Смута в Московском государстве

О целовании креста королевичу Владиславу

В самое время моего пленения, когда захватили меня еллины, чтобы я утвердил с ними крестную клятву, некий бывший незадолго перед этим изверг дьяк, рука которого хорошо владела пером, написал на хартии то, что ему об этом повелели в короткий и внезапный час, поручая ему это дело, святитель и первый вельможа; по этому писанию еллины должны были крепко клясться моим людям, как согласились с ними прежде. Но некие два властолюбца, чьи имена познаются не от дел их жизни, скоро ставшие союзниками и поверенными моих врагов, сделали то же, позавидовав тому написанию, и, сократив, совсем отбросили его, и оно стало неизвестным, как будто его и не было; они уничтожили его, рассмотрев в нем, что такое написание не было им во всем полезно при их клятве, противоречило их воле и было нужно нам одним в постигшей нас нужде. В своей злобе на меня они то первое самовольно переделали на другое, составив вместо того свое, иное, новое, чтобы угодить во всем варварам. И в чем враги были неискусны — во всех необычных для них вещах,— эти двое моих переделывателей были их наставниками, и учителями, и вождями. Этим они показали всю искренность своего служения варварам и теплоту к ним всего своего злого сердца и своей души,— все это главным образом ради того, чтобы побольше себе приобрести; для этого же и до настоящего времени, утвержденные без перемен и несменяемые, они вместе с моими врагами во всем господствуют надо мной, а лучше сказать — корчемствуют, так как не встречают сопротивления; они ничем не меньше — равно во всем и во всем так же свободно повелевают мною, как и враги, захватившие меня, так как никто им не мешает: они угождают себе во всем, в чем хотят, и надеются на врагов, как на некий великий залог.

Подобное же написание в самый час моего пленения было написано на хартии для клятвы нашей с иноверными некиим, чье имя «благодать»— Иоанн, дьяком по чину, рукою своею служившим святителю — Исидору, имеющему белый верх; ему повелел это сделать первый после него митрополит. Его враги возненавидели это его неугодное им писательство, бросив его за свои плечи и предав забвению; вместо же этого два тайнописателя, которые пристроились как наушники к врагам-еллинам и изменникам, восстали из зависти на того, кто первый составил клятву. То, что им было написано, хотя оно и было хорошо составлено, они изменили своими переделками, сделав то, что было угодно тем, и угождая себе в желании получить от них многие тленные блага.

Это писание из-за любви к клятве не было использовано после них, но мои предатели и изменники и скорые помощники чужим, переделав его, составили свое иное по их воле.

О вдовстве Московского государства

До избрания и нововоцарения воздвигнутого Богом от рода в род наследника царского, государя царя и великого князя Михаила Федоровича всея Руси, и до возвращения опять на Русь из Литвы того, также богом данного, правителя — доброго государева по плоти отца, великого государя святейшего патриарха Филарета Никитича Московского и всея Руси,— в то время земля наша может уподобиться — по двум притчам — некоей оставшейся после мужа вдове, которая находится во власти своих же собственных рабов, разоряется, разрывается и как бы по жребиям разделяется, наказанная этим по Божию усмотрению. Так в действительности и было. О ней здесь в сравнение и предлагается эта притча, а за ней другая — и обе правдивы.

Притча 1

Когда некая одинокая и бездетная вдова остается после мужа,— если даже она в супружестве и была прекрасной ему подругой или ее мужем был царь — человек властный и сильный, после него она имеет дом без главы, удобный к разорению, хотя и преисполненный всяких видимых благ,— только одного господина дома нет, а все остальное есть. Где владыки дома нет,— там дом, как тело без души: «Если и многие члены — по писанию — имеет», но «мертво без духа». Вышеупомянутая вдова не имеет у себя добрых помощников, ни заступников от наносимых «ей обид. Поэтому она становится прежде всего во всем зависимой и разоряемой выросшими в доме на службе ее мужу злыми рабами, так как в нравах своих они привыкли досаждать своим господам при их жизни и еще больше после смерти, когда они увидят госпожу оставленной мужем, сиротой, увидят ее бездетной и безродной и совсем беспомощной, не имеющей ни рода, ни племени и презренной друзьями, соседями и знакомыми. Даже и верных рабов она не имеет себе на услужение, а поэтому и бывшие друзья ее мужа скоро забывают ее добро. Тогда все ее рабы изменяют порядок своего рабского положения, скоро становятся непослушными, вводят свои обычаи и законы и служат, как захотят: ложатся прежде времени рано, наутро встают поздно и спят довольно, дольше, чем до начала дня; сперва они едва и кое-как начинают выполнять то, что она им повелевает, в словах и делах, и потом — во всем прекословить. Приказания госпожи ими отвергаются и презираются, а то, что им приказано делать, ее повеления оставляются неисполненными. Они сменяют имеющие обращение среди рабов одежду и еду, свойственные всем рабам. Противясь госпоже, они многократно отвечают ей неистово и, бросая ей в глаза свои нелепые речи, как бы камни мечут ей в лицо; они ранят ей сердце невежественным многословием своих рабских уст и языка, что воспринимается ею как стрелы, пущенные ими из лука. И по отношению к имению своих владык перед лицом своей госпожи они бывают неверны, нерадивы и небережливы; они являются стяжателями и злыми разорителями своих господ, у которых крадут и присваивают и всеми способами наполняют господским добром свои руки; и объедаются, и упиваются постоянно, и ежедневно устраивают — подобно Ироду — многолюдные пиршества с приглашенными,— смерть господина и разорение всей земли радостно считая светлым праздником. Не прошли еще установленные дни общего плача по отшедшем, а они уже украшаются одеждами, пользуясь в изобилии всем тем, что их потребностям несвойственно. Та пища, что им дается и установлена на ежедневное пользование, и отпущенная одежда вызывают у них — неблагодарных — ропот,— все им данное они осуждают; с такими же, как и сами они, рабами они заводят крамолы, а тех, кто им подчинен, избивают, раня даже до крови, или иначе друг друга сокрушают. А дом их собственного владыки не огражден от нестроения, и ворота в доме день и ночь не затворяются, что дает постоянную возможность пролезть внутрь волкам и другим зверям.

Своей постоянной радостью о том, что нет господина, они каждый день доставляют своей госпоже вместе с другими огорчениями большое страдание; кроме того, они — рабы — с приходом 40-го дня ожидают общего своего освобождения и роспуска. Эти же зло творящие рабы приводят с собою в дом на свои веселые пиршества из других дворов еще и других некоторых подобных себе,— чужих и неизвестных госпоже, чтобы вместе с ними расточать имение своего господина еще к большей досаде своей, потерявшей мужа, госпожи.

Одна у нее против них осталась многотерпеливая безоружная защита — коленопреклоненная молитва к Богу, с ударами головой, с частыми воздыханиями, а также теплые слезы Богоматери, в горести приносимые о ней, если прежде молитвами подвигнет скоропослушную в бедах христианам помощницу, явно обещанную вдовам от обн-дящих заступницу на ходатайство к нему до тех пор, пока устраивающий свое достояние Бог не поставит, подобно тому как в царстве, главу людям, человека, который мог бы хорошо управлять всею землею, и пока вездесущий не поспешит богомилостиво приклонить свои богопослушные уши к молитвенным словам своей матери, молящейся о мире. Он не терпит, если кто, страдая от бед, к нему вопиет, и не оставляет надолго без ответа его болезненное прошение. Если бы наша овдовевшая имела не только вскормленное, хотя и малое дитя, но лишь зачатое осталось бы в ее утробе,— с течением времени оно вышло бы из чрева, и если бы это был мальчик, уповая на его зрелый возраст, мать его с доброю надеждою ждала бы этого, предполагая, что, когда он утвердится в правлении как владыка, тогда ей, выносившей его, с его возрастом забылись бы все бывшие печали. Если же этого нет, то, значит, таков оказался конец развития их ранее указанного корня,— а потому и все прочее вместе с тем приостановилось.

Но, однако, строитель всего мира промыслом своего рас-смотрительного суда не задержит надолго такое неустройство, какое описано выше, не позволит колебаться из-за отсутствия главы такому, как бы всемирному дому, бывшему большим над всеми, но воздвигнет неизвестно откуда, как бы от какой-нибудь сокровищницы, и произведет, кого захочет, в наследники, потому что привык приводить все от небытия к бытию своим всесильным словом,— восставит откуда-нибудь иного и иначе, какими сам он знает судьбами. Если плод и не того же самого по породе благословенного корня, но хоть немного родственный настоящему царскому плоду, который вырос на лозе настоящего винограда, как масличный лист, он приближается к нему свойством по другой крови, а более того избранием по доброй воле; как Исаак, он по обещанию был определен наследником царям и тогда же был помазан и укрепился твердо. Он был готов после других дел по устройству земли, испросив у владычествующего всеми время и помощь, отомстить виновным за обиды и в первую очередь творившим зло рабам, которые разоряли, а не снабжали дом своего отечества, а также и напавшим на его землю врагам. Испросив время у владычествующего всеми, так как те и другие, о которых выше сказано, сложились вместе против него, желая зла, он шел, как владыка, найти то, что ему принадлежало, и всех тех кто ему работал, нашел дремлющими: они его не ждали, окончательно отчаявшись, что владыка придет,— по слову сказавшего; с них он всячески с истязаниями взыщет за расхищение дома и может жестоко погубить злых. За те радости, которыми они наслаждались, разбогатев с помощью расхищенных ими господских вещей, самовольно пируя и веселясь, как богатый в притче, и присвоив себе различные несвойственные им должности, царь, лишив их этих чинов и сняв с них, как с не имеющих брачного одеяния для возлежания, несвойственный им сан, повелит изгнать их из чертога и обречет их на вечный плач и прочее, так что они и сами скажут себе, говоря так: «Не во сне ли мы до этого питались, а теперь на самом деле начали мучиться?»— как об этом пишется, что червь их не уснет, и огонь их не угаснет. Псаломник, утверждая сказанное о таких злых рабах, трижды повторяет, что не быть им.

А то, что здесь было рассказано об овдовевшей госпоже и рабах и прочее изложенное выше в словах притчи,— не есть ли образ сиротства и нашей земли? И не такое ли было и в ней непослушание рабов, досаждавших ей во всем и заключивших взаимное соглашение с врагами о ее разорении и запустении, что на глазах всех нас и совершилось, и было. И еще до сего дня это совершается, и огонь еще не везде погас, но, местами погасая, в других местах разгорается и пылает. Этот вещественный огонь хорошо угашается невещественным; та же роса сегодня погасит и этот пламень, которая в древности сошла в халдейскую печь. Но такую росу для такого погашения привыкли сводить свыше вниз многие наши слезы, исходящие из глубины сердца, выливающиеся, как обильная вода, через очи и текущие быстро по щекам, растворенные в достаточной мере постом и частой молитвой с постоянными воздыханиями. Только они могут умолить владыку всех угасить такой пламень.

Притча 2 о том же

Если, для примера, какой-нибудь дом некоторого высокопоставленного лица и удовлетворяется только положенными днями плача в том случае, если лишается своего господина, ушедшего из жизни и оставшегося бездетным, однако приятели и друзья его или истинные рабы прилагают к этому его ради непрекращающийся плач к плачу и во многие другие дни. Особенно же тогда, когда они видят лежащие, оставшиеся после него одежды или что-нибудь иное, думая про себя о его прошлой многолетней прекрасной жизни, о том, как на их глазах наживший это столько времени провел, живя благополучно. Потом они видят и безглавное, плачевное и беспомощное вдовство его жены и облачение ее в черные одежды, презрение ее всеми друзьями мужа, безначалие среди рабов, расхищение сокровищ, растаскивание всего имущества путем воровства из-за нестроения и запустения в доме, и досадное непослушание рабов госпоже, их содружество с врагами дома их господина и союз с ними ему назло; и последние обиды от всех, и безутешную во всем жизнь всех его домочадцев, и нерадение рабов, полное совершенного безразличия, доходящее даже до пренебрежения вопросами веры, и окончательное разорение и запустение земли, и все прочее.

Насколько же больше, чем этого дома, принимаются к сердцу и не могут быть выражены словами несчастия всей державы наших самодержцев,— всероссийского царства, которое воплотило в себе все благочестие, о благосостоянии которого протекла слава во все концы мира? Нет части вселенной, где бы не известно было и бывшее его недолгое бесславие, многообразное и нестерпимое зло беспримерного огорчения, которое Божиим попущением сотворили ему его враги незадолго перед этим. В каком доме была очень большая радость, в том бывает и премногая печаль, и какое мы видим в нем сокрушение, так и страдает о нем и болит сердце наше. Вот почему сначала здесь с царством сравнивается и на него указывает дом плача с находящимися в нем, потому что такое не оплакать и не обрыдать и в долгие годы.

Так как царскую драхму, данную в наследство миру, мы некогда по нерадению погубили,— смущенная этим земля и до настоящего времени неустанно трясется, потому что во второй раз «оскудел князь от Иуды». Но через некоторое время вместо утерянной нашли иную, новую, подобную той,— говорю о боголичном Михаиле, которого бог воздвиг после благонравного царя Федора. Он призван не от людей  и  не людьми,— как говорит  Павел.  Поэтому мы и нажили вторую «двоицу», таких же благородных и подобных тем — Федору с сыном, которых в старину получили греки, так и мы таких же получили других и должны были бы, по притче, созвать веселиться соседей и с ними подруг по случаю находки новой драхмы. С их помощью мы все опять понемногу возвращаемся теперь к прежней своей доброй жизни и начинаем в ней утверждаться.

