Дженни Даунхэм-Пока я жива

Мы обреченно пошли по шоссе вдоль реки, пытаясь поймать машину, поняли, что это бесполезно, и вернулись обратно. Я остановила рикшу, но его цена нас опять же не устроила. Тут я поняла, что меня раздражает всякая зависимость, и единственный выход — сесть на привычное транспортное средство: велосипед. Везде давали в аренду только мотоциклы: в Таиланде это более распространено, в силу цивилизованности и больших расстояний. Наконец, мне указали на велосипеды, сдаваемые в аренду, но хозяина рядом не было. Сколько-то мы ждали, но потом я просто сказала тайцам из соседней лавки, занимавшимся каким-то ремонтом, что я еду в Золотой треугольник и велосипеды верну завтра. Мы с Сияной сели и поехали, не встретив никакого сопротивления.

Дорога была довольно приятной: я вспоминала свои прежние велосипедные путешествия. Шоссе шло вдоль полей, спускавшихся к реке. К ней периодически вели дорожки, и можно было искупаться. Мы один раз так и сделали, но удовольствия мне это не доставило: дно было илистым. Там, где мы спустились к воде, одиноко плавала чья-то длинная узкая лодка. (Вот бы нам найти ее сразу, до мытарств в Чианг Сене!) На полях кое-где стояли навесы с крышей, на подмостках. Я подумала: если будут еще и проблемы с гостиницей, в крайнем случае можно вспомнить молодость и вернуться сюда ночевать. (Останавливало то, что в горном районе ночью прохладно, а наши теплые вещи остались в Чианг Мае.)

До наступления вечера мы доехали до Золотого Треугольника. С гостиницей опять же не везло, ощущался туристский бизнес: самую дешевую комнату нам предложили за 300 бат, а домики стоили 400 и 500. Я сказала 250, пришлось согласиться за 280 — правда, это была большая комната, с цветным телевизором и горячим душем (чаще душ в дешевых гостиницах холодный). Две кровати были царской ширины: человек шесть на них уж точно бы поместилось, если не восемь. А поменьше комнаты не было. Покрывала были теплые: ворсистые, но приятные на ощупь — пушистые, легкие и красивые, с рисунком цветов. У нас таких не производят, и я бы купила такое в Таиланде, как летнее одеяло, если бы позволил багаж.

Мы оставили велосипеды и, увидев лестницу с драконами, поднялись к монастырю на горке. Один из храмов содержал привычные золотые статуи Будд. Тайский мальчик открыл его для нас, включив свет, а потом закрыл снова. В другом, лишенном стен и представлявшем собой только навес крыши, в сумерках буддийские монахи пели мантры. А под открытым небом, под деревом, стояла совершенно разрушенная статуя Будды 13 века, без головы и рук, но почитаемая и прикрытая через плечо оранжевым покрывалом монаха. Это было самое древнее изображение Будды, которое мы видели.

Если подняться чуть выше, что мы сделали уже утром, при свете, откроется более старая часть монастыря (Ват Пратхат Пхукао). Рядом, кстати, хороший вид на реку. Сооружения монастыря датируются 8-м — 14-м веками. Там стоят развалины пяти ступ. Каменная женщина-Будда сидит у входа в маленький храм, который изображает пещеру с отшельниками. И на эту храмовую площадку ведет — с одной стороны, лестница из джунглей, теряющаяся в них, с другой — высохший водопад, который выводит к храмам ниже, что нам стало ясно, когда мы по нему спустились.

Эти развалины: заброшенные и одновременно почитаемые буддистами, как и все развалины Таиланда, вызывают ощущение победы природы над человеком и в то же время победы человека над природой — гармонии их взаимодействия. Трое Тайских детишек неподалеку жгли костер. Они были в национальной одежде: специально для того, чтобы какой-нибудь турист сфотографировался с ними и протянул им за это монетку. (Но они не приставали к нам, как в туристских местах Индии: может, потому что туристов здесь не очень много.)

Вдоль реки идет шоссе и тянутся ларьки. Там уже ощущается местный колорит и продается одежда и украшения. Чувствуя, что достигала одного из конечных пунктов поездки, я купила себе длинное черное платье с желтыми слонами, а Ясе — синий костюмчик с дракончиками и фонариками.

Золотой треугольник — центр добычи опиума, и там даже есть музей на эту тему. Но поскольку я была с дочкой, эта тема обошла нас стороной. Опиума нам никто не предлагал (хотя, говорят, это в Таиланде бывает).

Может оттого, что я каждый день видела в храмах целые семьи Будд, образ золотого треугольника — сам по себе, на внутреннем плане — не ассоциировался у меня с Троицей, как было бы раньше, но — с моей собственной семьей.

Образ трех Будд: мужчины, женщины и ребенка — был в Чианг Мае, возле самого интересного полуразрушенного храма со скульптурами слонов — высоко наверху, и с очень вертикальными лестницами к алтарю, по четырем сторонам света. Мое внимание привлек красивый золотой контур ауры вокруг тела ребенка-Будды: со множеством язычков пламени — некогда драконьих хвостов — и с "крылышками" на плечах. Буддийские скульптуры очень безличны, и все же можно было понять, что это — скульптура мальчика: юноши, а не младенца. И хотя непосредственных ассоциаций с крылатым ангелом или нашими детьми там не возникло, этот образ остался в памяти, как преддверие абстрактной идеи треугольника.

Ум не смущало, что у нас двое детей, и на самом деле нас не трое, а четверо. Треугольник был образом замыкания семьи на нее саму: наличие в ней ее собственного божественного Духа, ее собственного призвания. Сформулировать эту идею проще всего так: ребенок составляет одно целое со своими родителями. Ничего особенно нового в этом представлении не было: мне всегда казалось, что родители и на духовном плане определяют судьбу своих детей. Точнее, именно на духовном плане они ее и определяют. Но поскольку мы обычно не видим, каков духовный план родителей, то и не понимаем, что же собственно реализуется в детях.

А золотой цвет — ассоциировался с совершенством, которое дарует солнечная энергия.

Пользуясь велосипедами, я решила прокатиться чуть выше по шоссе вдоль реки, и через некоторое время нас привлек парк, где прогуливался слон, катающий туристов. Мы свернули в этот парк, и скоро приехали к гостинице, красиво отделанной деревянными скульптурами, где молодой таец на входе предложил нам оставить велосипеды и зайти вовнутрь. Это было очень кстати, потому что мы вышли к бассейну, где Яся захотела искупаться. "Вода слишком холодная," — предупредили нас иностранцы, но нам она оказалась в самый раз. Мы купались там часа два. Сияна нашла себе подружку по нырянию и говорила с ней по-английски. Я, чтобы не разрушать их гармонии, периодически грелась в джакузи с теплой водой, с другими иностранцами. "Сегодня твоя интуиция привела нас куда надо," — сказала мне дочка, и я узнала в ее словах своего супруга, который при нашем прощании обещал морально быть с нами. (Хотя себя в ней по-прежнему не узнавала. Зато я узнавала в ней свою свекровь: и не хотела, чтобы она была на нее похожа! Я хотела, чтобы она была совершенной в любви. Ведь каждый человек — это шанс: прорваться к вечной жизни, осуществить ее! Но она не была совершенной — и это выдавало несовершенство нашей собственной связи.)

