два наиболее активных жалобщика были уволены. 11 июля на предприятиях Марионской компании и на Клинчфилдских фабриках одновременно началась забастовка.

Забастовщики получили некоторую помощь деньгами, собранными на Севере. Людям с достатком эта помощь, наверное, показалась бы недостаточной. Из продуктов — а надо помнить, что никаких других средств к существованию у рабочих не было — забастовщики на протяжении всей стачки получали муку, солонину, кофе, рис, иногда картофель.

Однако по меньшей мере человек двенадцать забастовщиков говорили мне, что, и работая, они питались ничуть не лучше.

Стачечному комитету удалось также раздобыть кое — какую одежду. Что касается жилья, то хозяева не выселили рабочих из принадлежащих им домов. Однако они уже подумывают об этом, и, когда они пойдут на такой шаг, обездоленные семьи, включая больных и инвалидов, окажутся выброшенными на улицу — прямо на красный глинозем.

Дело в том, что город Гастония, как и Марион, находится в штате Северная Каролина. Вот что, по свидетельству прессы, произошло там в мае, когда аналогичные меры были применены против рабочих-текстильщиков Гастонии, также осмелившихся объявить забастовку и вообще бунтовать.

«Бастующие члены Национального Союза Текстильных Рабочих сегодня вечером были поставлены перед новой и весьма острой проблемой: полицейские приступили к выселению шестидесяти семей рабочих «Мэнвиль-Дженкс компани».

Полицейские начали свою нелегкую работу в 2 часа дня. До наступления холодных сумерек они побывали в тринадцати фабричных домишках, откуда выбросили скромную мебель и с таким трудом заработанные вещи на улицу. Текстильщики, несмотря на то, что после пяти недель забастовки они были доведены почти до полной нищеты, не оказали никакого сопротивления. В большинстве случаев они безучастно наблюдали, как опустошаются их дома. Правда, некоторые из них ругались и многие женщины плакали, глядя, как их скарб вышвыривают в канаву перед их бывшим домом. Для двух семей выселение чревато особенно тяжелыми последствиями. Даже наличие больных не остановило полицейских, хотя приказ предусматривал, что в подобных случаях дело должно рассматриваться особо.

Семьи Генри Тезероу и Дж. Э. Валентайна, по словам стачечников, были выселены в нарушение указаний мирового судьи Бисмарка Каппа. Четырехлетняя дочь Валентайнов больна оспой в тяжелой форме, против которой законы штата не предусматривают мер карантина.

Итак, в Марионе стачечникам и их семьям не грозила голодная смерть; они по-прежнему жили в домах и пользовались старой одеждой, которую удалось для них собрать.

При таких роскошных условиях иностранцы, наверно, не отказались бы бездельничать всю жизнь. Но эти забастовщики — коренные, стопроцентные американцы — хотели вернуться на работу. И к 10 сентября стачка закончилась на следующих условиях:

Рабочая неделя сокращалась до 55 часов; Марионская компания обязалась повысить заработную плату по своему усмотрению; в дальнейшем компания благородно выполнила свое обязательство, увеличив заработную плату на пять процентов, что, несомненно, явилось огромным подспорьем для рабочего с недельным заработком менее 13 долларов; кроме того, запрещалась всякая дискриминация в отношении лиц, вступивших к тому времени в профсоюз.

Этот третий пункт соглашения и вызвал новый конфликт. Представители профсоюза утверждают, что все его члены подверглись дискриминации со стороны Марионской компании. Администрация утверждает, что имело место случайное совпадение.

Здесь я прерываю свой рассказ, так как только что получил телеграмму от Джона Пила из Мариона. В ней говорится: «Карвер, один из раненых, умер в полдень». Таким образом, число рабочих, павших от пуль полицейских, выросло с пяти до шести.

Я видел Карвера в госпитале.

Он был худ, желт и выглядел истощенным; со мной, незнакомым человеком, он разговаривал очень приветливо.