Родители, произведшие на этот свет данного от бога нашему царству руководителя людям, проходят еще путь жизни в этом мире, муж и жена, в монашеском образе, но каждый из них устроен особо и различно — один в чужой земле много лет страдает за правду, терпит вместе с прочими нужду, подвизаясь за весь наш народ,— другая в царстве является как бы соправительницей своему сыну. Причина же того, что первого отвели отсюда в чужую страну, была следующая: когда незадолго перед этим мы были во власти латынян, общий собор умолил его принять чин первосвятителя. Еще до избрания на царство его сына он согласился вместе с другими пойти в землю соседних с нами латынян, отличных от нас верою, для того, чтобы просить оттуда сына их господина нам всем в цари. Этот совет еще раньше они утвердили с тем, чтобы они отдали его нам незамедлительно. Но они лукаво изменили своему обещанию, отказались от клятвы и того, что мы у них просили, дать не захотели, а просителей удержали у себя как пленных и там вместе с пленниками их затворили и держали в бедности и нужде, всячески не разрешая им возвратиться оттуда к нам назад.

Родительница же соцарствует рожденному от нее со времени его воцарения; хотя это и кажется странным, но она соцарствует, потому что она мать.

Уже давно не было в нас мужественной крепости, поэтому мы не смеем думать ни о какой тайне или о том, чтобы составить какое-нибудь многолюдное собрание для возражения против чего-нибудь, неугодного Богу или людям, или чего-либо нововводимого нашими владыками, что ими повелевалось не по закону. Против их неподобных начинаний мы могли бы возразить. Но начальники такого хотящего составиться вселенского собора не шли на это, потому что боялись некоторых в среде собрания, думая, как бы они, умелые передатчики, внезапно  и  явно  не  донесли  о  совете  их   владыкам, оклеветав их, потому что в большом собрании людей слова о тайных вещах, о которых советуются, из-за страха не удерживаются слабыми и произносятся ими, как бы по воздуху разносясь по сторонам, и особенно в сторону державных; очень многие и со стороны это разными способами могут узнать, и даже до того доходит, что из-за пагубного злословия клеветников распадается весь собравшийся собор. Поэтому такое собрание у нас из-за страха невозможно.

Новые правители наши, и верные и нечестивые, ясно издавна увидели к своей же пользе, что если кому и начинать стремиться к желанному и действительно удобному объединению, то не нам: нам о таких начинаниях нельзя сметь и подумать. Малое содружество не способно к сопротивлению и возражению, а многочисленное собрание людей очень не сдержанно для участия в совете. Малым советом нельзя запретить нежелаемое, а среди многих сокровенное не утаится, как и при нас бывало некогда, в прошедшие времена, в годы самого вселукавого царствования Бориса и Расстриги, а после этих — во время насильственного вселения в наше царство поляков с хохлами на головах и такого же — немцев-фрягов в страну земли Новгородской.

Такой недуг укрепился в нас от слабости страха и от нашего разногласия и небратолюбивого расхождения: как отстоит город от города или какие-нибудь местности, разделенные между собой многими верстами, так и мы друг от друга отстоим в любовном союзе, и каждый из нас обращается к другому хребтом,— одни глядят к востоку, другие к западу. Но это наше разногласие придало ныне нашим врагам многую крепость, потому что где объединившиеся всегда в единомыслии и близки друг к другу, тут и собрание бывает неразрывно; подобное единение крепко утверждает и пределы иноверных, что у них есть и доныне; так и у нас бывало прежде, до тех пор пока нас не одолела греховная слабость. И до тех пор, пока не совокупимся в братской любви, как достойно быть по писанию,— враги наши и далее не перестанут вредить нам и одолевать нас. И овцы, собранные вместе в ограде, не легко расхищаются и пожираются зверями, когда находятся в своем соединении неразлучно и усердно пасутся в общем теплом стаде. Если бы братское совокупление не было угодно богу и не нужно было бы людям во всех отношениях, не возопил бы Давид — «что добро и что красно, как не жить братии вместе». Также и апостол сказал: «Если возможно,— со всеми мир имейте». Он же опять говорит: «Время нам от сна восстать». Богослов же в любви утверждает нас, в ней же, подобно этим, и апостол Петр: «Следует нам,— говорит,— некоторое время творить волю язычников» и другое, как сказали богословы. Не все ли народы не сами к себе имеют вражду, но к внешним врагам; завидуют и ревнуют в своей неправде не истинной вере, по своему свойственному им разноверию; они ссорятся из-за того, что находят для себя потребное в других землях, что видят у нас, и все вместе всячески нам завидуют. Как голодные волки, видя овец, хотят есть, так и они разорить хотят у нас нашу землю, попрать истинную и непорочную Христову веру и нас пожрать. Та же наша неспособность к совместному объединению, о котором говорилось выше, и доныне во всем нашем народе не допускает твердого и доброго содружества, потому что мы поражены страхом перед неблагонадежными, сопротивляющимися как в великих вещах, так и в малых деяниях, и не можем храбро стать против них ни добрым словом, ни делом. Что же иное подобное нужно, чтобы запретить противникам и борющимся против нас, если не общее объединение и всеобщее единомысленное собрание всех нас, одинаково верующих, как бывало и прежде?

Если же окажется иное, то мы уже не живем, а являемся безответными ответчиками в будущем за всеобщую погибель земли. Не чужие нашей земли разорители, а мы сами ее погубители.

До этого наше слово было о Московском царстве и о постигших его несчастьях, о том, что мы слышали, заключенные в плену, потому что в это время междоусобий, происходящих во всех городах земли, были затворены в Новгороде Великом. Уйти же с бежавшими оттуда в мать городов всего царства не смогли, потому что Бог не захотел желаемого нами. Потом, через некоторое время по божию повелению мы пребывали в других городах на назначенных нам царских службах. И где что слышали, столько, изложив письменно, и дали.

О всем прочем, что сделалось в царстве, о всех многообразных нашедших на него божьим попущением страданиях, подобных египетским казням или страданиям самого Иерусалима, бывшим при Тите,— о том, как, подобно тем, и у нас после них совершилось страшное зло, теперь, оставив иное, кто подробно смог бы рассказать?.. Как корень российских владык прервался и скипетр царства и древнего благородия сломался с угасшей доброй жизнью вечно памятного и близкого к святым великого государя и великого князя Федора Ивановича всей Руси; как богоугодное царствование его закончилось, когда он был позван к царствующему всеми, и тот ему разрешил водвориться в чертоге со святыми — мы думаем, что так было по делам его, потому что земное царство своего рода он оставил без наследника и святою своей смертью запечатал его, как предтеча Иоанн был печатью всем пророкам; и о том, как царствующая с ним его супруга — вместе с ним венчанная царица — в течение шести лет проводила жизнь в монашестве во всяческом воздержании, подобно горлице чистотою; и о скором ее возведении на небеса к мужу для пребывания там вместе с ним в вечном веселии, и как после блаженного государя царя Федора Ивановича всей Руси каждый царь в этом мире жизнь свою строил — хорошо или, наоборот, плохо; о том, как Василий царь был возведен на престол царства, и как неустойчиво было его правление, и как его бесчестно свергли с престола, неволею постригли в иночество и отправили в Латинскую землю, где он и скончался; и о долгом и плачевном здесь пребывании его жены, а также и о том, как после некоторого времени в образе ложноназванного, кому несвойственно было царское имя, соседняя с нами Литва пришла в наше царство и оставалась долго как вне города, так и внутри его и тяжко владела всеми в царстве от головы и до ног; и порабощение наше главохохленной и латинствующей Литвой, и борьбу, и благочестивую и ревностную дерзость, и подвиг даже до смерти второго по первом святейшего патриарха Гермогена Московского и всея Руси, находящегося в осаде, и храброе его нападение словами на латынян и вместе с ними на богоотступников и богоборцев, разорителей Русской земли, союзников и единомышленников с латынянами на всякое зло,— кто все это опишет? А ради этого он вскоре был увенчан от Бога, получив в награду название исповедника.

Далее о том, как мы получили внезапную и неизреченную милость Божию, избавившись от этого рабства с помощью небольшого остатка людей, вооружившихся и облекшихся в трехкратную крепость древнего ратоборства против фараона; как гнездящиеся в нашей земле и шипящие на нас гневом змеи внезапно были искоренены и изгнаны из всех мест царства Божиим мановением, а еще больше его человеколюбивым заступничеством, на что и была наша надежда, и внезапно были выброшены со всеми корнями,— причем мы как будто из мертвых второй раз были приведены к жизни; и как нам повелел Бог опять ожить и заповедал благо-стройно облечься, как в ризу, в прежнее великолепие и красоту, готовя достояние слуге своему — великому государю царю и великому князю Михаилу Федоровичу всея Руси и исполняя слова Давидова псалма, где говорится: «Вознес избранного от людей моих». И как Адаму, прежде его сотворения, все, что находилось под небом, устроил, так и нашему государю Михаилу царю великое русское царство, предуготовав, отдал в полную власть; также и родителей его — ранее избранную православную и благородную пару великих государей — говорю об отце и матери его по естеству — пожелал Бог устроить, чтобы они пребывали в своих владениях всегда вместе, неразлучно с сыном; он возвысил любителя благочестия и красоты церковной — трижды святейшего Филарета Никитича, патриарха Московского и всей великой Руси, избранного по смотрению божию на превы-сочайший святительский престол — всему Русскому народу на утверждение и на земное управление людьми. Восхищенный Богом, как на облаке владычица, он из латинского плена был перенесен вместе с рабами в свою землю, и Бог сделал его соправителем его сыну: он утверждает скипетр царства, избавляет от бед бедных и беспомощных, как отец, беседуя с сыном о людях и вместе направляя, соглашаясь, заботясь о лучшем, наставляя и поддерживая. О его страданиях в утеснении и лютой скорби и многой ревности о Боге, подобной ревности Илии, о его подвигах, которые он совершил, живя не в своей земле среди латынян, как среди волков, не убоявшись ни запугиваний, ни запрещений врагов, и о том, как он с ними — многими — один, безоружный, только словами боролся, побеждая истиною ложь богоборцев и посрамляя их возражения и прочие его неописанные подвиги, которые он, подобно Христу, совершил, о них по порядку кто расскажет? За них он себе приготовил нетленную награду на небе.

Еще прежде он поехал туда вместе с другими многими, по просьбе всей земли, а с ним и некоторые из высших чинов; он отправился туда со своими по льстивому обещанию, данному ему королем, чтобы, упросив, привести с собой к нам оттуда сына короля, который правил бы нами.

Но они, нарушив клятву, солгали, а послов всех вместе со святейшим Филаретом взяли в плен, развели по разным городам своей земли и восемь лет держали во всяческих лишениях. Свой — этих противников — собственный совет, который они надумали, они осуществить не смогли, потому что всевидящее око помешало этому, разрушив этот совет и не допустив произойти этому нечестивому делу; но Бог уготовил державу избранному им и помазанному на престол, божественному царю Михаилу, о котором мы прежде подробнее говорили. Подобным образом и отца его — государя и нашего первосвятителя, великого в патриархах Филарета Никитича Московского и всей великой России поставил пасти своих людей. А мать этого царя жила, как монахиня, здесь, в великой лавре; о мирских и об иноках — обо всех великая просительница,— она успешно обращается с молениями к сыну, согласуясь с ним и святителем в богоугодных заботах о мире. Все они трое — государи — как во власти своей неразлучны, так едины нравом и в милостях к рабам.

Между теми событиями, которые, подобно всему прочему, произошли ранее,— второе наступление на нашу землю королевского сына со множеством имеющих хохлы на головах, наглость их нападения на царство и приступ к стенам города с целью взять их, и опять невидимая нам помощь божия, а видимая победа — поражение врагов и изгнание их из царства и невольное и невозвратное отступление от города; и каким образом произошел конец войны и прекратились кровопролитные сражения между обеими ратями; и как послы утвердили подписями мир на долгие годы; и все то, что было в царстве — различные муки и разорение всего бесчисленного народа по городам,— тогда подробно опишут, когда найдутся где на местах знающие — очевидцы, и слышавшие, и умеющие писать, потому что наши веревки коротки и не достигнут глубины разумения, нужной для сочинения, да я и не знаю бывшего,— что было впереди чего или после; и стыдно писателю, не зная ясно, описывать то, что случилось, своими домыслами сочиняя ложь, и без исследования воображать то, что делалось,— первое писать после, а последнее — вперед и не подробно.

Поэтому описание этого множества великих и трудно постигаемых событий мы оставляем тем, кто может довершить; молю, чтобы они недостатки нашей грубости и невежества каждый изобилием своего разума пытливо и непогрешно исправили и улучшили, нас же, ради неведения того, что было, избавили от срама, а вместе и царского страха. Потому что мы,— как в притче, которая находится в Евангелии, в саду своего господина не только от первого часа не работали и не удостоились чести тех, кого хвалили, но лишились и человеколюбивого дара владыки тем, кто замедлил и работал с одиннадцатого часа, так как для времени делания состарились и средний возраст, когда было время удобное для труда, а не для откладывания и праздности, и не было старости, провели в безделии. И по другой притче — к данному владыкой серебру мы ему не создали прикупа, потеряли добрую надежду и погубили награду. И если кто скажет, что дар господина был равен обоим, потому что он, простирая свою милость, и недостойных к себе привлечет,— все же не к чести трудолюбивых сравнение их наградой с ленивыми, а замедление опоздавших достойно всякой укоризны.

