Помоги проекту - поделись книгой:
Афанасьев Александр
Бремя Империи-5
У кладезя бездны
«Пятый Ангел вострубил, и я увидел звезду, падшую с неба на землю, и дан был ей ключ от кладязя бездны. Она отворила кладязь бездны, и вышел дым из кладязя, как дым из большой печи; и помрачилось солнце и воздух от дыма из кладязя. И из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы. И сказано было ей, чтобы не делала вреда траве земной, и никакой зелени, и никакому дереву, а только одним людям, которые не имеют печати Божией на челах своих. И дано ей было не убивать их, а только мучить пять месяцев; и мучение от нее подобно мучению от скорпиона, когда ужалит человека. В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее; пожелают умереть, но смерть убежит от них. По виду своему саранча была подобна коням, приготовленным на войну; и на головах у ней — как бы венцы, похожие на золотые, лица же ее — как лица человеческие; И волосы у ней — как волосы у женщин, а зубы у ней были как у львов. На ней были брони, как бы брони железные, а шум от крыльев ее — как стук от колесниц, когда множество коней бежит на войну; У ней были хвосты, как у скорпионов, и в хвостах ее были жала; власть же ее была — вредить людям пять месяцев. Царем над собою она имела ангела бездны; имя ему по-еврейски Аваддон, а по-гречески Аполлион. Одно горе пришло; вот, идут за ним еще два горя. Шестой Ангел вострубил, и я услышал один голос от четырех рогов золотого жертвенника, стоящего пред Богом, Говоривший шестому Ангелу, имевшему трубу: освободи четырех Ангелов, связанных при великой реке Евфрате. И освобождены были четыре Ангела, приготовленные на день и час, и месяц и год, для того чтобы умертвить третью часть людей. Число конного войска было две тьмы тем; и я слышал число его. Так видел я в видении коней и на них всадников, которые имели на себе брони огненные, гиацинтовые и серные; головы у коней — как головы у львов, и изо рта их выходил огонь, дым и сера. От этих трех язв — от огня, дыма и серы, выходящих изо рта их, — умерла третья часть людей; Ибо сила коней заключалась во рту их и в хвостах их; а хвосты их были подобны змеям и имели головы, и ими они вредили. Прочие же люди, которые не умерли от этих язв, не раскаялись в делах рук своих, так чтобы не поклоняться бесам и золотым, серебряным, медным, каменным и деревянным идолам, которые не могут ни видеть, ни слышать, ни ходить. И не раскаялись они в убийствах своих, ни в чародействах своих, ни в блудодеянии своем, ни в воровстве своем».
Картинки из прошлого
Лето 2004 года
Итальянское Сомали
Дорога на Доло Одо
Ослепительно-желтое, застывшее в зените солнце било наотмашь, заливая иссушенную, много недель не знавшую дождя землю палящим, нестерпимым зноем. Разрушенные оросительные каналы больше не могли принести влагу на эту исстрадавшуюся землю, и она покрылась трещинами, как лицо много и тяжело жившего человека — морщинами. Температура в тени была сорок с лишним, а на солнце — едва ли не все шестьдесят, тень в этих забытых Богом краях была роскошью, равно как и вода, которую продавали на вес торговцы у дороги из грязных, двухсотлитровых бочек. Свежий воздух с океана сюда уже не дотягивался, жар был сухой, даже — иссушающий и здесь невозможно было не то, что жить — существовать.
Мира здесь не было. Жизни здесь не было. Но люди… люди здесь были.
Целые колонны людей выходили из Могадишо, из проклятого и забытого Богом Могадишо, из еще более разрушенного Байдоа, города на половине пути между Могадишо и абиссинской границей. Каждый преодолевал этот путь, как ему позволяли его финансовые возможности. Кто-то — покупали билет на автобус, старую, разрисованную развалину шестидесятых годов, без кондиционера, но зато с огромным багажником на крыше, на котором можно было уместить груз размером с сам автобус. Некоторые — самые богатые — ехали на своих пикапах и грузовиках — хотя бензин в последнее время сильно вздорожал и он не всегда был на бензоколонках. Некоторые — шли за своими стадами скота, которые они гнали к границе чтобы там продать, они ехали на мулах и ослах, этих маленьких мохнатых грузовичках, которые несли хозяина, везли свой груз в переметных сумах-хурджинах или даже были впряжены в телегу-одноколку.[1] Некоторые гнали быков и коров — худые, красно-бурого цвета, длиннорогие африканские быки и коровы, истинное богатство этих мест. Наконец, те, кому совсем не повезло в жизни — шли пешком, затрачивая на этот путь по несколько дней, перемещаясь в основном ночью, а днем отсиживаясь в ужасных лагерях у дороги, состоящих из нор в земле, самодельных жилищ из картонных коробок и ржавого железа. Этим, последним — чаще всего не везло в дороге, они умирали под беспощадным африканским солнцем, и никто кроме природы не заботился о том, чтобы похоронить их тела по христианскому или какому-либо другому обычаю. В последнее время возле этой дороги, развелось много грифов — так земля заботилась о чистоте своей. Голенастые, ободранные, лысые грифы лениво перелетали с места на место, с любопытством вглядывались в людской поток, словно размышляя — кто из этих проходящих мимо людей достанется им на обед. Никто не заботился о мертвых, которых просто оттаскивали с дороги — ведь сейчас некому было даже позаботиться о живых…
В числе тех, кто шел сейчас к городу Доло Одо и рискнул идти днем, несмотря на жару — шел один человек. Среднего роста, он был одет так, как были одеты большинство жителей этих мест. Закрывающая ноги длинная полотняная юбка макави, сандалии, вырезанные из лысых автомобильных шин, длинная белая рубаха, свободная и ничем не подпоясанная и что-то типа тюрбана на голове, только повязанного не так, как предписывают нормы ислама. Но спокойно идущий вслед за тремя своими мулами и стадом коз человек и не был правоверным. Он был европейцем, но европейцем нетипичным. Внешность его — представляла долгий продукт смешения европейской, арабской и негритянской кровей, такие люди встречаются на побережье Средиземного моря. Темная, намного темнее, чем у европейцев, оливкового цвета кожа, короткие, курчавые волосы, которые сейчас не были видны под тюрбаном, черные, блестящие как оливы глаза, пухлые губы. Руки его — мозолистые, покрытые трещинами — выдавали в нем рабочего человека, а настороженный взгляд, который этот человек то и дело бросал по сторонам, чтобы понять, не угрожает ли что-нибудь его животным его товару — и человека осторожного. Никто не знал этого человека, и никому из идущих и едущих по сильно разбитой и давно не ремонтировавшейся дороге людей не было до него дела — и ему не было никакого дела ни до кого. Он просто шел к одному ему ведомой цели и гнал свой скот.