Наконец я перестала опасаться, что нас отсюда выгонят, расслабилась и легла загорать на мягкий лежак, куда служащий заботливо положил большое махровое полотенце. Потом мы ополоснулись в душе и поехали вниз, попрощавшись с мальчиком на входе, у которого я заодно узнала, что номер в гостинице стоит 8000 бат в сутки (6000 руб — то есть столько, сколько истратили за всю поездку на одного человека). Мы и дальше в случае необходимости использовали бассейны дорогих гостиниц по их прямому назначению, и поскольку на нас было написано, что мы не местные жители, а иностранцы: которых надо как можно лучше обслуживать, чтобы они не перестали быть дойными коровами тайцев, — никаких эксцессов не возникало.

Потом мы спустились ниже гостиницы и проехались немножко по окруженной зеленью дорожке. Вдоль дорожки мне попались на глаза могилки нескольких птиц или собак — может, чьих-то питомцев: еще раз показывая буддийское или просто современное бережное отношение к животным.

Вернувшись, мы еще раз полюбовались на слияние трех рек. У гостиницы я встретила микроавтобус хозяина велосипедов, который по-видимому легко нас нашел, и я подтвердила, что велосипеды верну вечером. О цене мы даже не говорили: в тех местах, где не ступала нога русского человека, тайцы привыкли, что иностранцы заплатят. Мы отдохнули в гостинице с горячим душем и телевизором и без приключений вернулись в Чианг Сен. Я заплатила за велосипеды: не хозяину, а женщине, дав ей 100 бат, чем она была очень довольна (может, можно было дать и меньше).

Мы сели на автобус, но в этот день уже не успели добраться до Маэ Салонга, куда я планировала ехать дальше, и пришлось заночевать в Маэ Чэне, городке на развилке дорог. Это плохое место для ночлега: хотя в единственной гостинице за 300 бат (220 руб), которая там исполняет роль санатория, есть бассейн среди каких-то островков природы, расслабляться вечером нам пришлось в ресторане. Там было бесплатное кофе: в бачке, подобном тем, которые раньше стояли в наших пирожковых, рядом лежали пакетики сахара и сухого молока. А девушка под западную музыку пела по-Тайски, моментами лиризма разнообразя стандарт эстрадных ритмов (слушать которые мне обычно надоедает на первой же минуте).

Сочетание кофе с лирикой не дало нам быстро уснуть: я думала о минувших днях любви, Яся планировала будущую. Мы с Сияной долго выясняли наши отношения и очень устали. Мы даже не помылись шампунем в крошечных бутылочках, которые лежали на кроватях этой гостиницы вместе с полотенцем, маленькой зубной щеткой и тюбиком пасты, потому что душ был холодный.

ДОЙ МАЭ САЛОНГ

Наутро рейсовый автобус довез нас от гостиницы до поворота, ведущего вверх — в горное селение, где над высокими зелеными горами возвышается белая ступа храма Дой Маэ Салонг с золотым остроконечным куполом. Маэ Салонг — название поселка. Он известен именно своим храмом, и мне захотелось там побывать, просто когда я увидела вид сверху на горы с этим храмом на открытке.

На повороте мы нашли микроавтобус, который должен был ехать в Маэ Салонг. Но водитель сказал, что будет дожидаться еще 4-х пассажиров или мы должны заплатить за всех. Ожидание затягивалось надолго, я стала ловить попутку и поймала легковую машину с открытым кузовом, которая добросила нас до горного поселка бесплатно. Мы ехали с час по извилистому серпантину гор, и я наслаждалась горными видами свежим воздухом и хорошим обзором. Но Сияна изнемогала, лежа в кузове на моих коленях в полусонном состоянии: все эти бесконечные повороты укачивали ее, и ей было не до видов.

В горах есть что-то привлекательное для человека. Как при неопределенности пути человек на природе всегда будет двигаться в направлении солнца, так и при выборе маршрута через горы и долины его будет притягивать гора. Как что-то недостигнутое, чего обязательно нужно достичь. (Кто не верит, понаблюдайте за поведением детей: если есть горка, они обязательно на нее залезут.) Как что-то неиспытанное, что непременно нужно испытать, иначе зачем и жить? Правда, в русском лексиконе испытывание, испытание понимается как страдание (вынужденное), а не как эксперимент (свободный). И горы — созвучно слову "горе", и под всеми достижениями, вершинами разума и пиками чувствования, мы склонны видеть и даже нарочно искать драму. Но в буддизме это не так.

Да и по моему опыту, все экстремальные переживания содержат великий потенциал к тому, чтобы через секунду — которая стоит того, чтобы ее выждать — или пусть даже через час, через год — обернуться вершиной счастья. Так и должно быть — этот мир создан для счастья. Долгое несчастье — эгоизм или лицемерие (откуда берет начало неумение с ним справляться.)

Горы были великолепны. Кружево дороги открывало неожиданные виды сверху, и я даже не доставала фотоаппарат: тут он был совершенно бесполезен, не передала бы перспективу даже кинокамера.

Тайские горы не похожи на наши. Они не похожи и на индийские предгорья Гималаев, постепенно поднимающиеся к высотам и даже на высоте 3000 метров распаханные доверху. В Таиланде горки очень вертикальные, изрезанные и потому мало доступные. Это что-то среднее между Индией (или нашей Средней Азией) и китайскими сопками. Поэтому зеленые горы высотой не более 1400–2000 м, где мы были, уже производят впечатление больших высот из-за вертикальных перепадов. К сожалению, поймать это впечатление на мою мыльницу, которая делает всю панораму совершенно плоской, было нереально.

Селение Маэ Салонг расположено на множестве горок, и перебраться с одной на другую представляет проблему — с этим мы столкнулись, когда решили там погулять. Объединяет его только узкое шоссе, еще более извилистое внутри селения, чем на протяжении всей ведущей в него дороги. К счастью для этого оживленного поселка, оно не кончается тупиком, а ведет в две стороны: и в сторону Чианг Рая, откуда мы приехали, и в сторону Чианг Мая, где мы оставили вещи и куда нам надо было вернуться. А третье ответвление асфальтовой дороги ведет вверх: к храму, который возвышается над горами.

Когда мы приехали в поселок, я не сразу поняла, каким образом этот храм досягаем, и в какую сторону идти, чтобы туда попасть. Водитель остановился на единственной ровной прямоугольной площади, где стоял какой-то транспорт, у местной школы. Здание школы состояло из отдельных домиков, ступенями поднимавшихся вверх: как и все в этом поселке, лишенном естественных горизонтальных плоскостей. Узнав, что мы нацелены добраться до ступы, водитель сказал, что минут через двадцать освободится и подбросит нас наверх. Час мы прождали его, хотя я понимала, что такое обещание тайца, как и любого юго-восточного человека, к пунктуальности его не обязывает. А потом пошли в гору сами.

