Вожди и оборотни

По делу Кудратова Карташян допрашивал Гадаеву Алиму. Гадаева не признавала дачу взяток… Я присутствовал при допросах. Он предложил Гадаевой сесть, а затем потребовал, чтобы она ближе подвинулась к столу. Карташян сидел напротив нее и в тот момент, когда у нее уже не было никакой физической возможности выполнить требования Карташяна, он плюнул ей в лицо. Что было дальше я не знаю, т. к. я вышел из кабинета. Почти всегда Карташян при допросах практиковал оскорбления допрашиваемых, в том числе и нецензурной бранью, в том числе и в разговоре с женщинами».

А теперь вспомните ранее приведенные показания репрессированного профессора Плетнева. В них действительно много схожего с тем, что рассказал Шароевский и другие. Однако я еще хочу привести показания оправданного Кахраманова: они, как две капли воды схожи с плетневскими. Его арестовали за получение и передачу взяток. Реабилитировал Кахраманова Верховный суд СССР. За два года тюремной жизни он испытал все ужасы гдляновского следствия.

Гдлян и Иванов требовали от него показаний на «верха», на Москву, на кремлевских работников. Кахраманов естественно и объективно отверг их. А дальше дадим ему самому слово: «Не получив моего согласия, Иванов стал совершенно другим человеком. Он стал кричать на меня, называл на «ты», обзывал «комсомольской шкурой», сволочью, говоря при этом, что все партийные работники — взяточники, называл гадом. Говорил, что ему и Гдляну Политбюро поручило нами заниматься, и как они решат, так и будет. Пинал меня ногами по ногам, плевал в лицо. И вот это обращение меня довело до потери сознания. Раньше со мной никто никогда так не разговаривал. Я работал на руководящих должностях, меня уважали, а тут такое унижение. Он каждое слово сопровождал нецензурщиной, говорил «кончай быть аферистом и мошенником, ты мусор, 20 марта будешь помнить всю жизнь», пальцем тыкал в голову и говорил «гад, подними голову, взяточник». Так было часа два. Затем он вызвал следователя, фамилию его сейчас не помню, а сам ушел и его не было часа три. Возвратился бледным, злым и предъявил мне санкцию на арест, хотя протокол никакой не составлял. Я за санкцию не расписался, долго продолжалось унижение моего достоинства, а затем он начал составлять протокол и то вкратце, вызвал конвойных и сказал «заберите». После месяца такого терзания начались очные ставки с работниками Бухарского УВД. Когда была очная ставка с Рахимовым Ш. А., я сказал Рахимову, что он бессовестный, зачем оговаривает меня, Иванов закричал «молчи, гад», и ударил меня кулаком в лицо, но телесных повреждений у меня не было, толкал в плечо, говорил, чтобы я поднял голову. Рахимов сделал ему замечание, сказал, что так нельзя делать, без разрешения встал, приготовил чай, успокаивал меня, а Иванов говорил ему, не надо обращать внимание, он крупный преступник.

Иванов мне говорил, что раз я здесь не хочу ничего говорить, меня отправят в Москву и там я заговорю, у них такие методы работы, что я петь буду: посадят с рецидивистами, они сделают из меня «девочку», так как я работал зам. министра внутренних дел, а они нас, работников милиции, ненавидят и презирают.

Перед отправкой в Москву Иванов вызвал меня и вновь заставлял говорить, что якобы я давал взятки тем лицам, которых он называл. Я отказывался, говорил, зачем им это надо. Иванов кричал: «Закрой рот, сволочь, мы твоим родственникам подбросим драгоценности, у нас их достаточно изъято, и посадим их, кроме того, твоих шакальчиков, т. е. сыновей, как соучастников, арестуем и посадим, клянусь тебе, посадим». Для меня это было очень страшно, я верил его словам, потому что о своем могуществе он постоянно говорил, постоянно твердил, что они действуют от имени ЦК КПСС.

Я думал, что начались репрессии. Иванов мне говорил, что я жестокий человек, не жалею своих детей и родственников, что я фашист. Меня в наручниках повезли на самолет и доставили в Москву. Эти наручники сыграли роль в моем оговоре себя и других лиц. Долго в Москве меня на допрос не вызывали, а затем в июне 1985 года Гдлян и Иванов пригласили и вновь начали меня терзать. Да, когда меня привезли в Москву, то, по их указанию, меня переодели в старую тюремную форму. Меня это очень также унижало. Когда меня Гдлян увидел в этой одежде, то стал смеяться надо мной, говорил, «на кого же ты похож, но это только начало, что еще будет…»

После этого он ушел, угрожая, а Иванов остался. Он мне сказал, что моя жена умерла, мне стало страшно. Он показал мне два постановления на арест моих сыновей, один из них был несовершеннолетний. Я очень испугался за судьбу своих детей, что им тоже придется пережить то же самое, что переживаю и я. Поэтому я и согласился на предложение написать заявление, ложно оговорил себя и других.

Теперь есть необходимость обратиться к показаниям Рахимова Шамси. К моменту его ареста он занимал должность заместителя начальника УВД Бухарского облисполкома. Ныне он пенсионер. От него требовали оговорить в получении взяток руководящих работников МВД Узбекистана, но тот все домогания отверг. И здесь, как вспоминает Рахимов Ш., Гдлян применил к нему весь свой набор выбивания показаний. «Меня посадили в камеру с уголовниками, которые знали откуда-то, что я работник милиции. Там находился Добрин Марат, Соловьев, ранее судимый, Абдуллаев и многие другие. Уголовников привозили и помещали со мной и другими арестованными работниками милиции, чтобы они рассказывали нам, как над работниками милиции издеваются, избивают и даже убивают. Все это делалось по указанию Гдляна, Иванова для нашего устрашения, чтобы добиться нужных им показаний. Там, в следственном изоляторе, сидели «цеховики», которые склоняли нас, чтобы мы писали по предложению Гдляна «явки с повинной», что тогда наша камерная жизнь улучшится, нам будут предоставлять свидание с родными и разные другие льготы.