Было видно, что этот человек идет по дороге не первый раз, что он имеет торговлю и торговлю удачную. Мулы, которые везли товар этого человека — выглядели молодыми и крепкими, телеги были достаточно новыми и стояли на больших, ошиненных колесах — правда, шины представляли из себя сплошную полосу резины, натянутой на обод, так дешевле. Каждый мул был впряжен в телегу, на которой был аккуратно привязан товар в больших мешках из-под гуманитарного риса, сильно получивших хождение в последние годы. Товара было много, каждая телега была нагружена так, что груженая — была выше роста взрослого человека. Следом за мулами — плелись, понурив голову и время от времени хватая что-то с дороги козы, штук двадцать. Козы на той стороне стоили не так то дорого, не настолько дорого, чтобы оправдать их перегон — но возможно, этот человек собирался продать коз в Абиссинии для того, чтобы получить за них быры, которые можно там же, по хорошему курсу обменять на настоящие германские рейхсмарки. Это было хорошее помещение капитала, потому что за последние четыре года итальянская лира, имеющая хождение в Сомали обесценилась по отношению к рейхсмарке ровно наполовину, и если раньше за одну рейхсмарку можно было получить двадцать лир — то теперь некоторые менялы уже называли цифру пятьдесят. Германская рейхсмарка была самым надежным помещением капитала в этой части света, точно так же как русский рубль на Востоке и североамериканский доллар в Новом Свете. Поэтому, видя покорно бредущих в караване коз и торговца, длинным пастушьим посохом собирающего отстающих — никто не удивлялся.
Но те, кто шел в этот день дорогой на Доло Одо — сильно удивились бы, узнав что в мешках есть кое-что еще помимо тканей на продажу. В мешках, тщательно завернутое лежало оружие, причем такое оружие стоило намного больше коз, тканей и даже, наверное, если считать вместе с ценой самих мулов с телегами. В одном из мешков, тщательно упакованная в полужесткий чехол лежала M70SSRS silent sniper rifle system. Снайперская винтовка специального назначения, широко использовавшаяся североамериканскими снайперами во время второй тихоокеанской войны, в одном проклятом Богом и людьми месте под названием ЗАПТОЗ, западная часть тихоокеанской зоны. Она стреляла специальными патронами, состоявшими из гильзы триста тридцать восьмого калибра с развальцованным дульцем, в которую была вставлена тяжелая пуля 0.458WinMag, используемая в африканских штуцерах. Получившееся оружие не обладало достаточной дальностью боя — двести, максимум триста метров у опытного, знакомого именно с этой редкой винтовкой стрелка — но зато оно было совершенно бесшумным, точным и обладало сокрушительной мощью. Выстрел из этой винтовки не походил даже на хлопок в ладоши, глушитель был очень мощный, интегрированный, на всю длину ствола, винтовка перезаряжалась болтовым затвором, и, соответственно, не было звука срабатывающей автоматики, пуля была дозвуковая. Если, к примеру, в тире отойти шагов на десять и повернуться спиной — то ты не всегда различишь, произведен выстрел из этой винтовки или нет, едва слышный шум вентиляции заглушает его. А вот действие этой винтовки было сокрушительным: пуля весом в пятьсот гран при попадании в голову часто вышибала все мозги, при попадании в конечность — отрывала ее. Четыреста пятьдесят восьмой калибр был чрезвычайно популярен у охотников на львов — а эти ребята знали, что делали, когда выбирали оружие, потому что от этого зависела их жизнь. Впрочем, и идущий к абиссинской границе торговец знал, что делает — потому что его цель была не менее опасна, чем лев, наверное, даже более опасна и его жизнь — тоже всецело зависела от его оружия…
В другом мешке с тканями лежала снайперская винтовка для стрельбы на дальние и сверхдальние дистанции. Это была Arms Tech TTR-50, одна из немногих в мире снайперских винтовок, которые можно в разобранном виде положить в пехотный «дей-пак»[2] и из которой — собранной, разумеется — можно было поразить цель с расстояния тысяча пятьсот метров. Сделанная на основе широко известной североамериканской McMillan, она была разобрана и тщательно упакована в полужесткий кейс вместе с десятью патронами 50-1005 североамериканской фирмы TTI Armory, снаряженными пулями Hornady A-Max 750, и эти патроны были больше произведениями искусства, нежели обычными патронами. По основному плану операции — расстояние до цели при стрельбе должно было составлять ровно сто семьдесят метров — но могло быть всякое, мало какой план выдерживает столкновение с жестокой реальностью — и торговец был к этому готов.