Мы пошли по шоссе, на которое нам указали, и это было ошибкой. Хотя сумку я оставила в каком-то магазине: точнее, сказать, отделении рынка, вытянувшегося под крышами вдоль шоссе, где сувениры плавно переходили в еду, — идти вверх было тяжело. Как шла туда Сияна, лучше не вспоминать. Три километра серпантина, что вели к храмовому комплексу, оказались чем-то совершенно непреодолимым. С низу казалось — до него рукой подать, но каждый новый изгиб дороги создавал ощущение, что мы удаляемся от храма, а не приближаемся к нему. Я долго не решалась ловить машины, понимая, что в условиях такой гористости им просто физически не остановиться. Наконец, Сияна поставила ультиматум, и мне пришлось голосовать. Конечно, машина поймалась далеко не с первого раза. К нашей просьбе снизошли Тайские супруги с двумя детьми: изнутри войдя в мое положение.

Мы остановились на специальной площадке для машин (без которой им было там не остановиться). Храмовый комплекс тоже представлял собой рукотворную площадку, на которой перед ступой располагался красивый садик с деревцами типа кипарисов и пальм на зеленой травке. С одной стороны его был небольшой двухэтажный храм с двухступенчатыми крышами: одной наверху и четырьмя — над нижними пределами здания, которое представляло крест со входами-выходами во все четыре стороны света. С другой — стояла многоступенчатая ступа вдвое выше храма: белая и в основании четырехугольная, со множеством золотых пирамидок, круглых и очень вертикальных — как и центральный остроконечный купол, с пирамидкой шести зонтиков наверху.

Тайцы, что подвезли нас и тоже пошли смотреть храм, сфотографировали нас с Сияной на фоне гор. Но храм оказался закрыт, как и пирамида ступы, к трем дверям которой вела лесенка с белыми дракончиками. Как нам сказали, там находится тело Будды: ушедшего в нирвану буддийского монаха. Площадка храма была обнесена перилами — с нее открывался прекрасный вид на горы.

По дороге в Дой Маэ Салонг я с удовольствием вспоминала, как ездила с группой по горам Индии — когда жила в ашраме "Ауровеллей", названного в честь Шри Ауробиндо. Движение машины усиливало полет мысли: как вообще ускоряет мысль всякое перемещение в пространстве, и я вспоминала идеи Ауробиндо и Матери Миры о преображении тела. Похожие идеи были у Циолковского: который считал, что тело человека может быть самозамкнутым организмом, подобно живому организму Земли. Оно может питаться солнечной энергией. Циолковский создавал ракету, чтобы большая часть жителей перенаселенной Земли могла жить в Космосе: в искусственно созданных мягких условиях, лишенных климатических перепадов, с достаточным количеством энергии — он даже предлагал переселить на космические станции наиболее больных людей, которым трудно жить в климате Земли. Он верил, что в таких условиях быстрее реализуется идея бессмертия человеческого тела.

И видно, я неслучайно вспомнила идеи Ауробиндо и Циолковского по дороге в горный поселок Маэ Салонг. Я не знала, что находится внутри многоступенчатого буддийского храма-ступы. Я поехала туда, потому что мне понравился сияющий белизной остроконечный храм с мощным основанием и окружающий зеленый пейзаж: вполне доверяя эстетическому мировосприятию. В поездке по незнакомым местам, где всегда есть дефицит информации, это вполне оправдано. И я с радостью восполнила этот дефицит, узнав, что буддизм супер-современного Таиланда, несмотря на всю технократическую оснащенность XXI века, реализует идею сохранения тела — подобно тому, как средневековое христианство сохраняло тела своих святых.

Соседство ступы и храма могло напомнить египетскую традицию: в Египте тоже строили отдельно — пирамиду для тела и храм для души. И Дой Маэ Салонг — это было не единственное место, где в буддийском храме сохранялись тела. Позже, в двух других храмах я видела тела ушедших монахов-Будд, сидящих в позе лотоса: сильно высохшие, но естественного телесного цвета. Тела этих монахов никак не были похожи на египетские мумии (и вообще на мумии). Рот чуть полуоткрыт, как у только что умершего. На глаза надеты очки: возможно, они запали внутрь. Конечно, это мертвые тела, а не живые. Они вряд ли могут воскреснуть. Но они не разлагаются.

Это впечатляет, как маяк на пути человечества. Для христианской культуры телесная целостность есть ориентир и подтверждение духовного совершенства. Хотя это лишь грань образа вечной жизни и мечты о бессмертии — в том смысле, что царство Божие внутри нас, и смерть тела не есть гибель души. Индийский учитель Йогананда писал, что йоги по желанию могут сохранить свое тело или оставить его разлагаться. И даже восстановить его. Он описывает, как его уважаемый гуру Шри Юктешвар явился к ним после смерти во вполне материальной оболочке. "Это то тело, которое я захоронил, или другое?" — поразился Шри Йогананда, обняв его. "Другое, — ответил Шри Юктешвар. — Я восстановил его из материала той реальности, в которой сейчас пребываю."

В принципе те буддийские монахи и те святые, чьи тела не разлагаются, тоже восстанавливают свое тело из другой реальности сознания, умирая для этого мира — как понимает этот процесс христианство. Дух Святой как меч — дробит тело на части, Бог как огонь — сжигает его тем кислородом, количество которого постоянно увеличивается в нашей атмосфере. А в том смысле, что Бог есть любовь, он рушит и восстанавливает, оживляет (мифологическая функция архетипа Венеры). И в этом процессе изменяется сознание клеток тела, как о том писали Шри Ауробиндо и Мать Мира. Оно восстанавливается той солнечной энергией, из которой соткана жизнь. Для первых христиан, да и потом образ Христа был неотделим от солнца — может, не потому что они были язычники, а потому что лучше чувствовали процессы: включения и выключения света, если вспомнить хотя бы современную литургию.

Солнце дает материальную энергию, а материально у нас тело. Душа у человечества общая, и сознание тоже едино — только тело у нас полностью свое (хотя, конечно, связано с генетикой рода). Душой мы соединены со всеми, а телом отделены. Мы за него несем наиболее явную собственную ответственность — потому совершенство тела, соединенного с духом, является столь трогающим моментом религии. (Так же трогает совершенство тела в жизни и по телевизору. Но, как правило, это лишь совершенство имиджа: ведь тело эстрадной звезды не способно на то, на что способно тело аскета.)

С горы храма с телом Будды вниз ведет длинная современная лестница, даже без драконов: слишком она длинная и вертикальная. Мы спускались по ней, наверное, минут сорок, отдыхая в предусмотрительно расположенных на лестнице беседках, и вышли в другую часть поселка. Все же это было легче, чем подыматься по шоссе: зря нам сразу не указали этот более простой путь. У основания горы расположен буддийский монастырь. Там пагода, поддерживаемая двумя бордовыми колоннами, с двухступенчатой бордовой крышей с золотым орнаментом, и образ стоящей Будды-женщины на фоне украшенной таким же орнаментом стены, в кольце двух бордовых кругов. Может, это какая-то конкретная отшельница, я не спросила — мне понравился сам образ.

