Святотатство

Я ощутил легкий укол досады. Бесспорно, Милон обладал впечатляющим телосложением и был красив, как бог, но не мог соперничать со мной по части благородного происхождения.

— Позволь мне представить тебе Тита Анния Милона Папиана. Он… — чем ты сейчас занимаешься, Милон?

Не мог же я сказать ей, что мой друг Милон возглавляет банду уличных головорезов, хотя это было бы чистой правдой.

Милон осторожно взял своей ручищей руку красавицы:

— Я собираюсь править Римом так, как делал твой отец, госпожа.

Фауста лучезарно улыбнулась:

— Превосходно. Люди, лишенные больших амбиций, как правило, невыносимо скучны.

— Полагаю, мы с тобой состоим в родстве, — заметил я. — Твою мать звали Цецилия Метелла, не так ли?

— Давно ты в Риме, Тит Анний? — спросила она, не удостаивая меня ни малейшего внимания.

Разговор о наших родственных связях пришлось оставить. Впрочем, я бы все равно в них запутался. Дочерей в нашем семействе рождалось даже больше, чем сыновей.

— Около восьми лет, госпожа, — промямлил Милон.

После недавней надменной тирады им вдруг овладела такая робость, что он едва ворочал языком. Вот уж не думал, что когда-нибудь стану свидетелем подобного чуда.

— Ты сказал, тебя зовут Милон? Мне кажется, я слышала это имя. Не доводилось ли твоим сторонникам затевать уличные бои с людьми Клодия Пульхра?

— В последнее время ничего подобного не случалось, — буркнул красный как рак Милон.

— Все это так увлекательно. Ты должен рассказать мне об этом.

— Что ж, не буду мешать вашей беседе, — процедил я.

Никто из них даже не взглянул в мою сторону. Мне оставалось лишь незаметно удалиться, утешаясь тем, что я отлично выполнил миссию Эрота.

Охваченный приятным чувством сытости и не менее приятным предвкушением удачного дня, я решил нанести еще один визит, целью которого была отнюдь не только дружеская беседа. Я спустился к реке, потому как мне нужно было попасть на Палатин. Прежде всего я собирался заглянуть в храм Эскулапа.

Я впервые прошел по великолепному каменному мосту, соединяющему остров с берегом. Мост этот был возведен в прошлом году трибуном Фабрицием. В храме я расспросил о врачевателе по имени Асклепиод и узнал, что он постоянно проживает при школе гладиаторов Статилия, стоявшей прежде на том месте, где Помпей возвел огромный театр. Новое здание школы располагалось по ту сторону Тибра. Подробно расспросив о том, в каком направлении мне следует двигаться, я перешел мост и оказался в новом городском квартале, который свободно раскинулся на не скованном стенами просторе, вдали от душного и тесного Старого города.

Новая школа находилась в красивом и удобном доме и, в отличие от многих учреждений подобного типа, ничуть не походила на тюрьму. Вдоль мощенной булыжником дорожки, ведущей к дверям школы, стояли статуи чемпионов прошлых лет. Войдя в здание, я миновал сквозной коридор и оказался в просторном внутреннем дворе. Воздух звенел от лязганья металла, ибо множество людей упражнялись здесь в искусстве владения оружием. Несколько мгновений я любовался открывшимся мне зрелищем и мысленно прикидывал, на кого из гладиаторов стоит поставить во время следующих игр. Новички сражались тренировочным оружием, а в руках у опытных бойцов были остро отточенные клинки. Некоторые из них наносили удары с таким изяществом, что любо-дорого было смотреть. Даже самый опытный воин не мог бы с ними сравниться, поскольку большую часть времени солдаты посвящают хождению строем и всякого рода тяжелым работам, рытью канав и строительству. Что касается гладиаторов, совершенствование в боевых искусствах является их единственным занятием.

В большинстве своем бойцы были вооружены большими щитами и прямыми гладиями или же маленькими щитами и изогнутыми сиками. Некоторые предпочитали копья, но то были гладиаторы нового поколения, из тех, что появились после того, как гладиаторские бои оказались в ведении Цезаря, бывшего тогда эдилом.