Наконец, в третьем бауле с тканями — лежало оружие ближнего боя, которое пригодится, если все пойдет кувырком — совсем кувырком. Это был австро-венгерский Steyr TMP46 под германский патрон 4,6х30 — оружие ближнего боя, в последнее время завоевавшее большую популярность в мире, потому что оно позволяло стрелять автоматическим огнем с одной руки, пробивая каски и полицейские (и легкие армейские) бронежилеты. К этому пистолету-пулемету, который должен был пригодиться, если придется с боем вырываться из города — был полный набор: восемь магазинов на сорок патронов каждый и два — на пятьдесят два, швейцарский глушитель от Brugger&Thomet, намного более компактный, чем штатный и не уступающий в эффективности, прицел ACOG 2,0 и лазерный прицел, совмещенный с фонарем от SureFire. К этому — еще и прилагался компактный ночной прицел от Schmidt&Bender из комплекта поставки римского пистолета-пулемета. Такое оружие должно было пригодиться и в том случае, если придется, к примеру — штурмовать помещение, где на ночь остановился объект или контейнер на рынке.
Человек в сандалиях из автомобильной покрышки шел не спеша, зная, что если уж ты вышел в жару — торопиться не надо, и не надо торопить своих животных, потому что при быстрых движениях, при приложении усилий ты начинаешь потеть намного сильнее, и теряешь жидкость с потом. А жидкость здесь, любая жидкость — это все.
Примерно в одиннадцать часов дня по местному времени, человек взглянул на сочащееся нестерпимым зноем небо и решил, что на сегодня с него — достаточно. Он выбрал для того, чтобы остановиться небольшой участок земли, где раньше было орошаемое поле, а теперь — только высохшая земля — козы все равно найдет здесь пропитание, козы могут питаться даже объедками, которые они подбирают с дороги и листьями, которые они добывают себе, забираясь на деревья. У торговца водой он купил два больших бутыля воды, по девятнадцать литров каждый — технической воды, конечно — но сам пить почти и не стал, только смочил губы и сделал три небольших глотка. Остальную воду он отдал тяжело дышащим животным — мулам и козам, которых он согнал с дороги. Коз он отпустил попастись — все равно никуда не денутся, придут, мулов уложил, спутал им ноги и немного покормил тем, что было в одном из мешков — было видно, что этот человек родом из крестьян и привык заботиться о своих животных. Только после этого — человек залез под одну из телег, чтобы спастись от солнца и моментально забылся тяжелым, тревожным и чутким сном едва его голова коснулась земли…
Итальянское Сомали
Окраина Могадишо, район Каараан
Разведцентр ВМФ Италии
Тот же день…
Маленький караван, упрямо бредущий под палящим солнцем к абиссинской границе — был отчетливо виден на черно-белом экране монитора, установленного в одном неприметном здании на окраине Могадишо, где раньше был запасной корпункт РАИ — государственной компании «Радио и Телевидение Италии». Во время мятежа — именно через эти места проходил путь отступления мятежных солдат колониальной армии — и туземцы естественно унесли все, что, как им показалось, имело хоть какую-то ценность. Потом это все — продавали на рынках по всему северу Африки, причем продавцы на вопрос, для чего это нужно — не могли ответить внятно. Но Африка — есть Африка, тот же телевизор, пусть и с пробитым экраном — часто можно встретить в краале с поставленной внутри фигуркой какого-нибудь туземного божка…
С утра сломался кондиционер — опять! — и мастера не прислали до сих пор, а местные умельцы хоть и могли теоретически его починить своими руками — у них не было запасных частей, чтобы сделать это. Моментально забыв военный устав, требующий на боевом посту находиться по уставной форме одежды, операторы систем разделись по пояс, а потом кое-кто — и до трусов, и так и работали, поминая Деву Марию и проклиная местный климат. Они были достаточно опытными, чтобы не пить холодную минералку — вместо этого они пили бедуинский чай с жиром и солью, горячий, чтобы поддерживать тепловой баланс в организме и компенсировать потерю солей с потом. Помогало мало — на телах проступал пот, собирался каплями, скатывался на пол — кто-то набросил на плечи полотенце, чтобы впитывало, потому что капли пота на коже сами по себе вызывают достаточно неприятные ощущения и отвлекают — а кое-кто и на это плюнул, мол хуже уже не будет. Летний день еще не вошел в свой апогей — а в центре прослушивания, принадлежащем военно-морской разведке Италии уже пахло как в конюшне, натужно работали вентиляторы компьютерных систем, а один из компьютеров уже не выдержал теплового удара, и его пришлось срочно менять запасным блоком. В раскаленной тишине лишь натужно ныли вентиляторы, слышалось тяжелое дыхание людей, да орал где-то, за раскрытым напаспашку окном осел…