Астрологически цветовое сочетание бордового с золотым соответствует Солнцу. И круг — древний символ солнца, а в свете вышеупомянутых идей его можно соотнести и с самозамкнутостью человеческого тела: в котором идет процесс совершенствования (можно соотнести и с алхимическим образом "плотно закрытого сосуда"). Символ Матери Миры — тоже круглая мандала (с двенадцатью лепестками). Я не хочу профанировать буддизм, но формы символов на разных концах земного шара сегодня столь же похожи, как и в древней мифологии.

В другом храме, более обычном, с тремя золотыми статуями Будд и отдельно стоящими многоступенчатыми зонтиками, я обратила внимание на пятиконечные объемные бумажные звезды-фонарики. Они висели на золотых нитях, во множестве натянутых в храме под потолком. — И здесь можно вспомнить древний Тайский миф, согласно которому небо соткано из золотых нитей. Соткал его паук — а творец Пхатувчунг опустил с Неба на Землю тысячи сверкающих нитей, чтобы связать их воедино. По этим нитям спустились в наш мир души живых существ.

В третьем, со свисающими лентами-флагами с изображением животных, — группа Будд. В середине ступенями — пять мужских образов: два больших (к последнему повернуты лицом два отшельника) и три маленьких, соответствующих дням недели (Будда на змее — Суббота, спящий Будда — Вторник и Будда в позе лотоса — Четверг). Рядом — женские образы Будды: самый большой, с поднятой рукой, соотносится с Луной, средний, с руками на груди, — с Венерой, и еще четыре маленькие стоящие статуэтки: две повторяют эти образы, две соответствуют Солнцу-воскресенью (руки внизу). Слева от статуй Будды — образ еще одного отшельника, за ним женский образ Будды-среды. — Такие количественно и образно объемные "семьи" Будд, разные в разных храмах и вбирающие в себя символику времени, наводят на мысль, что задачу совершенствования тела и духа исполняет все человечество и во все времена.

В Таиланде — буддизм махаяны: "широкой колесницы", которую называют еще "колесницей боддхисаттв". Согласно ее учению, возможность достигать состояния Будды дается всем существам, так как все они имеют сущность Будды. Боддхисаттва заботится не только о своем спасении, но об освобождении всех. Наши времена считаются очень счастливыми, так как в мире в течение нашей кальпы должна появится тысяча Будд. Вообще число Будд в Махаяне мыслится бесконечным, — отсюда такое многообразие их храмовых образов. Сущность их одна и проявляется она в трех телах Будды: абсолютном (дхармакая: образ ади-Будды), идеальном (самбхогакая: образ дхьяни-Будд, воплощающих принцип познания) и конкретном (нирманакая: образ бодхисатв).

Махаяна стремится к созданию мифологических образов и сюжетов, и каждая из тысяч ее сутр предлагает свою, отличную от других мифологию — отсюда разница изображений Будд и храмовых фресок. В махаяне есть также описание городов и стран со своим идеальным порядком и драгоценностями: буддийские утопии (буддакшестры: "поля Будд") — целые миры, созданные умственным усилием некоторых святых и позволяющие достичь нирваны без особого труда (с помощью Будды, создавшего такое поле).

От храмов мы спустились вниз к извивающемуся шоссе, и еще с полчаса шли по нему до магазина, где оставили вещи. Я вовсе не была уверена, что так запросто его найду — хорошо, хоть было понятно, в каком направлении идти. Но горизонтальный квадрат площади Яся узнала сразу, прилавков вдоль шоссе оказалось не так уж много (возможно, часть продавцов уже ушла домой — дело было к вечеру), и мы быстро сориентировались. Мы тут же привлекли внимание торговок изделиями из грубого серебра и другими побрякушками: в национальной одежде, бусах и шапочках с колокольчиками и другими серебряными украшениями. Поскольку тут все было сравнительно дешево, я польстилась на серебряные серьги и амулет в виде сердца, где серебро перемежалось с бирюзой и обыкновенными камнями, а Сияна захотела браслет с восемью крестиками (там были еще аналогичные с ключиками или рыбками, но она, как Стрелец, отдала предпочтение традиционной символике). Потом я еще купила себе кольцо, а Ясе — сережки. Так что почти все сувениры на память о Таиланде мы приобрели в этом горном селении, и не жалели об этом — в других местах аналогичные украшения стоили в несколько раз дороже.

Комнату в гостинице мы сняли тоже за смешную цену — 50 бат (36 руб), правда, в ней не было электрической розетки, а душ был во дворике, и я занялась стиркой тоже на дворе, купив по дороге маленький пакет стирального порошка. Сияна в это время перекусывала быстроразваривающимися макаронами, взяв горячую воду из термоса в столовой у хозяина, но не наелась. И уже в сумерках, когда мы сделали попытку прогуляться по поселку, я остановилась под навесом семьи тайцев, которые нам понравились и с террасы которых был хороший вид вниз, и взяла ей рис с помидорами. От всех подливок она отказалась, но съела несколько кусочков мяса, по вкусу похожего на яйцо.

Мне очень понравился Маэ Салонг: не только храмами, а как спокойное селение с человеческими ценами, где не жарко, хорошо дышать горным воздухом и наслаждаться видом. Физически я там чувствовала себя прекрасно — лучше, чем в Чианг Рае и даже в Золотом Треугольнике. Там можно отдыхать и дольше одного дня, только что тяжело добираться. И потом, там рядом нет реки или другого водного пространства, а это минус для моего водного знака Рак. И мы на следующий день поехали дальше. Мы посетили этот горный поселок 23 декабря, практически в зимнее солнцестояние — может, потому я такой акцент делаю на солнце.

ГОРНЫЕ СЕРПАНТИНЫ: МАЭ САЛОНГ, ТХА ТОН, МАЭ ХОН СОНГ

В горных районах ходят маленькие микроавтобусы, сменяя друг друга от поселка к поселку: в которые помещается человек шесть-восемь. Наутро мы дождались желтого микроавтобуса, который ехал в сторону Чианг Мая, и проделали на нем первую часть пути. Во второй автобус вместе с нами села куча ребятишек, ехавших в соседнее селение в школу. В третьем попалась тайка в национальном головном уборе из круглых шариков, у которой в сумочке были плетеные браслеты и другие ремесленные поделки. Покупать мы ничего не стали, но душевно с ней пообщались: не по-английски, а на языке чистых эмоций. Сияна сфотографировала меня с ней в микроавтобусе. Тайка была одета довольно тепло — и надо сказать, пока мы ехали по горам, мы замерзли.

"А знаешь, почему холодно? Ведь мы в облаке!" — сказала Яся, более горячая, чем я: глядя, как я кутаюсь в свой свитер. "В самом деле!" — поразилась я, глядя на туман, который расстилался в долинах под нами.

Виды были похожи на китайские панно. Мыльницей это было не снять, но я купила открытку с надписью: "Туман в долине" — поле на фоне гор, над ним крыши маленьких сельскохозяйственных построек и китайского вида сосны — очень похоже. Мы ехали часа три. Выше горы тянулись полосами, ниже стали подобны сопкам: то голым, то со сплошным лесом, то с отдельными пальмами и висячими садами ползучих растений.

