Святотатство

— Гай Юлий, — вопросил консул Мессала Нигер, — можешь ли ты, не переступая границ дозволенного, ответить на следующий вопрос? Как ты полагаешь, среди женщин, собравшихся минувшей ночью в твоем доме для совершения ритуала, есть те, кому известны цели, преследуемые Клодием?

Собравшиеся, затаив дыхание, ждали, что скажет Цезарь.

— Моя мать, благородная Аурелия, сообщила мне, что в большинстве своем женщины уверены — Клодий обманом проник в мой дом, дабы встретиться с моей супругой Помпеей, с которой он состоит в любовной связи.

Произнося эту тираду, Цезарь стоял так прямо и гордо, что казалось, будто на ногах у него актерские котурны.

— Я уже принял решение незамедлительно расторгнуть свой брак с Помпеей.

Услышав это, Целер поднялся со своего места:

— Не спеши, Гай Юлий. Скорее всего, никакой связи между твоей супругой и Клодием не существует, и им двигало всего лишь любопытство. В течение нескольких дней этот болван только и говорил, что о таинственном ритуале.

Тут Цезарь произнес слова, вошедшие в историю. Оглядевшись вокруг с видом горного орла, восседающего на вершине, он провозгласил:

— Возможно, она невиновна, но это ничего не меняет. Жена Цезаря должна быть выше подозрений.

В курии стало так тихо, что, пролети муха, все бы это услышали. Если бы перед сенаторами предстал сейчас Юпитер собственной персоной, и то не произвело бы на них более сильного впечатления.

Одним из проклятий всей моей жизни является смех, резкий, пронзительный и громкий. Признаюсь, мне не раз доводилось слышать, как мой смех сравнивают с воплями дикого осла. К великому моему сожалению, порой сдержать этот злополучный смех бывает невозможно. Я прилагал отчаянные усилия, едва не перегибаясь пополам, но упорный смех вырвался-таки на свободу. Поначалу я лишь приглушенно фыркал, раздувая крылья своего аристократического носа. Но звук неумолимо нарастал и несколько мгновений спустя уже напоминал ржание целого табуна лошадей, требующих овса.

И тут сенат словно прорвало. Угрюмые государственные мужи, давно забывшие, что такое смех, сотрясались от хохота так, что их толстые шеи побагровели. Слезы текли по морщинистым щекам старых понтификов. Сенаторы буквально катались по лавкам со смеху. Знай они, что на смех, как на проявление чувств, свойственное лишь плебеям, наложено вето, они вряд ли смогли остановиться. Клянусь, даже Катон позволил себе улыбнуться.

Сейчас Гай Юлий Цезарь признан чуть ли не богом, и многие полагают, что он с юности внушал людям благоговение. Однако это весьма далеко от истины. В те времена, о которых я рассказываю, Цезарю исполнилось сорок лет, и он был самым что ни на есть заурядным политиком и полководцем. Почетом он был окружен только в народных собраниях, так как вечно заискивал перед чернью. В сенате его считали пустым местом. Должность верховного понтифика он получил путем взяток и подкупов. Если в то время Цезарь и был чем-нибудь знаменит, то лишь своей неуемной расточительностью и распутством. Слава его основывалась на двух столпах. Во-первых, он не знал себе равных по количеству долгов. Во-вторых, Никомед, царь Вифании, искусил его в мужеложестве.

Неудивительно, что столь напыщенная фраза, произнесенная человеком с сомнительной репутацией, повергла сенат в смеховые конвульсии. Посреди безудержного разгула веселья Цезарь стоял неподвижно, словно собственное каменное изваяние. На лице его застыло непроницаемое выражение. Позднее я провел немало ночей без сна, думая о том, помнит ли он, что именно я в тот день засмеялся первым.

Сенат разошелся, так и не приняв решения. В короткое время слухи о злополучном изречении Цезаря облетели весь город. Несколько месяцев подряд крылатая его фраза звучала чуть ли не во всех представляемых в городе комедиях, а любители выводить каракули на стенах постоянно украшали ею городские дома. Всякий раз, когда дружеский разговор иссякал или гости на пиру начинали зевать со скуки, какой-нибудь шутник непременно становился в гордую позу, провозглашал «Но жена Цезаря должна быть выше подозрений», и все начинали завывать от смеха, точно гиены.