В Библии сказано: ищите и обрящете, молитесь — и будет дано вам. В конце концов, до Господа дошли молитвы и этих, запертых в раскаленной комнате невольников приказа: неприметный, но хорошо бронированный ФИАТ Крома затормозил у здания бывшего корпункта и два человека скорым шагом направились к зданию, стараясь быстрее найти убежище от солнца, расстреливающего любого кто посмел показаться в этот час на улице прямой наводкой. Для того, чтобы скрыться в здании, один из мужчин — высокий, с проседью в волосах, сильно похожий на актера Микеле Плачидо, исполнившего роль честного и неподкупного комиссара Каттани в криминальном сериале Спрут — вначале набрал на клавиатуре у двери шестнадцатизначный код допуска, потом — был вынужден пройти и сканирование сетчатки глаза в бронированном тамбуре на входе под бдительным взором охранявших здание автоматчиков. Человек, который прибыл с ним сканирования не проходил — ему выдали гостевой значок и седой повел его вверх — он был единственный из всего персонала военно-морского разведцентра, который имел право приводить сюда посторонних без записи и без предварительной контрразведывательной проверки. Обычно этим пользовались, если надо было временно спрятать агента, чтобы потом вывезти его в Италию — но сейчас вместе с директором разведцентра Массимо Манфреди был всего лишь знакомый техник по ремонту кондиционеров и холодильного оборудования. Все дело было в том, что у здания была централизованная система кондиционирования, и ее поломка означала, что заживо поджариваться придется во всем здании, в том числе и директору в его кабинете. Директор Манфреди не раз и не два подавал заявку на выделение средств на покупку запасного кондиционера, но ему неизменно отказывали — нет денег.
Кондиционер располагался в подвале и представлял собой большую, размером с два двухкамерных холодильника машину, призванную обеспечивать холодным воздухом все здание. От него отходили большие воздуховоды, которые уходили в стену и дальше уже, разводкой, по всем кабинетам. Машина стояла без работы, на панели — светились красные огоньки.
— Вот… Дева Мария, только побыстрее, у нас тут оборудование.
— Минутку, синьор… О, да у вас тут засор!
— Засор?!
— Он самый. В заборную трубу какая-то дрянь попала. Или фильтр сломался. У вас я смотрю он совсем старый, Вентерро. Надо бы поменять.
— Нам денег на запасной не дают, какое тут менять? Это надолго?
— Полчаса, синьор. Не меньше.
— Прошу, побыстрее. И как только закончите — дайте знать. Вон там — красная кнопка.
— Непременно, синьор.
Оставив мастера одного в подвальном помещении, директор Манфреди ринулся наверх — проходила операция чрезвычайной важности и он вообще не должен был отлучаться из здания ни на секунду.
Директор разведцентра — только итальянцы додумались назвать такую должность директорской — поднялся наверх так быстро, как только это позволяло его состояние. Белая «колониальная» рубашка с коротким рукавом была не просто пропитана потом — ее было хоть выжимай, в коридоре было душно, в глазах какая-то рябь от жары. Что-то в этом году лето — совсем безумное…
— Синьоры… — сказал «иль диретторе», директор, входя в главный оперативный зал — что у нас происходит? Какие новости от Паломника?
— Синьор директор, Паломник в настоящее время отдыхает. Идет с опережением графика, примерно на три часа.
— Очень, очень хорошо. Дайте изображения.
Директор был человеком еще старой закалки, и если молодежи достаточно было просмотреть видеоролик — то старому поколению разведчиков подавай изображения — отпечатанные на фотобумаге снимки местности. Директору дали пачку изображений, свежих, только что отпечатанных, еще даже влажных — и он, усевшись за стол начал просматривать их, сначала невооруженным глазом, потом — с помощью старой книжной лупы в бронзовой оправе, отхлебывая горячий чай из кем-то заботливо поставленной на стол кружки. Изображения были сделаны разведывательным беспилотником MQ-1 Predator, изготовленным по лицензии компанией Alenia и принадлежащим Королевскому ВМФ Италии.
На четком, черно-белом изображении давался сначала обзорный план местности, затем — снимки наиболее важных опорных точек, затем — снимки телег, составленных друг рядом с другом, лежащих мулов и разбредшихся в поисках хоть какого-то пропитания коз. Земля на снимке была темной, глинистой, потрескавшейся — директор знал, что если комок такой земли взять в руки — она рассыплется в тяжелую, жирную, пачкающую пальцы пыль. Если же такую землю удобрить и подвести к ней воду — урожай можно снимать четыре раза в год…
— Он под телегами?
— Да, синьор директор. Отдыхает в тени от солнца. Наверное, спит.
— Выносливый малый.
— Да, синьор директор.