Это была самая красивая дорога, которую я видала в Таиланде — настоящий подарок. Прежде чем спуститься в более равнинную и жаркую часть, мы проехали монастырь Тха Тон: где над лесом возвышалась огромная золотая статуя Будды, и среди зелени торчали крыши храма. Напротив автобусной остановки виднелись два красиво подстриженных больших куста в виде павлинов с цветастыми хвостами (из цветов). Можно добавить, что павлин изображен на древнем флаге соседней Бирмы, находящейся рядом на тех же гористых отрогах Тибета. Я жалею, что не остановилась там, сразу сев в другой автобус. Но меня настолько впечатлила красота предыдущей дороги, настроив на созерцательный лад, что не возникло быстрой реакции выйти и поглядеть на храм среди леса.

После Фанга, где мы пересели из микроавтобуса в большой рейсовый автобус, ехавший прямо до Чианг Мая, дорога уже не была такой интересной. Правда, по дороге я заметила указатели на национальный парк и слоновий питомник, где можно было покататься на слонах: вблизи Чианг Дао, еще одного города поменьше Чианг Рая (но все же не поселка, как Маэ Салонг).

Открытка с видом на долину в горах, что я купила, на самом деле изображала другой горный вид — окрестности Маэ Хон Сона: возможно самого доступного, и одновременно интересного горного места Таиланда. Я описала самый север, а оно находится на западе от Чианг Мая. Там обитает народность каренов: племя, которое одевает на шеи девочкам золотые кольца, удлиняя шею — таково их понятие женской красоты. (Астрологически в этом есть какая-то изюминка: горло соответствует Венере.)

Белые круглые ступы Маэ Хон Сона: по виду легкие и изящные, но внушительного размера, расположенные на вершине горы, с которой был вид на город, тоже привлекали мое внимание. На открытке они были сняты в сумерки, освещенные фонариками — и это создавало ощущение праздника. Я чувствовала, что могу найти в Маэ Хон Соне что-то, чего еще не видела в Таиланде. Ехать до него от Маэ Салонга было далеко: надо было сворачивать по дороге в Маэ Малае, не доезжая до Чианг Мая, и ехать несколько часов. Правда, дорога в Маэ Хон Сон обещала быть красивой. Но до Чианг Мая было ближе, и Сияна запротестовала: она уже устала от автобусов и стремилась как можно быстрее попасть на море. Поскольку времени и денег было в обрез, я ей уступила. А потом пожалела: один день ничего не решал. И еще я совершенно напрасно опасалась, что не куплю сразу обратный билет из Чианг Мая: я купила его в тот же день, за полтора часа до поезда.

Как я уже говорила, именно в горах — исток Тайской буддисткой культуры. Здесь, как везде в горах мира, больше живой экзотики в людях, больше души. Именно тут в Таиланде сохранилась не совсем еще затронутая и нивелированная ориентированной на туризм массовой культурой самобытность горных народов: таких, как карены с золотыми кольцами на длинных шеях, или других (шан, акха, миен, лису, лаху) с шапками из колокольчиков. Это одно из ряда явлений — но благодарно поискать и другие: обязательно что-нибудь найдется. На карте видно много интересных мест для пытливого романтика-туриста.

Это горные деревни: близ Чианг Рая, Чианг Кхонга (недалеко от Золотого Треугольника, ехать от Чианг Сэна), Маэ Салака и Вави — ближе к Бирме, и к западу от Чианг Дао — ближе к Маэ Хон Сонгу, где тоже есть разные народы, в нескольких местах.

Это водопады: Хуаэ Маэ Сай, Кхун Кон, Понг Пра Бат у Чианг Рая; Хуай Мэнг у Чианг Кхонга, Морк Фах у Маэ Малая, при повороте на Маэ Хон Сонг, и другие.

Много национальных парков: Хуай Нам Данг и Мэ Сурин на западе региона, на границе с Бирмой, Маэ Нам Фанг на севере — у Фанга: там есть горячие источники. Пху Санг на западе на границе с Лаосом, Дой Луанг и Кхун Джае, тоже с горячими ключами — между Чианг Раем и Чианг Маем. И это еще не все.

По реке Маэ Кок, текущей от Чианг Саэна в Чианг Рай, организован рафтинг. А путешественника с духовной ориентацией можно направить на поиск буддийских или национальных святынь — духов и защитников этой уникальной для нас природы и местности, которые наверняка там есть.

Здесь уместно рассказать немного о мифологии Таиланда. Поскольку Тайская культура спустилась с отрогов Тибета (отчасти с территории нынешней Бирмы), для нее характерен культ гор. У тайцев много преданий о превращении нагов — священных змеев буддизма — в скалы, горы и горные хребты, которые реже встречаются в остальном Индокитае. Один миф рассказывает, как наги запустили в небо огненные ракеты, чтобы создать и обустроить территорию Лаоса с его горами, реками и лесами. Это не удивительно, поскольку в древней мифологии всех народов змеи — хранители вод и плодородия земли, а у тайцев они играли роль защитников местности еще до прихода буддизма. — Отсюда такое обилие драконов на храмах!

Мифы Тайских народов о творении повествуют о небесной реке, вытекающей из грота; о страже небесной тьмы, из которой выходят ночь и звезды; о богах, катящих по небосводу шару своих светил (а лягушка, сорвавшаяся с цепи, глотает светило). Это Тайские мифы на территории Вьетнама и типичные мифологические образы, которые можно найти в любой части света. Но центральный для всех народов миф об отделении Неба от Земли у тайцев может мыслиться как трагический момент: вызванный тем, что сердитая женщина оскорбила Небо, ударив в него пестом для обтряхивания риса. Женщина таким образом выступает катализатором процесса творения, и в еще одном мифе она появляется в мире раньше своего супруга, родившегося из огня.

Мифологические герои приносят на Землю тыквы, из которых происходят люди. Тыква у тайцев символизирует принцип мужского, небесного, начала, в то время как рис — женский, земной, принцип. (Правда, правящие династии ведут свое происхождение прямо от посланцев небес.) Другие герои срубают лиану, закрывшую свет или гигантский баньян, или подготавливают землю для спуска с небес первого короля, установившего моральные и социальные нормы. Срубание мирового дерева — типичный образ мифологии, а вот что касается короля — это уже чисто Тайский акцент в понимании закона мироустройства.

Так что я всех путешественников посылаю из Чианг Мая выше в горы, сразу на границу с Бирмой или Лаосом. В Мае Хон Сон, хотя сама я там не была, или в другие места по дороге туда. Наверняка они там найдут что-то интересное. Согласно карте, там много пещер, есть и водопады. В центре Маэ Хон Сона — озеро, а рядом — национальный парк Маэ Сурин и горячие источники (и рафтинг, как и во многих других местах северного региона).