От Бога же и исцеление удобно, к нему же и взывать достойно, чтобы всем получить благодать его и человеколюбие в бесконечные веки. Аминь.

ЗАПИСКИ» ДЖЕРОМА ГОРСЕЯ

Иностранные авторы — военные, дипломаты, торговцы, монахи, врачи — смотрели на Россию совсем не так, как русские историографы Смуты. Они не обладали счастливым даром беспристрастности, потому что служили разным русским господам или для большей убедительности перелицовывали историю в соответствии с противоречивыми ев-ропейскими толками о далекой России, отделенной от стран Западной Европы «восточным барьером» (Швеция — Речь Посполитая — Крымское ханство — Оттоманская порта). Но иностранные наблюдатели обладали и важными достоинствами, в первую очередь, более выработанным европейским опытом политического сознания, подсказывающим им верные оценки отдельных лагерей Смуты и их лидеров. Записки иностранцев, как заметил Ю. М. Лотман, отличаются и другим свойством: русские никогда не загромождали литературы тем, что в их жизни было неизменным и казалось им вечно присущим жизни — детали быта, привычки, обряды; чтобы записать их, нужен был посторонний, чужак.

Англичанин Джером Горсей впервые появился в России через год после отмены опричнины — в 1573 году, когда он был направлен в Москву компанией лондонских купцов. Эта компания называлась Московской и возникла в 1555 году после головокружительной экспедиции англичан, сумевших пройти вокруг Скандинавского полуострова от рейда Дет-форда до устья Северной Двины и получивших от Ивана IV грамоту на право свободной торговли с Московским государством. Горсей представлял в Москве интересы компании, но выполнял также дипломатические поручения царей Ивана и Федора, английской королевы Елизаветы Тюдор, уезжал из России северным морским путем или сушей через Гамбург, вновь возвращался в столицу великой северной державы и окончательно покинул Московию лишь летом 1591 года, вскоре после убийства царевича Дмитрия в Угличе.

Горсей написал три сочинения о России, составивших ему немалую литературную славу — «Торжественная и пышная коронация Федора Ивановича» (1587—1589), «Трактат о втором и третьем посольствах мистера Джерома Горсея» (1592—1593) и «Путешествия сэра Джерома Гор-сея», часто называемые также «Записками». Последний труд наиболее интересен — он основывается на путевых заметках Горсея второй половины 80-х годов, которые были переработаны в 90-х годах XVI века и пополнялись и редактировались автором вплоть до издания «Записок» в увлекательной книге Самюэля Перчеса «Наши пилигримы» (Лондон, 1626). Горсей умер на следующий год после выхода этой книги.

Записки агента лондонской Московской компании помимо благородных просветительных целей преследовали и некоторые меркантильные: например, Горсей продолжал длительную тяжбу с теми, кому прежде служил. В 1585—1586 годах на Горсея поступил донос некоего Финча, обвинявший будущего писателя в различных злоупотреблениях, Московская компания подавала жалобу на своего агента лорду-казначею Сесилю-Берли, поэтому Горсей в «Записках» с прежним пылом стремился доказать безупречность своих намерений и привести доказательства беспорочной службы.

Горсей не упускал случая польстить самолюбию англичан, покоривших к этому времени полмира — так русский Грозный царь начинает превозносить «храброго короля Англии Генриха VIII». Некоторые страницы «Записок» мало отвечают духу путевого дневника и становятся похожими на памфлет. Однако в отличие от многих памфлетистов Европы и авторов «летучих листков», жалящих Московита без всякого понятия об истории и географии неизвестной им державы, Горсей не раз доверительно разговаривал с монархами и еще чаще почтительно слушал царей Ивана Грозного и Федора, не отходил от своего покровителя «лорда-протектора» Бориса Годунова, знался со многими русскими вельможами и купцами, видел принесенного с предсмертной пытки царского лекаря Елисея Бомелия, дивился сокровищам кремлевской казны, в ночь после убийства царевича Дмитрия передавал бальзам и венецианский териак дяде убитого Афанасию Нагому. Эти выхваченные из самой быстрины истории факты ставят «Записки» агента Московской компании в исключительное положение среди прочих иностранных известий о России исхода XVI столетия.

«Записки» Горсея отличаются сложной структурой, нередко в изложении нарушена хронология событий, однако благодаря усилиям современных ученых А. А. Севастьяновой и Р. Кроски удалось примерно восстановить подлинное место каждого эпизода. Не имея возможности опубликовать сочинение Горсея целиком, помещаем здесь наиболее важные страницы его труда.

(...) Царь жил в постоянном страхе и боязни заговоров и покушений на его жизнь, которые он раскрывал каждый день, поэтому он проводил большую часть времени в допросах, пытках и казнях, приговаривая к смерти знатных военачальников и чиновников, которые были замешаны в заговорах. Князь Иван Куракин был найден пьяным, как рассказывали, будучи воеводой, в Вендене, далеком городе в Ливонии, когда король Стефан осадил его; он был раздет донага, брошен в телегу и засечен до смерти на торговой площади шестью проволочными кнутами, которые изрезали его спину, живот и конечности. Другой, насколько я помню, Иван Обросимов, конюший, был подвешен на виселице голым за пятки, четыре палача резали его тело от головы до ног; один из них, устав от этой долгой резни, ткнул нож чуть дальше, чтобы скорее отправить его на тот свет, но сам он за это был тотчас же взят в другое место казней, где ему отрезали руку, а так как ее не залечили как следует, он умер на другой день. Многие другие были убиты ударами в голову и сброшены в пруды и озера около Слободы, их трупы стали добычей огромных, переросших себя щук, карпов и других рыб, покрытых таким жиром, что ничего, кроме жира, на них нельзя было разглядеть. Это место было долиной Геенны и Тофета, где язычники-египтяне приносили в жертву своих детей мерзским дьяволам.

Князь Борис Тулупов, большой фаворит в те времена, будучи уличен в заговоре против царя и сношениях с опальной знатью, был посажен на кол, заостренный так, что, пройдя через все тело, он вышел у горла; мучаясь от ужасной боли и оставаясь живым 15 часов, князь разговаривал со своей матерью, княгиней, которую привели посмотреть на это ужасное зрелище. И она, почтенная добрая женщина, за тот же проступок, была отдана на поругание сотне стрельцов. Ее раздувшееся, нагое тело было приказано отдать псарям, бросившим его голодным псам, растащившим его на куски, валявшиеся повсюду. Царь при виде этого сказал: «Кого жалую, тех содержу в чести, а кто мне изменил, тому воздам такую же казнь». Друзья и слуги князя горько оплакивали это несчастье и перемену судьбы. Я мог бы назвать многих из тех, кто на себе почувствовал жестокость тяжелой в гневе руки царя, однако поберегу скромность и христианское терпение моих читателей.

Царь наслаждался, купая в крови свои руки и сердце, изобретая новые пытки и мучения, приговаривая к казни тех, кто подвергался его гневу, а особенно тех из знати, кто был наиболее предан и любим его подданными. В то же время он всячески противопоставлял им, поддерживал самых больших негодяев из своих военачальников, солдат, все это на деле привело к росту враждующих и завистников, не осмелившихся даже один другому доверять свои планы свержения царя (что было их главным желанием). Он видел это и знал, что его государство и личная безопасность с каждым днем становятся все менее надежными. Беспокоясь о том, как бы избежать участи своих жертв, он подробно расспрашивал Элизиуса Бомелиуса, как указано выше, лживого колдуна, получившего звание доктора медицины в Англии, искусного математика, мага и т.д.,— о том, сколько лет королеве Елизавете, насколько успешно могло бы быть его сватовство к ней. И хотя он имел причины сомневаться в успехе, т.к. две его жены еще были живы, а кроме того, королева отказывала в сватовстве многим королям и великим князьям, однако он не терял надежды, считая себя выше всех других государей по личным качествам, мудрости, богатству и величию. Он решился на эту попытку, с этой целью он постриг в монахини царицу, свою последнюю жену, обрекая ее жить как бы умершей для света.

И, как я уже сказал ранее, с давнего времени имея мысль сделать Англию своим убежищем в случае необходимости, он построил множество судов, баржей и лодок у Вологды, куда свез свои самые большие богатства, чтобы, когда пробьет час, погрузиться на эти суда и спуститься вниз по Двине, направляясь в Англию, а в случае необходимости — на английских кораблях. Своего старшего сына, царевича Ивана, он оставлял управлять и усмирять свое беспокойное государство. С этой целью он задумал изыскать новые богатства, чтобы упрочить власть своего наследника, и теперь привел в исполнение свое давнее намерение. Он потребовал к себе главное духовенство, аббатов, архимандритов и игуменов всех наиболее влиятельных, богатых и известных монастырей и обителей своего царства, которых было великое множество, и сказал, что им самим лучше известно то, что он хочет им сообщить. (...)

Высокий поместный собор был созван в великой консистории св. Духа; присяга на верность была принесена в городе Москве. Некоторые боялись, что он потребует у них все; после долгих обсуждений и совещаний, они подробно изложили свои рассуждения в грамоте, представленной на царскую аудиенцию.Царь имел наушников, державших его в известности обо всем происходившем. Он медлил с ответом, метал угрозы, которые доносились лазутчиками до совещавшихся. Наконец, он призвал 40 наиболее значительных и знаменитых духовных особ и сказал им:

«Мы знаем из ваших обсуждений и решений, что вы — главные у ваших порочных единомышленников. Кроткая мольба расстроенного государства и жалкое положение моих людей, а также плохое состояние моих дел не могли ни тронуть вас, ни возбудить в вас сочувствие. Чем воздадим вам за ваши жертвы? Знатные люди и простой народ стонут от ваших поборов, которыми вы поддерживаете свое сословие; вы захватили все богатства, вы торгуете всеми товарами, выторговывая себе доходы из предприятий других людей, имея привилегию не платить ни налоги в казну, ни пожертвования на войну, вы запугиваете благороднейших, лучших и состоятельнейшнх из наших подданных, принуждая их отдавать вам свои имения за спасения души: вы получили, по достоверным подсчетам, третью часть всех городов, аренд, деревень нашего государства своим колдовством и уговорами. Вы покупаете и продаете дух и плоть наших людей. Вы живете праздной жизнью в удовольствиях и лакомствах, совершая самые ужасные прегрешения, вымогая деньги, пользуясь взяточничеством и лихоимством свыше возможного. Вы погрязли во всех вопиющих грехах, обжорстве, праздности, содомском грехе, худшем из худших, с животными. Скорее всего ваши молитвы не приносят пользы ни мне, ни моим подчиненным.

Мы в большом ответе перед Богом за то, что сохраняем вам жизнь, смерть гораздо более вас достойна, Бог да простит мне мое к вам пристрастие. Разве не старался недавно папа настоятельными представлениями своего нунция убедить нас отдать вас в его власть, а ваши должности, привилегии и доходы — в его распоряжение? Разве не упрашивала нас неоднократно Греческая церковь через патриарха Александрийского отменить вашу митрополию? Именно так, и всякий раз я пытался, по справедливости, уничтожить ваше сословие, чтобы восстановить тысячи моих обедневших древнейших знатных родов, предкам которых вы обязаны большинством своих доходов, принадлежащих, по справедливости, только им, ибо они жертвовали своими жизнями, почестями и средствами, сохраняя вашу безопасность и богатства. Мой богатый народ обеднел из-за вашей алчности и дьявольских искушений, уничтожение такого порядка восстановило бы цветущее положение государства, чему хорошим примером служит храбрый король Англии Генрих VIII. Кроме хранящихся у вас сокровищ, одних ваших доходов более чем достаточно на ваш расточительный и роскошный образ жизни. Оттого беднеют моя знать и мои слуги, истощается казна, тогда как бесчисленные сокровища лежат у вас, как схороненный талант, не употребляемый на дела благочестия, вы же говорите, что они принадлежат не вам, а святым угодникам и чудотворцам.

Именами духов ваших покровителей и жертвователей я заклинаю вас и приказываю: в назначенный день вы принесете нам точный и правдивый список тех богатств и ежегодных доходов, которыми обладает каждая из ваших обителей, иначе все вы будете карой и праведным наказанием Божьим преданы свирепым диким зверям, которые совершат над вами казнь более лютую и свирепую, чем смерть, постигшая лживых Анания и Сапфиру. Необходимость делает непростительной какую-либо отсрочку или исключение. К этому времени мы созовем парламент или царский совет из всех наших князей и бояр, митрополитов, епископов, священников, архимандритов и игуменов, чтобы они не только рассудили по правоте душевной, насколько необходимо в настоящий момент большое количество средств на защиту нашего государства от короля и князей Польши и Ливонии, от короля Дании, объединившихся с нашими мятежниками, сносившимися с Крымом, но также видели и слышали наше выполнение долга перед Богом и его ангелами и чтобы их именем и именем бедствующего народа помочь всем несчастьям и спасти всех, за кого мы вынуждены так усиленно просить, и хотя положение государства бедственно, но есть еще время его спасти, на что мы уповаем и во что верим». 