Я спустился по ступенькам курии, смахивая выступившие от смеха слезы полой тоги. Кто бы мог подумать, что сегодняшнее заседание сената окажется таким забавным. Гермес вприпрыжку подбежал ко мне, и конечно, я должен был рассказать ему о случившемся. Толпа вокруг обменивалась слухами так громко, что можно было оглохнуть. Вслед за Клодием Цезарь стал настоящим героем дня.

Я отправился в бани, где люди, не бывшие в тот день на Форуме, окружили меня плотной стеной, требуя рассказать о случившемся. Я в подробностях поведал все, чему был очевидцем, с особым удовольствием остановившись на том, как сенат требовал немедленного ареста Публия Клодия и суда над ним. Все складывалось для меня на редкость удачно. Порой я сам не верил, что заклятый мой враг погубил себя без моего участия.

— Надеюсь, суд состоится, — изрек один из сенаторов. — Любопытно будет послушать показания свидетельниц. Меня давно интересует, чем моя жена и прочие женщины занимаются во время этого ритуала.

Многие высокопоставленные мужья разделяли его любопытство. Люди, занимающие более скромное положение, опасались вызвать гнев богов.

— Тут не обошлось без этой скверной бабы, Клодии, — заметил богатый ростовщик. — Наверняка она была пособницей своего ненаглядного братца. Всем известно, она способна на любую мерзость.

Я всецело разделял его уверенность.

Из бань я направился в школу гладиаторов, где мне вновь пришлось повторить свой рассказ, на этот раз для Асклепиода. Цезаря он почти не знал, потому не мог в полной мере оценить комизм ситуации. Подобно всем грекам, он испытывал благоговение перед всякого рода таинственными культами, и поступок Клодия привел его в ужас.

— Ваши римские боги слишком уж снисходительны, раз оставляют безнаказанными подобные кощунства, — заявил он, и добавил не без гордости: — Наши греческие боги мигом наслали бы на него гарпий.

Представив себе, как эти крылатые, покрытые змеиной кожей создания с кроваво-красными глазами преследуют Клодия, который тщетно пытается спастись от их острых смертоносных когтей, я невольно улыбнулся.

— Да, жаль, что в подчинении у наших богов нет гарпий, — кивнул я. — В отличие от нас, вы, греки, наделяете своих богов различными качествами характера, даете им слуг и фаворитов. А мы, римляне, даже и не представляем, как выглядят некоторые наши боги.

— Это говорит о том, насколько бедна и убога ваша религия, — заметил Асклепиод. — Должность жреца у вас ничем не отличается от прочих государственных должностей, своих жрецов вы выбираете и назначаете. А уж то, что вы назначаете авгуров и выдаете им книги, при помощи которых они должны толковать приметы и предзнаменования, кажется мне полной нелепицей. Никому из вас и в голову не приходит, что даром предвидеть будущее наделяют человека боги!

— Это происходит потому, что мы — разумный народ, наделенный чувством собственного достоинства, — заступился я за римлян. — Нам представляется диким решать государственные вопросы, исходя из горячечного бреда каких-то вдохновенных безумцев. Порой, в тяжелые времена, мы обращаемся за помощью к сивиллам, но я не припомню, чтобы из их пророчеств вышел хоть какой-то толк.

— Просто вы, римляне, не способны вступить в общение с богами, — надменно отрезал Асклепиод.

— Что-то я не слыхал, чтобы вам, грекам, такое общение пошло сильно на пользу, — не сдавался я. — Может, вашим пророкам и открыто будущее, но вы неверно толкуете их предсказания, и зачастую это приводит к неисчислимым бедствиям!

Асклепиод попытался взглянуть на меня сверху вниз, что оказалось не так-то легко, учитывая, что он был ниже меня ростом.

— По злой иронии именно судьбы тех, кто не сумел должным образом истолковать предсказание, становятся легендами. Но всякий, кто приходит к оракулу, исполнившись божественного трепета, может полагаться на его слова.

— Хорошо, я готов тебе поверить на слово, что греческие гадальщики лучше римских, — прекратил я затянувшийся спор.

— Да, нам пора перейти к менее возвышенным вопросам, — кивнул Асклепиод. — Боюсь, тебе придется отплатить мне стоимость свиньи. Точнее, маленького поросенка, предназначавшегося на обед гладиаторам.

Сердце мое томительно сжалось:

— Значит, печенье и в самом деле было отравлено?

— Совершенно здоровый поросенок, которому я скормил твое печенье, околел через час. Если не предполагать, что его поразил гнев богов, значит, причина — яд.

— Ты говоришь, поросенок умирал целый час? Так долго? Судя по всему, это очень слабый яд.