Теперь он умер. С его смертью в Марионе одной проблемой стало меньше. Как жаль, что пули помощников шерифа не перебили всех шестьсот неблагодарных людей, работающих на фабриках Марионской компании! Тогда бы их, как и мистера Карвера, уже не мучили никакие проблемы…

Но вернемся к изложению событий, прерванному получением телеграммы. Предприниматели из Марионской текстильной компании заявляют, что они лишь по чистой случайности не приняли обратно на работу людей, игравших видную роль в профсоюзе. Произошло же это потому, что вышеназванные лица, как показало глубокое исследование, не обладают блестящей квалификацией, необходимой текстильщику, претендующему на получение 13 долларов в неделю.

Вне зависимости от того, какая сторона в данном случае права, отметим, что уволенные рабочие стали выражать недовольство. Билл Росс, представитель Объединенного Профсоюза Текстильных Рабочих, решил объявить забастовку на фабриках Марионской компании, очевидно, намереваясь в дальнейшем распространить ее на Клинчфилдские предприятия.

Начало забастовки было ориентировочно назначено на 2 октября, потому что мистер Болдуин, президент Марионской текстильной компании, находился в отъезде и забастовщики, проявив свое обычное безразличие к интересам работодателей, решили подождать его возвращения. Они хотели выяснить, не захочет ли он уладить все это дело миром вместо того, чтобы заваривать новую кашу. Но 1 октября управляющий фабрикой Адам Хант, встревоженный слухами о готовящихся событиях, вызвал шерифа Адкинса, который явился вместе с одиннадцатью помощниками.

Существуют разноречивые версии относительно того, что произошло на фабрике этой ночью.

В Марионе говорят, что шериф и его люди напились кукурузной водки. Я видел шерифа и его людей. По-моему, им совсем не нужно напиваться для того, чтобы открыть огонь. У них вид отпетых молодцов из какого-нибудь кинобоевика.

Есть также расхождения относительно того, какие события ночи побудили рабочих к беспорядкам, случившимся утром. Согласно одной версии, мастер так вызывающе себя вел, так издевался над рабочими, утверждая, что у них не хватит духу начать забастовку, что, даже не получив никаких приказов от злокозненных лидеров-иностранцев с явно большевистскими именами вроде Джона Пила, рабочие стали по собственной инициативе примерно в час ночи расходиться по домам.

Утренняя смена заступает на Марионских фабриках в семь часов. Любопытно отметить, что рабочие, несмотря на всю притягательную силу домов, сдаваемых им в аренду компанией, имеют обыкновение приходить на работу задолго до фабричного гудка. Я сам видел, как они собираются у входа и болтают в ожидании гудка.

Вполне вероятно, что между шестью и семью часами утра 2 октября толпа рабочих собралась столь рано, замыслив что-то недоброе. Как бы там ни было — злые у них были намерения или добрые, большевикам они сочувствовали или ротарианцам, — в шесть часов сорок пять минут рабочие собрались у входа на фабрику.

Теперь представьте себе кирпичное здание не очень больших размеров, вмещающее всего шестьсот рабочих; перед ним заросший травой дворик, узкую дорогу а по другую сторону от нее здание, в котором находятся управление компании, почта и магазин.

Кто виновник событий, имевших здесь место, должен решить суд суверенного штата Северная Каролина. Я провел долгие часы в зале суда неподалеку от судьи Гардинга, слушая показания свидетелей обеих сторон и пытаясь уяснить себе, что же на самом деле произошло.

Показания сильно расходятся.

Одни утверждают, что шериф Адкинс застрелил двух человек, другие — что он даже не вынимал револьвера из кобуры.

Одни говорят, что забастовщики представляли собой разъяренную толпу, вооруженную дубинками и револьверами, другие — что у них не было ни одного револьвера.

Но кое-что можно сказать с определенностью: управляющий Хант предложил забастовщикам, желающим работать, пройти к своим местам; стачечники ответили на это свистом и руганью; тогда шериф Адкинс и его люди пустили в ход слезоточивый газ.