Директор разведцентра отложил в сторону снимки, положил принесенную из дома лупу в ящик стола. Он был итальянцем — но он был местным, родился здесь и еще помнил, какой была эта земля до того, как ее овеял черный морок межплеменной войны и мятежа. Широкие, утопающие в зелени улицы, фонтаны, пересвистывающиеся гудками тепловозы — они везли разгруженное в порту вглубь континента прямо через весь город. Его отец одно время возглавлял здесь местное отделение торгово-промышленной палаты — более чем влиятельного объединения промышленников Италии. Директор знал, что до мятежа — обсуждались планы создать здесь свободную экономическую зону, резко снизить налоги по сравнению с Италией и нефтяной Триполитанией и, привлекая дешевую рабочую силу из той же Абиссинии добиться того, чего добились русские на Ближнем Востоке. Господи… где это все, где фонтаны на площадях и перемигивание реклам над белоснежными махинами отелей для туристов. Как же они дожились то до такого?
В этот момент — что-то едва слышно зашумело — и словно ветерок пронесся по комнате, сначала горячий — но с каждой минутой все более и более холодный.
— Слава Деве Марии…
— О господи, заработал… Заработал…
Директор разведцентра встал, подошел к шредеру — он тоже был старым и когда его запускали — работал с таким звуком, как бормашина, которой сверлят зубы. Скормил ему распечатанные фотографии одну за другой, наблюдая за тем, как они превращаются в труху…
— Где? — спросил он.
— На балконе, сэр.
Когда-то давно, еще до того как здесь поселилась РАИ — это здание строили как небольшой отель, но так и не смогли продать. Балконы же остались, просторные, увитые высохшим плющом. Сейчас на балконе, в неизвестно откуда тут взявшемся пляжном шезлонге лежал мужчина, на котором из одежды — были одни белые плавки. Среднего роста, от тридцати до сорока, ближе к тридцати, черные, коротко стриженные волосы, настойчивый взгляд сердцееда. Если одеть его как туриста то он ничем не будет выделяться в толпе в любом средиземноморском городе, но сейчас, когда он лежал в одних трусах, было видно, что все его тело состоит из мускулов, крепких, как перевитые стальные тросы. В отличие от обычных моряков — на коже этого человека был только загар и ни одной татуировки. Понимающие люди по этому обстоятельству — все моряки обычно разрисованы татуировками — могли определить его место службы — Дечима МАС, десятая катерная флотилия, подразделение боевых пловцов. Это и в самом деле было так — в шезлонге, развалившись на жаре как большой кот, лежал стремительно продвигающийся по служебной лестнице сapitano di fregata Мануэле Кантарелла, сын Джузеппе «Джо» Кантареллы, бывшего посла Итальянского королевства при дворе Его императорского Величества, Императора Российского, пожизненного сенатора и правого консерватора, одного из руководителей блока «Единая Италия», состоящего из центристских и правоконсервативных партий. Пока что они не были у власти — в Италии традиционно популярны христианские демократы, которых не было в этом блоке, популярны и левые партии — особенно на нищем, сельскохозяйственном юге. Но все — к тому шло да и сам статус пожизненного сенатора давал возможность способствовать карьере сына.
Директор, формально выше по должности, чем просто прикомандированный офицер, не знал как себя вести с этим наглецом, которому едва тридцать исполнилось. Парень был силен как бык и он осознавал свою силу — не политическую, а чисто физическую силу. Физически сильные люди становятся либо добрыми, либо наоборот жесткими и наглыми, так вот капитан фрегата Кантарелла относился ко второй категории. Полное отсутствие чинопочитания, взгляд с наглинкой… он и не скрывал особо для чего приехал. Примазаться к успешно проведенной операции и продвинуться за счет этого по службе.
— Ваш человек опережает график… — сказал директор, сам не зная, что еще сказать.
Капитан фрегата — почти предельная должность в талии для морского спецназа — лениво открыл один глаз.
— Он отстает. Он должен был идти весь день.
— Это невозможно. При такой то погоде.
— Это возможно. Если вы не можете этого — то мои люди могут и не такое. Думаю, за Паломника нет нужды беспокоиться. Все отлично…
Итальянское Сомали
Пограничная зона, район города Доло Одо
Сомалийско-абиссинская граница
На следующий день
Человек, проходящий в материалах операции «Львиная грива» как Паломник — поднялся примерно в восемнадцать часов по местному времени, когда солнце — уже клонилось к закату, и не было так жарко. Солнце и в самом деле — падало в горы, громоздящиеся далеко — далеко на западе, цвет земли под ногами из светло-желтого стал темно-коричневым — так удивительны здесь были закаты. По дороге, которая была примерно в полукилометре от того места, где он встал на дневку — шумно шли машины, трещали туки — трехколесные мотороллеры и мини-грузовички Пьяджо, линию по производству которых когда то передали из Италии сюда. Все было как всегда.
Человек посмотрел на небо, синее — но уже не выцветшее, а темнеющее, сделал рукой странный знак. Потом, покрикивая, начал собирать своих коз.