Цезарь по уши влез в долги, пытаясь придать гладиаторским боям невиданное прежде великолепие; исчерпав перечень собственных почивших предков мужского пола, он дошел до того, что устроил мунеру в память об умершей родственнице. Он приобрел такое количество гладиаторов, что его враги в сенате запаниковали, решив, что тот задумал создать собственную армию. Противники Цезаря быстро нашли выход из положения, приняв закон, ограничивающий число гладиаторов, которых один римский гражданин может выставить на протяжении игр. Лишившись возможности взять количеством, Цезарь принялся поражать зрителей всякого рода новшествами: гладиаторы у него сражались не только верхом на лошадях и колесницах, но даже на слонах. Однако удивительнее всего были так называемые гладиаторы-сетеносцы.

Когда они впервые появились на арене, зрители разразились недоуменными возгласами. Гладиаторы, тащившие за собой сети, больше походили на рыбаков с берегов Стикса. Никто не предполагал, что они станут сражаться, так как у них не было никакого оружия, кроме гарпунов-трезубцев. Мы даже решили, что эти люди намерены развлечь нас каким-нибудь новым танцем. Но вслед за ними на арене появились вооруженные гладиаторы. Каждый из них встал напротив какого-нибудь странного рыбака. Зрители застыли в предвкушении бойни, во время которой вооруженный боец изрубит на куски безоружного. Но вопреки этим ожиданиям, сетеносцы метались по арене, бросали свои сети, пытаясь поймать противника, отбегали прочь, если бросок оказывался неудачным, и, проворно подтянув сеть, начинали все сначала. Поначалу это зрелище было встречено хохотом и улюлюканьем, но постепенно зрители вошли во вкус необычного представления и начали громко подбадривать бойцов. К немалому удивлению собравшихся, сетеносцы в большинстве случаев одерживали верх над своими вооруженными соперниками. Все это было настолько непривычно, что зрители не могли решить, кто сражался лучше. Толпа, впрочем, проявила единодушие, дружно подняв большие пальцы вверх и тем самым запретив добивать побежденных, многие из которых вскоре умерли от полученных ран.

Цезарь рассчитывал использовать это новшество лишь однажды, однако бои с сетями пришлись зрителям по душе, и они постоянно требовали повторения полюбившегося зрелища. Насколько мне было известно, ныне Статилий Таурас ввел бои с сетями в разряд постоянных состязаний. Разумеется, сторонники традиций, подобные моему отцу, недовольно пожимали плечами, а суровые поборники добродетели вроде Катона утверждали, что подобные фокусы унижают самую идею смертельной гладиаторской битвы.

Раб провел меня в покои, где проживал школьный врачеватель, мой друг Асклепиод, непревзойденный знаток по части смертельных ран. Первые несколько минут мы обменивались приветствиями, к которым Асклепиод, подобно всем грекам, питал особое пристрастие. Потом мы со всей возможной краткостью пересказали друг другу, чем занимались на протяжении последнего года; наконец я перешел к нынешним делам, поведав Асклепиоду об убийстве, случившемся накануне.

— Ох, Деций, как это на тебя похоже! — воскликнул Асклепиод, выслушав мой рассказ. — Всего три дня, как ты вернулся в Рим, и уже оказался впутанным в убийство.

— В два, — поправил я. — Одно совершено, другое, на мою удачу, осталось лишь попыткой.

Я вручил ему сверток со злополучным печеньем.

— Ты можешь узнать, отравлено оно или нет, не скармливая его рабу?

— Помимо рабов, существуют животные, — заметил Асклепиод. — Конечно, собаку сладкое печенье вряд ли соблазнит, а вот свинья сожрет его за милую душу. Но, предупреждаю тебя, на подобные проверки не следует полностью полагаться. Существуют вещества, безвредные для животных, но смертельно опасные для человека.

— Если выяснится, что печенье отравлено, существует какой-нибудь способ узнать, что это за яд? — спросил я.

— Это чрезвычайно трудно, если только в твоем распоряжении нет отравленного этим ядом человека, который описывает свои ощущения. Как ты понимаешь, опыты такого рода находятся под запретом.