После этого началась стрельба.

Силы закона и порядка — естественно, я имею в виду силы шерифа и хозяев фабрики — заявляют, что выстрелы загремели со стороны дороги из рядов забастовщиков и что перед лицом разъяренной толпы шериф и его помощники были вынуждены открыть ответный огонь.

Забастовщики же утверждают, что у них вообще не было оружия и имелось всего несколько дубинок. Они обращают внимание на то, что шериф и его одиннадцать помощников совершенно не пострадали, если не считать царапины на щеке одного из них, тогда как потери рабочих составили сначала четыре, затем пять и наконец теперь, после получения телеграммы о смерти Карвера, шесть человек убитых и двадцать раненых.

Постороннему человеку может показаться странным, почему, если рабочие были вооружены и находились в воинственном настроении духа, ни один из полицейских не пострадал, а все раненые забастовщики, исключая двух, получили пули в спину. Похоже, что они бежали от драки, а отнюдь не затевали ее.

Удивительное дело!

Расстрел двадцати пяти или тридцати рабочих временно приостановил развитие событий, а забастовщики теперь пытаются найти правду у…

Но где им искать правду?

С тех пор как я написал этот очерк, суд Северной Каролины преподнес рождественский подарок полицейским, окончательно оправдав тех из них, которые не были освобождены судьей Гардингом во время первого судебного разбирательства; теперь, заявил фабрикант Нил, «все в полном ажуре».

II

Обратимся к истории старика Джонаса.

Когда шериф Адкинс пустил в ход слезоточивый газ, старик Джонас, стоявший к нему ближе всех, ударил его палкой. Адкинс — широкоплечий, грузный и крепкий мужчина лет сорока; он был вооружен, и его поддерживало все величие закона штата Каролина, который он представлял. Рядом с Джонасом находился полицейский Брод Робинс; ему около пятидесяти лет, но он похож на крупного, хищного волка. Старику Джонасу было 68 лет, его так скрутил ревматизм, что он ходил, опираясь на палку, — ту самую, которой и нанес-удар шерифу.

Казалось бы, эти два грозных и могущественных блюстителя порядка могли бы совладать со стариком Джонасом, и не убивая его. Во всяком случае, они неплохо начали. Адкинс обхватил старика, а Брод ударил его по голове дубинкой. Джонас упал на четвереньки. В этом положении он и был застрелен.

Суд пришел к выводу, что Адкинс не был убийцей Джонаса.

Наверно, кто-то другой застрелил этого хромого шестидесятивосьмилетнего старика, стоявшего на четвереньках в пыли.

Началась стрельба, забастовщики бросились бежать. Если бегущие и стреляли, то пули должны были бы идти поверху; они никак не могли попасть в лежащего на земле человека.

После побоища старик Джонас, смертельно раненный, был доставлен в госпиталь в наручниках, положен на операционный стол также в наручниках и умер на этом столе по-прежнему в наручниках.

Теперь я перехожу к судебному разбирательству, на котором решался вопрос о предании шерифа Адкинса и его людей суду по обвинению в убийстве. Непривычное впечатление производил состав юристов: в данном деле юристы компании выступали в роли защитников шерифа Адкинса и его людей, обвиняемых в убийстве, а не представляли обвинение, как было в Шарлотте на процессе коммунистов Гастонии.

Не сомневаюсь, что судья Гардинг стремился к выяснению истины. Но я надеюсь, что никогда в жизни не предстану перед судом по делу, грозящему мне смертным приговором (разве что у меня будут такие же защитники, как у Адкинса), где против меня будут выступать юристы, подобные тем, что представляли фабрики, а следовательно, согласно странной практике Северной Каролины, представляли штат, который, следуя примеру своего губернатора-фабриканта, видимо, согласен, чтобы его отождествляли с фабрикой.

Конечно, зал суда был полон народа, набит простыми, рядовыми людьми. Но, побывав в Марионе, я уяснил, что простые люди мало значат и едва ли заслуживают того, чтобы их описывать.

Это были высокие, стройные люди: мужчины в большинстве своем пришли в спецовках, женщины щеголяли в своих лучших нарядах, сшитых в 1900 году, а то и раньше; зато их дети, юноши и девушки, были одеты совсем неплохо.

Следует сказать, что, несмотря на ужасные жилищные условия, молодежь Мариона старается хорошо одеваться. В один прекрасный день они, возможно, захотят иметь автомобиль и прилично питаться. Интересно, что тогда произойдет? Захотят ли они мириться с недельной заработной платой в 13 долларов?

III

В настоящий момент в Марионе камнем преткновения является позиция Марионской текстильной компании, которую здесь называют Болдуиновской фабрикой. Президент компании мистер Р. У. Болдуин — человек небольшого роста с растерянным взглядом и суетливыми манерами.

Наутро после моего приезда в Марион он разыскал меня, чтобы изложить свою версию событий.

Поскольку я стараюсь быть полностью беспристрастным, воспроизвожу его версию, которая выглядит следующим образом:

Билл Росс, руководитель забастовки, за несколько дней до кровопролития угрожал новой забастовкой.

Это главное, на чем настаивает мистер Болдуин, и это вполне справедливо.

Из трех владельцев фабрик в Марионе — мисс Сэлли, Мабри Харта и Уильяма Нила — двое говорят, что они не прочь улучшить условия рабочих. Не думаю, чтобы они стали оспаривать теорию, согласно которой каждый рабочий в Америке при нынешнем уровне жизни и в условиях разрекламированного нами неслыханного процветания имеет право на дешевый автомобиль, на радиоприемник, на жилище, в котором бы по ночам не гулял холодный ветер.

Однако за спиной этих отдельных фабрикантов стоит могущественная Южная Текстильная Ассоциация. Это союз предпринимателей, которые построили фабрики на Юге в расчете на его прославленную «дешевую и довольную рабочую силу».

Если б мистер Харт и мистер Нил пошли на соглашение с профсоюзом (и если бы — дадим простор воображению — то же самое сделала мисс Сэлли), тогда бы союз предпринимателей принял против них меры.

Найдет ли мистер Харт в себе мужество бороться с ними во имя справедливости?

Посмотрим.

Существует еще одна социальная прослойка, менее организованная, нежели хозяева текстильных фабрик, которая, однако, оказывает важное влияние на решения фабрикантов.

В Марионе, так же как и в любом другом заводском городе, немалая власть принадлежит состоятельным гражданам.

Они не хотят никаких конфликтов на предприятиях.

Они хотят, чтобы промышленники Севера строили предприятия на Юге.

Они хотят получать хорошую цену за земельные участки и иметь большую клиентуру, нуждающуюся в удалении зубов и аппендиксов.

Северяне удивляются, почему респектабельные лавочники и люди свободных профессий в Марионе и ему подобных южных городах не берут на вооружение прославленные теории Форда; почему они не поддерживают требований рабочих об увеличении заработной платы с тем, чтобы больше получать с тех же рабочих.

Во-первых, в этих городках фабрики контролируют банки, а банки — соответственно выдачу ссуд мелким бизнесменам, которые, в свою очередь, составляют основную клиентуру людей свободных профессий, в том числе и священнослужителей, так что компании подчиняют себе все стороны жизни, включая и религию.

Во-вторых, на Юге, больше чем в какой-либо другой части страны, царит концепция «Аристократия против Низших Классов», то есть против «белой швали», ибо негры вообще оказываются вне общества. Чтобы почувствовать себя аристократом, требуется не так уж много. Владелец маленькой лавки, подобно шерифу Адкинсу, уже попадает в высший круг. А сделавшись «аристократом», вы должны бить, похищать, убивать, короче говоря, делать все, чтобы вас никоим образом не заподозрили в преступном сочувствии — к этим безответственным выродкам, называемым рабочими. Чтобы держать этих монстров в узде, священнослужители готовы забыть про библию и взяться за веревку, а врачи отложить скальпель и… а еще лучше отказаться обслуживать раненых забастовщиков… пока не получат от них деньги за лечение.

Банда, состоящая из таких людей, то есть лиц свободных профессий, вкупе с полицейскими похитила профсоюзных организаторов в Элизабетоне, в штате Теннесси, всего лишь в 87 милях от Мариона, отвезла их за пределы штата и посоветовала им не возвращаться.

Банда, подобная этой, безусловно, скажет несколько теплых слов мистеру Харту и мистеру Нилу, если последние признают профсоюз.

Прежде чем закончить разговор о предпринимателях, я хотел бы коснуться еще одной малоизвестной стороны проблемы отношений между рабочими и фабрикантами на Юге. Я имею в виду широко распространенное мнение, что по какому-то странному совпадению все фабриканты — южные джентльмены, в то время как большинство недовольных рабочих — большевики или им подобные мятежные иностранцы.

На самом деле большая часть фабрик на Юге принадлежит коренным северянам.

Что же касается забастовщиков, то все они, как это ни невероятно, стопроцентные южане и стопроцентные американцы, включая и иностранных агитаторов, о чьем неамериканском происхождении свидетельствуют их фамилии — Пил, Хоган и Эллиот.

Теперь я хочу перейти — на бумаге этот переход совершается очень быстро, но как далеки они на социальной лестнице! — от предпринимателей к рабочим.

О штаб-квартире забастовщиков. Она расположена непосредственно за самой фабрикой на клочке земли, по чистой случайности не являющемся собственностью компании. Это — подвальное помещение магазинчика, куда рабочие почему-то заходят чаще, чем «в фабричную лавку. Вот в этом-то подвале забастовщики устроили свою штаб-квартиру, которая, может быть, раза в три просторней спальни в обычной нью-йоркской квартире. Это — единственное место, где рабочие могут собираться, если не считать небольшого участка на склоне холма, где происходят массовые митинги.

На этом участке я видел восемь свежевыструганных подставок. На них стояли четыре гроба с людьми, убитыми шерифом во имя защиты американизма; затем покойников снесли туда, где уже нет смысла вести спор о том, как лучше всего хозяйствовать на южных текстильных фабриках.

Они действительно упрямы и безрассудны, эти забастовщики. В «блиндаже», как они называют свой штаб, я встретил вдову лет шестидесяти. Ее платье, судя по стеклянным пуговицам, было сшито в 1870 году. Наверно, оно досталось ей от матери. И, несомненно, направляясь в «блиндаж», она надела свой лучший наряд.

Меня познакомили с ней. Взвалив на плечо полмешка муки, полученной в комитете, она собралась идти домой. Мне сказали, что ей некому помочь, так как старшие дети ушли из дому и сами едва сводят концы с концами.

Она проработала на фабрике многие годы. «Но больше я не пойду туда работать, — сказала она мне. — Я не смогу переступить через кровь наших ребят. Не знаю, что со мной будет, пора, видно, господу богу меня прибрать».

Старая женщина в старомодной одежде брела по дороге с мешком муки за спиной. Она верила в бога. Но в нашей модернизированной и энергичной Америке почти не осталось места для старух, верящих в бога.

В «блиндаже» я повстречал еще одного человека. Человека со спокойными глазами. В Нью-Йорке не часто встретишь людей со спокойными глазами.

Имя этого человека — Дэн Эллиот.

Я уже упоминал о нем как об одном из руководителей забастовки, который научился бастовать, не дожидаясь появления «иностранных» агитаторов. Я надеюсь, что он в ближайшее время покинет Марион. Ведь Марион — отнюдь не безопасное место для человека с таким иностранным и большевистским именем, как Дэн Эллиот.

IV