Козы пришли быстро — они не убегали от человека, потому что у человека была вода, а сами козы — воду добыть нее могли. Тяжело дыша, на ноги поднимались мулы, тянулись к человеческой руке шершавыми носами. Человек споил мулам и козам остатки воды, сам сделал те же три глотка. Мулам еще он скормил по небольшому комку каменистой соли — человек заботился о животных и мог ожидать того, что в пункт назначения они придут живыми и в товарном виде, и их удастся хорошо продать. Паломник бы опытным и предусмотрительным…
Построив свой маленький караван в походную колонну, человек продолжил свой путь на запад. Ему нужно было идти всю ночь…
За час до рассвета — человек подошел к абиссинской границе. Первый этап операции «Львиная грива» вот-вот должен был завершиться…
Пограничный переход в районе абиссинского города Доло Одо был сам по себе достоин подробного описания. В этом районе было два абиссинских города — Доло Одо и Мандерра, дорога между ними шла почти параллельно границе, у самого подножья горных хребтов — а потом резко уходила вглубь Абиссинии. Оба эти города стояли у самой границы — если Мандерра стояла примерно в километре, то Доло Одо на самой границе, граница между Сомали и Абиссинией проходила как раз по границе города и жители города Доло Одо каждый день по утрам переходили границу торговать на рынок на сомалийской стороне, а вечером — возвращались обратно.
От самой границы, на несколько километров — протянулся лагерь беженцев, плавно переходящий в рынок, снабжаемый с территории Абиссинии. Лагерь не успокаивался ни днем ни ночью, когда ты ночью подходил к нему по дороге, то слышал лай собак, тощих, с выпирающими костями злобных, охраняющих скудные пожитки и питающихся чем попало, рокот дизелей большегрузов, устраивающихся на стоянке чтобы утром перейти границу, иногда и выстрелы. Ночью в пустыне становилось холодно, в этих местах перепады температуры от дня к ночи очень резкие — и поэтому в разных местах лагеря горели костры, разожженные в порожних двухсот литровых бочках из-под солярки, пустых, конечно. Зимой около них грелись, летом — готовили, они горели день и ночь, потому что разжигать — было нечем. Запах был просто омерзительный — здесь только ночью жило пятьдесят-семьдесят тысяч человек, а днем — с учетом торговцев, водителей и оптовиков — накапливалось до четверти миллиона. Однажды, стоящим с той стороны границы немцам надоело дышать удушливым смрадом, они пригнали экскаваторы и выкопали несколько длинных и глубоких ям, в которые можно было оправляться, накрыли их досками с дырами. Ямы давно были переполнены, выкопать новые негры так и не смогли. Мухи, смрад, приторный запах хлорки, которой здесь щедро пользовались люди из гуманитарных организаций сливались в просто омерзительный, выворачивающий наизнанку запах, к которому можно было только привыкнуть…
Паломник подошел со своими животными к самому краю лагеря, посветил фонариком. Место было… чтобы простоять до рассвета, когда откроют границу… до рассвета времени оставалось час, до того как откроют границу — два и еще полчаса пограничники будут работать только в одном направлении, пропуская из Абиссинии в Сомали. После чего — пройдет и он…
У Паломника не было собаки, чтобы охранять коз, поэтому он достал несколько длинных отрезков веревки и привязал своих коз к телегам, на которых мулы везли товары на продажу. Козы недовольно мекали, но не пытались вырваться, доверяя человеку. Привязав коз — в лагере беженцев их, несомненно, украли бы — Паломник начал обходить свой маленький караван по кругу, не смыкая глаз и дожидаясь рассвета.
Рассвет наступил скоро…
Он приходил с востока, со стороны океана, и поднимающееся из пучины солнце сначала осветило кроваво-красным горизонт — это выглядело как нанесенная мечом рана, было очень красиво. Потом — поднимающееся солнце высветило горы вдали, за западе, они были как и земля — кроваво красными в этом свете, будто состояли из глины, а не из горной породы. Потом — ослепительно белый шар показался над линией горизонта — и его лучи высветили то вавилонское столпотворение, в которое давным-давно превратился город Доло Одо и его окрестности. Словно приветствуя солнце, в лагере взревел осел — и лагерь начал просыпаться…
Перед тем, кто пришел сюда, возникала дилемма: где продать свой товар, перед границей или после нее. Перед границей — покупателей меньше, к тому же за товар тебе дадут лиры, а если попросить абиссинские быры или рейхсмарки, не говоря уж о самой надежной валюте Африки — золотые крюгеррэнды Бурской конфедерации[3] — то с тобой расплатятся по самому невыгодному курсу. Если ты хочешь продать товар на той стороне в одной из лавок или на той части рынка, что располагается на абиссинской стороне — тебе придется длительное время ждать очереди на проход, а потом договариваться с таможенниками сразу двух государств. И естественно — платить дань. Взятками это не называлось, если вы посещали любое правительственное учреждение в странах Африки — там вы могли видеть плакат на стене, на котором армейский сапог давил змею с деньгами в зубах, а над ним было написано «искореним ядовитую гадину коррупции». Но коррупция была, эти плакаты скорее подтверждали то, что и здесь, в этом правительственном учреждении — тоже можно договориться. В арабских странах северной Африки, таких как Марокко, это называлось «бакшищ», а во всех остальных — подарок. Хитрые как лисы африканцы и на границе делали бизнес: бизнес тех, кто скупал по дешевке товар с сомалийской стороны границы или тех, кто приходил торговать со стороны абиссинской заключался в том, что на пограничном посту мог стоять его соплеменник или родственник, и если с других он брал деньги — то с этого человека он деньги не брал, расходились по-семейному. Не любившие коррупцию немцы, заправлявшие в Абиссинии почти в открытую, часто меняли подразделения солдат на границе и вместе с ними — кочевали племена: как только кто-то из соплеменников вставал на границе — несколько десятков мужчин из этого племени бросали работу, ремесло и шли торговать. Воистину — Африку можно было завоевать, но нельзя было покорить: Африка всегда оставалась Африкой.