Я так многословен в этом рассказе потому, что вы видите, с каким трудом проводилось это дело, надеюсь, последующее вознаградит терпеливость читающих все эти подробности. Главные епископы, духовенство, аббаты собирались и расходились много раз. Сильно ошеломленные и обескураженные, они старались придумать вместе с опальными, как бы повернуть дело и начать мятеж, но для этого нужен был вождь, у которого хватило бы мужества повести за собой эти силы против могущественной власти царя, а кроме того, у них не было ни лошадей, ни оружия. Между тем царь воспользовался этим заговором и извлек из него для себя пользу. Он объявил изменниками всех, возглавлявших эти обители. Чтобы сделать их еще более ненавистными, он послал за двадцатью главными из них, обвинил их в самых ужасных и грязных преступлениях и вероломстве с такими неоспоримыми и явными уликами, что виновность их была признана всеми сословиями. Теперь мы переходим к рассказу о веселой трагедии, которая вознаградит ваше терпение. В день св. Исайи царь приказал вывести огромных, диких и свирепых медведей из темных клеток и укрытий, где их прятали для его развлечений и увеселений в великой Слободе. Потом привели в специальное, огражденное место около семи человек из главных мятежников, рослых и тучных монахов, каждый из которых держал крест и четки в одной руке и пику в 5 футов длины в другой, эти пики дали каждому по великой милости от государя. Вслед за тем был спущен дикий медведь, который, рыча, бросался с остервенением на стены; крики и шум людей сделали его еще более свирепым, медведь учуял монаха по его жирной одежде, он с яростью набросился на него, поймал и раздробил ему голову, разорвал тело, живот, ноги и руки, как кот мышь, растерзал в клочки его платье, пока не дошел до его мяса, крови и костей. Так зверь сожрал первого монаха, после чего стрельцы застрелили зверя. Затем другой монах и другой медведь были стравлены, и подобным образом — все семь, как и первый, были растерзаны. Спасся только один из них, более ловкий, чем другие, он воткнул свою рогатину в медведя очень удачно; один конец воткнул в землю, другой направил прямо в грудь медведю, зверь побежал прямо на нее, и она проткнула его насквозь; монах, однако, не избежал участи других, медведь сожрал его, уже раненный, и оба умерли на одном месте. Этот монах был причислен к лику святых остальной братией Троицкого монастыря. Зрелище это было не в такой степени приятным для царя и его приближенных, в какой оно было ужасным и неприятным для черни и толпы монахов и священников, которых, как я уже говорил, собрали здесь всех вместе, причем семь других из них были приговорены к сожжению и пр. Митрополиты, епископы, священнослужители всех обителей, имевших свою казну и доходы, прибегли к челобитию и поверглись ниц перед царем, чтобы утих его гнев и недовольство; они не только соглашались удовлетворить его своими страданиями и отпущениями грехов, но также обещали выдать ему тех, кто участвовал в заговоре и ужасных преступлениях против него, так явно доказанных, тех, кто заслужил кару за свои злые умыслы; они же уповают, что пример с изменниками послужит к исправлению всех других лиц, отрекшихся от света. Упомянутые митрополиты, епископы, настоятели, архимандриты и игумены, начальники, казначеи и все другие чины главных монастырей и обителей, от имени всего духовенства и от душ святых угодников, своих покровителей, чудотворцев, которым они обязаны своими жизнями и существованием, вместе с его величеством проникнувшись самыми священными и милосердными соболезнованиями и по его воле (ведь за его успехи и за него самого возносят они свои молитвы и прошения к Св. Троице), они представляют его царской милости и повергают к престолу его милосердия точный список всех богатств, денег, городов, земель и других статей дохода, принадлежавших различным святым, которые были отданы им для хранения и сбережения, а также для содержания святых обителей и храмов на вечные времена. Причем они надеялись и непоколебимо верили в то, что святая душа царя в память всех прежних времен и царствований не допустит свершения преступного — изменения прежнего порядка в его царствование,— за которое он будет держать ответ, подобно его предшественникам, перед Св. Троицей. Если же царь придерживается других мыслей об этом, то они просят его соблаговолить освободить их от ответственности за содеянное перед грядущими поколениями.

Я приложил все свое умение, чтобы составить перевод как можно лучше, слово в слово по подлиннику. Своими стараниями духовенство избежало уничтожения своего сословия, но не могло повлиять на непоколебимое требование царя отдать ему 300 тысяч марок стерлингов, которыми он таким образом овладел. Кроме этого, он получил многие земли, города, деревни, угодья и доходы, пожалованиями которых он усмирил недовольство своих бояр, многих из них он возвысил, поэтому большинство его доверенных лиц, военачальников, слуг лучше исполняли все его намерения и планы. Многие осуждали и называли преступным такой образ действий, но другие находили его более извинительным и, во всяком случае, менее опасным из всех поступков за время его тирании.

Таким образом, было приобретено основательное богатство для его сына без уменьшения его собственного, однако царь не оставлял своего намерения относительно Англии. И хотя его имущество и решение были готовы, но ни его посол Андрей Совин не смог выполнить его поручения (т.к. не понял этого поручения из-за неясности устного наказа, не написанного на бумаге, как это обычно делается), ни мистер Дженкинсон, ни мистер Томас Рандольф в своих переговорах, хотя и досконально понимаемых, не смогли ни продвинуть, ни окончить это дело, как он того ожидал. Сам он не смел сохранить дело в тайне, и вскоре его старший сын царевич Иван и его любимцы и бояре узнали об этом. Заметив это, царь решил успокоить их и женился опять, на пятой жене, дочери Федора Нагого, очень красивой девушке из знатного и высокого рода, от нее родился его третий сын по имени Дмитрий Иванович. Царь занялся усмирением своих недовольных бояр и народа, держал в готовности две армии, хотя и с малыми издержками, т.к. его князья и бояре находились, большей частью, на своем собственном содержании, а дворяне и простые сыны боярские имели участки земли, получая ежегодно деньги и зерно из специально отведенных на это доходов с конфискованного имущества, налогов, пенных сборов; это содержание платилось им независимо от того, шли они на войну или нет, без уменьшения доходов царя и его казны. (...)

В это время царь был сильно озабочен разбирательством измены Элизиуса Бомелиуса, епископа Новгородского и некоторых других, выданных их слугами. Их пытали на дыбе, им было предъявлено обвинение в сношениях письмами, написанными шифром по-латыни и гречески, с королями Польши и Швеции, причем письма эти были отправлены тремя путями. Епископ признал все под пыткой. Бомелиус все отрицал, надеясь, что что-то переменится к лучшему с помощью некоторых его доброжелателей, фаворитов царя, посланных посетить царевича Ивана, занятого пыткой Бомелия. Его руки и ноги были вывернуты из суставов, спина и тело изрезаны проволочным кнутом; он признался во многом таком, чего не было написано и чего нельзя было пожелать, чтобы узнал царь. Царь прислал сказать, что его зажарят живьем. Его сняли с дыбы и привязали к деревянному шесту или вертелу, выпустили из него кровь и подожгли; его жарили до тех пор, пока в нем, казалось, не осталось никаких признаков жизни, затем бросили в сани и провезли через Кремль. Я находился среди многих, прибежавших взглянуть на него, он открыл глаза, произнося имя Бога; затем его бросили в темницу, где он и умер.

Он жил в большой милости у царя и в пышности. Искусный математик, он был порочным человеком, виновником многих несчастий. Большинство бояр было радо его падению, т. к. он знал о них слишком много. Хотя обучался он в Кембридже, но родился в Везеле, в Вестфалии, куда и пересылал через Англию большие богатства, скопленные в России. Он был всегда врагом англичан. Он обманул царя уверениями, что королева Англии молода и что для него вполне возможно на ней жениться; теперь царь потерял эту надежду. Однако он слышал об одной молодой леди при дворе королевы и королевского рода, по имени леди Мэри Гастингс, о которой мы расскажем позднее.

Епископ Новгородский был обвинен в измене и в чеканке денег, которые он пересылал вместе с другими сокровищами королям Польши и Швеции, в мужеложстве, в содержании ведьм, мальчиков, животных и в других отвратительных преступлениях. Все его многочисленное добро, лошади, деньги, сокровища были взяты в царскую казну. Его заключили пожизненно в тюрьму, он жил в темнице на хлебе и воде с железами на шее и ногах; занимался писанием картин и образов, изготовлением гребней и седел. Одиннадцать из его доверенных слуг были повешены на воротах его дворца в Москве, а его ведьмы были позорно четвертованы и сожжены.

Наконец царь не пожелал больше разбираться между сообщниками этой измены, он окончил дело увещеваниями и объявил свое желание женить второго своего сына, царевича Федора, т. к. его старший сын не имел потомства.(...) Царь выбрал ему прекрасную молодую девицу из известной и богатой семьи, наиболее ему преданной, дочь Федора Ивановича Годунова Ирину. Затем после торжественных празднеств царь отпустил всех бояр и священников с добрым словом и более ласковым обращением, что указывало на общее примирение и забвение всего дурного. <...>

Его величество переехал в Москву (из Александровской Слободы.— Перев.), обрушил свое недовольство на некоторых своих знатных людей и начальников. Выбрав одного из своих разбойников, он послал с ним две сотни стрельцов грабить Никиту Романовича, нашего соседа, брата доброй царицы Анастасии, его первой жены; забрал у него все его вооружение, лошадь, утварь и товары, ценой на 40 тысяч фунтов, захватил его земли, оставив его самого и его близких в таком плачевном и нуждающемся положении, что он на следующий день послал к нам на Английское подворье, чтобы дали ему низкосортной шерсти сшить одежду, чтобы прикрыть наготу свою и детей, а также просить у нас хоть какую-нибудь помощь. Другое орудие зла — Семена Нагого царь послал разорить Андрея Щелкалова — важного чиновника и взяточника, который прогнал свою молодую красивую жену, развелся с ней, изрезал и изранил ее обнаженную спину своим мечом. Нагой убил его верного слугу Ивана Лоттыша и выколотил из пяток у Андрея Щелкалова пять тысяч рублей деньгами.

В это же время царь разгневался на приведенных из Нарвы и Дерпта немецких или ливонских купцов и дворян высокого происхождения, которых он расселил с их семьями под Москвой и дал свободу вероисповедования, позволив открыть свою церковь. Он послал к ним ночью тысячу стрельцов, чтобы ограбить и разорить их; с них сорвали одежды, варварски обесчестили всех женщин, молодых и старых, угнали с собой наиболее юных и красивых дев на удовлетворение своих преступных похотей. Некоторые из этих людей спаслись, укрывшись на Английском подворье, где им дали укрытие, одежду и помощь, рискуя обратить на себя царский гнев. Да! Бог не оставил безнаказанной эту жестокость и варварство. Вскоре после этого царь разъярился на своего старшего сына, царевича Ивана, за его сострадание к этим забитым бедным христианам, а также за то, что он приказал чиновнику дать разрешение какому-то дворянину на 5 или 6 ямских лошадей, послав его по своим делам без ведома короля. Кроме того, царь испытывал ревность, что его сын возвеличится, т. е. его подданные, как он думал, больше его любили царевича. В порыве гнева он метнул в него острым концом копья, царевич не выдержал удара, заболел горячкой и умер через три дня. Царь в исступлении рвал на себе волосы и бороду, стеная и скорбя о потере своего сына. Однако государство понесло еще большую потерю; надежду на благополучие, мудрого, мягкого и достойного царевича, соединявшего воинскую доблесть с привлекательной внешностью, двадцати трех лет от роду, любимого и оплаканного всеми. Его похоронили в церкви Михаила Архангела, украсив его тело драгоценностями, камнями, жемчугом, ценой в 50 тысяч фунтов. Двенадцать граждан назначались каждую ночь стеречь его тело и сокровища, предназначенные в дар святым Иоанну и Михаилу Архангелу.

Теперь царь более, чем когда-либо, был озабочен отправкой в Англию посольства для переговоров о давно задуманном браке. Оно было поручено Федору Писемскому, благородному, умному и верному ему дворянину, который должен был совещаться с королевой и просить у нее руки леди Мэри Гастингс, дочери лорда Генри Гастингса, пэра Гантингтона. Царь слышал об этой леди, что она доводится родственницей королеве и, как он выразился, принадлежит к королевской крови. Послам было приказано просить ее величество прислать для переговоров об этом какого-нибудь знатного посла. Посольство царя отправилось в путь. Сев на корабль у св. Николая, они прибыли в Англию, где их приняли с почетом, имели прием у королевы, где представили свои верительные грамоты. Ее величество приказала предоставить им возможность увидеть леди, которая, в сопровождении назначенного числа знатных леди и девушек, а также молодых придворных, явилась перед послом в саду Йоркского дворца. У нее был величественный вид. Посол в сопровождении свиты из знати и других лиц был подведен к ней, опустил глаза в землю, пал ниц к ее ногам, затем поднялся, отбежал назад, не поворачиваясь спиной, что очень удивило ее и всех ее спутников. Потом он сказал через переводчика, что для него достаточно лишь взглянуть на этого ангела, который, он надеется, станет супругой его господина, он хвалил ее ангельскую наружность, сложение и необыкновенную красоту. Впоследствии ее близкие друзья при дворе прозвали ее царицей Московии.