— У меня и мысли не было просить о чем-нибудь подобном. Как ты думаешь, тебе разрешат осмотреть тело Капитона? К сожалению, сейчас я не занимаю никакой государственной должности и не могу выдать подобное разрешение сам.

— Думаю, с этим не будет трудностей, ведь все владельцы моргов — мои хорошие знакомые. К тому же, судя по тому, что ты рассказал, в особо тщательном осмотре нет необходимости. Достаточно беглого взгляда. Думаю, я займусь этим уже сегодня вечером.

— Буду тебе очень признателен, — кивнул я.

— Друг мой, Деций, как только ты появляешься в Риме, жизнь сразу становится намного интереснее. Прошу, без стеснения обращайся ко мне всякий раз, когда у тебя есть надобность в моих услугах.

— Я загляну завтра, — пообещал я.

— Если будешь жив, — уточнил Асклепиод.

У моего друга несколько странное чувство юмора, но у греков, как известно, множество причуд.

Я вновь пересек мост и направился к себе домой, в Субуру. Мысль о том, что сегодня не следовало выходить из дома безоружным, приходила мне на ум все чаще. Утром я был настолько поглощен перспективой первого в моей жизни заседания сената, что совершенно позабыл об осторожности. Разумеется, носить оружие в пределах, ограниченных померием, строжайше запрещено, а в курии и подавно, но я не испытываю особого благоговения перед подобными запретами. После очередного покушения на мою жизнь наши римские традиции и обычаи неизменно теряют свою значимость в моих глазах.

Я безоружным шел по узким улицам, где меня могли поджидать приспешники Клодия. Вслед за этой мыслью в голову мне пришла еще одна: действовать посредством яда — явно не в привычках моего врага. Каким бы подонком ни был Клодий, он имеет обыкновение убивать своих противников собственной рукой, предпочитая делать это на глазах у публики.

Но кто еще мог желать моей смерти? В последнее время я никого не оскорбил, никому не причинил вреда. Только безумцы вроде Клодия годами лелеют ненависть, выжидая шанса нанести смертельный удар. Я же, напротив, помирился с большинством своих прежних недоброжелателей, а прочие, судя по всему, благополучно обо мне забыли. Кто же тогда пытался меня отравить?

Добравшись до дома без всяких приключений, я послал за Гермесом. Мой престарелый раб Катон, услыхав это имя, сердито закряхтел:

— Ох, господин, зря ты взял в дом этого паршивого щенка. Помяни мое слово, ничего хорошего из этого не выйдет. Он кончит свои дни приколоченным к кресту, как это бывает с закоренелыми преступниками.

— Вполне вероятно, — согласился я. — Но пока этот печальный день не настал, заставим его приносить хоть какую-то пользу. Позови его.

Гермес явился, сияя самодовольной улыбкой. Мальчишка явно воображал себя героем, достойным наград и восхвалений. Я сильно подозревал, что на самом деле все его подвиги яйца выеденного не стоят. Но рабы воспринимают происходящее совсем не так, как мы, свободные люди. Иногда их самолюбие следует потешить.

— Ну, что ты можешь мне сообщить? — спросил я.

— Как ты и приказал, хозяин, я шел за твоим приятелем от ворот того дома, где вы обедали. По пути ему пришлось пару раз остановиться, чтобы пометать харчи.

— Странно, что Нерона рвало, — удивился я. — Обед был не слишком обильный, и мы повскакали из-за стола прежде, чем успели приступить к вину. Наверное, все дело в том, что юнец впервые в жизни пытался кого-то убить. Пережитое потрясение вызвало у него несварение желудка.

— Ха! — радостно возопил Гермес. — Значит, ты признаешь, что он пытался тебя отравить и ты спасся только благодаря мне?

— Пока что ничего такого я не признаю. Печенье я отдал врачевателю, который проверит, отравлено оно или нет. Говори, что было дальше.

— Он прошел мимо Цирка и направился на Палатин, к большому дому, в котором…

— Все понятно! — нетерпеливо перебил я. — Он отправился к Клодию, сообщить, что попытка убийства оказалась неудачной. Хотел бы я видеть гнусную рожу Клодия, когда тот услышал эту новость.