— Не обязательно. Все эти слухи о ядах, которые действуют мгновенно, не имеют ничего общего с реальностью. Я никогда еще не сталкивался с ядом, который убивал бы взрослого мужчину меньше чем за час. А в большинстве своем они действуют гораздо дольше, вызывая нестерпимую боль и конвульсии. Вынужден сказать тебе, друг мой, что кто-то желает твоей смерти.

— У тебя есть предположения относительно того, какой это яд? — спросил я.

— Я уже говорил тебе, что определить это чрезвычайно трудно. Околевшего поросенка я вскрыл, но не нашел никаких признаков внутреннего кровоизлияния. Конвульсий тоже не наблюдалось. Возможно, отравитель использовал вытяжку из ядовитых грибов. Не исключено также, мы имеем дело с ядом египетской кобры, к которому было добавлено некое неизвестное нам вещество, превратившее его в порошок.

— Яд египетской кобры? Очень экзотично. Кстати, я своими глазами видел, как зеленый юнец, подсыпавший в печенье отраву, выходил из шатра знахарки-травницы. Как ты думаешь, можно там купить нечто подобное?

— Деревенские знахари отлично разбираются в ядовитых грибах. Быть может, на вид эта женщина и показалась тебе простоватой, Деций, но это не говорит о ее невежестве. Лекций ученых врачевателей она, разумеется, не посещала, но в свойствах местных трав и растений разбирается отменно. Мне доводилось слышать, что в окрестностях Рима произрастает некая трава, из корня которой делают яд, причем значительно более сильный, чем те, что известны ученикам Гиппократа.

— В любом случае, добыть яд в Риме не слишком трудно, — заметил я.

— Разумеется, твой враг мог купить отраву где угодно. Но если ты задашься целью, то сумеешь это выяснить. Проницательности тебе не занимать. Ты не из тех, кто довольствуется только лишь очевидным ответом на вопрос.

— Благодаря этому мне порой удается добиться успеха, — согласился я. — Моя интуиция отказывается верить в то, что лежит на поверхности. Если объяснение представляется слишком простым и ясным, это возбуждает мое подозрение. Или, если меня слишком настойчиво пытаются в чем-то убедить, я начинаю искать, какова причина подобной настойчивости.

— Да, в разумных пределах подозрительность способна принести немалую пользу. Но беда, когда она начинает болезненно разрастаться. Сильные мира сего особенно подвержены этому недугу. Они везде видят интриги и заговоры и испытывают наслаждение, обрекая на смерть своих подлинных и мнимых врагов.

— И все-таки я думаю, тому, кто служит сенату и народу Рима, не следует быть слишком доверчивым, — возразил я. — Особенно в случае, когда наличие злодейского замысла не вызывает сомнений, и смерть злополучного поросенка является тому веским подтверждением. Кстати, сколько я тебе за него должен?

— Двенадцать сестерциев.

— Двенадцать? Немалая цена за несостоявшееся жаркое. А ты уверен, что мясо не годится в пищу? Наверняка яд поразил только жизненно важные органы, а в мясо не проник.

— Когда речь идет о пище для гладиаторов, я предпочитаю не рисковать. Не забывай, Деций, именно на мне лежит ответственность за их здоровье. Так что все-таки тебе придется заплатить двенадцать сестерциев.

Я нехотя извлек из складок туники кошелек и принялся отсчитывать монеты.

— Полагаю, гадалка не солгала, когда сказала, что мальчишка не покупал у нее яд, а всего лишь просил предсказать будущее, — размышлял я вслух. — Пожав его руку, я заметил, что он носит перстень с отравой. Мой раб Гермес проследил за ним и сообщил, что по пути домой юнца два раза вырвало. Все это говорит, что он не имеет никакого опыта по части заговоров и еще не приобрел привычку убивать. Что ж, ему придется пожалеть, что для первой попытки он выбрал именно меня.

— И все же, зачем он направился к предсказательнице? — уточнил Асклепиод.

— Вероятно, хотел узнать что-нибудь о благоприятных знаках и тому подобной ерунде. Не думаю, что он стал открывать ей, какого рода дело ему предстоит. Очевидно, мальчишка сильно волновался, иначе не стал бы носить с собой перстень с отравой. А у гадалки он наверняка хотел узнать, в какой день боги благоволят к опасным авантюрам. А может, надеялся получить подтверждение того, что впереди у него еще много лет жизни.

— До того дня вы с ним не были знакомы. Ты догадываешься, по чьей указке он действовал?