Как только солнце осветило скопище людей — началось движение. Кто-то, с плошками в руках шел, чтобы занять место в очереди за гуманитарной помощью, которую должны были повезти через границу часов в десять. Кто-то — заводил свою машину, чтобы занять место в очереди на дороге к пропускному пункту — в этой очереди вперемешку стояли люди, ослы, верблюды, мулы, лошади и грузовые автомобили, в основном ФИАТы триполитанской сборки.[4] Шустрые мальчишки сновали вдоль выстраивающейся линии в поисках желающих заплатить за то, чтобы быстрее пройти границу — это были родственники таможенников, которые сегодня стояли на посту: зарабатывать надо было всем. Здесь были самые разные люди — но сомалийцев отличить от абиссинцев было очень легко: у сомалийцев типично негроидные лица, а у абиссинцев лица намного тоньше, губы тонкие, скулы не так выделяются, лица более вытянутые, чем круглые, носы не картошкой — многие абиссинцы походили на европейцев, только с черной кожей. Паломнику не нужно было скрывать за куфией, арабским платком кто он есть на самом деле. В тридцатых и сороковых годах, когда в Италии боролись с малоземельем и мафией — сюда переселили немало итальянцев с бедного юга страны и с острова Сицилия, на котором вообще-то жили не итальянцы, а отдельный народ, продукт длительного скрещивания итальянцев, испанцев, арабов и даже негров. Селили их как раз у границы — и многие негры, не слишком то сведущие в европейских делах и по привычке пытавшиеся грабить и убивать чужаков на их землях — узнали, что такое omerta и кровная месть. Для местных это было дико, а учитывая зловещую целеустремленность пришлых — еще и жутко, поэтому крестьян переселенцев научились уважать и бояться. Паломник был тем, кем он и был — потомков крестьян с острова Силиция, переселившихся сюда, встроившимся в местную жизнь, сильно загоревшим на солнце, говорящим по-итальянски, но знающим несколько слов из местных диалектов. Короче говоря — человеком, которого не стоит опасаться — но и лезть к которому не стоит.
Паломнику было жарко и животным его — было тоже жарко, он посматривал на мальчишек, снующих взад-вперед на шоссе, проворно вспрыгивающих на высокие подножки машин, хватающих засаленные банкноты. У него были деньги, чтобы оплатить переход — но он знал, что не может этого сделать, потому что так делали водители, везущие по двадцать — тридцать тонн груза, но не торговцы с тремя мулами. Оставалось лишь покорно ждать…
Время тянулось медленно — как сладкая карамельная нуга, от нечего делать, он поглядывал по сторонам, вслушивался в крики и гомон вокруг, пытаясь выделить знакомые слова среди чудовищного местного диалекта — смеси итальянского, немецкого, сомалийского (сомалики), суахили и Бог знает, чего еще. Люди спорили, торговали, ссорились. Паломник хоть и был европейцем — но он был любознательным и жадно впитывал чужую культуру, культуру страны, в которой ему пришлось провести больше трех месяцев — и месяцы эти, надо сказать, были нелегкими. Он видел африканцев разных — злых, разъяренных, пьяных или обкурившихся бумом, добрых и миролюбивых. Больше всего его поражало терпение африканцев, их особое чувство течения времени, осознание своей ничтожности перед временем и перед Богом. Они как бы говорили — вы можете нас убить, но вы ничто перед временем, и если у вас есть часы — то у нас есть время и рано или поздно, если не мы, то наши дети, внуки, правнуки изгонят вас с нашей земли и мы будем жить так, как считаем нужным, молиться нашим Богам и радоваться нашему урожаю. Он не понимал только одного — откуда взялась эта ненависть, ненависть глубинная, идущая из самой человеческой души, из самой сути человека — ведь они ничего плохого им не сделали, они сами выбрали этот путь — ненависти, резни и гражданской войны. И та женщина, на которую он сейчас смотрел — завернутая в ярко-красный бубу[5] высокая негритянка с лицом рафаэлевой Мадонны, с ребенком, привязанным за спиной и еще одним, играющим в грязи рядом — разве для нее жизнь беженки лучше, чем то, что было до этого? Пусть даже на чужой плантации с самыми рабскими условиями…
Как бы то ни было — у него была цель. Цель, которую он должен был выследить и хладнокровно уничтожить, нанеся очередной удар в этой слишком затянувшейся войне, удар, который может стать в ней окончательным, а может и не стать. Он не мог отвлекаться по пустякам…
Примерно в тринадцать ноль-ноль по местному очередь дошла и до него — самый пик жары. Он подошел со своими козами и мулами к таможенному посту с сомалийской стороны — большим, грубо сделанным казармам, бетонным заграждениям, разрисованным красными полосами и охраняемым чернокожими наемными солдатами — то, что говорили, будто весь народ Сомали поднялся на борьбу за свободу было отнюдь не так. На посту, конечно же, были и офицеры, итальянские офицеры — но они в такую жестокую жару скрывались в казармах… их долю подчиненные принесут вечером, по окончании смены.