Гермес самодовольно усмехнулся, в точности так, как делают рабы всякий раз, когда им известно нечто, не известное их хозяевам.

— Нет, господин, он пошел вовсе не к Клодию.

— Так к кому же? Говори, не тяни! — взревел я.

— Он вошел в дом твоего родственника, Метелла Целера.

5

То, что меня хотел убить Целер, представлялось совершенно неправдоподобным. Мы с ним были в добрых отношениях, с моим отцом его связывала давняя дружба. Конечно, нельзя было сбрасывать со счетов его жену. Но с тех пор как Клодия в последний раз пыталась отправить меня в царство мертвых, прошло несколько лет, и я льстил себя надеждой, что у нее нет никаких причин предпринимать новые попытки. Хотя нельзя было исключать, что она решила расправиться с врагом своего брата, к которому питала отнюдь не только сестринскую привязанность.

Ломая себе голову над этой загадкой, я готовился к новому дню. На этот раз я не забыл об оружии, спрятав в складках туники кинжал и цестус. Теперь никакой враг не застал бы меня врасплох. В сопровождении Гермеса я вышел из дома и направился к Целеру. Разумеется, я не собирался устраивать ему допрос, выясняя, действовал ли Нерон по его указке. Пока что я не был уверен, что попытка отравления вообще имела место. Выжидать и наблюдать — таков был мой план действий.

Я завернул к цирюльнику, чтобы побриться, и продолжил свой путь на Палатин. У самого подножия холма я увидал процессию хорошо одетых людей, направлявшихся в сторону Форума. Возглавлял процессию Целер, на лице которого застыло угрюмое выражение. Он не удостоил меня даже взглядом, а я счел за благо не привлекать его внимание. Выражение его лица было слишком хорошо знакомо мне по Галлии и не предвещало ничего хорошего. Я смешался с толпой клиентов. Среди участников процессии я заметил и Цезаря, который шествовал со столь же мрачным видом, что и Целер. Увидав в толпе понтифика Сципиона Назику, который стал моим родственником, поскольку был усыновлен представителями нашего семейства, я протолкался к нему.

— Что случилось? — спросил я вполголоса.

— Не имею понятия, — так же тихо ответил он.

Все вокруг выглядели настолько встревоженными, словно произошло нечто ужасное.

— Мне известно лишь, что во время утренних визитов в дом Целера прибыл гонец, — продолжал Назика. — Он отозвал в сторону Целера и Цезаря и что-то им сообщил. И тот и другой сразу изменились в лице. Целер заявил, что необходимо созвать внеочередное собрание сената. Больше он ничего не сказал.

По спине у меня пробежал холодок. Скорее всего, гонец принес известие о сокрушительном разгроме римской армии. Но где оно могло произойти, спрашивал я себя. Антоний Гибрида уже проиграл несколько сражений в Македонии, и весть о его очередном поражении никого не могла удивить. Возможно, германцы вновь угрожают римским владениям? Мысль эта заставила меня вздрогнуть. В последний раз, когда германцы вторглись в пределы Италии, лишь Гай Марий сумел дать им отпор. Помпей мог сколько угодно воображать себя великим полководцем, но не шел с ним ни в какое сравнение.

На Форуме, как всегда, когда в воздухе носится тревожная новость, царило оживление. Люди, вместо того чтобы чинно прогуливаться туда-сюда, собирались группами и делились слухами, догадками и предположениями. До меня долетали обрывки разговоров о военном поражении, гражданской войне, вторжении чужеземных войск, эпидемии чумы, голоде, землетрясении и даже приходе на землю божественных обитателей Олимпа.

Сенаторы поспешно поднимались по ступенькам курии. Всем не терпелось узнать, что же произошло. Судебные ликторы пребывали в таком же неведении, что и прочие, и всем, кто осаждал их вопросами, не могли сообщить ничего, кроме домыслов. Гай Юлий, дойдя до ступенек, отошел в сторону, чтобы поговорить с почтенной матроной столь мрачного вида, что Цезарь и Целер казались в сравнении с ней весельчаками. Я поинтересовался у окружающих, что это за женщина. Никто не знал точно, но некоторые предположили, что это мать Цезаря. Все это было до крайности странно. Римские женщины, даже самые знатные, не принимают участия в политических делах.