А мы вернулись в Чианг Май и взяли обратный билет до старой столицы Таиланда Аюттхаи: по дороге к Бангкоку. До поезда мы успели посмотреть еще несколько храмов центра, ближайших к дороге, ведущей на станцию. (Ват Четаван и Саэн Фанг — с одной стороны дороги, а Ват Бупхаран и Махаван — с другой.) Наиболее достопримечательный из них — Ват Четаван, с круглой белой ступой с золотой отделкой. Ступа огорожена забором с очень красивыми воротами: аркой в квадратной многоступенчатой ступе с зонтиком, где расположено колесо чакры, символизирующей мировой закон.

В другом храме меня привлекли цветные фрески на фронтоне храма, типично индийские по стилю: только одна из них изображала маленького Будду, шагающего по лотосам, на которого смотрела женщина-Будда, держась за ветку дерева, а остальные люди и небожители воздавали ему дань поклонения. На дверях третьего были танцующие Будды. А по дороге нам еще попался магазин скульптуры, где тоже было обычное для Таиланда разнообразие: от каменных Будд-птиц до статуэтки девочки с собакой — и куча разной духовно-религиозной символики: от колокольчиков до подвесок с иероглифами.

СТАРАЯ СТОЛИЦА — АЮТТХАЯ

Аюттхая — бывшая столица Таиланда, расположенная в 105 км в северу от Бангкока. Это не единственная столица: до нее главным городом был СукхоТаи в 427 км севернее Бангкока. Там есть древние сооружения XII века (Ват Сан Дэ Па Данг), храмовый комплекс Ват Махатат, образующий курган на поверхности воды и известное изображение сидящего Будды в храме Ват Шра Си. Но поезд не совсем доходит до него, и развалины, которые стоит посмотреть, находятся в 12 км от нынешнего транспортного центра, поэтому туда я заезжать не стала.

Аюттхая была столицей с 1350 по 1767 — более 400 лет, за это время в ней правило 33 короля 5-ти династий: до короля Рамы I, который построил новую столицу в Бангкоке, позаимствовав архитектурные формы прежней. Ее средневековые формы производят ощущение мощи — развалины Сукхотая более утонченные. Хотя в Аюттхае тоже видна преемственность: и Ват Махатат в Аюттхае похож на сукхоТайский храм с тем же названием.

Я чувствую романтику развалин если не из истории, то из поэзии. Еще в Чиагмае, когда я глядела на развалины его наиболее древних ступ, мне в голову пришла строчка: "Я умираю в зелени развалин, где прорастает истина моя" — из стиха, который я когда-то написала под влиянием поэтов серебряного века. Всякие развалины несомненно выявляют в человеческой душе духовное отношение к прошлому. Особенно такие живые, как развалины старой столицы Таиланда, которые одновременно являются и музеем, и местом почитания (не возникает сразу сказать — "святым местом", поскольку в современном мире Таиланда, как и через покой его Будд, трудно почувствовать пиетет к религии, но по сути это так).

Поезд пришел в Аюттхаю в пять утра. Яся не выспалась и улеглась спать на скамейке вокзала. Я спросила карту города — планов, раздаваемых туристам, на вокзале не было, но на тумбах перрона висело несколько больших карт с достопримечательностями. Было еще темно, осматривать город было нереально, и я стала их изучать: даже зарисовала план на листочек. Пока я зарисовывала, ко мне подошел немолодой уже рикша, который предложил за пару часов показать главные храмы города (за 300 бат) — в шесть утра, когда рассветет. А пока, сказал он, можно выпить кофе на другой стороне улицы напротив вокзала. Последним предложением мы с Сияной воспользовались: у лотка на улице сели за столик и выпили кофе с молоком с несколькими булочками, которые тут намазывались маслом и обжаривались.

Цена рикши в общем-то была умеренная, и он вызывал у меня доверие — но я нашла вариант лучше. Рядом с вокзалом была вывеска аренды велосипедов: 30 бат в день за велосипед, с 6 утра до 6 вечера. Вместе с велосипедами выдавался и ксерокс плана города. И я сказала рикше, который ожидал нас, что мы покатаемся сами. Он ответил: "No problem". Правда, сначала Тайский юноша при велосипедах, который заодно торговал журналами и газетами, не хотел связываться с иностранкой. Он стал посылать меня дальше по улице, где тоже была аренда велосипедов: они там были даже более приличные, за специальной загородкой и под крышей. Но открывалось это заведение в 8 утра, и я не стала ждать, а сказала молодому человеку, что мы все же возьмем велосипеды у него, и у него же оставим вещи. Тогда он понял, мы взяли велосипеды и расписались в его журнальчике за аренду. Возможно, наши вещи убедили его в серьезности моих намерений. Хотя тайцы не боятся, что их велосипеды пропадут. Единственное предупреждение на плане для велосипедистов гласило: "Пожалуйста, не оставляйте свою сумку в велосипедной корзине, а то кто-нибудь может ее взять, или привязывайте ее." Мысли о том, что этот кто-нибудь может отвязать сумку или взять сам велосипед, у жителей старой столицы Аюттхаи не возникало.

Центр Аюттхаи, где больше всего развалин, представляет собой остров, окруженный рекой. Чтобы не делать петлю к мосту, мы пересекли ее на пароме (2 бата с человека и столько же с велосипеда). И вскоре выехали прямо к центральным развалинам храмового комплекса Ват Махатхат, построенному в XIV веке. Большой по территории, как и другие буддийские монастыри или индийские храмовые комплексы, он являл собой остатки красно-белых кирпичных стен и множество таких же ступ. Главная ступа с реликвиями Будды была 50-метровой высоты. Одно из каменных изображений Будды, сидящего в позе лотоса, сохранилось полностью, но от небольших статуй его учеников, расположенных по обе стороны ведущей к нему дороги, остались только остовы тел.

А другое изображение — вросло в дерево. Древо боддхи со множеством стволов обвило его, оставив видной только голову. Это дерево обнесено оградой, на которой висит множество венков (цветы — дар божеству, как и в Индии). Это — быть может, самый почитаемый образ Будды в Аюттхае. Он олицетворил нерасторжимое единство человека и дерева: древа жизни и познания, которое оказывает ему поддержку и хранит его, как оно оплетает своими стволами Будду. Древо просветления — это всегда дерево со множеством стволом, что может ассоциироваться со множеством людей, которые поддерживают буддийский процесс познания: а в этом святом месте Аюттхаи они словно обступили учителя, неразрывно связывая учение Будды с землей. А можно представить наоборот: каменный Будда поддерживает живое дерево, выросшее на руинах статуи. Во всяком случае, пиетет к этой святыне хорошо проецируется на современное экологическое самосознание людей.

Мы с Сияной подъехали к Ват Махатату до восьми, и он еще был закрыт. В парке рядом толпа людей делала зарядку. И мы сначала поехали через парк к другому храму, возвышавшемуся поодаль, мимо естественного пруда неправильной формы. Он называется Ват Пра Рам. Этот храм рядом с прудом, в котором мы потом искупались (людей там гуляло мало, как и по развалинам), построен даже несколько раньше предыдущего. На его территории много деревьев, с маленькими плодами (по вкусу похожими на райские яблочки, но поменьше). Каменные ступени высокой центральной ступы позволяют подняться почти до ее середины и взглянуть на окрестности сверху. Эта ступа, в которой хорошо сохранилась центральная вершина, имеет ту же форму ракеты, что и Ват Арун в Бангкоке, и другой аюттхайский храм — Ват Чайваттанарам.