Более года меня Гдлян и Иванов подвергали оскорблениям, унижениям, называли душманом, врагом № 1. Рукой в лоб толкали и говорили, что в этом месте намажут лоб зеленкой, говорили, что я все купил — и диплом, и депутатство, и партбилет. Когда я им говорил, что я день и ночь работал, то они отвечали, что я бегал, чтобы получать взятки. Я год и два месяца не курил, а там закурил. Гдлян положил на стол семь уголовных дел на моих родственников, чтобы воздействовать на меня. Вот племянник мой якобы уже 10 лет получил, остальных тоже посадим, все имущество у них заберем и скажем их детям, что из-за Шамси Абдуллаевича вы так пострадали, чтоб ваши дети всю жизнь враждовали. Я это уже не мог выдержать. Они мне сказали, чтобы я не дурил, чтобы с ними сотрудничал, они для меня сделают все, достанут лекарства, свидание с родственниками будут давать, передачи будут принимать. Они давали мне сильнодействующие таблетки. Я их употреблял прямо в кабинете перед допросом. Был один случай, когда я уснул в кабинете у Иванова. Я уже стал на соглашательскую позицию, потому что они мне сказали, что другого выхода у тебя нет, что все равно ты будешь говорить, здесь мы даже камни заставляем говорить, сколько нам надо, столько ты будешь сидеть, хоть десять лет, все равно, мол, заговоришь.

Я понял, что у меня другого выхода нет, я им сказал, чтобы они не трогали моих родственников, пусть пишут, что хотят. Они мне предложили, чтобы я написал о даче взяток Эргашеву и Давыдову. Уже после их самоубийства Гдлян и Иванов сказали мне, что надо сделать задним числом, чтобы на тот свет они ушли преступниками, чтобы был общественный резонанс, что, мол, другие на них показания дали, «вложи и ты свой кирпич» в эти показания. Я признал, что получил 27 тысяч деньгами, спиртными напитками, коврами и другими товарами, а отдал Эргашеву, Давыдову, Каримову, Кахраманову 25 тысяч. Перед очной ставкой с Кахрамановым Иванов сказал, что у меня ответственный момент, что я должен в лицо Кахраманову сказать, что я давал ему взятку. Около получаса Иванов уговаривал меня идти на очную ставку, я не хотел, потому, что мне было стыдно. Они мне говорили, что я маленький винтик, что им нужен Кахраманов, с помощью которого им надо выйти на Москву. Кахраманова привели на очную ставку, он был очень болен. Иванов начал его оскорблять в присутствии начальника штаба Непомнящего, называл обезьяной, сволочью, неграмотным, что ордена и медали и все блага куплены. Непомнящему Иванов сказал, чтобы он принес медали Кахраманова. Непомнящий вышел. Кахраманов стал ему возражать. Мне Кахраманов сказал: «Бойтесь бога». Иванов разозлился, встал, начал ногой бить его по ногам ниже колен, рукой ударил в область груди. Я вскочил и стал оттаскивать Иванова, а Кахраманову стало плохо. Я привел Кахраманова в чувство, налил и напоил его чаем. Не знаю, что бы было, если бы я не оттащил Иванова от Кахраманова».

Смею утверждать, что ни Трубин ни его помощники не читали этих и аналогичных им показаний, они просто их не видели, как и многих других. Прочитав, может быть остановились бы перед тем, как вынести постановление о прекращении дела в отношении Гдляна и Иванова. А может быть и нет, ведь совесть и конъюнктура — понятия несовместимые.

Не читали они показаний и М. Бурханова, который рассказал о весьма любопытном факте: «Однажды Карташян вызвал меня на допрос и предложил выпить чаю. Я отказался, т. к. утром пил чай и сейчас не хотел. Однако он в настойчивой форме, уже начал заставлять меня пить чай, но я вновь отказался. Тогда он ударил меня и я свалился на пол. Карташян сказал: «Ты, дрянь, не только правду сказать не хочешь, но и чай мой отказываешься пить». После этого мне пришлось выпить этот чай. Это был обыкновенный на вкус чай, но от него у меня появилось какое-то неприятное чувство страха и безволия и я подписал то, что мне говорил Карташян».

Но ведь о подобном чае говорили нам и другие люди. Наша вина, что мы действительно не успели проверить всех обстоятельств, в том числе и возможного применения на допросах психотропных средств.

Как и в 30-е годы людям, измордованным в следственных камерах, сломленным психологически, потерявшим всякую сопротивляемость к обману и готовым пойти на любой оговор, подсовывали списки должностных лиц и требовали дать на них ложные показания о передаче взяток. Их суммы тоже частенько проставлялись напротив каждой фамилии. Перед тем как записать показания, арестованный составлял «добровольное» заявление о передаче взяток. Естественно, он не указывал в нем обстоятельств, причин, места, времени передачи. Ему потом их диктовали во время записи показаний.

Подполковник милиции Очилов Тура сопротивлялся долго, несмотря на то, что, как он рассказал, его длительное время содержали в холодном карцере, били. Эти мучения он стерпел, хотя и находился уже на грани истощения. Его сломило предъявление Гдляном постановление на арест отца и сына. После этого Очилов, испугавшись за судьбу близких ему людей, стал писать под диктовку заявления о получении и передаче взяток.