Курия внутри гудела, как взбудораженный улей. Собравшиеся буквально изнемогали под гнетом тревожных предчувствий. В нижних рядах, предназначенных для самых выдающихся граждан, стояли консулы, верховные судьи, понтифики и сам принцепс. Выражение их лиц, как мне показалось, не соответствовало ситуации. Некоторые, в особенности консулы, выглядели так, словно узнали нечто забавное. Вне всякого сомнения, над этой группой витала атмосфера с трудом скрываемого веселья. Но стоило Цезарю присоединиться к ней, все лица словно окаменели. Консулы заняли свои курульные кресла, прочие расселись на скамьях. Когда шум затих, Гортал встал и обратился к сенату.

— Отцы государства, я вынужден повергнуть вас в глубокую скорбь, — произнес он.

Звучный его голос был так же приятен для слуха, как мед для языка.

— Минувшей ночью здесь, в священном городе Квирина, было совершено святотатство, не знающее себе равных по низости!

Для пущего эффекта Гортал сделал долгую паузу. Сенаторы затаили дыхание. Подобного известия никто не ожидал. Кощунственные деяния совершались в Риме редко и, как правило, были связаны с покушением на девственность той или иной пригожей весталки. Про себя я отметил, что Гортал употребил редкое слово «святотатство». Покушение на весталку, как правило, называлось инцестом.

— Минувшей ночью, во время древнего, священного и торжественного ритуала в честь Доброй Богини, некий злоумышленник мужского пола пренебрег строжайшим запретом и проник в дом, где совершался ритуал. Этим злоумышленником оказался квестор Публий Клодий Пульхр, который проник в дом верховного понтифика обманным путем, переодетый женщиной!

Курия разразилась оглушительным гулом. Одни требовали для преступника суда, другие — немедленной смерти. В большинстве своем сенаторы просто галдели и улюлюкали, и я внес в эту какофонию свою лепту. Не в силах усидеть на месте, я скакал от радости, точно расшалившийся мальчишка, и хлопал в ладоши.

— Наконец-то мы избавимся от мерзавца! — заявил я во всеуслышание. — Теперь ему не избежать какой-нибудь жуткой ритуальной смерти вроде погребения заживо. Может, его даже разорвут на части раскаленными щипцами!

Один из моих соседей несколько остудил мой восторженный пыл:

— Прежде всего его должны допросить. Будь добр, сядь и не мельтеши перед глазами. Посмотрим, что скажут жрецы и законники.

Я послушно сел. Радость моя несколько померкла. Цицерон навлек на себя множество неприятностей, добившись, чтобы сенат без суда и следствия приговорил к смерти Катилину и его сообщников. Памятуя об этом, сенаторы будут предельно осторожны.

Консул Калпурниан встал и вскинул руку, призывая собравшихся к молчанию, которое установилось спустя несколько мгновений.

— Отцы государства, прежде чем мы будем обсуждать преступное деяние, нам необходимо уяснить, о чем именно мы говорим. Почтенный принцепс Квинт Гортензий Гортал, говоря о произошедшем прискорбном событии, употребил слово «святотатство». Я прошу другого выдающегося знатока законов, Марка Тулия Цицерона, растолковать нам, что означает это слово.

Цицерон поднялся:

— В древние времена слово «святотатство» означало похищение даров, поднесенных богам, и других предметов, находящихся в священных местах. В последнее время слово это стало употребляться и в более широком смысле: ныне мы называем так любое оскорбление или же урон, причиненные богам и священным местам. Если отцы государства выразят такое желание, я буду счастлив подготовить краткий обзор судебных процессов, на которых выдвигалось обвинение в святотатстве.

— Гай Юлий Цезарь, — воззвал Калпурниан. — Будучи верховным понтификом, ты согласен с тем, что совершенное злодеяние заслуживает названия «святотатство»?