Улетающий ввысь Ват Чайваттанарам сохранился лучше всех аюттхайских развалин: не только центральная стела, но и восемь высоких остроконечных ступ вокруг, окаймленных низеньким квадратом стены, образующей перемычки между ними. Этот храм построен в 1630 году как памятник победы — над традиционными врагами тайцев: соседями-кхмерами. Поэтому, как пишется в буклетах, он имеет черты кхмерского архитектурного стиля: закругленную форму центральной ступы. Но размах сооружения — Таиландский. (Сияна изобразила полет на его фоне, когда я ее там фотографировала.) И если поглядеть на Пра Рам, кхмерские черты в Тайской архитектуре были и раньше. Как и Ват Махатат, этот храм — визитная карточка Айютхаи.

Еще один храмовый комплекс, который часто изображают на открытках. — Ват Пра Шри Санпхет, построенный в XV веке. Он характерен тремя одинаковыми большими треугольными ступами, хранящими пепел прежних королей. Этот храм использовался для королевских церемоний. И сейчас по этим развалинам ходит наибольшее число народу: много тайцев и экскурсии школьников — потому что рядом есть большой современный действующий храм, с огромным золотым образом Будды (Вихара Пра Монгкон Бопит). Это одно из самых больших его изображений датируют 1538 годом. В XVIII веке оно пострадало в пожаре при падении Аюттхаи и переносе столицы в Тхонбури (ныне район Бангкока), а потом, при короле Раме V-м, было восстановлено. Белый храм с красной крышей, белыми колоннами и красным треугольником фронтона с золотой символикой, производит впечатление королевской торжественности. Сбоку храма висят два больших колокола, в которые верующим требуется ударить положенными для этой цели рядом деревянными палками.

По периметру храма центрального Будду окружают изображения отшельников и других Будд. Прихожане приклеивают к их статуям золотые листочки — типа нашего сусального золота. Статуи Будд и отшельников часто с ног до головы облеплены такими листочками. (В отличие от Индии, где богам подносят масло: кусочки масла кидают прямо в статуи богов — а жидкое масло льют к их ногам или на шивалингам.) Такой вид почитания или подношения, который мы часто встречали в Таиланде, свидетельствует о том, что тайцам не жаль тратить финансы на свою религию — хотя цены в Таиланде в среднем наши, как я уже говорила, и значит, живут они в финансовом отношении примерно так же, как мы. Отличие в том, что золото, как и деньги, не воспринимаются чем-то, не имеющим непосредственного отношения к религии (чем-то от лукавого "князя мира сего") — прежде всего в связи с почитанием короля и королевы. В храмах порой стоят деревья из проволоки, на которые как подношение нанизываются бумажные деньги с изображением императора. Поражающее взгляд богатство Тайских храмов связано с укоренившейся традицией, что каждый буддист считает себя обязанным помогать монахам, удовлетворяя "четыре потребности" человека: в пище, крове, одежде и лекарственном сырье.

В эти развалины продаются билетики, как и в еще один храмовый комплекс XV века рядом с Махататом: ВатРатчабурана, где сохранился большой кусок стены с проходом, и ступа, как в храме Пра Раме. В центральной части города и за рекой есть и ряд не столь знаменитых бесплатных развалин: порой рядом с ними находятся современные храмы. Мы видели безверхую ступу, окруженную по периметру скульптурами львов: а рядом был современный храм с изящными золотыми крышами, с традиционным образом трех Будд, десятиступенчатым зонтиком, маленькой статуей изумрудного Будды, большим изображением головы Будды, а впереди — темной статуей женщины-Будды под стеклянным колпаком. Перед алтарем стоял кораблик и две большие свечки.

Курсируя между центральными развалинами, мы встретили слонов: они катали туристов (за 1200 бат: в Аюттхае — обычные туристские цены). Сияна покормила маленького слоненка, который стоял поодаль со своей мамой, а я погладила другого слона, который привлекал посетителей, стоя всеми четырьмя ногами на тумбе, как в цирке. Он дал взять себя за хобот. Кататься на слонах мы не стали: нас вполне устраивали велосипеды. На велосипедах мы объехали достопримечательности центра довольно быстро, и потом пересекли реку, чтобы посмотреть и другие места.

В западной части за рекой была видна большая белая ступа, а над рекой приятно смотрелся новый храм. В нем мне запомнился макет дерева, увешанного деньгами — на котором, кроме денег, были подвешены еще три куколки духов с темными лицами (может, души умерших или какие-нибудь проголодавшиеся духи буддизма — выяснить было не у кого). В новых храмах всегда была питьевая вода, мы пользовались этим и даже умывались. Среди развалин Аюттхаи было очень жарко, в новых храмах удавалось посидеть в прохладе и в тени.

Тайский стиль, который демонстрирует уже архитектура Аюттхаи — новый, по сравнению с цивилизациями Китая и Индии и даже соседней Камбоджи. При этом очень самобытна высота и остроконечность средневековых сооружений Таиланда, напоминающих готические острия храмов западной Европы (примерно того же времени создания). Правда, если для Европы — это древность, то для юго-восточной Азии Таиланд — молодая цивилизация, по сравнению с духом неизменной в тысячелетиях культуры Китая. И тем более с дохристианской и добуддийской Индией, насыщенной памятниками времен до нашей эры, духу которой — как минимум 7 тысячелетий (начиная с культуры Джармо).

(А с нашей страной тоже сложно сравнить: Таиланд древнее ее. Но если он выглядит столь юным, сколь молод на самом деле дух Россия! несмотря на нашу водолейскую претензию знать все лучше всех. Мы не наследники развалин римской цивилизации, как Европа, и до сих пор жители природы, куда все русские постоянно норовят улизнуть — но это не так плохо. Природы в городах Таиланда не хватает — и развалины хорошо заменяют ее.)

Древние развалины за рекой — по всему периметру, но наиболее характерные — в основном в восточной части Аюттхаи. У совсем старых руин, не обнесенных остатками каменных стен, бродят лошади и коровы, и вездесущие собаки. Этот, уже не городской, пейзаж естественно дополнял алтарь под открытым небом, с Буддой-женщиной, перед которой склонились слон и обезьянка (по дороге в Ват Аюттхая). Этот частый скульптурный сюжет откровенно ведет начало из Индии. Слоник — это изначально Ганеша, а обезьянка — Хануман, и оба они имеют отношение к женскому персонажу: первый изображается рядом с Парвати и Шивой, второй часто изображается у ног Ситы и Рамы. Но в буддизме эти женские образы слились в один, и сюжет упростился: боги-животные служат человеку (которой возвышается над богами, поскольку лишь человеку среди всех живых существ дано достичь просветления и освобождения).