Очилов вспоминает об этом: «Гдлян показывал схему, на которой были начерчены квадратиками министерства внутренних дел СССР и республики, ЦК КПСС, обкомы. В каждом квадратике были написаны фамилии…» В отношении этих лиц и требовали дать показания в получении ими взяток.

По этой схеме Очилов оговорил бывшего первого секретаря Кашкадарьинского обкома партии Гаипова в передаче ему в виде взятки ко дню рождения золотых часов. Выбитые показания записал Иванов. Однако он не указал в протоколе даты рождения, не знал ее и Очилов. Потом дело примет к своему производству Ковеленов, на допросе он попытается выяснить время передачи взятки у Очилова, но тот не смог этого сделать, так как не знал даты, а все его показания были вымышленными.

Ковеленов понял это, вместе с Очиловым пришел в кабинет к Гдляну и заявил, что эпизод с часами явно «притянут».

Дальше, как вспоминает Очилов, «Гдлян в присутствии нас позвонил управляющему хозяйственной частью ЦК КП Узбекистана и у него узнал дату рождения Гаипова, при этом Гдлян мне сказал, чтобы никогда не забывал дату рождения. После этого Ковеленов допросил и указал дату рождения Гаипова. Дату рождения я не мог знать потому, что давал показания о даче взятки золотыми часами Гаипову под диктовку Гдляна и Иванова».

Можно было бы сомневаться в показаниях Очилова, если бы Ковеленов не подтвердил их. В частности, он сказал: «Когда я стал выяснять у Очилова дату рождения Гаипова, то он ее не знал, и я не знал. Тура постоянно говорил мне, что давал показания под диктовку Гдляна и Иванова. Тогда я и Очилов пошли к Гдляну, который в присутствии нас позвонил в ЦК КП Узбекистана, выяснил дату рождения Гаипова и сообщил мне».

Старший преподаватель Ташкентской высшей школы МВД СССР полковник милиции Таджиханов Убайдулла проведет под стражей три года и 23 дня. Потом будет полностью оправдан, восстановлен в звании и должности. Свой арест он связывает с тем, что отказался давать ложные показания Гдляну и Иванову и те привели свои угрозы в действие. Арестовали его днем, на виду у всей школы, на руки одели наручники, как самому опасному преступнику, и так в форме полковника демонстративно провели по всей территории школы. Устроили публичную казнь.

Во время допросов Иванов постоянно упрекал Таджиханова за то, что он не дает показаний, поэтому и сидит в камере. Но «ошибку», как утверждал Иванов, исправить всегда можно. Он предложил Таджиханову дать показания по списку о передаче взяток на сумму 200 тыс. рублей министру МВД СССР Федорчуку, его заместителю Лежепекову, ответственным работникам ЦК КПСС Густову, Сидорову, бывшему министру внутренних дел УзССР Ибрагимову, начальнику УВД г. Ташкента Саттарову, Кахраманову.

Путем угроз и шантажа принудили дать ложные показания бывшего секретаря ЦК Компартии Узбекистана Айтмуратова, давал он показания тоже по списку. Гдлян сказал, чтобы было не меньше 50-ти взяткодателей и получения от них денег в пределах 450 тыс. рублей. На эту же сумму Айтмуратов должен дать показания и о передаче денег «наверх». Он вспоминает: «Я не устоял, был вынужден подчиниться этим требованиям и нажиму, дал ложные показания о мнимых взятках: Усманходжаеву — в размере 30 000 рублей, Осетрову — 30 000 рублей, заведующему отделом организационно-партийной работы ЦК КП Узбекистана Орлову — 10 000 рублей, Мусаханову — 5000 рублей, Абдуллаевой — 5000 рублей, Насреддиновой — 15 000 рублей, Бугаеву — 10 000 рублей, Рашидову — 20 000 рублей, Худайбергенову — 3000 рублей, заместителю председателя Госснаба СССР Орлову Г. М — 5000 рублей, председателю Агропрома республики Джурабекову — 5000 рублей, первому секретарю Самаркандского обкома партии Раджабову — 3000 рублей, министру мелиорации и водного хозяйства СССР Васильеву — 5000 рублей, бывшему председателю Госкомсельхозтехники СССР, а ныне первому секретарю Рязанского обкома партии Хитруну — 5000 рублей, заместителю заведующего отделом организационно-партийной работы ЦК КПСС Могильниченко — 10 000 рублей, заведующему сектором того же отдела Смирнову — 10 000 рублей, инструктору отдела Ишкову — 15 000 рублей, заведующему сектором сельхозотдела ЦК КПСС Истомину — 10 000 рублей, инструктору того же отдела Неделькину — 5000 рублей и Салимову — 5000 рублей.

Все это ложь, наглая ложь, оговор невиновных людей. При этом мне рекомендовалось использовать действительные события и встречи и добавлять к ним малое… деньги, которые мне надлежало списать со столь же ложного своего счета. Мне стыдно. Я каждый день думал об этом, меня мысль о моей подлости не оставляла ни на минуту. Я понимал, что я по-существу продал людей и предал их. Иванов все время уверял: «Пиши, ничего не будет. Чем больше покажете, тем лучше же будет для вас!»

Читая подобные показания, естественно, задаешься вопросом: «Неужто Гдлян с Ивановым полагали, что суд и все другие им поверят?» Ведь если признать показания достоверными, то надо сделать однозначный вывод — допрошенный ничем другим не должен заниматься, кроме как раздачей денег, подкупом должностных лиц, которые куда ни ткни — все взяточники.

О предъявлении списков лиц, которых требовали оговорить, заявили многие арестованные. К ним мы не раз еще будем возвращаться.

Несмотря на приведенные факты, Гдлян и Иванов на всех перекрестках трубили, что у них на допросах люди признавали свою вину, а потом неожиданно стали менять показания. Обвинили в этом и в развале их дел прокуратуру Союза.