В посланники ее величества к царю был назначен сэр Вильям Рассел, третий сын пэра Бедфорда, умный и благородный джентльмен. Но он и его друзья, после серьезного обсуждения этого назначения, отклонили его. Тогда компания купцов выпросила это назначение для сэра Джерома Бауса, который и был хорошо снаряжен за счет компании. Впоследствии общество расплатилось за свои хлопоты, т. к. этот посол не имел никаких других достоинств, кроме приятной наружности и обхождения. Оба посланника — королевы и царя,— получив отпуск и письма, были отправлены на хороших кораблях и благополучно прибыли в бухту Св. Николая. Русский посол отправился к царю сушей и вскоре вручил свои письма и посольский отчет, которые были с радостью приняты. Сэр Дж. Баус на купеческих судах пустился медленно вверх .по реке Двине за тысячу миль от Вологды. Царь послал навстречу ему пристава Михаила Протопопова, чтобы он приготовил для посланника провизию, подводы и лошадей на всем пути для него и его спутников. В Ярославле его встретил другой слуга царской конюшни с двумя прекрасными иноходцами на тот случай, если посол захочет ехать верхом. У самой Москвы он был с большим почетом встречен князем Иваном Сицким, выехавшим к нему навстречу с 300 хорошо снаряженных верховых, которые сопровождали сэра Бауса до места его остановки. Царский дьяк Савелий Фролов был послан царем поздравить посла с благополучным прибытием, неся ему на ужин множество мясных блюд и обещая ему хорошее содержание. На следующий день царь прислал знатного человека Игнатия Татищева навестить сэра Дж. Бауса и узнать, как он чувствует себя, не нуждается ли в чем-либо, а также сказать, что если он не слишком устал с дороги, то может быть принят через два дня, в следующую субботу, т. к. царь очень ждет встречи с ним. Баус отвечал, что надеется быть в состоянии представиться его величеству.

Как было назначено, в 9 часов в этот день улицы заполнились народом, и тысячи стрельцов, одетых в красные, желтые и голубые одежды, выстроенных в ряды своими военачальниками верхом с блестящими самопалами и пищалями в руках, стояли на всем пути после его двери до дворца царя. Князь Иван Сицкий в богатом наряде верхом на прекрасной лошади, богато убранной и украшенной, выехал в сопровождении 300 всадников из дворян, перед ним вели прекрасного жеребца, также богато убранного, предназначенного для посла. Но он, недовольный тем, что его лошадь хуже, чем лошадь князя, отказался ехать верхом и отправился пешком, сопровождаемый своими слугами, одетыми в ливреи из стамета, хорошо сидевшие на них.

Каждый из слуг нес один из подарков, состоявших в основном из блюд. У дворца их встретил другой князь, который сказал, что царь ждет его; Баус отвечал, что он идет так быстро, как может. По дороге народ, отчасти угадав цель его посольства, которая была всем неприятна, кричал ему в насмешку: «Карлик!», что означает «журавлиные ноги». Переходы, крыльцо и комнаты, через которые вели Бауса, были заняты купцами и дворянами в золототканых одеждах. В палату, где сидел царь, вначале вошли слуги посла с подарками и разместились в одной стороне. Царь сидел в полном своем величии, в богатой одежде, перед ним находились три его короны; по обе стороны царя стояли четверо молодых слуг, называемых «рынды», в блестящих кафтанах из серебряной парчи с четырьмя скипетрами или серебряными топориками. Царевич и другие великие князья и прочие знатные вельможи сидели вокруг него. Царь встал, посол сделал свои поклоны, произнес речь, предъявил письма королевы. Принимая их, царь снял свою шапку, осведомился о здоровье своей сестры королевы Елизаветы. Посол отвечал, затем сел на указанное ему место, покрытое ковром. После короткой паузы, во время которой они присматривались друг к другу, он был отпущен в том же порядке, как пришел. Вслед за ним был послан дворянин высокого звания, доставивший ему к обеду две сотни мясных блюд; сдав их и получив награду, он оставил сэра Дж. Бауса за трапезой.

Если я и далее буду так подробно описывать ход дела, и без того продолжительного, это займет у меня слишком много времени; состоялось несколько секретных и несколько торжественных встреч и бесед. Король чествовал посла; большие пожалования делались ему ежедневно во всех видах снабжения; все ему позволялось, но, однако, ничто его не удовлетворяло, и это вызвало большое недовольство. Между тем было достигнуто согласие относительно счетов между чиновниками царя и компанией купцов; все их жалобы были услышаны, обиды возмещены, им были пожалованы привилегии и подарки, и царь принял решение послать к королеве своего приближенного послом. Если бы сэр Дж. Баус знал меру и умел воспользоваться моментом, король, захваченный своим сильным стремлением, пошел бы навстречу всему, что бы ни было предложено, даже обещал, если эта женитьба с родственницей королевы устроится, закрепить за ее потомством наследование короны.

Князья и бояре, особенно ближайшее окружение жены царевича — семья Годуновых, были сильно обижены и оскорблены этим, изыскивали секретные средства и устраивали заговоры с целью уничтожить эти намерения и опровергнуть все подписанные соглашения. Царь в гневе, не зная, на что решиться, приказал доставить немедленно с Севера множество кудесников и колдуний, привести их из того места, где их больше всего, между Холмогорами и Лапландией. Шестьдесят из них было доставлено в Москву, размещены под стражей. Ежедневно им приносили пищу, и ежедневно их посещал царский любимец Богдан Вельский, который был единственным, кому царь доверял узнавать и доносить ему их ворожбу или предсказания о том, о чем он хотел знать. Этот его любимец, утомившись от дьявольских поступков тирана, от его злодейств и от злорадных замыслов этого Гелиогабалуса, негодовал на царя, который был занят теперь лишь оборотами солнца. Чародейки оповестили его, что самые сильные созвездия и могущественные планеты небес против царя, они предрекают его кончину в определенный день; но Вельский не осмелился сказать царю все это; царь, узнав, впал в ярость и сказал, что очень похоже, что в тот день все они будут сожжены. У царя начали страшно распухать половые органы — признак того, что он грешил беспрерывно в течение пятидесяти лет; он сам хвастал тем, что растлил тысячу дев, и тем, что тысячи его детей были лишены им жизни.

Каждый день царя выносили в его сокровищницу. Однажды царевич сделал мне знак следовать туда же. Я стоял среди других придворных и слышал, как царь рассказывал о некоторых драгоценных камнях, описывая стоявшим вокруг него царевичу и боярам достоинства таких-то и таких-то камней. И я прошу позволения сделать небольшое отступление, изложив это для моей собственной памяти.

«Магнит, как вы все знаете, имеет великое скрытое свойство, без которого нельзя плавать по морям, окружающим землю, и без которого невозможно узнать ни стороны, ни пределы земли. Гроб персидского пророка Магомета из стали чудесно висит над землей в его Мавзолее в Дербенте». Он приказал слугам принести цепочку булавок и, притрагиваясь к ним магнитом, подвесил их одну на другую. «Вот прекрасный коралл и прекрасная бирюза, которые вы видите, возьмите их в руку, их природный цвет ярок; а теперь положите их на мою ладонь. Я отравлен болезнью, вы видите, они показывают свое свойство изменением цвета из чистого в тусклый, они предсказывают мою смерть. Принесите мой царский жезл, сделанный из рога единорога с великолепными алмазами, рубинами, сапфирами, изумрудами и другими драгоценными камнями, богатыми в цене; этот жезл стоил мне семьдесят тысяч марок, когда я купил его у Давида Гауэра, доставшего его у богачей Аугсбурга. Найдите мне несколько пауков». Он приказал своему лекарю Иоганну Ейлофу обвести на столе круг; пуская в этот круг пауков, он видел, как некоторые из них убегали, другие подыхали. «Слишком поздно, он не убережет теперь меня. Взгляните на эти драгоценные камни. Этот алмаз — самый дорогой из всех и редкостный по происхождению. Я никогда не пленялся им, он укрощает гнев и сластолюбие и сохраняет воздержание и целомудрие; маленькая его частица, стертая в порошок, может отравить не только человека, но даже лошадь». Затем он указал на рубин. «О! Этот наиболее пригоден для сердца, мозга, силы и памяти человека, очищает сгущенную и испорченную кровь». Затем он указал на изумруд. «Этот произошел от радуги, он враг нечистоты. Испытайте его; если мужчина и женщина соединены вожделением, имея при себе изумруд, то он растрескается. Я особенно люблю сапфир, он сохраняет и усиливает мужество, веселит сердце, приятен всем жизненным чувствам, полезен в высшей степени для глаз, очищает взгляд, удаляет приливы крови к ним, укрепляет мускулы и нервы». Затем взял оникс в руку. «Все эти камни — чудесные дары божьи, они таинственны по происхождению, но, однако, раскрываются для того, чтобы человек их использовал и созерцал; они — друзья красоты и добродетели и враги порока. Мне плохо; унесите меня отсюда до другого раза».

В полдень он пересмотрел свое завещание, не думая, впрочем, о смерти, т. к. его много раз околдовывали, но каждый раз чары спадали, однако на этот раз дьявол не помог. Он приказал главному из своих врачей и аптекарей приготовить все необходимое для его развлечения и ванны. Желая узнать о предзнаменовании созвездий, он вновь послал к колдуньям своего любимца, тот пришел к ним и сказал, что царь велит их зарыть или сжечь живьем за их ложные предсказания. День наступил, а он в полном здравии как никогда. «Господин, не гневайся. Ты знаешь, день окончится, только когда сядет солнце». Вельский поспешил к царю, который готовился к ванне. Около третьего часа дня царь вошел в нее, развлекаясь любимыми песнями, как он привык это делать, вышел около семи, хорошо освеженный. Его перенесли в другую комнату, он сел на свою постель, позвал Родиона Биркина, своего любимца, и приказал принести шахматы. Он разместил около себя своих слуг, своего главного любимца и Бориса Федоровича Годунова, а также других. Царь был одет в распахнутый халат, полотняную рубаху и чулки; он вдруг ослабел и повалился навзничь. Произошло большое замешательство и крик, одни посылали за водкой, другие — к аптекарям за ноготковой и розовой водой, а также за его духовником и лекарями. Тем временем царя охватил приступ удушья, и он окоченел. Некоторая надежда была подана, чтобы остановить панику. Упомянутые Богдан Вельский и Борис Федорович, который по назначению царя был главным из тех четырех знатных людей, назначенных в правительство (он был назначен, как брат царицы, жены теперешнего царя Федора Ивановича), вышли на крыльцо в сопровождении своих родственников и приближенных, которых вдруг появилось такое великое множество, что было странно это видеть. Приказали начальникам стражи и стрельцам зорко охранять ворота дворца, держа наготове оружие, и зажечь фитили. Ворота Кремля закрылись и хорошо охранялись. Я, со своей стороны, предложил людей, военные припасы в распоряжение князя-правителя. Он принял меня в число своих близких и слуг, прошел мимо, ласково взглянув, и сказал: «Будь верен мне и ничего не бойся».

Митрополиты, епископы и другая знать стекалась в Кремль, отмечая как бы дату своего освобождения. Это были те, кто первыми на Св. писании и на кресте хотели принять присягу и поклясться в верности новому царю, Федору Ивановичу. Удивительно много успели сделать за шесть или семь часов: казна была вся опечатана и новые чиновники прибавились к тем, кто уже служил этой семье. Двенадцать тысяч стрельцов и военачальников образовали отряд для охраны стен великого города Москвы; стража была дана и мне для охраны Английского подворья. Посол, сэр Джером Баус, дрожал, ежечасно ожидая смерти и конфискации имущества; его ворота и окна были заперты, слуги заключены в тюрьму, он был лишен всего того изобилия, которое ему доставалось ранее. Борис Федорович — теперь князь-правитель и три других главных боярина вместе с ним составили правительство, по воле старого царя: князь Иван Мстиславский, князь Иван Васильевич Шуйский и Никита Романович. Они начали управлять и распоряжаться всеми делами, потребовали отовсюду описи всех богатств, золота, серебра, драгоценностей, произвели осмотр всех приказов и книг годового дохода; во всех судах были сменены казначеи, служители и адвокаты, так же как и все воеводы, начальники гарнизонов в местах, особо опасных. В крепостях, городах и поселках, особо значительных, были посажены верные люди от царской семьи; и таким же образом было сменено окружение царицы, его сестры. Этим средством князь-правитель значительно упрочил свою безопасность. Велика была его наблюдательность, которая помогала ему быть прославляемым, почитаемым, уважаемым и устрашающим для его людей, он поддерживал эти чувства своим умелым поведением, так как был вежлив, приветлив и проявлял любовь как к князьям, так и к людям всех других сословий. (...)

Государство и управление обновились настолько, будто это была совсем другая страна; новое лицо страны было противоположно старому; каждый человек жил мирно, уверенный в своем месте и в том, что ему принадлежит. Везде восторжествовала справедливость. Однако Бог еще приберег сильную кару для этого народа; что мы здесь можем сказать? По природе этот народ столь дик и злобен, что, если бы старый царь не имел такую тяжелую руку и такое суровое управление, он не прожил бы так долго, т. к. постоянно раскрывались заговоры и измены против него. Кто мог думать тогда, что столь большие богатства, им оставленные, будут вскоре истреблены, а это государство, царь, князья и все люди так близки к гибели. Плохо приобретешь — скоро потеряешь.

Царь Иван Васильевич правил более шестидесяти лет. Он завоевал Полоцк, Смоленск и многие другие города и крепости в семистах милях на юго-запад от города Москвы в областях Ливонии, принадлежавших польской короне, он завоевал также многие земли, города и крепости на восточных землях Ливонии и в других доминионах королей Швеции и Польши; он завоевал царства Казанское и Астраханское, все области и многочисленные народы ногайских и черкесских татар и другие близкие к ним народы, населявшие пространства в две тысячи миль по обе стороны известной реки Волги и даже на юг вплоть до Каспийского моря. Он освободился от рабской дани и поборов, которые он и его предшественники ежегодно платили великому царю Скифии, хану крымских татар, посылая ему, однако, небольшую мзду, чтобы защищаться от их ежегодных набегов. Он завоевал Сибирское царство и все прилежащие к нему с севера области, более чем на пятьсот миль. Таким образом он расширил значительно свою державу во всех направлениях и этим укрепил свою населенную и многочисленную страну, ведущую обширную торговлю и обмен со всеми народами, представляющими разные виды товаров своих стран, так что не только увеличились его доходы и доходы короны, но сильно обогатились его города и провинции. Столь обширны и велики стали теперь его владения, что они едва ли могли управляться одним общим правительством и должны бы были распасться на отдельные княжества и владения, однако под его единодержавной рукой монарха они остались едиными, что привело к его могуществу, превосходившему все соседние царства. Именно это было его целью, а все им задуманное осуществилось. Но безграничное честолюбие и мудрость человека оказываются лишь безрассудством в попытке помешать воле и власти Всевышнего, что и подтвердилось впоследствии. Этот царь уменьшил неясности и неточности в их законодательстве и судебных процедурах, введя наиболее ясную и простую форму письменных законов, понятных и обязательных для каждого, так что теперь любой мог вести свое дело без адвоката, а также оспаривать незаконные поборы в царском суде без отсрочки. Этот царь установил и обнародовал единое для всех вероисповедание, учение и богослужение в церкви, согласно, как они это называют, учению о трех символах, или о православии, наиболее согласного с апостольским уставом, используемого в первоначальной церкви и подтвержденного мнением Афанасия и других лучших и древнейших отцов на их Никейском соборе и на других наиболее справедливых соборах. Он и его предки приняли первоначальные правила христианской религии, как они верили, от греческой церкви, ведя свое древнее начало от св. апостола Андрея и их покровителя св. Николая. Эта греческая церковь с тех пор, по причине их отступлений и распрей, подверглась упадку и заблуждениям в наиболее важном как в существе доктрин, так и в отправлении богослужений.

Из-за этого царь отделил Московское духовное управление от греческой церкви и, соответственно, от необходимости посылать в эту церковь пожертвования и принимать оттуда грамоты. С помощью Троицы он убедил нестойкого патриарха Иеремию отречься от патриаршества в Константинополе и на Хиосе в пользу Московской митрополии. Царь резко отклонял и отвергал учение папы, рассматривая его как самое ошибочное из существующих в христианском мире; оно угождает властолюбию папы, выдумано с целью сохранить его чиноначалие, никем ему не дозволенное, сам царь изумлен тем, что отдельные христианские государи признают его верховенство, приоритет церковной власти над светской. Все это, только более пространно, он приказал изложить своим митрополитам, архиепископам и епископам, архимандритам и игуменам, папскому нунцию Антонию Поссевино, великому иезуиту, у дверей собора Пречистой в Москве. За время своего правления этот царь построил свыше сорока прекрасных каменных церквей, богато убранных и украшенных внутри, с главами, покрытыми позолотой из чистого золота. Он построил свыше шестидесяти монастырей и обителей, подарив им колокола и украшения и дав вклады, чтобы они молились за его душу.

Он построил высокую колокольню из тесаного камня внутри Кремля, названную Благовещенской колокольней, с тридцатью великими и благозвучными колоколами на ней, которая служит всем тем соборам и великолепным церквам, расположенным вокруг; колокола звонят вместе каждый праздничный день (а таких дней много), а также очень заунывно во время полуночной службы.

Заканчивая повествование о его благочестии, нельзя не привести один памятный акт, его милосердное деяние. В 1575 году вслед за моровым поветрием начался большой голод. Города, улицы и дороги были забиты мошенниками, праздными нищими и притворными калеками; в такое трудное время нельзя было положить этому конец. Всем им было объявлено, что они могут получить милостыню от царя в назначенный день в Слободе. Из нескольких тысяч пришедших семьсот человек — самых диких обманщиков и негодяев — были убиты ударом в голову и сброшены в большое озеро на добычу рыбам; остальные, самые слабые, были распределены по монастырям и больницам, где получили помощь. Царь, среди многих других своих деяний, построил за время царствования сто пятьдесят пять крепостей в разных частях страны, установив там пушки и поместив военные отряды. Он построил на пустующих землях триста городов, названных «ямами», длиной в одну-две мили, дав каждому поселенцу участок земли, где он мог содержать беговых лошадей столько, сколько может потребоваться для нужд государственной службы. Он построил крепкую, обширную, красивую стену из камня вокруг Моек вы, укрепив ее пушками и стражей.

В заключение скажу о царе Иване Васильевиче. Он был приятной наружности, имел хорошие черты лица, высокий лоб, резкий голос — настоящий скиф, хитрый, жестокий кровожадный, безжалостный, сам по своей воле и разумению управлял как внутренними, так и внешними делами госу дарства. Он был пышно захоронен в церкви Архангела Михаила; охраняемый там днем и ночью, он все еще оставался столь ужасным воспоминанием, что, проходя мимо или упомянув его имя, люди крестились и молились, чтоб он вновь не воскрес, и т. п. <...)

Я выехал из Англии, хорошо снаряженный, с девятью купеческими кораблями и благополучно прибыл в бухту Св. Николая, затем добрался до Москвы, проехав 1200 миль, и явился к князю-правителю, теперь сделавшемуся князем провинции Вага. Он радостно встретил меня и после длинной беседы повел внутренним ходом к царю, который, казалось, был рад моему возвращению, потчевал меня, развлекал, а затем отпустил. На следующий день князь-правитель прислал за мной и рассказал мне много странных происшествий и перемен, случившихся за время моего отсутствия в Москве. Я был огорчен, услышав о заговорах родственников царицы, матери царевича Дмитрия, и присоединившихся к ним отдельных князей, которых прежний царь, по своему завещанию, назначил вместе с князем-правителем управлять государством. Однако теперь этот последний, зная свою силу и власть, не стал допускать их к управлению «Ты услышишь многое, но верь только тому, что я скажу тебе»,— сказал мне князь-правитель. С другой стороны, я слышал большой ропот от многих знатных людей. Обе стороны скрывали свою вражду, с большой осторожностью взвешивая свои возможности, это, однако, не могло хорошо кончиться ни для одной из этих сторон. Князь-правитель спросил меня, когда прибудут подарки и заказанные товары. Я отвечал, что, нужно полагать — скоро.

Меня призвали к царю: он сидел на престоле в присутствии большинства членов своей думы. После небольшой речи, содержавшей перечисление его титулов, прославления величия его царской державы, я предъявил список моего наказа и ответные грамоты его величеству от королевы Англии, после их принятия меня отпустили. У меня спрашивали о подарках, посланных его величеству. Я отвечал, что они таковы, что требуют для перевозки больше времени, чем обычно. Тотчас было отдано приказание, и военачальник с 50-ю охотниками был послан, чтобы принять все меры к быстрой доставке их через р. Двину. В этот раз меня похвалили за хорошую службу и за исполнение воли царя относительно королевы Магнуса, которая была благополучно доставлена в Москву.

Богдан Вельский, главный любимец прежнего царя, был в это время в опале, сослан в отдаленную крепость Казани, как опасный человек, сеявший смуту среди знати в эти тревожные времена. Главный казначей старого царя Петр Головин, человек высокого происхождения и большой храбрости, стал дерзок и неуважителен к Борису Федоровичу и в результате был также сослан в опалу под наблюдением Ивана Воейкова, фаворита князя-правителя, а по дороге лишен жизни. Князь Иван Васильевич Шуйский, высокий князь царской крови, пользовавшийся большим уважением, властью и силой, был главным соперником в правительстве, и его недовольство и величие пугали. Нашли предлог для его обвинения: ему объявили царскую опалу и приказали немедленно выехать из Москвы на покой. Он был захвачен стражей под началом одного полковника, недалеко от Москвы, и удушен в избе дымом от зажженного сырого сена и жнива. Его смерть была всеми оплакана. Это был главный камень преткновения на пути дома Годуновых, хотя еще многие подверглись подозрению и постепенно разделили эту участь.

Я был огорчен, увидев, какую ненависть возбудил в сердцах и во мнении большинства князь-правитель. Им его жестокости и лицемерие казались чрезмерными. Однажды он вышел через задние ворота со мной и немногими из своих слуг, не считая его сокольничих, посмотреть охоту его кречетов на журавлей, цапель и диких лебедей. Это поистине царская забава, особенно с их выносливыми ястребами, когда не нужно заботиться о том, что птица убьется, а выбор их большой, и все они совершенны. Нищий монах вдруг подошел к нему и сказал, чтобы он поскорее укрылся в доме, так как не все пришедшие позабавиться его охотой — его истинные друзья. В это время около 500 всадников из молодой знати и придворных ехали якобы для оказания ему почестей при проезде его через город. Он полагал, что никто не должен знать о том, куда он идет, или следовать за ним. Он последовал совету монаха и, устремившись за молодым соколом, спущенным на птицу на другую сторону реки, переправился и ближайшей дорогой поспешил домой, оказавшись у ворот Кремля раньше, чем прибыла эта компания. Я видел, что он был сильно встревожен и рад, что благополучно вернулся во дворец; там его ожидали епископы, князья и другие просители со своими челобитными, причем иные не могли попасть к нему в течение двух или даже трех дней, потому что он пользовался обычно тайным проходом в покои царя. Я просил его оглянуться и выйти к ним на крыльцо. Он сердито посмотрел на меня, будто бы я советовал что-то недоброе, однако сдержался, вышел к ним, приветствовал многих и принял их прошения при громких выкриках: «Боже, храни Бориса Федоровича!» Он сказал им, что представит их челобитные царю. «Ты наш царь, благороднейший Борис Федорович, скажи лишь слово, и все будет исполнено!» Эти слова, как я заметил, понравились ему, потому что он добивался венца. (...)

В это время составился тайный заговор недовольной знати с целью свергнуть правителя, все его замыслы и могущество. Этот заговор он не посмел разоблачить явно, но усилил свою личную охрану. Был также раскрыт заговор с целью отравить и убрать молодого царевича, третьего сына прежнего царя Димитрия, его мать и всех их родственников, приверженцев и друзей, содержавшихся под строгим присмотром в отдаленном городе Угличе. Дядя нынешнего царя Никита Романович — третий, по завещанию царя, из правителей-регентов — был назначен наряду с Борисом Федоровичем, который теперь не хотел терпеть никаких соперников у власти и, как я уже сказал, извел двух других высоких князей. Никита Романович, солидный и храбрый князь, почитаемый и любимый всеми, был околдован, внезапно лишился речи и рассудка, хотя и жил еще некоторое время. Но правитель сказал мне, что долго он не протянет. Старший сын Никиты Романовича, видный молодой князь, двоюродный брат царя Федор Никитич, подававший большие надежды (для него я написал латинскую грамматику, как смог, славянскими буквами, она доставила ему много удовольствия), теперь был принужден жениться на служанке своей сестры, жены князя Бориса Черкасского. Он имел сына, о котором многое услышите впоследствии. Вскоре после смерти своего отца Федор Никитич, опасный своей популярностью и славой, был пострижен в монахи и сделался молодым архиепископом Ростовским. Его младший брат, не менее сильный духом, чем он, Александр Никитич, не мог долее скрывать свой гнев: воспользовавшись случаем, он ранил князя-правителя, но не опасно, как задумывал, и бежал в Польшу, где вместе с Богданом Вельским — главным любимцем прежнего царя и сказочно богатым человеком — и с другими недовольными лицами и в Польше, и в России задумывал заговор с целью не просто свергнуть Бориса Федоровича и всю его семью, но разрушить и погубить все государство, как вы и прочтете на этих страницах позднее. (...)

Правитель отослал свои богатства в Соловецкий монастырь, который стоит на северном берегу моря, близ границ с Данией и Швецией. Он хотел, чтобы в случае необходимости они были там готовы к отправке в Англию, которую он считал самым надежным убежищем и хранилищем в случае, если бы ему пришлось бежать туда. Все эти сокровища были его собственностью, не принадлежали казне, и, если бы было суждено, Англия получила бы большую выгоду от огромной ценности этого богатства. Но он колебался, так как намеревался вступить в союз с Данией, чтобы иметь опору в дружбе и в ее могуществе. Он и его приближенные не смогли ни сохранить, ни устроить этот план в тайне, а возможно, их кто-то предал, и старинная знать стала подозревать меня. Так как все они и духовенство завидовали той милости, которой я пользовался, то они перестали оказывать мне свое дружеское расположение. (...)

Некоторые из моих старых приятелей присылали мне тайком, через нищих женщин, известия, что произошли перемены и что я должен быть настороже. За мной послали. Я вручил грамоты королевы царю, он передал их Андрею Щелкалову, главному чиновнику посольства, моему врагу по милости сэра Джерома Бауса. Слабоумный царь вдруг начал плакать, креститься, говоря, что никогда не давал мне повода для обиды, видимо, он был чем-то встревожен. Меня поспешно увели от него.

Князя-правителя не было там, и я ничего не слышал о нем, пока однажды вечером, проезжая мимо моего дома, он не прислал ко мне дворянина сказать, чтобы я приехал к нему верхом в определенное место под стенами Москвы. Приказав всем отойти, он поцеловал меня, по их обычаю, и со слезами сказал, что не может, по разным серьезным причинам, оказывать мне прежнее расположение. Я сказал ему, что мне это еще более обидно, ибо совесть моя свидетельствует: я не давал ему повода для обиды, я всегда был верен ему, предан и честен. «Тогда пусть от этого страдают души тех, кто хотел нас поссорить». Он говорил о разных вещах, которые нельзя изложить на бумаге. Прощаясь, он уверял меня, что не даст и волосу упасть с моей головы — это была лишь пустая фраза. Между тем я получил много предупреждений от моих друзей, хотя многие из них были удалены от меня. Мне были предъявлены многие обвинения: исключение из письма королевы печати и полного титула, чего не было в прежних посланиях, а это якобы обидно для царя и оскорбительно для царицы; обвинение в сношениях с польским королем и князем, а также в гом, что я вывез из страны большие сокровища. На все обвинения я отвечал исчерпывающим образом, так что они были вынуждены прекратить дальнейшее дознание. Вопреки их воле это получило огласку и вызвало выражения симпатии и дружбы ко мне у многих. Вода, в которой варилось мясо для меня, была отравлена, также были отравлены и мое питье, кушанья и припасы; моя прачка была подкуплена отравить меня, она призналась в этом, сама рассказала кем, когда и как, тем более что у меня уже были точные сведения. Мой повар и дворецкий — оба умерли от яда. У меня был слуга, сын господина из Данцига Агаций Даскер, у него открылось двадцать нарывов и болячек на теле, и он едва не умер.

Опасаясь оставить меня в Москве, где в то время было много иностранных посланников, царь и совет отослали меня на время в Ярославль, за 250 миль. Борис прислал шепнуть мне, чтобы я ничего не боялся. Много других происшествий случилось со мной, их вряд ли стоит описывать. Известия, которые доходили до меня, были иногда приятны, иногда ужасны. Бог чудом сохранил меня. Но однажды ночью я поручил свою душу Богу, думая, что час мой пробил. Кто-то застучал в мои ворота в полночь. Вооружившись пистолетами и другим оружием, которого у меня было много в запасе, я и мои пятнадцать слуг подошли к воротам с этим оружием. «Добрый друг мой, благородный Джером, мне нужно говорить с тобой». Я увидел при свете луны Афанасия Нагого, брата вдовствующей царицы, матери юного царевича Дмитрия, находившегося в 25 милях от меня в Угличе. «Царевич Дмитрий мертв, дьяки зарезали его около шести часов; один из его слуг признался на пытке, что его послал Борис; царица отравлена и при смерти, у нее вылезают волосы, ногти, слезает кожа. Именем Христа заклинаю тебя; помоги мне, дай какое-нибудь средство!»—«Увы! У меня нет ничего действенного». Я не отважился открыть ворота, вбежав в дом, схватил банку с чистым прованским маслом (ту небольшую склянку с бальзамом, который дала мне королева) и коробочку венецианского териака. «Это все, что у меня есть. Дай бог, чтобы это помогло». Я отдал все через забор, и он ускакал прочь. Сразу же город был разбужен караульными, рассказавшими, как был убит царевич Дмитрий.

А четырьмя днями раньше были подожжены окраины Москвы и сгорело двенадцать тысяч домов. Стража Бориса захватила добычу, но четверо или пятеро из них (жалкие люди!) признались на пытке, будто бы царевич Дмитрий, его мать царица и весь род Нагих подкупили их убить царя и Бориса Федоровича и сжечь Москву — все это объявили народу, чтобы разжечь ненависть против царевича и рода Нагих; но эта гнусная клевета вызвала только отвращение у всех. Бог вскоре послал расплату за все это, столь ужасную, что стало очевидно, как он, пребывая в делах людских, направляет людские злодейства к изобличению. Епископ-Крутицкий был послан с 500 стрельцами, а также с многочисленной знатью и дворянами для погребения царевича Дмитрия в алтаре церкви Св. Иоанна (как мне кажется) в Угличе. Вряд ли все думали в то время, что тень убитого царевича явится так скоро и погубит весь род Бориса Федоровича. Больную, отравленную царицу постригли в монахини, принося ее светскую жизнь в жертву спасения души, она умерла для света. Все ее родственники, братья, дяди, приверженцы, слуги и чиновники были в опале разбросаны по отдаленным пристанищам.

Подошло время моего отъезда. Мне сказали, что письма царя и Бориса Федоровича будут посланы за мной следом. В Москве оставалось много моих вещей, долгов, имущества, которые я надеялся забрать, а также порядочная сумма денег за Борисом. В своих письмах ко мне, которые я храню по сей день, Борис писал, что не смог в отношении меня поступать так, как ему хотелось бы, что он будет стараться, как и раньше, заботиться о моем благополучии, но что ему нужно сперва устранить некоторые препятствия. Между прочим, писал он, если я нуждаюсь в деньгах, он пришлет мне их из своей собственной казны. Пристав был послан ко мне проводить меня вниз по Двине и посадить на корабль. Я был рад выбраться из России, наверное, не меньше Джерома Бауса. Многие из знатных людей предлагали мне свои услуги в моем трудном положении <...). 

ДОСТОВЕРНАЯ И ПРАВДИВАЯ РЕЛЯЦИЯ» ПЕТРА ПЕТРЕЯ

«Петр Петрей, подданный шведской короны, приехал в Россию в конце 1601 года и жил здесь, вероятно, как практикующий вран, хотя и не имел врачебного диплома. «В этом дальнем, не без смертельной опасности для меня путешествии,— повествовал в 1620 году Петрей,— я тщательно наблюдал и описывал их (жителей Московии.— Сост.) веру и богослужебные обряды, правление, гражданское устройство, также все их нравы, обычаи, занятия, ремесла и торговлю, военные приемы, а равно и обилие страны — в хлебе, скоте, диких зверях, птицах, рыбах; прекрасные, текущие по ней реки, ручьи и ключи, веселые леса и рощи с растущими в них разными деревьями, душистыми лугами и полями, населенные города и местечки, сильные крепости и укрепления, недавно миновавшие войны между шведами, поляками и русскими». Увы, войны миновали ненадолго, впереди была еще кровопролитнейшая тринадцатилетняя война России, Швеции и Польши и множество иных страшных потрясений. Описание, начатое идиллической картиной изобилия северной державы, скоро сворачивает на профессиональное перечисление «крепостей и укреплений», что позволяет судить о действительных целях прогулки («не без смертельной опасности») Петра Петрея по периферии Европы. Швеция, стоявшая на пороге собственной смуты и эпохи «великой ненависти», внимательно наблюдала за мятежами во владениях своего восточного соседа, надеясь извлечь из этих событий некоторую выгоду Петрей, родившийся в 1570 году, двадцати трех лет за нерадивость был исключен из Марбургского университета. Виной тому, разумеется, не недостаток способностей, а жажда скорой карьеры и более пышных одежд, чем просиженные до дыр штаны немецкого школяра. По чьей-то авторитетной протекции недоучившийся студент поступил в личную канцелярию герцога Карла, претендента на шведский престол, а в мае 1600 года как доверенное лицо герцога отправился к польскому королю Сигизмунду с дипломатическим поручением. В начале 1601 года Петрей оказывается на театре военных действий в Лифляндии и в конце года — в России. Герцог-правитель, будущий король Карл IX, ждал от своего советника надежной информации о событиях в России — и Петрей начинает тщательно «наблюдать и оценивать» все, что потом можно будет нанести на военные карты.

Обратный путь Петрея лежал через Польшу, где шведский агент навлек на себя немилость короля Сигизмунда тем, что неосторожно отрицал царское происхождение первого Самозванца. В середине 1606 года Петрей является в Стокгольм. Новоиспеченный писатель едва успевает очинить перо, как король посылает его в Москву к царю Василию Шуйскому с предложением военного союза против Польши. Поездка состоялась в 1607 году и не имела успеха. Не преуспев на дипломатическом поприще, Петрей спешит пожать лавры историка, летом — осенью 1608 года готовит к печати «Достоверную реляцию» и выпускает ее в свет в ноябре 1608 года.

Не станем подробно описывать последующую судьбу Петрея — новые визиты в Россию, получение звания «придворного фискала», работу над более обстоятельным трудом «История о великом князе Московском» (1615 г., второе издание вышло в 1620 г.), где, впрочем, основные сведения были заимствованы из Хроники Конрада Буссова. Умер Петрей 28 октября 1622 года в Стокгольме.

«Реляция» Петрея основана на его собственных донесениях, отправленных из Москвы в Стокгольм в 1602—1604 годах, и является одним из первых печатных трудов о Смуте. Петрей жил под Москвой в Немецкой слободе (нынешний район Бауманской улицы), получал сведения как от иностранцев — врача Каспара Фидлера, пастора Мартина Вера и Конрада Буссова, так и от русских знакомцев — Василия Шуйского, Марии Нагой, окружения первого Самозванца.

(...) Все те, кто имеет какой-либо опыт, не так несведущи и глупы, чтобы не знать или, по крайней мере, не слышать о той смуте, войне и кровопролитии, которые в истекшие годы произошли в великом княжестве Московском, или России, и имели своей причиной козни папы, польского короля и иезуитов. Поэтому, если есть сейчас кто-нибудь, живущий в стране или за ее пределами, кто не знает об этом жестоком кровопролитии, я хочу рассказать ему об этом в назидание и поучение всю правду с самого начала коротко и просто. Чтобы это сделать как подобает, необходимо оглянуться немного назад и показать сами причины, приведшие к этим кровавым событиям.

Главная причина, видимо, состоит в том, что всемогущий Бог хотел наказать всю страну тремя несчастьями, а именно: голодом и дороговизной, чумой, гражданской войной и кровопролитием, которые следовали одно за другим. Ибо в стране в 1601, 1602 и 1603 годах была такая дороговизна, голод и нужда, что несколько сотен тысяч людей умерло от голода. Многие в городах лежали мертвые на улицах, многие — на дорогах и тропинках с травой или соломой во рту. Многие ели кору, траву или корни и тем утоляли голод. Многие ели навоз и другие отбросы. Многие лизали с земли кровь, которая сочилась из убитых животных. Многие ели конину, кошек и крыс. Да, они ели еще более опасную и грубую пищу, а именно — человеческое мясо. Родители не щадили детей, так же как и дети — родителей. В больших семьях доходили до того, что брали самого толстого, убивали его, варили или жарили и съедали. Таким образом многие расстались с жизнью. Я видел в Москве, как одна обессилевшая, очень слабая женщина, несшая своего родного сына, схватила его руку и откусила от нее два куска, съела их и села на дороге. Она, наверное, убила бы ребенка, если бы другие люди не забрали его. Никто не осмеливался открыто приносить хлеб на рынок и продавать его, ибо нищие сразу выхватывали хлеб. Одна мера ржи стоила 19 талеров, в то время как ранее она стоила не более 12 эре. Люди продавали сами себя за гроши и давали в том на себя запись. Родители продавали детей, мужья — жен. Столь ужасного голода и нищеты, как в эти три года, не было ни в одном другом королевстве или стране христианской или языческой ни в мирное время, ни в войну, что я и хочу показать.

После этого несчастья пришла чума, которая была так же беспощадна, как и голод, но все-таки она была не так страшна, ибо лучше пасть от руки божией, нежели от руки человеческой. Когда чума прекратилась, началась война и смута и всяческие беды, так что вся страна была жестоко наказана и пришла в жалкое состояние из-за этих трех несчастий, которые, видимо, были ниспосланы им за гордыню, безбожие, поклонение идолам, еретичество, зло, несправедливость и жестокую тиранию, в которую кровавый пес Иван Васильевич, московский князь, поверг как своих подданных, так и иностранцев. Но особенно жесток он был к бедной Лифляндии, грабя и сжигая ее, обирая и позоря женщин и девиц, вывозя вдов и маленьких детей, которых потом продавали в Татарию и другим народам на вечные слезы и нужду, которым не будет конца в этом мире, и они со слезами, стенаниями и страхом будут взывать к Богу. Поэтому теперь Всевышний внял их мольбам, и его детям и последователям пришлось искоренять безбожие и тиранию, в которые он поверг вдов и сирот. Ибо Бог справедлив, велик, всемогущ и ужасен, Бог над всеми богами, господин над всеми господами, вершит суд свой, невзирая на лица; что он обещает, то и выполняет, как это видно на примере детей и родственников тирана, который против воли Бога, грабя и муча бесчисленное множество людей, вдов и сирот, привел их к жалкому концу. Бог говорит, что нельзя печалить ни вдов, ни сирот. Если вы печалите их, то они взывают ко мне, и я внимаю их голосу, и мой гнев будет ужасен, и я поражу вас своим мечом. Так же он будет наказывать за грехи отцов до третьего и четвертого поколений. Каждая душа, которая совершает такие ужасные преступления, будет искоренена за жестокость, тиранию, безбожие и несправедливость; произойдут перемены, и власть будет отобрана от одного рода и передана другому, что доказывает как библейская история, так и языческие хроники. За безбожие были изгнаны наследники Соломона из Израиля и возвысились потом последователи Натана, от рода которого родился Мессия, наш единственный спаситель. Тарквиний Великий за грехи и жестокость своего сына, которые он творил с Лук-рецией, был наказан и отстранен от власти в Риме так, что имя его с тех пор никогда не произносилось в Риме и никто из его родичей после этого не получил какой-либо высокой должности. Жестокий король Христиан за его тиранию над подданными, духовными и светскими, дворянами и простолюдинами, всеми государственными сословиями, высокими и низкими, единодушно был лишен прав на шведскую корону вместе со своими наследниками, и в его государстве стал править славный король Густав со своими наследниками, которого по праву можно назвать отцом родины, что доказали закон о престолонаследии и другие его дела. Таким образом видно, какие причины устраняют один род от власти и возвышает другой

После того как Россия была жестоко наказана двумя бедами, чумой и дороговизной, на нее обрушилась не менее страшная третья — гражданская война, которая свирепствует уже шесть лет. Причиной гражданской войны, которая велась и ведется, явилось то, что Бог захотел наказать страну за неискупимую вину тремя карами, и для этого послужил особым орудием Борис Годунов. Ибо если Бог хочет наказать страну, он обыкновенно использует особые средства, при помощи которых все осуществляет. Итак, Борис Годунов был избранным оружием, корнем и началом тех событий, которые будут здесь описаны. Ибо в это время тиран Иван Васильевич Грозный закрыл глаза, что произошло в 1583 году, и его слабые сыновья не были способны управлять страной, после того как Иван Васильевич убил своего старшего сына собственным посохом лишь по той причине, что он просил отца, чтобы он не обращался так немилосердно и не по-христиански с бедными пленниками, попавшими в его власть. Его второй сын Федор был от природы мягким и безвольным, короче говоря, он не имел всех пяти органов чувств, он был равнодушен к мирским делам и к власти. Он иногда ходил звонить в колокола в церковь, поэтому отец часто говорил, что он больше похож на пономаря, нежели на царского сына. Третий сын, Дмитрий, был еще совсем дитя. Поэтому конюший Ивана Васильевича Борис Федорович Годунов захватил власть и сам решал все дела. Он был любезный, умный и осторожный человек, но при этом очень лживый и злобный. Поэтому, чтобы никто не подумал, что он жаждет власти и сам хочет стать великим князем, он допустил венчать на царство сына Ивана Васильевича Федора, с которым, так как он был мягким и безвольным, никто не считался и никто его не боялся, поэтому Борис взял власть в свои руки и правил, как хотел. Он начал сразу замышлять и строить козни и таким образом получил возможность привести к гибели и искоренить старинный великокняжеский род, чтобы самому и своим наследникам прийти к власти и царскому величию, что будет видно в дальнейшем.