Наиболее примечательный храм восточной части — Ват Йай Чай Монгкон. Тут мы еще раз повстречали отдыхающего Будду — который лежит под открытым небом, укрытый желтым буддийским покрывалом. Посреди развалин и ступ — типичный Тайский храм со множеством различных золотых изображений Будд на алтаре, разной формы и размера (наиболее выделяется Будда в золотой ауре, образуемой драконами). Посредине высокой центральной ступы — ниша, к которой ведет каменная лестница, во внутреннем помещении — колодец, и вокруг восемь Будд-женщин. Напротив ступы — еще один храм с Буддой, подобным даосскому божеству с огромным животом: мы видели такого не в первый раз — и рядом с ним животные, объединенные общей с ним темой обжорства — свинки. Но в буддизме ко всем животным хорошее отношение. На границе храмового комплекса — кусты, подстриженные в виде слонов и других животных. И, как везде, в развалинах растут деревья.

Как всегда, я пыталась непосредственно расшифровывать символику храмов старой столицы. Колодец ассоциировался у меня с индоевропейским мифом о Трите — третьем брате-жертве, который отправляется в иную реальность: погибает и воскресает, обретая дары бессмертия. Из колодца лучше видны звезды: когда погружаешься глубоко, открывается смысл вещей. Восемь Будд вокруг колодца — хранители тайны этого погружения. Восемь — очень устойчивое и женское число. А в древней символике — число солнца: множественность его лучей. Это новое число (его название в англ. и нем. языках происходит от слово "новый"): более новое, чем семь — поэтому по отношению к дням недели это преображение.

Образ старой столицы ассоциировался у меня с символическим восприятием как прежним разумом: прежним способом объединения людей. В ней были уже все те архитектурные формы, которые украшали новую столицу — Бангкок. То, что они оставались развалинами, ничуть не портило их внешний вид, именно за счет их вертикальности. И потом, когда меня спрашивали, восстанавливают ли тайцы свои развалины, я с удовольствием отвечала, что нет! Они почитают их и в таком виде, и может именно потому, что они их не трогают, находиться среди них так приятно. Через них ощущается аромат веков.

Символика — крыша нашего разума, хранящая его от разрушительных истин. А можно сказать наоборот: если знание кажется разрушительным, то оно — от лукавого, формулировка его — заблуждение, а не отражение реальности. Вещи же — это всегда то, что есть. Только из этого не следует, что их надо производить и покупать в огромных количествах, как это делает современный мир. (Хотя люди, конечно, живут в своей привязанности к вещам — и они счастливы.) Но если посмотреть на вещи непредвзято, символическое переобозначение вещей рождает интерес к всеобщей панораме разума. И еще это способ хранения энергии. Наделение слов и формы вещей символическим смыслом обнаруживает культурный способ посвящения в духовное знание. Осуществить синтез духовной и бытовой, внутренней и внешней жизни — повседневного восприятия с его красивыми культурными, в том числе и религиозными формами, — в этом есть смысл, хотя пока общий корабль переправы сознания к новым берегами слишком накренен в сторону быта.

Пусть внутреннюю истину подсказывают слова языка, за которыми начинает звучать голос интуиции (и это подобно яснослышанию). Пусть иконы в храмах или картины в галерее начинают говорить, непосредственно раскрывая понимание той жизненной драмы, которая стоит за всеми мифами (и это будет подобно ясновидению). Символическое восприятие наступает, когда сознание центрируется в себе, когда мыслящим органом становится сердце.

КХМЕРСКИЕ РАЗВАЛИНЫ — ПХИМАЙ

Кроме прежней столицы, я хотела посмотреть еще один исторический парк — кхмерские развалины, расположенные на плато Корат. Из Аюттхаи в Корат — ныне официально Накхоратчисама — идет электричка. Мы сели в нее около 6 вечера, вдоволь нагулявшись по старой столице и изнемогая от ее жары, и в десятом часу были в Корате. В поезде напротив нас сидела Тайская женщина с мальчиком, которая захотела пообщаться с нами. Мы повторили имена друг друга и попытались поговорить на элементарные темы о детях и школе. Яся попробовала проявить свое знание языка, но мальчик общаться стеснялся. По вагонам ходили надоедливые продавцы соков, молочных коктейлей, булочных изделий и т. д. — совсем как у нас. Буддисты в оранжевом с сумкой через плечо входили и выходили, как все остальные люди. Под конец дороги мы засыпали от усталости, но Корат — маленький город, и тут же нашелся рикша, который за небольшую плату отвез нас в недорогую гостиницу (120 бат= 80 руб). В Корате не слишком много туристов, и гостиница была сориентирована на самих тайцев. Хотя зеркала там не было (по какой-то причине оно было вынуто из рамы) — зато на стене висел портрет короля.

Утром у нас возникли проблемы: надо было разменять доллары. Я не делала этого впрок, потому что обычно в Таиланде проблем с этим нет. Но это был воскресный день и вдобавок буддийский праздник. Все банки были закрыты. Нас сначала послали в большой современный отель, до которого мы не сразу дошли, присев отдохнуть у буддийского храма с высокой трехэтажной колокольней в форме восьмигранника, с остроконечной крышей-ступой, где висело множество колокольчиков. Точнее, это был монастырь: территория его не была огорожена (подобно территории школьного комплекса в городе), и мы просто шли наискосок между домами. В соседнем здании мальчики, видно, только что закончили завтракать, и какая-то женщина спускалась по лестнице с сумкой еды. Увидев нас — а мы были с вещами (я не оставила сумку на вокзале, поскольку брала ее в гостиницу), она предложила мне бутылку воды, и Ясе — булочки и сладкие липкие пирожные из риса и чего-то, напоминавшего желе. И решила проводить нас до гостиницы (правда, сами мы бы добрались туда более прямым путем).

В отеле я долго объясняла, что нам нужно, — но денег там тоже не меняли. И направили нас на рынок — точнее, в супер-современный универмаг, который открывался еще через час. Мы сперва съездили на вокзал, оставили вещи (с рикшей пришлось поторговаться), а потом пешком дошли до универмага. У универмага стояла синтетическая елка ярко-малинового цвета: точнее, просто круглая мохнатая пирамида с маленькими белыми шариками, несколько напоминавшая ступу. А под ней — похожие на снегурочек два ангела из белой проволоки, с трубами в руках. Было понятно, что елок тайцы, работавшие в универмаге, никогда не видели, и о рождестве у них тоже своеобразное представление. Но деньги там поменять действительно удалось. На радостях я купила Ясе босоножки: ее туфли успели порваться. И сфотографировала ее у импровизированной скалы с фонтанами и водопадом: на природные водопады в этой поездке нам не везло, а было уже жарко (11 часов).

В Корате тоже есть храмы и музей. Мы не имели времени посетить их, хотя мне понравился буклет музея: там были статуи Будд IX–X века, которые еще напоминали формы индийских богов — столь живые и обворожительные, что их ни с чем не спутаешь. Там был даже Ганеша: бог-слоненок (в современном Тайском буддизме слоны — это слоны, а Будды — это Будды). И еще мне понравилась бронзовая статуетка XIII века: Будда, медитирующий на змее Наге. Головы семиглавого змея настолько слились своими широкими капюшонами над телом этого Будды, что образовался узор, похожий на павлиний хвост.