— Список подозреваемых пока не слишком длинен, но в ближайшее время он может вырасти. Разумеется, возглавляет его Клодий. Правда, думаю, он предпочел бы разделаться со мной лично.

— С возрастом даже Публий Клодий мог стать осмотрительнее и благоразумнее, — заметил Асклепиод. — Я своими ушами слышал, о нем говорили, как о человеке, способном оказать на жизнь города немалое влияние.

— О, не сомневаюсь, многие его таковым и считают. Но это означает лишь, что он состоит во главе одной из самых сильных городских банд.

— О твоем лучшем друге Тите Аннии Милоне говорят в точности то же самое, — усмехнулся Асклепиод.

— Ну да, они же с Клодием соперники. Но Милон — мой друг, а Клодий — мой злейший враг!

Иногда эти греки не понимают самых элементарных вещей.

— Ты просил меня осмотреть труп Эмилия Капитона, — напомнил Асклепиод.

— Да, конечно. Я совсем забыл. Когда выясняется, что ты едва не стал жертвой убийства, забываешь о тех, кому повезло меньше. Что тебе удалось выяснить?

— Довольно странную вещь.

— Вот как? — насторожился я. — А мне казалось, это самое обычное убийство. За исключением того, что преступник нанес жертве два удара.

— В этом-то и заключается странность. Я сумел добиться, чтобы работники морга позволили мне тщательно осмотреть раны. Кстати, это стоило мне десять сестерциев, которые я рассчитываю получить с тебя.

— Десять сестерциев за то, чтобы посмотреть на труп! — возмутился я. — Некрофилы, которые вечно рыщут вокруг амфитеатров, платят всего пять.

— При чем тут некрофилы! — с оскорбленным видом процедил Асклепиод. — К твоему сведению, я не просто посмотрел на труп. Я исследовал его. И уж конечно, всякому ясно, что с сенатора в таких обстоятельствах возьмут цену выше, чем с какого-то бедолаги и извращенца.

— Надеюсь, то, что ты сумел выяснить, того стоит, — проворчал я, отсчитывая еще десять монет.

— В этом можешь не сомневаться. Во-первых, разрез, а точнее, прокол на шее убитого нанесен умелой и опытной рукой. Клинок обоюдоострый, при этом очень узкий. Вне всякого сомнения, это не сика и не пугио. Все, что я могу сказать об оружии — у него плоская рукоять и короткое острие. — Асклепиод жестом указал на клинки, висевшие на стенах комнаты. — В моей коллекции ничего подобного нет. Полагаю, больше всего это оружие походит на ножи, которыми работают забойщики животных.

— Да, все это странно, — согласился я. — Никогда не слышал, чтобы римские наемные убийцы действовали подобным образом. Наверное, он ударил беднягу Мамерция по голове для того, чтобы тот упал. Столь виртуозный смертельный удар проще нанести, когда жертва лежит.

— А теперь я перейду к наиболее странному обстоятельству, — молвил Асклепиод, не без удовольствия наблюдавший, как я изнываю от любопытства, и сделал паузу.

— Ну, не томи, — взмолился я.

— Определить оружие, которым убийца ударил свою жертву по голове, не составило труда. Это был молоток, плоский молоток шириной примерно с мой мизинец. Круглая рана, которую он нанес, расположена прямо над переносицей. В нижней своей части она примерно в два раза глубже, чем в верхней.

— Не понимаю, почему это обстоятельство показалось тебе странным? — вставил я.

— Сейчас поймешь. Все это означает, что удар молотком был вовсе не первым. Если бы убийца нанес его, когда жертва еще стояла на ногах, рана была бы глубже в верхней части. Но убийца ударил Капитона по голове, когда тот уже был повержен. При этом он стоял сзади, примерно в шаге от головы жертвы, и бил сверху вниз, под довольно острым углом.

— Значит, сначала он перерезал Капитону горло, а потом огрел молотком по лбу, — задумчиво повторил я. — Но зачем ему понадобилось наносить второй удар? Ведь Капитон был уже мертв?

— Вне всякого сомнения. Человек, у которого перерезана сонная артерия, умирает в течение нескольких секунд. У него нет ни малейшего шанса выжить. Удар молотком был нанесен не для того, чтобы добить Капитона, а с какой-то иной целью.

С этими словами он подошел к окну и принялся смотреть во двор, где тренировались гладиаторы.

— Знаешь, мне кажется, что в прошлом я уже сталкивался с чем-то подобным, — произнес он, не оборачиваясь. — Но когда и где это произошло, никак не могу вспомнить. Увы, я не обладаю твоей способностью держать в памяти все факты и складывать из них стройную картину.