И им вторил мощный хор их защитников. Забыв, что и в 30-е годы под пытками, изнурительным и недопустимым воздействием видные деятели партии и государства, честнейшие люди признавали себя виновными, оговаривали себя и других в несовершенных преступлениях.

Страшно, что беззаконие, произвол творился. Еще страшнее его оправдание, настойчивые попытки заставить прокуратуру узаконить драконовские методы ведения следствия. Видимо не дает покоя многим ностальгия по прошлому, по черным «воронкам», стоявшим по ночам у подъездов домов. Гдлян и Иванов напомнили о них в Узбекистане. И жаль, что «отрыжку прошлого» не прочувствовали в Ленинграде, Зеленограде и Тушино. Старшее поколение, видимо, помнит, как в 30–50-е годы клеймили позором «врагов народа», как этот ярлык навешивали совершенно на невиновных людей.

В Узбекистане, да и не только там, Гдлян и его команда в нынешнее время также на многих невиновных навесили или пытались навесить ярлык «взяточника». Делали это цинично, безжалостно, нередко потому, что им не приглянулся тот или иной человек, который не пошел на оговор, на сделку с совестью, или его чернили по просьбе кого-то. Наверное, не ошибусь, если скажу, что почти во всех обкомах партии, в министерствах Узбекистана есть записки Гдляна и его следователей о мнимых взяточниках. В этих записках было всего три-четыре бездоказательных строки, но по ним увольняли людей с работы, отчисляли из учебных заведений, исключали из партии, позорили.

Вот одна из множества записок.

«Первому секретарю Хорезмского обкома КП Узбекистана т. Миркасимову М. М.

В ходе расследования уголовного дела по обвинению ряда должностных лиц Хорезмской области установлено, что председатель Хорезмского облпотребсоюза Уразметов Атахан получал взятки от подчиненных ему лиц.

Об изложенном сообщается в порядке информации».

Под письмом, датированным 27 августа 1987 года, стоит подпись Гдляна.

В ходе уже нашего расследования мы попытались найти хотя бы какое-то обоснование написанному, хотя бы самые малые доказательства, но так и не нашли.

Еще одно письмо от 9 июня 1986 года, оно адресовано министру внутренних дел Узбекской ССР генерал-майору милиции Рахимову У. С. и начальнику УВД Навоийского облисполкома полковнику милиции Тришкину А. А.

«Прокуратурой Союза ССР расследуется уголовное дело в отношении ряда должностных лиц Узбекской ССР по обвинению их во взяточничестве, хищении государственного имущества в особо крупных размерах и других преступлениях.

В материалах уголовного дела имеются данные о даче взяток бывшему начальнику УВД Навоийского облисполкома Хаитову Туре Шамурадовым Наматом Базаровичем, работающим в настоящее время начальником ОВД Навоийского райисполкома.

Об изложенном в отношении Шамурадова Н. Б. сообщается в порядке информации».

Письмо подписано следователем Г. А. Айвазовым.

Хотелось бы еще раз обратить внимание на такие слова: «имеются данные о даче взяток». Только имеются данные. Они еще не проверены до конца, по ним нельзя сделать должного вывода. Данные могут не подтвердиться. Так оно и случилось. Хаитова Т. суд полностью реабилитирует, но произойдет это через три года. А в июне 1986 года на письме по Шамурадову появятся следующие начальственные резолюции:

«Теплову А. П. Для решения вопроса о возможности его дальнейшего использования».

«Турлибекову С. Ю. Прошу подготовить письмо в УВД Навои».

Маховик закрутится на полные обороты. Невиновный человек будет публично осрамлен и отстранен от должности. Восстановиться же в должности и в звании, даже после оправдания, будет делом сложным.

До последних дней не восстановили Хаитова, Артыкова, Иззатова и других. С трудом удалось восстановиться в должности и в звании Таджиханову. Так что если кому-то и покажутся письма следователей безобидными, то это только на первый взгляд. Такие коротенькие записки, докладные, рапортички и просто шептание на ухо, разговоры в теплых компаниях сыграли роковую роль в судьбах многих людей.

И еще об одной параллели с бериевщиной. Тогда, в 30-е годы, работники НКВД готовили арестованных к судебным процессам. Их учили, что и как необходимо говорить в судах, при этом угрожали, шантажировали. Нередко энкавэдэшники сидели в залах заседаний, в перерывах между процессами в арестантских камерах играли с подсудимыми в шахматы и снова влияли на них, готовили «последнее слово». Таким образом сопровождали свои жертвы до исполнения приговора.

Нечто подобное использовал и Гдлян. Его следователи тоже сидели в залах судов, встречали свидетелей перед тем, как их допросит суд, напоминали им, какие они должны дать показания. Напоминали, что у них на свидетелей есть «компры», которые могут пустить в ход, если те дадут невыгодные для следователей показания. Угрожали повторными арестами, возбуждением дел, расправой над родственниками. Лиц, находящихся под стражей в следственных изоляторах и колониях, шантажировали усилением наказания, возможностью повлиять на будущий приговор.

Таким образом люди попадали в такой замкнутый круг, из которого многие, при всем желании, не могли выбраться, и под давлением продолжали говорить неправду, усугубляя свое положение и положение многих невиновных лиц.

Как это происходило, мы подробно рассмотрим чуть позже. Сейчас только несколько небольших выдержек из протоколов допросов лиц, которых «обрабатывали» и готовили к судам.

Очилов Тура заявил: «Перед судом над Норовым и Кахрамановым к нам в колонию приезжал следователь следственной группы Вафин. Он склонял меня дать те же ложные показания о даче мною взяток Кахраманову и Норову. Вафин сказал мне, что он приехал ко мне по поручению Гдляна, который передал ему, чтобы я обязательно на суде подтвердил показания, данные на следствии, за это Гдлян окажет большую помощь, освободит меня от отбывания наказания».

Мулин Владимир: «Перед началом суда всех обвиняемых собрали в одном кабинете, кроме Кудратова. Пришли Гдлян, Иванов, Вафин, Ковеленов, Пантелеева. Гдлян выступил перед нами, сказал, что суд пройдет хорошо, мы вам подобрали хорошего судью и состав суда, государственного обвинителя из Москвы — хорошую женщину. Суд пройдет быстро, поедете в места лишения свободы на свежий воздух, только не делайте глупостей, подтверждайте, что написано в обвинительном заключении. Что скажем мы суду, то и будет, кому что обещали. Когда Гдлян закончил свою речь, то сказал, что для нас приготовлен сюрприз. Нам предоставили свидание с родственниками. После этого мы ждали суда».

Турсунов H.: «Меня вызвал следователь Ковеленов незадолго перед судом. Он напомнил мне, что я должен перед судом говорить то, что сказал следователям. Если изменю показания, то меня сразу же там оставят, арестуют. Власть сейчас в наших руках… В декабре 1985 года, число не помню, меня вызвали в Верховный суд. Я ждал в коридоре вызова. Ко мне подошли трое мужчин, я их не знаю, и сказали: «Ты Турсунов?» Я ответил, да. Один из них вытащил из кармана наручники и показал их мне, сказал, что если откажешься, то тебя ждут наручники, прямо отсюда поедешь в тюрьму. Я боялся, что действительно меня арестуют».

Но не только эти методы использовал Гдлян и его команда при подготовке людей к судебным процессам. Эта подготовка начиналась иногда задолго до суда. После предварительной обработки арестованным предлагали дать интервью некоторым корреспондентам. Обещали за это всяческую помощь и поддержку. Обговаривали, конечно, и направленность ответов. В интервью обязательно должно быть признание своей вины, раскаяние, обращение к тем, кто на свободе, возместить ущерб, последовать его примеру и все рассказать.

Корреспонденты всегда находились, записывали и печатали в центральных газетах опять то, что устанавливал Гдлян.

Это было своего рода компенсацией отсутствия объективных доказательств. Опять-таки давлением на арестованных, ибо газетные публикации приобщались к материалам дела. Попробуй потом откажись в суде от лжи. Не так-то это будет просто. Уже не заявишь, что следователи принуждали давать показания. Арестованный сам давал интервью журналистам и беседа проходила вполне пристойно. Ведь мало кто знал, что предшествовало этой беседе, какую обработку проходил собеседник.

Подобные публикации несомненно довлели и над судом, над теми, кто противостоял или как-то пытался противостоять лжи.

В 1991 году страницы многих газет, особенно демократического толка, заполнили сообщения, интервью, другие публикации в связи с арестом и привлечением к судебной ответственности бывшего члена гдляновской группы Пирцхалавы К. А. Его дело широко обсуждалось в общественной среде, в кабинетах парламентов России и Грузии. Гдлян и Иванов принимали все меры, чтобы дело не было рассмотрено в суде. Оба хорошо понимали, что если вынесут приговор Пирцхалаве, то это будет приговор и им. Видимо, последнее двигало их в защите больше, чем что-либо другое. Они подняли на ноги «мятежные» дружины Зеленограда, подключили вездесущего народного депутата СССР Белозерцева, было организовано пикетирование здания прокуратуры СССР, в том числе грузинами, забегали падкие на сенсацию, но мало заботящиеся о достоверности информации журналисты. И надо прямо сказать, их усилия принесли определенный результат, не прошли даром.

Нет ничего страшнее, когда следствие и правосудие приносятся в жертву тупой и бездумной толпе, когда судебные решения принимаются под давлением депутатов, прессы и просто уголовников, когда суды блокируются бушующей массой, когда работникам Фемиды угрожают физической расправой, когда идет массовая психологическая травля неугодных прокуроров и судей.

С неприкрытыми шантажом и давлением мы столкнулись и при расследовании дела Пирцхалавы. Но все по порядку.

Пирцхалаве Константину было 25 лет, когда он в ноябре 1986 года появился в группе Т. Гдляна. За плечами служба в армии, работа в военной юстиции, а затем должность старшего следователя прокуратуры г. Гагры. По отзывам прокуратуры Грузии, был скромным, порядочным человеком, добросовестным и исполнительным следователем. Делами в Узбекистане занимался до марта 1988 года. За это время получил несколько благодарностей от Генерального прокурора СССР, а также новые звезды на погоны. По возвращении в Грузию, не без помощи, а точнее — по рекомендации Гдляна был повышен в должности. Его назначили на престижный для Грузии пост прокурора г. Гагры. Это, как говорится, внешняя сторона. Но есть и другая, с которой нам пришлось столкнуться. В команде Гдляна Константин, как уже отмечалось, значился «колуном». Я уже говорил, кто такой «колун». Ему поручали заниматься теми, кто молчал, но, по мнению следователей, должен говорить, давать информацию.

В ноябре — декабре 1987 года Гдлян, Пирцхалава и другие следователи работали в Каракалпакии, но основным местом базирования был г. Ургенч Хорезмской области. Ургенч ими выбран не случайно. Здесь заместителем прокурора области работал А. Титоренко, который без разбору, можно сказать вслепую шлепал печать на постановления об аресте, подготовленные гдляновскими следователями. Забегая вперед, скажу, что за беззаконие и превышение служебных полномочий А. Титоренко также был привлечен к уголовной ответственности, а еще ранее изгнан из органов прокуратуры.

На этот раз предметом пристального внимания следователей стал бывший первый секретарь Бирунийского райкома партии А. Р. Раджапов. Он был арестован, для этого были основания.

Следователи искали доказательства, искали деньги, ценности, облигации. И неважно, кому они принадлежали, каково их происхождение. Самое главное изъять, потом уже «объясняли», чьи они и как добыты. «Чистилище» должны были пройти все родственники Раджапова, его знакомые и все другие, кто попадал в ракурс следствия.

Перед операцией Гдлян выдал всем задание, каждый следователь знал свой объект.

Рано утром 26 ноября 1987 года Пирцхалава прибыл в г. Бируни, быстро отыскал Раджапова Камилжона. Он проживал без жены, она умерла, с несовершеннолетними детьми — трех, семи, десяти и четырнадцати лет. Именно 26 ноября сыну Кудрату исполнилось 10 лет, поэтому Камилжон начал готовить к вечеру праздничный стол. Приезд следователя был неожиданным, но еще более неожиданным требование ехать с ним в Ургенч. Задал вопрос, а как же с детьми, но его слушать не стали. Дети остались одни.

Дальше события развивались весьма быстро. Следователи работали и каждый стремился скорее заполучить нужные показания и еще быстрее доложить о них Гдляну. Пирцхалава приступил к допросу Раджапова, требовал от него признаться, что знает о взяточничестве своего дяди, Раджапова А. Р. и хранит ли его ценности. На что получил отказ от допрашиваемого, так как ему действительно ничего не было известно.

Пирцхалава не располагал никакими сведениями, тем более доказательствами о совершении Раджаповым К. преступлений, которых вообще-то и не было. Камилжона допрашивали на «авось». Пирцхалава нервничал, замахнулся рукой для удара по голове Раджапова К., но тот ее перехватил. В ход пошли ругань, оскорбления, но и они не дали положительного результата.

Вечером Камилжона привели в кабинет к Гдляну. Ему он также заявил, что ничего не знает ни о взятках, ни о ценностях своего дяди. Попросил отпустить домой. Просьба Раджапова была вполне обоснованной. Ему никто не предъявлял обвинения, никто не арестовывал, не было составлено документов и на задержание. Он считался свидетелем. А коли так, то после допроса он вправе идти куда ему захочется и никто не должен ему диктовать какие-то условия.

Но не тут-то было. Гдлян в присутствии Пирцхалавы и других следователей, вытянув руку в сторону Камилжона, зло сказал: «В подвал его и пропустить через чистилище».

Какой смысл заключался в этой фразе, в этой команде? Каким бы авантюристом Гдлян ни был, а он действительно авантюрист, но он хорошо понимал, что лишать свободы свидетелей, людей абсолютно ни в чем неповинных — это верх беззакония.

Любой протокол об их помещении в тюрьму когда-нибудь мог стать достоянием истории, достоянием прокурора суда, и тогда не сдобровать, тогда самому придется садиться на скамью подсудимого. Нашли другой выход. Гдляну и его команде стало известно, что в жилом доме, в котором в основном живут работники следственного изолятора, пустует одна двухкомнатная квартира. В ней изредка ночевал конвой, этапировавший арестованных. Сам дом располагался рядом с изолятором. Вот эту квартиру за № 41 Гдлян и его команда и использовали в качестве своего личного изолятора.

Поздно вечером К. Раджапова привезли в эту квартиру. Когда он вошел, то дверь квартиры заперли снаружи на ключ, выйти он уже не мог. В квартире находился его подчиненный Аметов Т.

Утром за ним приехал К. Пирцхалава и доставил в прокуратуру на допрос. Снова от него требовали выдать деньги, ценности, но он отказывался, так как ничего у него не было. Вечером повторилась та же история с запиранием в квартире.

На допросе 29 ноября 1987 года Камилжон спросил Пирцхалаву: «Кто дал право сажать невиновных людей?» Тот цинично ответил: «У нас есть такое право».

2 декабря 1987 года Раджапова К. повели на «экскурсию» в следственный изолятор, держали там весь день. Мимоходом сказали, что в это учреждение он может попасть надолго. Шла психологическая обработка несговорчивого свидетеля. Дальнейшее содержание под несанкционированным арестом становилось невозможным. Камилжон заявил Пирцхалаве, что выбросится из окна четвертого этажа. Тот попытался его успокоить, подумать о детях, пообещав освободить через двое суток.

В ночь с 3 на 4 декабря Пирцхалава доставил на эту же квартиру Раджапова 3. К., брата Камилжона, а у Камилжона спросил: «Ты еще не сдох?» Зарипбай был избит, лицо опухшее, он жаловался на боли в животе, плакал, сказал, что его избил на допросе Пирцхалава. Утром 4 декабря брата увезли следователи, а его отпустили домой. Так закончилось десятидневное пребывание Раджапова Камилжона в следственном изоляторе, созданном гдляновской группой вопреки всякой букве закона. Ему не выдали никаких документов о лишении его свободы, перед ним даже не извинились. Взяли просто и лишили. Оставили на произвол судьбы несовершеннолетних детей. Опозорили перед родными и близкими, перед сослуживцами. Ведь ни Гдлян, ни Пирцхалава не предъявили Камилжону никакого обвинения, да и предъявлять-то нечего было. Разве что очередную фальшивку.

Я все больше и больше убеждался, что для Гдляна и Иванова, их близкого окружения из группы, люди не представляли никакой ценности. Они были для них «мусором», «сырьем», — истоптали, надругались и выбросили, как ненужную вещь. И сколько таких исковерканных, оскорбленных и униженных осталось после них. Это ли не издевательство — лишить человека незаконно свободы, принародно повесить на него ярлык преступника.

Об аресте К. Раджапова на четвертый день узнали в управлении. Его подчиненные обратились с жалобой к Генеральному прокурору СССР, которая, как и многие другие, «растворилась» в каракозовской канцелярии.

Для Раджапова К. не было более мучительных и унизительных минут, чем когда работники бухгалтерии ему за решетку привозили на подпись финансовые, банковские документы. Когда Гдлян беззастенчиво предлагал плюнуть на совесть, честь и дать ложные показания. Не приведи судьба каждому испытать все это.

По делу Пирцхалавы работал следователь В. Н. Сабуров, человек опытный, прекрасный юрист. За его плечами более двух десятков лет службы в прокуратуре и четыре года работы членом Пензенского областного суда. Я хорошо знал его профессиональные качества, его порядочность, и объективность, и я не ошибся. В. Н. Сабуров провел следствие на высоком уровне. Опыт позволил ему досконально разобраться в ситуации, определить главное в предмете и пределах доказывания. Как бывший судья, он правильно рассчитал, что именно потребуется в суде для определения виновности К. Пирцхалавы. В. Н. Сабуров, кроме этого, выгодно отличался от других следователей своей собранностью. Его не надо было подталкивать. Он быстро выезжал в сложные командировки в Узбекистан. И за короткое время успевал выполнить большой объем работы.

Кроме незаконного лишения свободы К. Ю. Раджапова В. Н. Сабуров установил и другие преступные факты.

14 ноября 1990 года он предъявил Пирцхалаве окончательное обвинение. Оно заключалось в следующем.

К. А. Пирцхалава, являясь должностным лицом — следователем следственной группы прокуратуры СССР, которой руководил следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре Т. X. Гдлян, при выполнении следственных действий по уголовному делу о взяточничестве в Узбекистане, вопреки интересам службы, умышленно из корыстных и иных низменных побуждений (карьеристских) совершил действия, явно выходящие за пределы предоставленных ему законом прав и полномочий, причинившие существенный вред государственным интересам и законным правам и интересам граждан — превышение власти и служебных полномочий.

К. Пирцхалава, не располагая доказательствами виновности свидетеля К… Раджапова, 26 ноября 1987 года без санкции прокурора на арест и составления протокола о задержании, при отсутствии оснований для этого, предусмотренных ст. 405 УПК УзССР, по указанию Гдляна, насильно поместил Раджапова в одну из свободных квартир дома работников следственного изолятора УВД Хорезмского облисполкома, где содержал его до 4 декабря 1987 года под охраной работников следственного изолятора, закрывая в ночное и дневное время дверь на ключ, лишив его тем самым свободы на протяжении девяти суток. Указанные действия Пирцхалава К. совершил с целью принуждения Раджапова К. Ю. к даче показаний.

На просьбы арестованного отпустить его домой к оставшимся без присмотра детям Пирцхалава К., заведомо зная, что Раджапов К. не виновен и является лишь свидетелем, отвечал отказом.

3 декабря 1987 года, примерно в 9 часов из г. Бируни ККАССР для допроса в качестве свидетеля в прокуратуру Хорезмской области Пирцхалавой К. был доставлен Раджапов Зарипбай. Он без перерыва на обед по подозрению в укрывательстве ценностей, добытых преступным путем, допрашивался Пирцхалавой до 23 часов 10 минут. При этом К. Пирцхалава применил к Раджапову 3. физическое насилие, множественные удары ногой и кулаками по лицу и телу, причинив легкие телесные повреждения.

После допроса свидетеля Раджапова 3., превышая власть и служебные полномочия, с грубым нарушением ст. 405 УПК УзССР, примерно в час ночи 4 декабря 1987 года без составления протокола о задержании и санкции на арест доставил Зарипбая в квартиру дома работников следственного изолятора, где в то время находился под замком его брат Раджапов К.

4 декабря 1987 года с целью принуждения к даче показаний Пирцхалава К. в отсутствии каких-либо оснований, с грубым отступлением от требований ст. 405 УПК УзССР, задержал свидетеля Кадырова К. Б., которого трое суток содержал незаконно под стражей в следственном изоляторе г. Ургенча.

5 декабря 1987 года он с той же целью принуждения к даче показаний незаконно задержал и поместил под стражу на трое суток в следственный изолятор свидетеля Артыкова 3.

В период с 4 по 7 декабря 1987 года Пирцхалава, используя задержание как метод физического давления, требовал от Кадырова и Артыкова нужных для него показании, угрожал длительным содержанием под стражей.

Сухим процессуальным языком составлено постановление о привлечении Пирцхалавы К. в качестве обвиняемого. Но за протокольными строками боль и страдания ни в чем неповинных людей, измордованных Пирцхалавой К. и Гдляном Т. За ними переживание и самого Пирцхалавы К. Ведь по предъявленному обвинению ему грозило наказание до 10 лет лишения свободы. Таковы санкции статей уголовного кодекса, предусматривающие наказание за превышение служебных полномочий, за принуждение с насилием к даче показаний. И законодатель не разделяет какие это показания: правдивые или ложные. Сам факт принуждения уже наказуем.

К. Пирцхалава действительно переживал вызовы на допрос, лебезил, заискивал передо мной, когда я с ним беседовал, рассчитывал на какое-то снисхождение, а может быть и прощение. Рассуждал, что «свои люди, из одной конторы и позор будет на всех, если все это будет «стираться» прилюдно». Он понимал, как следователь, что против него собрано достаточно доказательств. Поэтому на вопрос, признает ли он себя виновным, ответил: «Виновным я себя признаю по предъявленному обвинению частично».

Пирцхалаве К. трудно было отрицать фактический арест свидетелей, помещение их под замок в свободной квартире на несколько суток. Уж слишком многими показаниями мы располагали не только задержанных Кадырова, Артыкова, Раджаповых, но и других свидетелей. Не отрицали этого и работники следственного изолятора, в присутствии которых иногда помещали людей в квартиру. Им трудно было отрицать, особенно после опознания их Раджаповыми, выполненного Сабуровым. Опознание он провел элементарно просто. По договоренности с начальником изолятора весь личный его состав был построен и Раджаповы в присутствии понятых прямо указали на тех, кто был очевидцем их ареста. Более того, при проверках показаний они и другие задержанные твердо указали на одну и ту же квартиру. В ней они по воле следователей коротали ночи, бывало что и дни. Отыскал Сабуров и престарелую узбечку, которая из жалости к задержанным приносила им лепешки. Она жила в том же доме.

В этой ситуации Пирцхалава К., не думая долго, признал, что по указанию Гдляна он доставлял свидетелей в эту квартиру, где они сутками содержались под замком или под стражей. На одном из допросов он рассказал: «К вечеру я доложил Гдляну, что результаты допроса Раджапова отрицательные. Составлял я протокол допроса или нет — сейчас забыл. Гдлян в ответ на мое сообщение сказал, чтобы Раджапова поместили куда-нибудь и сказал: работайте с ним, не отпускайте, обеспечьте охрану; работайте до тех пор, пока не будут результаты».

Пирцхалава К. хорошо понимал, что допускает грубейшее беззаконие, насилие над личностью, но, как он утверждал, совершал их не по своей инициативе. «Все следователи, даже старше меня, выполняли все указания Гдляна. Все рвались к славе. Я, глядя на старших по возрасту и работе, тоже хотел славы, может, и мнимой. В то время беззаконие было как-то в порядке вещей. Все рвались к показателям. Я был молодой и тоже рвался за другими». В этом Пирцхалава К. абсолютно прав и в своих суждениях не одинок.

Истину, объективность Гдлян и его близкие соратники к 1987 году уже давно принесли в жертву личным, конъюнктурным, а потом групповым и политическим страстям и интересам. И вызревало все это по мере потребностей, по мере развития общественно-политической ситуации в стране и в ее политическом руководстве. Сами же зерна беззакония рождались в голове Гдляна и Иванова. И исполнителями произвола были они, или, по их указанию, послушные следователи — «колуны» и «пианисты».

Поэтому мне понятно возмущение Пирцхалавы тем «…что руководители группы к ответственности не привлечены, а мы, исполнители, стали «козлами отпущения». Гдлян и Иванов не хотят даже явиться на следствие и как-то заступиться за нас, взять часть вины на себя, как в действительности и было».

И это тоже правда. Гдлян и Иванов, прикрывшись неправедной броней депутатской неприкосновенности, ни разу так и не пришли на допрос. Не попытались своими показаниями внести ясность, как-то смягчить участь бывших своих подчиненных. Они отвергли этот единственный законный путь к установлению истины, путь цивилизованный, путь справедливый, который, как правило, предпочитают люди высокой чести и порядочности, люди большой культуры и интеллигентности! Этого-то как раз у Гдляна и Иванова никогда не было и, уверен, не ошибусь, никогда уже не будет. Поэтому они избрали, как я уже говорил, другой метод защиты: блокирования манифестантами здания прокуратуры СССР, дешевых публикаций в прессе, высказывания прямых угроз и шантажа.

Я также глубоко уверен, что все это организовывалось не ради Пирцхалавы, а ради спасения своей дешевой, дутой репутации. Ибо Пирцхалаву привлекли к уголовной ответственности за те действия, за которые вполне справедливо следовало бы посадить на скамью подсудимых и Гдляна.

В деле Пирцхалавы наибольшую сложность вызвало доказывание факта избиения им на допросах Раджапова Зарипбая. Но и с этим следователь В. Сабуров справился. Обвинения в избиении больше всего боялся Пирцхалава. Оно — самое тяжкое среди других эпизодов преступлений.

Сначала мы имели только показания самого потерпевшего. Он рассказал, что утром 3 декабря 1987 года Пирцхалава привез его в прокуратуру Хорезмской области. Сначала его допрашивали следователи Кравчук и Юрченко на первом этаже. Потом, к полудню, Пирцхалава привел его в один из кабинетов на втором этаже и продолжил допрос, который продолжался до 24 часов. В кабинете находился следователь Юрченко. Он печатал на машинке протокол допроса. Пирцхалава требовал от Раджапова 3. выдать деньги, якобы переданные на хранение Раджаповым Алымбаем. Однако на все вопросы получал отрицательные ответы. Тогда Пирцхалава сзади с силой толкнул в затылок Зарипбая, и он ударился лицом о стол. Из носа потекла кровь. Пирцхалава продолжал требовать выдачи денег и в очередной раз получил отказ. После этого он озверел, стал бить Раджапова кулаками по лицу и телу, ударил ногой в живот, а когда Раджапов 3. согнулся от боли, то Пирцхалава ударил его кулаком в лицо. Его трижды водили в туалет смывать кровь. После избиения Раджапова 3. отвезли в известную квартиру, где содержался под замком его брат Камилжон, которому он и рассказал о методах допроса.

Раджапов Камилжон подтвердил рассказ брата. Заявил, что видел на его лице следы побоев и тот всю ночь стонал и плакал от боли.

Показания двух братьев стали отправными точками в исследовании обстоятельств избиения. Но их было крайне недостаточно. Трудно было ожидать откровенного признания в избиении от Пирцхалавы, да и свидетельств от следователей. Поэтому пришлось собирать доказательства по крупицам.