В Московии в старину был обычай, когда великий или удельный князь или боярин имел бесплодную жену, у которой не было детей, он должен был уведомить об этом патриарха и, дав ему доказательства бесплодия своей супруги, заявить, что хочет развестись с ней и получить разрешение взять другую, с которой он может иметь детей.

По этому же обычаю решала Дума в Московии, когда великая княгиня оказывалась бесплодной и не могла иметь детей от великого князя. Она должна была удалиться в монастырь, а князь женился на другой, от которой он мог иметь наследников. Сестра князя Федора Ивановича Мило-славского была из знатнейшего рода в государстве. Но Борис, который имел другие намерения, запретил совершить этот брак и повел другую игру. Он вел тайные переговоры с патриархом, чтобы тот никоим образом не давал согласия на это, и отговаривался тем, что произойдет зло, война и другие беды, если у великого князя появятся наследники и придут в совершеннолетие при живом Дмитрии. Патриарх, внимая речам Бориса, позволил уговорить себя, так что решение, которое приняла Дума, не имело успеха. Тогда Борис, по совету патриарха, приказал тайно увести девушку из дома, заточить ее в монастырь и постричь в монахини, где она должна оставаться до самой смерти. Никто не осмелился возразить, ибо Борис с патриархом имели полную власть. Когда другие бояре сказали, что надо найти другую невесту великому князю, то Борис и патриарх возражали против этого, сказав, что в государстве нет другой равной великому князю, с которой он мог бы вступить в брак, поэтому великому князю надо довольствоваться тем, что он имеет. Из этого можно легко понять, что Борис жаждал власти, ибо он не позволил великому князю по обычаю вступить в другой брак и стране получить наследника.

Ясно, что Борис имел намерение сам стать великим князем, ибо, когда он увидел, что его замысел удался, он вознамерился сразу после этого устранить с дороги Дмитрия, который до достижения совершеннолетия находился в Угличе. Он опасался, что если великий князь Федор умрет, то пока жив Дмитрий, ему не удастся захватить власть. Поэтому, задумав исполнить свои намерения, обратился он к молодым дворянам двора Дмитрия, дав им большие подарки и посулив дать в тысячу раз больше, если они каким-либо образом умертвят Дмитрия. Они позволили ослепить себя подарками и оглушить посулами и поступили, как Иуда: предали и убили своего господина. Ибо те, на кого он надеялся, напали на него, те, которые ели его хлеб, убили и предали его раньше, чем он заметил это. Это произошло так, как было условлено у них с Борисом. В полночь устроили они пожар в городе и пошли во дворец к Дмитрию, ибо знали, что он выйдет на улицу посмотреть, как народ тушит пожар. И когда он, спускаясь по лестнице, выходил из дворца, наемники вынули свои смертоносные кинжалы, убили его и сразу побежали к пожарищу, крича, что Дмитрий убит, отчего люди испугались и, бросив тушить пожар, побежали ко дворцу. Когда они прибежали туда и увидели, что все сказанное правда, они так разъярились, что убили всех слуг Дмитрия, которые там были. Они сказали: из-за этих предателей все мы будем наказаны, когда великий князь в Москве и Борис Годунов узнают об этом. Поэтому мы хотим отомстить за его смерть неверным слугам. Мы же в этом неповинны и сами потеряли по их вине в огне свои дома и имущество. Но Борис, обладавший властью, узнав об этом, не посчитался с тем, что они лишились и домов, и имущества, что некоторые из предателей, которых он нанял, были убиты, покарал именитых горожан и купцов веревкой и топором, тюрьмой и застенком и другими казнями, поверг их без жалости в нужду и немилость. Сам же он притворился, что сердечно жалеет Дмитрия и не хотел его смерти, оплакивая и скорбя перед народом, в то время как сердце его ликовало от радости.

Неудивительно, что Борис приказал наказать горожан в Угличе по той причине, что они убили некоторых нанятых им предателей, и он обвинил их в смерти Дмитрия потому, что в Московии есть обычай, когда кто-либо низкого или высокого звания, крестьянин или господин, выступит против великого князя, то должен быть наказан не только он сам, но и его жена и дети и все те, кто ему помогал.

Об этом нами сказано уже достаточно, теперь мы хотим вновь перейти к самим событиям и посмотреть, что делал дальше Борис. Хотя теперь Борис знал, что Дмитрий мертв, он не верил сам себе, и, для того чтобы окончательно убедиться в этом, он отправил туда не только своих слуг, но и одного и знатнейших бояр, Василия Ивановича Шуйского, который правит теперь в Московии, чтобы он доподлинно узнал и удостоверился, что Дмитрий на самом деле убит. И если это окажется правдой, то он должен был похоронить его там. После того как он узнал правду, он приказал похоронить Дмитрия в ближайшем ко дворцу монастыре с почетом по их обычаям, а дворец разрушить. Дворец я видел собственными глазами и был на лестнице, на которой, как говорят, он был убит, и много раз слышал от высокородного Шуйского как в Москве, так и в военном лагере, что он похоронил подлинного сына Ивана Васильевича Дмитрия, в том он давал клятву.

После того как Дмитрий был убит, Борис, не опасаясь более, что он сможет причинить ему какие-либо препятствия в делах, стремился всеми способами восстановить мир между Швецией и Россией с тем, чтобы, когда страна обретет тишину и спокойствие и не будет иметь ни внешних, ни внутренних врагов, он смог осуществить те замыслы, которые уже начали осуществляться. Ибо год спустя после заключения мира в Тиесе между Россией и Швецией, в 1594 году, почил великий князь Федор Иванович, его свояк, и некоторые думали, что Борис его отравил. А пока он лежал на смертном одре, пришли к нему бояре спросить, кто после него возьмет власть и станет великим князем, ибо наследника в стране не было. И отвечал, что передаст свой скипетр перед смертью. И когда настало время и пробил его час, он постригся в монахи (ибо у них такой обычай, и они твердо верят, что тот, кто наденет перед смертью монашеское облачение, обретет вечное блаженство в раю, о других же это неведомо) и передал скипетр свой Никите Романовичу, который был его ближайшим другом, что Борису пришлось не по душе и вызвало его раздражение. После того как он был назначен конюшим и воеводой, он отправился к стрельцам, выдал им жалованье и выступил с ними к Серпухову против татар, которых тогда там было много тысяч, и заключил с ними мир, обещая ежегодно выплачивать дань. Поэтому татары ушли своим путем, и сразу после их отступления Борис сладкими речами, обещаниями, уговорами и подарками начал вести переговоры с воинскими людьми, чтобы они избрали его царем и великим князем русским против воли бояр и дворян Москвы, обещая служить ему не на живот, а на смерть, против всех, кто не соглашался с их действиями. Поэтому он сразу двинулся с воинскими людьми к Москве. А там не нашлось никого, кто выступил бы против него, все согласились с тем, что было сделано, и венчали его на царство. Всех бояр, которые были против него, и тех, кому умерший великий князь завещал свою державу, а также всех тех, кто принадлежал к роду Ивана Васильевича, приказал он мучить немилосердно и отнять у них все движимое и недвижимое имущество, которое им принадлежало.

После того как Борис Годунов захватил власть после смерти Федора Ивановича, многие возненавидели его как духовные, так и светские люди, и было много таких, которые охотно отняли бы у него власть. Но не нашлось никого, кто бы осмелился укусить эту лису. Многие отрубили бы ему голову, но никто не осмеливался взяться за топор. Поэтому Борис продолжал править до тех пор, пока не пришел один монах, который лишил власти его и его род, и поступил с ним так, как Борис поступил с родом и наследниками Ивана Васильевича. Этот монах был низкого происхождения, родом из Ярославского княжества, и звали его Гришка Отрепьев. Он был порочным и плутоватым, поэтому родители отправили его в монастырь, который назывался Чудов, чтобы монахи, которые вели суровый и праведный образ жизни, воспитали его и позаботились о том, чтобы он исправился и вел праведный образ жизни. Но Гришке не понравилась жизнь в монастыре, и, едва увидев свою келью, он убежал из монастыря. И так как он был неисправимым плутом и хитроумным чернокнижником, а также был осведомлен из хроник о московских делах, то направился сначала в Путивль, а оттуда в Киев в монастырь, где был хорошо принят.

Он достиг совершенства в своем плутовстве и сумел так проявить себя, что понравился настоятелю монастыря, и тот рекомендовал его воеводе Адаму Вишневецкому. Тот сразу взял его к себе на службу и обучил его всяким рыцарским играм, фехтованию, турнирам и т. д. Кроме того, он был очень способным и послушным, стремился вникать во все дела. Он тем еще отличался от других, что одна рука у него была немного длиннее другой, на левой стороне носа у него была бородавка, волосы были темные и жесткие, выражение лица кроткое; роста он был небольшого и коренастый. Поэтому им казалось, что он может участвовать во всех авантюрах, и, посоветовавшись друг с другом, князь и настоятель монастыря решили послать его к сандомирскому воеводе острожскому, который был одним из знатнейших людей государства в Польше и Литве и т. д., где он тотчас же отдал себя во власть дьявола. Ибо как только иезуиты увидели его внешность и телосложение, они сразу подумали о том, что Иван Васильевич имел сына, который обличьем был похож на Гришку и был убит несколько лет назад. Иезуиты обдумали свои намерения и то, как их можно было осуществить с его помощью, ибо они сразу по совету воеводы начали внушать ему, что если он последует их советам, то может достичь большой славы и величия, благодаря тому что имеет на своем теле такие же знаки, какие некогда имел сын Ивана Васильевича Дмитрий. Для этого он должен теперь же назваться Дмитрием и объявить себя подлинным сыном Ивана Васильевича и законным наследником престола, которого Борис Годунов незаконно лишил власти. Тогда они окажут ему надежную поддержку и помогут золотом, деньгами, лошадьми, военным снаряжением и всем, что потребуется, чтобы захватить власть в стране, но при условии, что, когда он обретет величие и займет престол великого князя Московии, он должен взять в жены дочь сандомирского воеводы, упразднить греческую религию и насадить папистскую. Выслушав это, Гришка не медлил, а сразу согласился на все, дав письменную и устную клятву исполнить все их условия. Ее подписали также его покровители и наставники — иезуиты, папа и Рим, обещая помощь и поддержку во всех делах

Воевода острожский повез его после этого к королю Си-гизмунду в Польшу, где ему была устроена пышная встреча. Он сидел за королевским столом и, как только он об этом попросил, получил разрешение нанимать войска. От папы получил он деньги, а недостающие дали ему взаймы два воеводы в таком количестве, что для этого они должны были лишиться всего своего движимого и недвижимого имущества и всего, что они имели.

Он вооружил 12 000 человек и сразу направил их через русскую границу. А после того, как они узнали, что Борис когда-то в прошлом строго наказал донских казаков за их непокорность и разбой, которым они занимались на границах, и казаки затаили зло на него, Гришка сразу отправился к ним и вступил в переговоры с ними, слезно жалуясь на то зло, которое не по-христиански причинил ему Борис, и сказал, что он подлинный сын Ивана Васильевича и ему по закону принадлежит великое княжество Московское, из которого Борис его предательски изгнал и строил козни и посягал на его жизнь и благополучие. А после того, как он чудом спасся из силков Бориса, так что он теперь не может причинить ему зла, он зашел так далеко, что папа и польский король сжалились над ним, посочувствовали его справедливому делу и помогли ему войском, при помощи которого он пытается добиться удачи. Поэтому желает он, чтобы казаки, на которых он полагается и к которым он испытывает доверие, по справедливости и из христианского сострадания оказали бы ему поддержку в справедливом деле и помогли бы занять трон своего отца. Тогда, как только он получит корону, наградит их по-царски не только одеждой и деньгами, но и поместьями и домами.