В отсутствие белых — заправляли черные. Одетые в удобную африканскую форму — шорты и легкая рубашка, тяжелые винтовки — в колониальных войсках в ходу были Беретты-59 — сложены в казарме, у многих только пистолеты, у кого-то и их нет. Основное оружие, для наведения порядка и для демонстрации власти — это короткие, отполированные до блеска долгим употреблением палки — дубинки и шамбоки. Шамбок — страшное африканское оружие, длинный хлыст из кожи гиппопотама, при ударе прорезающий кожу и мясо на полсантиметра — но управляться им могут немногие, поэтому кто не может — носят палки. В основном — это оружие используется для того, чтобы отгонять тех, кто лезет на ту сторону без спроса — рядом полно беженцев, но для них граница закрыта. Карманы на форме оттопыриваются от денег…
Паломник спокойно дождался своей очереди. К нему подошел молодой, вооруженный пистолетом-пулеметом Беретта-12. Молодой — но именно молодые опаснее всего, они злые и жадные. Надо держать ухо востро.
— Макасаа?[6]
— Макасауги Винченцо — назвал паломник одно из самых распространенных итальянских имен, на которое у него были документы.
— Хаггии ку ноошахай?[7]
— Могадишо.
С этими словами Паломник передал таможеннику документы — паспорт, в который было вложено несколько банкнот по сто лир. Таможенник мрачно начал перелистывать паспорт, затертый и потрепанный. Ему что-то не нравилось.
— Хуб ма сидата?[8]
Паломник покачал головой, стараясь не глядеть на молодого таможенника. Он уже понял, с чем имеет дело — ублюдок ловит кайф от власти над белым…
— Гацмаха садаха маара[9].
Паломник поднял руки, таможенник шагнул к нему — и в этот момент перед глазами как солнце разорвалось. Удар был неожиданным, коротким, точным и сильным, отработанным не один десяток раз — и он его пропустил, реально пропустил, просто не ожидал такого. Паломник упал на колени, ощущая омерзительный вкус желчи во рту.
Рядом с ним, в бурую дорожную пыль упал его раскрытый паспорт, уже без денег, конечно.
— Ваад ку махадсан тахай вада шахиянтаада…[10] — издевательски произнес таможенник стандартную фразу, которую и сам Паломник произносил много раз. Начищенные сапоги двинулись — он пошел проверять следующих.
Пытаясь восстановить дыхание, Паломник подобрал из грязи свой паспорт, сплюнул на землю ту мерзость, что накопилась во рту. Надо было идти… наверное за это мгновение, он понял об Африке больше, чем за три предыдущих месяца пребывания здесь…
Разведцентр ВМФ Италии
— Вот ублюдок…
Директор не отрываясь, смотрел на экран — было отчетливо видно, как Паломник поднимается на ноги, поднимается осторожно, стараясь не упасть. Таможенник — постукивая палкой по сапогу — проверял следующего бедолагу.
— Стоит только дать африканцу хоть немного власти, синьор директор — и он раздувается так, что вот-вот лопнет — философски заметил оператор.
— Эти ублюдки делают все, чтобы война никогда не закончилась…
Резко, отрывисто — звякнул телефон внутренней связи, директор прошел к своему столу, взял трубку.
— На проводе.
— Синьор директор, пройдите в пузырь — раздался голос Джованни, их связиста и шифровальщика, а заодно и ремонтника компьютеров — на связи Рим…
На связи и в самом деле Рим. Контр-адмирал Бьянкомини, начальник оперативного сектора — так теперь назывался отдел, занимающейся оперативной работой — то есть всей грязью. Убийства, похищение людей, пытки. Сотрудничество с мафией — годах в пятидесятых, убедившись, что мафию невозможно уничтожить, государство вошло с ней в некий тесный симбиоз. Мафиозные сообщества по всему миру служили отличной крышей для итальянской агентуры и с радостью исполняли все виды грязных дел, как для итальянцев, так и для их покровителей североамериканцев. Мафиозные кланы поддерживали преступность на некотором уровне, не допускали разгула самой раздражающей людей уличной преступности — и мелкий цыганский воришка, приехавший обчищать туристов — еще до вечера оказывался выброшенным на городской помойке со сломанными руками. В ответ — государство закрывало глаза на проделки мафии, до тех пор, пока скандал не становился совсем уж неприличным. Если становился, тогда… ничего личного, только бизнес.
Директор прошел в «пузырь» — так во всех разведцентрах и посольствах мира назывался защищенный от прослушивания переговорный узел. Если в посольствах Империй в ведущих странах переговорный узел часто представлял из себя большой стеклянный (из пластика прозрачного на самом деле, но с виду как стеклянный) прямоугольник, где даже столы и стулья из того же прозрачного пластика, чтобы никто не мог незаметно прикрепить под столешницу подслушивающее устройство — то здесь переговорный центр представлял собой небольшую тесную комнату, без окон, с бронированной дверью и с генератором помех размером с телевизор, стоящий на полу в углу. Стены здесь были сделаны отдельно — поверх обычных стен проложили решетку из медного сплава, по которой был пущен ток — это защищало от несанкционированной передачи изнутри защищенной комнаты, а поверх этого — сделали еще фальшпанели из пластика. Увы — но эта комната — так же требовала кондиционирования, и выход в общую систему кондиционирования здания был и здесь.
Поделиться книгой: