Вожди и оборотни

К началу 1990 года для нас было многое ясным. Мы пришли к твердому убеждению, что гдляновская группа проводила расследование с грубым нарушением законности, в результате чего на скамье подсудимых оказались невиновные лица. Некоторые из них, к сожалению, были осуждены и отбывали наказание в колониях.

Нам удалось не только вскрыть нарушения, но и выявить всю систему противоправных, преступных методов следствия, которые были сродни бериевскому садизму. Это действительно так. Я мог сопоставить гдляновское следствие со следствиями 30–50-х годов, ибо в 1989–1991 годах управление особенно активно занималось реабилитацией невиновных жертв тех страшных лет. Дела НКВД почти каждый день ложились мне на стол с подготовленными протестами на приговоры, на решения «троек», особых совещаний и т. д. У меня иногда возникали мысли, что Гдлян специально изучал их или сам доходил, скатывался до тех страшных методов, будучи в Узбекистане бесконтрольным и безнадзорным.

Я не хочу мазать черной краской всех следователей группы. Нет, речь будет идти только о небольшом круге следователей, десять — пятнадцать человек, наиболее приближенных к Гдляну и Иванову. Но и эта кучка за шесть лет работы в Узбекистане своими цинизмом, жестокостью принесла неизмеримые страдания и бедствия десяткам, сотням людей. Постараюсь не быть голословным, свои мысли, выводы буду постоянно подкреплять фактами, показаниями, другими материалами следствия.

Так вот, за те шесть лет Гдлян и его команда задержала и вынесла постановления на арест, которые были санкционированы, почти на 200 человек, из них 64 человека арестовано за взяточничество, все остальные за другие преступления и в основном за так называемое хранение ценностей, нажитых преступным путем.

Непосредственно Гдляном и Ивановым в суды будут направлены 15 уголовных дел, по которым осудят 31 подсудимого. Четыре дела возвратят им на дополнительное расследование и больше их в суд не передадут.

По направленным Гдляном, еще в бытность его работы, делам будут оправданы арестованный заместитель министра внутренних дел Узбекистана Кахраманов и директор Каршинского горпромторга Гаипов.

К моменту освобождения Гдляна от работы по его делам, принятым к своему производству другими следователями, содержалось под стражей еще 29 человек. Из них осуждены будут лишь 14 арестованных, других полностью реабилитируют, признают невиновными. В отношении еще нескольких лиц, уже осужденных, приговоры будут отменены в кассационном и надзорном порядке. Таким образом, из числа лиц, арестованных за взяточничество, на первое сентября 1991 года полностью реабилитируют 25 человек, почти каждого второго. Невиновные проведут под стражей от 7–9 месяцев до 3–7 лет. Например, Кахраманов пробудет в тюремной камере три года девять месяцев, его собрат по работе генерал милиции А. Мухамедиев — два года два месяца, Видадил Иззатов, майор милиции — 7 лет, Рузметов Арслан, командир авиаотряда — три года девять месяцев 21 день, Хаитов Тура, начальник УВД Навоийского облисполкома, без вины пробудет под стражей более трех лет. В это время у него умрет жена, однако следователи не дадут ему возможности проститься с ней. О ее смерти Хаитову сообщат через год. Вернется он в пустой дом. Не дадут похоронить своего отца и Барнаеву Максуду.

В день смерти он также незаконно содержался под стражей.

Человеческие трагедии, человеческие судьбы Гдляна и близкое его окружение совершенно не тревожили. С людьми они обращались словно с глиной, из которой лепили фигурки, и если они не получались, то их просто разбивали на осколки.

В ходе нашего расследования пришлось составить еще один список невиновных жертв гдляновского произвола. Он состоит более чем из ста фамилий тех, кого следователи незаконно задерживали и арестовывали с целью получения от них под принуждением показаний о хранении ценностей лиц, арестованных за взятки. Гдлян эти жертвы не считал, они для него были мелочью, хотя многие из них проведут под стражей по девять и более месяцев. Ни одно уголовное дело в отношении них не будет направлено в суд. Более того, следователи, чтобы скрыть свое беззаконие, материалы, связанные с их арестами, из дел изымали, уничтожали, или складывали в мешки, хранили в сейфах, в ящиках. Эти «залежи» гдляновские следователи называли «ямой», — нам пришлось долго разбирать их и по крупицам восстанавливать «картину» произвола.

В августе 1984 года был арестован, а затем осужден за взяточничество бывший первый секретарь Бухарского обкома партии Каримов. Но тогда мало кто знал, в том числе и суд, что по его делу задержали и арестовали еще двадцать три человека, из них шесть — непосредственно по постановлениям Иванова. Саидовы Камол, Анора и Мухитдин, Камалов Махмуджон, Каримовы Баходир и Лола содержались под стражей пять — шесть месяцев. Материалы в отношении всех задержанных и арестованных были потом изъяты из дела и скрыты от суда. Более пяти лет люди значились обвиняемыми и находились под подпиской о невыезде. В течение всего этого времени Гдлян не принимал никакого решения о дальнейшем движении материалов. Спустя пять лет, когда бывших арестованных мы вызвали на допрос в качестве свидетелей, то они изумленно говорили: «Нет, нет, нам предъявили обвинения, их никто с нас не снял, поэтому мы обвиняемые». Их полностью реабилитируют только в 1990 году, снимут позорное клеймо и восстановят доброе имя.

После того, что мы выявили в делах Гдляна, хотелось бы спросить его защитников, так рьяно оправдывавших творившееся им беззаконие ссылкой на поговорку — «Лес рубят — щепки летят»: где здесь лес, а где щепки? Давайте еще раз вдумаемся в цифры: почти двести задержанных и арестованных, и только чуть более сорока из них признаны виновными. Так кого же «рубил» Гдлян со своей командой? Ответ напрашивается вполне определенный. «Рубили» невиновных, они оказались «лесом», а «щепками» были преступники.

Это ли не репрессии, которые сродни произволу 30-х годов? Это ли не чудовищное искажение истины, смысла следствия, всего правосудия?

У каждого поступка, у каждого поведения есть своя мотивация. Не просто же так гдляновская группа прибегла к массовым репрессиям. Есть объяснения и им. Во многом с помощью незаконных задержаний и арестов следователи пытались получить нужные для себя показания. С их помощью искусственно создавалась широкая «доказательственная» база. Это был страшный психологический и физический пресс на арестованных, на задержанных. Прибегая к нему, как и в 30-е годы, заставляли родителей «изобличать» своих детей, а тех, наоборот, родителей. И делалось это вопреки существующему запрету на принуждение к даче показаний.

Во всех уголовных кодексах бывших союзных республик есть нормы, предусматривающие ответственность за принуждение к даче показаний путем применения угроз или иных незаконных действий со стороны лица, производящего дознание иди предварительное следствие. Эти действия, например, по российскому кодексу караются лишением свободы до трех лет. Если же они сопряжены с применением насилия или издевательства над личностью допрашиваемого, то виновное лицо может быть наказано лишением свободы до десяти лет.

Законодатель не случайно установил такую жесткую ответственность, ибо с помощью неправовых методов допроса можно невиновное лицо заставить признаться в совершении самых тяжких преступлений, за которые предусмотрена исключительная мера наказания — смертная казнь. Практика, к сожалению, знает немало примеров подобных судебных ошибок, когда суд, слепо идя за следствием, глубоко не перепроверяя представленные ему доказательства и методы их получения, приговаривал людей к расстрелу.

Но домогаться нельзя не только ложных, но и правдивых показаний, ибо нет абсолютно никаких гарантий, что в определенный момент правдивые показания под принуждением не перейдут в свою противоположность.

Защитники Гдляна и Иванова из демократической среды, пытаясь как-то избежать скандала, пустились в весьма сомнительные рассуждения о непричастности двух «героев» к массовым незаконным задержаниям, арестам, а также другим фактам нарушения процессуальных норм и произволу. Не отрицая их, они попытались все свалить на других следователей, а Гдлян с Ивановым здесь, якобы, ни при чем. Позиция явно несостоятельная, построенная на песке. Наши материалы следствия убедительно показали, что Гдлян и Иванов должны нести полную ответственность за надругательства над невиновными людьми, ибо они лично выносили постановления, по которым людей лишали свободы, ибо они лично устанавливали и санкционировали драконовские методы ведения следствия. И в этом я исхожу из многих доказательств и, в частности, из показаний следователей. Вот выдержки из них:

Ибрагимов: «Задержание или заключение под стражу проводилось только с согласия Гдляна и Иванова».

Абдурахимов: «Да, действительно, мы получали прямую установку руководителя группы Прокуратуры СССР Гдляна и Иванова на то, чтобы задерживать лиц, которые сами добровольно не выдавали ценности. Также нам было указание, чтобы этих лиц и арестовывать».

Мамедов А.: «Решение о привлечении к ответственности взяткодателей, лиц, совершивших обсчет, хищение, принимали только два человека — Гдлян и Иванов. Они также решали вопросы арестов, задержаний. Мы, следователи, не могли самостоятельно решать какие-либо вопросы, мы только могли прийти и доложить свое мнение Гдляну и Иванову».

Кравченко В.: «Гдлян и Иванов принимали единственное решение — задержание и арест. К этому хочу добавить, что обыски, выемки и другие предусмотренные законом следственные действия по изобличению виновных в хранении ценностей предпочиталось не проводить, а использовать легкий путь, незаконный, но, на взгляд Гдляна и Иванова, самый эффективный — задержание и аресты… Бывали случаи, когда имел место оговор обвиняемыми своих родственников, так как они вынуждены были это делать, поскольку были поставлены в такие условия, ибо не могли выдать большие ценности, которыми они фактически не располагали».

Можно привести высказывания и других следователей, они дополняют приведенные, но, думаю, хватит. В показаниях Кравченко говорится, что люди вынуждены были идти на оговор, на дачу заведомо ложных показаний. Вот вам и объективность гдляновского следствия, она никак не вяжется с демагогией Гдляна и его покровителей. Между гдляновщиной и бериевщиной есть много схожего. К этим параллелям мы еще не раз будем возвращаться.

Видимо, многие помнят теорию доказательств Вышинского, согласно которой признание вины обвиняемым объявлялось «царицей доказательств». Гдлян и Иванов не только не забыли, но постоянно прибегали к ней. И у них основным доказательством были показания арестованных. На этом строилась вся система обвинения.

Но Гдлян и Иванов пошли дальше. Не у кого-нибудь, а у них родились и получили широкое воплощение теории «плавающих ножей» и «обязанности обвиняемых доказывать свою виновность». Именно обязанность обвиняемого, а не обязанность суда, прокурора, следователя, как это было установлено союзным и республиканским законодательством.

В гдляновской группе исходили из того, что в Узбекистане «все берут взятки и все их дают». А коли так, то человека рассматривали лишь как источник информации, и ее надо выколачивать любыми путями. Эта теория и явилась той базой, на которой строились массовые задержания и аресты невиновных граждан. Действовали по принципу: «Бей следственным ножом направо и налево, в кого-нибудь все равно попадешь, здесь все преступники и твои поступки будут оправданы». Вот ведь до чего дошли. Целый народ объявили преступным.

Доказательством реализации этой теории является все гдляновское следствие, которое складывалось из конкретных действий, поведения следователей. Вот как ощутил ее на себе Хикматов, оправданный Верховным судом Узбекистана. «Следователь Иванов сказал: «Если вы даже не давали взятки Есину и Джабарову, то подпишите, что давали им взятки. Мы знаем, все узбеки взяточники».

Получив отрицательный ответ, Иванов вновь заявил: «Мы принудим суд. Суды сделают то, что мы скажем. Мы посадили в тюрьму Усманходжаева И. Б. и Салимова О. У. Все они получат высшую меру наказания. Если мы им скажем, чтобы они дали показания против кого угодно, то они дадут такие показания. Суд приговорил Каримова, Кудратова, Музафарова к расстрелу, но они нужны были нам, поэтому мы их от расстрела спасли. Что ты для нас, подумаешь — первый секретарь райкома. Завтра мы посадим даже тех, которые сейчас сидят в Кремле. Если сейчас нам не скажешь, то мы тебя разденем догола и будем возить напоказ всему Советскому Союзу. Вместе с детьми сгноим тебя в тюрьме или же обеспечим высшую меру наказания. Ты еще наших методов не видел, а когда увидишь, то станешь нашим человеком».

Не менее изуверской, не менее садистской оказалась и другая теория. Ее смысл заключался в том, чтобы заставить должностное лицо оговорить себя в передаче денег «наверх». Будучи измотанным, он соглашался дать любые показания, ему их диктовал, называли фамилии тех, кого необходимо оговорить и на какую сумму взяток. Суммы, конечно, были большими. Тогда у оговорившего себя, возникал вопрос по поводу того, что суд может спросить, откуда деньги, может не поверить. Здесь наступал заключительный этап теории. К примеру, у секретаря обкома спрашивали, а сколько у него было в подчинении секретарей райкомов. Тот называл количество. Ему тут же предлагали дать показания уже о получении от них взяток и на ту сумму, которая по его ранним показаниям была передана «наверх». При этом тому же секретарю обкома растолковывали, что сам он себе нисколько не положил в карман. Тебе дали, ты их передал дальше. Ты чист, негодяи сидят «наверху», вот и списывай все на них. Круг после этого замыкался. Оговаривая сначала одних, а потом других, секретарь «доказывал» свою виновность.

Что касается низшей ступени, кого оговорил секретарь обкома, то с ними проделывали ту же процедуру. Таким образом Гдлян пытался выстроить одну большую пирамиду, одну большую цепочку: от колхоза, совхоза, от участка, фермы до «Кремля», и повязать по ней всех. Сначала появилась теория, схема, а затем под нее стали подгонять «доказательства», строить людей по ранжиру, не брезгуя никакими гнусными средствами, в том числе фальсификацией материалов следствия, арестами невинных людей.

Эту теорию доказывания наряду с другими подробно охарактеризовал Нурумбетов Касым. Он рассказывал: «Под диктовку Гдляна я стал писать заявление о том, кому и от кого получал взятки. Это происходило примерно так. Гдлян спрашивал меня, кто из вышестоящих руководителей приезжал в наш район. А когда я их называл, он заставлял писать, что я им давал взятки. Затем он приказал мне перечислить всех председателей колхозов, директоров совхозов, руководителей торговли и назвать их всех в числе взяткодателей. Все это я писал. После того, как я писал список, опять же под диктовку Гдляна я писал сумму денег, которую я получал от каждого названного мною человека, и суммы денег, которые я передавал вышестоящим руководителям. Только после этого мне приходилось придумывать по каждому взяткодателю и взяткополучателю когда и за что передавались суммы денег. То есть я придавал моим заявлениям правдоподобность».

А вот что сообщил нам С. Каньязов.: «В кабинет вошел Иванов и строгим тоном сказал: «Пиши заявление на имя Генерального прокурора СССР, где укажешь, что брал взятки снизу от 45–47 человек не менее чем на 500 тысяч рублей, а также не менее 12–15 эпизодов покажешь «наверх», чтобы там были Осетров, Орлов, Абдуллаева, Ишков и другие».

Незаконное лишение человека свободы с целью получения показаний мы расценивали как насилие, издевательство над ним. Это действительно так. Что может быть большим издевательством, чем запирание человека на месяцы, годы в тюремную камеру. К тому же запирание, связаное с большой неизвестностью, неопределенностью будущего, постоянными нудными допросами, шантажем, переживанием за судьбу своих близких и родных.

Садистские методы расследования были доведены до совершенства. Арестовывали, например, кого-то за получение или передачу взяток, а тот отрицал свою вину, тогда ему напоминали, что из-за упрямства он ставит под удар свою семью, весь род. Арестованный продолжал молчать, тогда угрозы приводили в исполнение. В камерах оказывались самые близкие родственники.

Детей иногда помещали в соседние от родителей камеры. Делали это умышленно, играли на родительских, родственных чувствах.

Несговорчивым показывали документы на их арест. Демонстрировали видеозаписи доставления в прокуратуру, милицию жены, детей. При этом говорили, что их везут под стражу. Потом как бы случайно устраивали встречу отца с сыном, матери с дочерью в коридорах, в кабинетах следственных изоляторов. И опять говорили отрицавшему свою вину: «Вот видишь, ты не хочешь признаваться и мы вынуждены арестовать твоих детей, твою жену. Ты их не любишь, если бы любил, то не допустил того, чтобы они мучились здесь. Говори, признавайся и они снова будут на свободе».

После этого, естественно, многие люди не выдерживали подобных издевательств, шли на оговор себя и других, шли на обман, опасаясь за судьбу своих детей, близких.

Во время следствия по постановлениям гдляновских следователей было арестовано четверо невиновных родственников Мусаханова, по восемь родственников Нурумбетова, Камалова, Раджабова, Джуманиязова, девять — Усманходжаева, пятнадцать — Худайбергенова.

В связи с этим невольно вспоминается уголовное дело об убийстве Кирова, совершенном 1 декабря 1934 года. За него, путем фальсификации следствия работниками НКВД, были расстреляны 13 невиновных лиц, хотя убийца Николаев действовал в одиночку. Но это еще не все. За так называемую сопричастность к убийству Кирова совершенно необоснованно признали врагами народа, а также расстреляли жену Николаева, его брата, сестру жены, ее мужа Кулишер. Выли репрессированы мать Николаева и две ее сестры. Все эти лица к названному преступлению не имели никакого отношения, так же как не совершали противоправных деяний в наши дни и арестованные родственники в Узбекистане. История кажется повторилась. Невиновные жертвы в Узбекистане будут оправданы, хотя проведут за решеткой до пяти-девяти и более месяцев. Их использовали как средство воздействия на тех, кто привлекался к уголовной ответственности за взяточничество. Как это происходило, нам рассказывали многие на допросах.

Вот выдержка из показаний Каримова Торебоя. Его «взяли» ночью из дома. Сказали, забирают за убийство человека. Жена перепугалась, плакала. На допросах в изоляторе в течение месяца требовали выдать дипломат с 500 тысячами рублей. Он отказывался, так как никакого дипломата с деньгами не было. Далее арестованный рассказал: «При этом на допросах меня всячески запугивали тем, что из тюрьмы я не выйду и сгнию в ней, что на лбу мне нарисуют зеленое пятно и будут стрелять. Все время возили на допросы в наручниках. Сообщили мне ложные сведения о том, что моя жена арестована, мои дочери исключены из института, и обещали разрушить бульдозером мой дом. Но самое страшное происходило в камере, где специально подсаженные ко мне рецидивисты систематически избивали и издевались надо мной. Как только я заходил в камеру эти люди начинали требовать от меня все тот же дипломат с деньгами и избивать.

Надевали на голову мне зимнюю шапку, которую завязывали под подбородком и заставляли делать приседания до полной потери сил, пока я не падал. После этого заставляли пить много холодной воды. Если не подчинялся, то били. Сами они спали на матрасах, а меня заставляли спать на полу, выбирая место, где сильнее дует. Запрещали вставать. Часто у меня от этих и других издевательств шла носом кровь».

Камалов Кызылбек заявил, что он отказался давать ложные показания. «В ответ послышались угрозы, мол все равно найдем хоть какую-нибудь компру по месту работы и посадим тебя и твоих детей, да и жену в придачу».

Нурумбетова Аважан, будучи беременной, отрицала хранение ценностей, нажитых преступным путем, «…тогда следователи сказали, что сейчас увезут в тюрьму, что рожать своего ребенка я буду там».

Джуманиязова Зухра сообщила нам, что следователь говорил ей на допросе: «…Если я не соглашусь давать показания на Исмаилова, то изнасилуют моих дочерей…»

Хаитов Тура категорически отрицал свою причастность к взяточничеству, тогда его начали шантажировать арестами детей и жены. Показывали постановление на заключение под стражу сына, делали все, чтобы он оговорил себя и других. Хаитов вспоминает: «11 мая 1986 года меня вызвали в кабинет Иванова, он через окно показал жену и дочь, они стояли напротив. Он вызвал жену, допрашивал, угрожал ей арестом, если она не выдаст деньги, ценности и не расскажет, кто ко мне ходил, кто что приносил. Об этом мне после моего освобождения рассказали дети, да я об этом услышал и в суде, когда их допрашивали. Жена стояла с утра до позднего вечера. Так продолжалось до 20 мая 1986 года. Иванов ежедневно вызывал жену и дочь и держал их на улице.

Жена у меня болела, но должна была стоять голодная, в жару. Вызвали младшего сына, другую дочь и они там стояли постоянно, они даже дважды видели меня и через окно мимикой я поговорил с ними. Затем вызвали старшего сына из академии, допрашивали его неоднократно и тоже держали с утра до вечера то в кабинете, то на улице. Это делали Боров с Ивановым вместе. 20 мая 1986 года меня вновь вызвал Иванов, он всегда меня допрашивал в бывшем моем кабинете. Это здание раньше принадлежало МВД УзССР. Это тоже делалось, чтобы оказать на меня большое психологическое давление. Когда меня вывели из кабинета в приемную, Иванов открыл дверь и я увидел в кабинете напротив приемной своего старшего сына Махмуда. Он сидел, склонив голову, вокруг него стояли четыре человека из группы Гдляна. Меня завели обратно в кабинет. Иванов показал протокол допроса Урунова, где он писал, что ежемесячно получал от моего сына Махмуда, который у него работал инспектором БХСС, 1000 рублей, и показал постановление на арест сына. Правда, эти документы — постановление на арест, заявление и протокол допроса Урунова мне показали издали, в руки не дали. У меня наступило шоковое состояние, и я сломался. Мне сейчас стыдно, ведь я ничего и никого не боялся. Почему я испугался? Да потому, что я знал о беззакониях, творимых Гдляном, Ивановым и другими следователями их группы. Они фабриковали разные документы, знал также, что они арестовывали детей, жен других обвиняемых, это по Бухаре, Намангану, Хорезму, Кашкадарье, жену — мать-героиню Ваисову, жену первого секретаря райкома партии Хорезмской области и других. Им было все позволено. Они закону не подчинялись, закон им подчинялся. Гдлян был «Генеральным прокурором», а его первым заместителем был Иванов. Они что хотели, то и делали.

Понимая все это, находясь в шоковом состоянии, находясь под давлением таких людей, жестоких, подлых, под угрозами, шантажом, обманом, я под диктовку Иванова и написал «признательное» заявление на имя Генерального прокурора о, якобы, получении и даче мною взяток тем людям, которых Иванов указал в списке. Я боялся за сына, что они его арестуют, боялся за жену, что она не переживет ареста сына. Я уже видел жизнь и готов был сидеть, но сын только начинал жить, у него трое маленьких детей, поэтому я и написал то, что диктовал мне Иванов. После того, как я написал заявление, ко мне стало уже другое отношение, стали передавать сигареты, дополнительную передачу, в кабинет приносили обед. Меня мучили угрызения совести. Я, некурящий человек, стал курить по 2 пачки сигарет в день. Я хотел умереть. Ведь я опозорил своим «признанием» мать, сыновей, жену, дочерей, всех родственников, друзей, тем, что оговорил людей».

А вот, что рассказал Рахимов Бекташ, 1924 года рождения, — бывший секретарь обкома партии, Герой Социалистического Труда, неоднократно награждавшийся высшими орденами государства. Гдляновские следователи задержали его 5 декабря 1988 года во дворе дома, потом его поместили в следственный изолятор, где он провел под стражей 9 месяцев, но впоследствии был полностью реабилитирован, вышел на свободу. О времени, проведенном в следственных камерах, о допросах вспоминает, как о кошмарном сне. На седьмом десятке лет жизни ему пришлось пережить то, что переживали люди в страшные тридцатые годы.

«Вечером вновь вызвали на допрос. Опять допрашивали несколько человек. Вопрос стоял в том же ракурсе: сдаю требуемые деньги — меня тут же выпускают на свободу. При этом договорились даже до того, что я могу какую-то часть денег оставить себе. Шла самая настоящая торговля. Один из следователей — узбек — очень долго уговаривал меня. Когда и это не помогло, то вновь начались брань и угрозы в мой адрес. Гдлян стал шантажировать тем, что даст команду и моего сына, офицера органов КГБ, снимут с должности и уволят. Я пытался, как мог, объяснить, что сын абсолютно ни при чем, так за что же он будет страдать. Надо мной издевались самым настоящим образом, играли на отцовских чувствах, заставляя признать то, чего не было в жизни. Результатами этого допроса все были недовольны. Их, видимо, не устраивало то, что я сказал об отсутствии у меня денег и, естественно, ничего не выдал. До настоящего времени я не понимаю, насколько сами следователи верили в реальность этого чудовищного вымысла. Меня сломило лишь сообщение Карташяна о том, что из-за моего поведения ими арестован сын и в дальнейшем это же ждет остальных членов семьи. О подобной практике следствия мне было достаточно много известно еще до ареста, и я поверил их словам. Я был вынужден пойти на их условия и написать всю ту ложь в отношении многих лиц, которую от меня потребовали. Под воздействием таких угроз, я был готов любого и каждого человека обвинить в чем угодно. Позже одумался и отказался от навязанной лжи.

Примерно 25 декабря 1988 года меня отвезли в Москву. Кажется с 28 декабря к допросам подключился Иванов Н. В. Он продолжил линию Гдляна, заявляя в форме рассуждений о том, что нашей стране просто необходим «расход» людей, людская кровь и жизни, я же являюсь миллионером и если не сдам им деньги, то буду пущен в этот самый «расход». Когда он вел речь только обо мне и моей жизни, я держался и настаивал на правдивости своих показаний, отказывался наговаривать на других напраслину.

Позже Иванов вновь повел речь о моем сыне. С его слов выходило, что после моих первых так называемых «признательных» показаний его, якобы, выпустили из тюрьмы, но теперь арестуют вновь. Он убеждал меня в том, что с ними «нужно дружить, иначе будет плохо — меня в «расход», а сына арестуют». Это надломило меня. Я согласился дать любые показания, но при условии, что они не тронут никого из моих родственников. Передо мной была поставлена задача указать 60 человек в качестве моих взяткодателей. В полной мере при всем желании мне не удалось выполнить этого «домашнего задания» Иванова. Я вспоминал всех, с кем общался за долгие годы, наговаривал на людей, приписывал им мнимые факты дачи мне взяток, и в конечном счете указал около 30 человек. Иванов остался очень недоволен, что я не выполнил его указания, и в качестве наказания поставил новую задачу, увеличив количество моих взяткодателей до 70–80 человек. И я, писав новую ложь, был вынужден это делать, опасаясь за своих жену и детей. Иванов меня корректировал».

А вот показания Айтмуратова Ережена: «Я был арестован 20 августа 1987 года в Ташкенте. Несколько дней содержали в следственном изоляторе, а затем перевезли в Москву. С этого момента начались регулярные допросы, которые вели Гдлян и Иванов. Мне долго объясняли насчет значения чистосердечного признания, советовали во всем признаться, грозя в ином случае сделать «паровозом» по делу, угрожали разобраться с приписками в республике, к которым, якобы, я, будучи секретарем ЦК КП Узбекистана «имел непосредственное отношение. Заявляли о том, что того, кто у них не признается, ожидает расстрел, а кто идет вместе с ними — тому почти ничего не будет и его они даже могут освободить из-под стражи. Запугивали также тем, что если я буду продолжать молчать, то они арестуют жену, сына, дочь, брата. Иванов даже сослался на какой-то пример, когда они арестовали беременную женщину. В заключение поинтересовались — хочу ли я такого конца? Как я мог допустить, чтобы они арестовали абсолютно невиновных людей. Для меня их благополучие стало практически единственным желанием. Не мог я отдать еще и их на растерзание и потому пошел на соглашение со следствием».

Мусаханов Мирзаюсуф, доктор физико-математических наук, будучи невиновным, проведет в тюремных камерах несколько месяцев и только спустя три года после ареста будет полностью реабилитирован. Он расскажет, что Гдлян во время допросов, принуждая его к даче ложных показаний, заявит, что если он, Мусаханов, не даст нужных показаний и не выдаст ценностей, то будет применен «… тотальный террор всего рода Мусахановых». Такой террор, как мы уже отмечали, действительно осуществили.

Тотальным террором, массовыми арестами угрожали и Каримовой Лоле.

Но это еще не все. Детей записывали на видеомагнитофон, заставляли их обращаться к арестованным родителям с просьбой все рассказать, все выдать, лишь бы спасти себя и родственников.

Обращения конечно были эмоциональными, со слезами на глазах, так что при виде их редко кто оставался равнодушным и выдерживал такой психологический прием. Чаще всего за ними следовали оговоры, обещания все рассказать и выдать.

В целях психологического давления на арестованных их длительное время держали в неведении, месяцами не вызывали на допросы. Тем самым несговорчивым давали понять, что те «конченные» люди. Людей так изматывали неведением, страхом за свое будущее, что они сами просились из камер на допросы. Например, в допросах арестованного Кахраманова имелись перерывы по 4 и более месяцев. Содержащийся длительное время под стражей Норбутаев не допрашивался по делу свыше 8 месяцев. Поэтому вполне мог «сработать» как большой психологический пресс и следующий трюк. Несговорчивого арестованного вызывали на допрос в кабинет два следователя, сажали на стул и как бы забывали о нем. Между собой говорили громко. Один другому сообщал, что на прошлой неделе или совсем недавно расстреляли такого-то, называли фамилию. Второй следователь, как бы не веря, говорил: «Как, ведь у него сумма взяток небольшая?» На это следовал ответ: «Да, небольшая, но он ничего не признал, ничего не выдал, вот и получил по заслугам». Вызванный на допрос естественно фиксировал разговор следователей в памяти, делал «выводы» для себя, приходил к тому, что лучше «признать» хоть что-то, чем получить пулю в лоб. Так появлялись оговоры. С помощью неправомерных длительных арестов, созданием невыносимых условий в камерах, путем избиения подследственных, шантажа, угроз, обмана стремились морально раздавить человека, унизить, довести до скотского состояния, сделать из него ничтожество, а растоптав, сломив, получали от него показания, угодные следствию. Допрашиваемые уже не сопротивлялись.

Откуда все это взялось в наши дни. Неужто из того трагичного прошлого, неужто это опасная отрыжка «бериевщины»? Не хотелось думать, не хотелось верить, но судите сами.

Передо мной уголовное дело 30-х годов о контрреволюционной деятельности «правотроцкистского» блока. Арестованный Раковский не признавал себя виновным в течение восьми месяцев содержания под стражей. Потом, вдруг, признал то, чего никогда не совершал. Бывший работник НКВД Я. Яронсон расскажет о методах его допросов: «Мне помнится, в частности, что Раковскому было объявлено об аресте его жены и судьба ее ставилась в зависимость от его показаний». Сам Раковский показал: «Когда мне сказали, что мою жену посадят, я закричал и схватился за голову — это значило, что она умрет. Страх за семью, сознание, что посылаешь ее на смерть, страх и желание жить, полная безнадежность…» (арх. дел. № 300 956 т. 9 л.д. 321).

Осужденный в 1938 году профессор Плетнев Д. Д. (реабилитирован в наши дни) в одном из заявлений писал, что у него выбили признание, а весь обвинительный акт — фальсификация. «Ко мне применялись ужасающая ругань, угрозы смертной казнью, таскание за шиворот, душение за горло, пытка недоеданием. В течение пяти недель сон по два-три часа в сутки, угрозы вырвать у меня глотку и с ней признание, угрозы избиением резиновой палкой… всем этим я был доведен до паралича половины тела», (т. 76 л. д. 11–19, 21–22,25).

Репрессированный Бессонов, объясняя причины, толкнувшие его на ложные показания, говорил, что его предупредили: «… Если я не дам нужных показаний, то сделают из меня котлету. И действительно, спустя несколько дней меня вызвали поздно вечером в какую-то, доселе неизвестную мне комнату. Там уже было пять молодцев, а на столе лежали необходимые принадлежности: резиновая дубинка, перчатки, палка и еще что-то. Майор, потирая руки, спросил меня о показаниях, а я, увидев это, перетрусил… так как об избиении до смерти я уже знал… Решил врать. Ну и стал, таким образом, контрреволюционером» (арх. дел. № 101 492 т. 2 л. д. 61).

Вывший сотрудник НКВД Церненко П. рассказал на допросах, что следователь Лулов «… в моем присутствии уговорил Рыкова подтвердить показания Антипова, сказав, что ему, Рыкову, выгодно так показывать».

Бывшие работники НКВД СССР Альтман и Гейман, осужденные в 1938 году за фальсификацию уголовных дел, показали что «… карательная политика советской власти грубо и нагло извращалась. Арестовывалась масса совершенно невиновных людей. При допросах арестованных применялись антисоветские методы допросов и таким путем арестованные вынуждались не только признавать себя «виновными», но и оговаривать других лиц, преданных партии и советской власти» (дело Альтмана и Геймана, л. д. 95–99).

А теперь давайте еще раз вернемся к показаниям тех лиц, кого содержал под стражей Гдлян и его подручные.

Я не могу забыть допроса Мукимова Л., отца шестерых детей, который без вины просидел в изоляторе 5 месяцев 20 дней. Помню, как он заявил, что не знает, накажут или нет следователей, измывавшихся над ним, но он осудит их по-своему, придет этому время. Вот, что поведал он: «При допросах Иванов говорил мне: «Ты маленький человек, ты нам не нужен, тебе надо воспитывать детей, дай показания на Касымджанова, скажи, что около УВД или в аэропорту, около дома или в других местах передал Касымджанову какой-нибудь сверток. Найди кого-то из родственников или близких друзей, которые бы смогли подтвердить это обстоятельство». Свидетель не дал таких показаний, хотя взамен ему предлагали свободу. Допросы велись почти сутками, а когда приводили в камеру, то там избивали сокамерники.

Джураева Балтабая лишили свободы только потому, что он на служебной машине возил бывшего заместителя министра внутренних дел УзССР Бегельмана. А коли возил, то по мнению следователей, что-то должен знать и рассказать о Бегельмане.

О допросах Джураев Б. вспоминает довольно подробно: «Когда завели в кабинет, Гдлян, показывая на меня, сказал другому следователю: «Дергай его». Сам Гдлян спрашивал меня о взятках Бегельману, у кого тот брал. Я ответил, что о взятках ничего не знаю. Зашел следователь Иванов, сказал мне: «Ты опасный человек, ты должен гнить». Вызвал конвоира и отправил меня в подвал».

Скажу, что ничего противозаконного Джураев Балтабай не совершил, как не совершил и другой водитель — Бабаджанов Шадман, который также помещался на несколько суток в подвал, хотя говорил следователям, что он больной человек, предъявлял рецепты, справки, просил лекарства. Но все это оставалось без внимания.

Уголовное дело, возбужденное по нарушениям законности, до краев наполнено подобными показаниями, многие страницы протоколов плачут.

В практике гдляновской группы широкое распространение получили факты лишения свободы граждан, чаще всего свидетелей, путем запирания их на день, на ночь в служебных кабинетах. Делалось это все ради той же цели — выбивания из допрашиваемых нужных для следствия показаний, чаще всего ложных, ставящих под большую опасность здоровье и жизнь граждан, могущих вызвать наступление несправедливого наказания. Некоторые из запертых в служебных, подсобных помещениях не выдержали издевательств и кончили жизнь самоубийством.

Две ночи в служебном кабинете взаперти, по указанию Гдляна, содержался Мирзабаев М. Утром 7 июля 1984 года он выбросился из окна и разбился. Одновременно с Мирзабаевым в помещении следственной группы в Бухаре запирали на ночь шоферов Наврузова и Хаятова.

15 декабря 1987 года около 24 часов в помещение следственной группы в Нукусе был доставлен свидетель — врач Есимуратов Б. Его до 4 часов утра допрашивали следователи Гдлян и Карташян. После этого Есимуратов был заперт в служебном кабинете. Ему предложили подумать и дать нужные следствию показания. В противном случае, как заявили Есимуратову, он «…будет гнить в тюрьме».

Но это было только начало.

О допросах Есимуратов не может вспоминать без содрогания. Он абсолютно не причастен к каким-либо преступлениям, к хранению ценностей, нажитых преступным путем. Об этом сразу же сообщил Гдляну. Далее он вспоминает: «Эти мои слова почему-то вызвали гнев у Гдляна, который уже грубо и на «ты» стал мне говорить, что если со мной сделают очную ставку, то я уже буду по делу не свидетелем проходить, а обвиняемым и «сгнию у них в тюрьме» вместе со своими всеми родственниками. Далее Гдлян обозвал меня «сволочью», сказав также, что все мы плывем в какой-то одной лодке и что нас за это топить надо со всеми семьями. Я эти его слова понял так, что меня и моих родственников он намеревался посадить в тюрьму».

Выйдя на свободу после задержания, Есимуратов пытался «искать правду», выяснить, почему его изолировали от семьи, лишили свободы. Как это происходило, он тоже рассказал.

«Где-то 21 декабря 1987 года я пришел в здание по ул. К. Маркса, где имелась вывеска «Следственная группа Прокуратуры СССР», и обратился к руководителю группы по Каракалпакии Ибрагимову. Хотел выяснить у него, почему со мной так обращались, просил выдать документ о причине отсутствия на работе. Но Ибрагимов выругался нецензурными словами, обозвал меня «скотиной» и «сволочью» и сказал: «Как ты набрался смелости зайти сюда, жаловаться на следователя и просить справку», назвал преступником, сказал, что таких, как я, надо расстреливать, и выгнал из кабинета. После этого я не стал больше искать приключений и никуда не заявлял и не жаловался по поводу случившегося со мной».

Следователем Н. В. Ивановым две ночи с 29 на 30 января и с 30 на 31 января 1988 года содержался в служебном кабинете депутат Нукусского горсовета Каракалпакской АССР Худайбергенов X., работавший заместителем управляющего трестом. Согласия на арест, привлечение его к уголовной ответственности у следователей на тот период не было, поэтому и запирали в кабинете.

X. Худайбергенов, как и названные ранее лица, не совершали преступлений, их содержание под замком — грубый произвол.

Этот произвол был допущен и в отношении начальника отдела вневедомственной охраны Орджоникидзевского РОВД Нурматова. Его долго уговаривали дать показания «о передаче взяток Джамалову — начальнику УВД Ташкентской области. Допросы длились с утра до вечера. После очередного отказа следователь оставил Нурматова на ночь в маленькой комнате, дверь которой запер на ключ.

Оказавшись бесконтрольной, группа Гдляна дошла до того, что осенью 1987 года организовала в Ургенче Хорезмской области свой изолятор для несговорчивых свидетелей, куда людей помещали на несколько суток, оставляли без пищи. И все опять ради той же цели — получения нужных для следствия показаний.

Трезвоня на весь мир о своих заслугах, Гдлян и Иванов хранят гробовое молчание по поводу того, что в их группе, как и в 30-е годы репрессий, распространенный характер носили запрещенные законом ночные вызовы и допросы. Как и в годы репрессий, были следователи-«колуны», которые «выбивали» явки с повинной, готовили людей к признанию. Их задача заключалась в том, чтобы измотать арестованного, заставить признать свою вину, неважно в чем. Важно подготовить его к «признанию», потом подсказывали, что надо говорить. «Колуны», как правило, работали в ночное время. Были и следователи-«пианисты», бездумно печатавшие на машинках показания «подготовленных» для допросов людей.

О наличии «колунов» говорили сами гдляновские следователи. Приведу выдержку из показаний А. Холодова: «В следственной группе существовала так называемая группа «колунов», в состав которой входили или, если точнее сказать, больше всех работали по получению первоначальных показаний Карташян, Мавлянов, Абдурахимов… Могу сказать, что они больше всех получали от свидетелей признательных показаний».

Следователь Бош сообщил: «Как только открывался какой-то участок, то туда сразу же посылали Мавлянова, Карташяна, Абдурахимова. Это были так называемые «колуны». Однажды Мавлянов звонил Гдляну и спрашивал, сколько, на какую сумму надо собрать аризы (явки с повинной — В. И.), чтобы получить чин старшего советника».

Этих «колунов» запоминали многие граждане, проходившие по делам не только в качестве обвиняемых, но и свидетелей.

Главное — не доказательства, не факты, а явки с повинной, которые появлялись через месяц, два, год нахождения в тюрьме.

Умелых «колунов» исправно поощряли. А те даже цинично спрашивали: «Сколько для этого нужно выбить явок?»

Не хотят Гдлян и Иванов рассказать, как они собирали акты ревизий, другие финансовые документы о крупных недостачах, шантажируя ими, получали от торговых работников, должностных лиц признания в передаче взяток «наверх». Расчет простой: или «даешь показания», или сам за «хищение, обман» садишься в тюрьму. При этом никого не тревожило, что под таким заявлением ложь текла рекой. В отношении тех, кто пошел на сделку, дела прекращались, а акты ревизий прятались от судов и прокуроров.

Цинизм и обман, жестокость и презрение к людям в этой грязной игре перехлестывали края. Ощутила их на себе и Камалова Зияда, 1957 года рождения. Она находилась в декретном отпуске по уходу за грудным ребенком. Очередной ее допрос продолжался в прокуратуре почти с 24 часов 2 июня до 1 3 часов 3 июня 1988 года. Все это время ребенок находился на попечении двух других ее несовершеннолетних детей, которые вынуждены были к нему вызвать врача.

В это время муж Камаловой Зияды, мать, свекровь незаконно содержались под стражей, хотя в их действиях не было состава преступления.

Что такое ночные допросы испытали на себе Норумбетовы Абдулла и Алымбай, Наврузов, Хаятов, Артыков, Туркменов и десятки, сотни других людей.

Как и в 30-е годы с арестованными людьми велась активная камерная работа, зачастую сопровождавшаяся психологическим и физическим насилием.

Джамалов — начальник управления уголовного розыска МВД УзССР — вспоминает в связи с этим: «Гдлян и Иванов сказали, что вопроса о сроках следствия и содержания под стражей для них не существует. Тюрьма стала могучим рычагом и помощником Гдляна и Иванова. Не брезговали самыми гнусными методами, любыми средствами для достижения целей. В первые дни после ареста убедившись, что я не пошел по предложенному ими пути, перевели в камеру, где находился ярый уголовник Гафуров Окил, осужденный за разбойное нападение, наркоман. Он знал меня как начальника управления уголовного розыска республики. Гафуров создал в камере невыносимые условия: психическое давление, упреки, оскорбления, нецензурная брань, унижения. Я говорил Гдляну о невыносимых условиях, но он только усмехался».

Стоило только написать заявление — явку с повинной, как Гафурова тут же отправили в колонию. В ходе следствия нам не раз приходилось записывать в протоколы допросов показания лиц об их избиениях гдляновскими следователями. Таких показаний было множество. И не случайно мы предъявили обвинение следователю Пирцхалаве в избиениях допрашиваемых с целью получения от них угодных показаний.

За насилие на допросах последовало обвинение и другим двум следователям-«колунам» Мавлянову, Карташяну. Правда, потом все это перечеркнет Генеральный прокурор Трубин своим беспринципным, угодливым и не основанным на материалах следствия постановлением о прекращении дела.

Чтобы не быть голословным, я сошлюсь на некоторые показания.

A. Саидова, Гадаева заявили, что после ареста их постоянно допрашивал Карташян, неоднократно оскорблял, наносил удары по рукам, плевал в лицо.

Задержанный М. Бурханов рассказал об аналогичных приемах допросов, проводимых Карташяном.

Конечно мне могут возразить, сослаться на то, что к показаниям этих лиц надо относиться критически. Все это так, поэтому мы ими и не ограничились.

Нами был допрошен следователь гдляновской группы Шамсутдинов, который заявил, что он был очевидцем нанесения ударов и плевка в лицо Бурханову следователем Карташяном.

B. Шароевский — член группы Гдляна рассказал: «С Карташяном я проработал недели две и затем заявил Гдляну, что работать с этим человеком отказываюсь, т. к. считаю методы его работы недопустимыми. Гдлян удовлетворил мою просьбу. Немного о методах работы с людьми Карташяна. Как правило, он вызывал на допросы по десять и более человек в день из числа торговых работников, заведующих магазинами и других. Целью работы с этими людьми было получение от них заявления — аризы — о даче взяток руководству. При этом следователи, в том числе и Карташян, не располагали какой-либо предварительной информацией о преступной деятельности допрашиваемых, даже не имели часто данных об их личностях. Исходили из того, что в торговой системе Бухары все завмаги давали взятки… Карташян действовал методом принуждения, создавая для людей трудновыносимые условия. Вызвав десять — двадцать человек к одному часу, он одного приглашал в кабинет, а остальные вынуждены были сидеть и ждать своей очереди на 40–50-градусной жаре во дворе, где нельзя было даже спрятаться в тени… На другой день этих людей вызывал снова и все повторялось. Зимой применялся тот же метод воздействия, только холодом…