Я подавил тяжкий вздох. Приходилось мириться с особенностями памяти моего друга, ухитрившегося позабыть нечто столь важное и значительное. Впрочем, неудавшееся покушение на мою жизнь занимало меня сейчас гораздо сильнее, чем смерть несчастного Капитона.

— Если вспомнишь что-нибудь, немедленно сообщи мне, — попросил я.

— Разумеется. А если произойдет новое убийство, можешь без всякого стеснения обращаться ко мне за консультацией. — Асклепиод похлопал меня по плечу и добавил: — Зная твою способность ввязываться в опасные передряги, предполагаю, что очередное убийство не заставит себя ждать.

6

На следующее утро, прохаживаясь по атрию дома Целера, я внимательно разглядывал посетителей. Разумеется, Клодия среди них не оказалось, равно как и Нерона. Цезарь тоже не удостоил Целера визитом, но у него, несомненно, хватало хлопот, связанных с предстоящим разводом. Заметив своего родственника Кретика, я решил засвидетельствовать ему свое почтение. В отличие от прочих старших членов нашего семейства, он не достиг выдающегося положения. Но в свое время Кретик имел смелость открыто выступить против Помпея, чем снискал мое уважение.

— Рад видеть тебя, Деций! — воскликнул он. — Ну и диковина произошла прошлой ночью, верно? Все в Риме только об этом и говорят!

— А что тебе рассказала твоя дочь, Фелиция? — осведомился я.

— Девчонка напустила на себя такую важность, что смотреть тошно. Твердит, что должна хранить молчание, и при этом всем своим видом показывает — ей известно нечто такое, что мужской ум не в состоянии вообразить. А что говорит твоя жена?

— Я не женат, дядя, — напомнил я.

Кретик не был братом моего отца, но я всю жизнь называл его дядей. На самом деле он приходился мне не то двоюродным, не то троюродным братом.

— Тебе крупно повезло. Бьюсь об заклад, без Клодии здесь не обошлось, а Фелиция и Клодия — ближайшие подруги, если только между женщинами может существовать дружба. Но из моей дочери, как я уже сказал, слова не вытянешь. Я давно говорил ее мужу, что этой дружбе надо положить конец. Но мальчишка без ума от Фелиции и вечно пляшет под ее дудку.

Мальчишкой, о котором тесть отзывался столь пренебрежительно, был молодой Красс, и в самом деле обожавший жену до безумия. Любовь его к Фелиции стала одной из римских легенд. Брак их, подобно всем прочим, был заключен по политическим соображениям, но выяснилось, что они созданы друг для друга. После смерти Фелиции Красс поставил ей надгробный памятник, поразивший даже привыкший к великолепию Рим.

— Если в дело замешана Клодия, разумнее знать как можно меньше, — заметил я.

— Твоими устами вещает мудрость Юпитера, — сказал Кретик.

Разговор наш прервался, ибо Целер, войдя в атрий, сделал мне знак подойти к нему. Я повиновался, и Целер, извинившись перед окружившими его магистратами и чужеземными посланниками, не просто отвел меня в укромный уголок атрия, а вышел в перистиль. Здесь, во внутреннем дворе, нас не могли подслушать даже рабы.

— Деций, тебе придется на время забыть обо всех политических делах, — произнес Целер, удостоверившись, что мы одни. — Мне необходимо провести расследование, и я знаю, что ты можешь оказать здесь неоценимую помощь. Отец твой по праву гордится твоими способностями. Вчера на семейном совете я поделился своими затруднениями, и твой отец посоветовал мне обратиться к твоим услугам.

— Весьма польщен, — буркнул я.

О том, что вчера состоялся семейный совет, никто не поставил меня в известность. В те времена я был слишком мелкой птицей.

— Итак, перед тобой стоит следующая задача. Тебе, как и всем в городе, разумеется, известно, что этот негодяй, мой шурин, осквернил своим присутствием священный ритуал в честь Доброй Богини. Сегодня коллегия жрецов соберется, чтобы официально обвинить его в святотатстве. Но это ничего не значит. Все, что они могут — передать дело в суд. Если процесс состоится, это будет настоящим кошмаром. И я бы дорого отдал, чтоб на нем не присутствовать. Конечно, на Клодия мне наплевать. Пусть этот подонок умрет приколоченным к кресту. Но имя моей жены не должно всплыть в связи с этим делом. Ты понял?

Я понял лишь одно — Целер требует от меня невыполнимого.