Глядя на представшего перед сенатом Цезаря, можно было подумать, что он хоронит собственно отца. Мрачный и напыщенный, как трагический актер, он закрыл голову полой тоги.

— Да, я полагаю, что свершившееся преступление нельзя назвать иначе, — провозгласил он. — То, что это отвратительное деяние свершилось в моем доме, навлекло на Цезаря несмываемый позор.

Я впервые слышал, как Цезарь говорит о себе в третьем лице. Вскоре всем нам прошлось слишком хорошо познакомиться с этой его глупейшей привычкой.

— Тогда, с согласия сената, я прошу претора Аула Габиния и его ликторов отправиться в дом Клодия и взять его под арест, — изрек Калпурниан.

— Прошу, погодите! — крикнул сенатор по имени Фуфий, всем известный пособник Клодия. — Публий Клодий занимает в Риме государственный пост, а это значит, что он не может быть арестован или обвинен в каком-либо преступлении!

— Прошу тебя, сядь и избавь нас от подобных бессмысленных заявлений, — с досадой процедил Цицерон. — Клодий всего лишь квестор, а этот пост не предполагает неприкосновенности. К тому же он еще не успел вступить в должность, и совершенное им злодеяние не имеет ни малейшего отношения к его государственным обязанностям.

— Не будем забывать, — раздался исполненный вкрадчивой язвительности голос Метелла Непоса, — что после раскрытия заговора Катилины были арестованы многие государственные деятели, включая претора. Разве обвинение в святотатстве менее серьезно, чем обвинение в государственной измене?

Эта тирада, разумеется, не имела никакого отношения к Клодию. Непос пустил отравленную стрелу в Цицерона, который отдавал приказы об аресте.

Должен отметить, что во время этих бурных словопрений большинство сенаторов пребывало в весьма легкомысленном настроении. Оказалось, что переполох, взбудораживший весь город, был поднят вокруг курьезной ситуации, достойной комедии Аристофана. Для полноты эффекта не хватало лишь, чтобы участники нацепили комические маски с хохочущими ртами.

— Благородные сенаторы, прежде чем мы перейдем к вопросам, связанным с арестом и судом, я хочу привлечь ваше внимание к одному важному обстоятельству, — произнес Гортал. — Если Публий Клодий предстанет перед судом, будет проведено публичное расследование. В ходе этого расследования нам, мужчинам, неизбежно придется говорить о ритуале, посвященном Доброй Богине.

В курии воцарилась тишина.

— Это невозможно! — прогрохотал Катон. — Священный обряд не должен стать предметом грязных сплетен, гуляющих среди черни.

— Выйди на улицу и послушай прохожих, Катон, — раздался в ответ чей-то голос. — Ставлю сотню сестерциев, все только и говорят, что об этом священном обряде!

— Разве возможно провести судебный процесс таким образом, чтобы женщины, ставшие свидетельницами святотатства, умолчали о том, что происходило во время ритуала, а мужчины об этом не услышали? — вопросил претор Назон.

Курия вновь загудела. Кто-то требовал устроить судебный процесс во что бы то ни стало, кто-то громогласно возражал. Я уже отчаялся дождаться хоть одного разумного решения. А еще мне пришло в голову, что пока мы тут разглагольствуем, Клодий, возможно, мчится на быстром скакуне в Мессину. Там он сядет на корабль и отправится в Сицилию, где сможет затаиться до того времени, пока не стихнет шум, поднятый его нелепой выходкой.

Около полудня произошло нечто знаменательное. Полагаю, каждый из тех, кто читает эти строки, слыхал ту или иную версию события, о котором сейчас пойдет речь. Однако в бесчисленных рассказах случай этот, как правило, предстает искаженным до неузнаваемости, ибо рассказчики либо не были его свидетелями и судят с чужих слов, либо с течением лет стали слишком осторожны и опасаются говорить правду. Вероятно, из всех, кому довелось дожить до наших дней, лишь я один являюсь очевидцем того памятного заседания сената. К тому же я полон желания воспроизвести произошедшее в точности, не изменяя истине и не повторяя известной римской легенды.