Дженни Даунхэм-Пока я жива

На следующее утро мы снова вышли на причал, радуясь реке и любуясь видом величественного моста Рамы VIII-го. И поехали в храм Утренней Зари — Ват Арун (полностью Арунрат Чаварарам). Название к нему очень подходит: к его устремленности ввысь, к чистоте и свежести его белого цвета с орнаментами. Оно происходит от имени индийского колесничего солнца — Аруны. Так что архетипически это храм восхода Солнца, но его изысканность и мощь подчеркивают силу и красоту небесного явления, и поэтому его название традиционно переводится как храм Утренней Зари.

Я привыкла, что храмы, если не являют дом с куполом, имеют форму пирамиды: лестницы в небо (как индийские или мексиканские). Этот же храм, очень вертикальный, походит на ракету. (— Интересно, что та же ассоциация независимо возникла у моих друзей, которым я показывала фотографии.) Эта архитектурная форма взята из старой столицы Таиланда, Аюттхаи: где можно видеть хорошо сохранившиеся развалины храма той же формы. Это многоступенчатая многогранная стела, а вокруг еще четыре (в Бангкоке) или восемь (в Аюттхае) таких же стел поменьше (которые создают ощущение крыльев ракеты или ракетоносителей, если продолжить аналогию). Храм хорошо виден с противоположного берега. Он 67 метров высотой, но выглядит выше (возможно, это ощущение создает близость к реке).

В мощном основании этого высотного сооружения двумя рядами стоят защитники буддизма в остроконечных коронах, с темными свирепыми масками лиц, в середине в нишах можно увидеть Будд, а наверху — шпиль, увенчанный крошечным зонтиком (это, конечно, так выглядит снизу — на самом деле, он не меньше человеческого роста). Мне понравилась сценка в одной из ниш: Будда-женщина, одной рукой держась за дерево, другой ведет малыша — он стоит в лотосе, к которому склонили руки две другие женщины-Будды. Туристам можно подняться на высоту примерно до трети храма (на самый верх не пускают, как и на наш Иссакий).

Как и храм Изумрудного Будды, храм Зари — это тоже королевский храм, построенный Рамой II-м и украшенный сотнями тысяч кусочков фарфора — как я прочитала на входном билете, что меня сперва удивило. Имея массивный низ, элегантная ступа храма выглядит каменной: с каменной отделкой, но потом понимаешь, что именно китайский фарфор придает ей ту легкость и изящество, которые делают ее уникальной. Из-за этого изящества многогранник пирамиды Ват Аруна издали выглядит круглым.

Вокруг стелы Ват Аруна — круглые шапки деревьев, и рядом обычный храм с остроконечной крышей. У одной из лестниц вместо драконов были павлины из цветов и травы. В Таиланде мы часто встречали деревья и кусты, подстриженные в виде слонов, павлинов и других животных.

Храм Зари изображается на монетах (10 бат). Он открыт для посетителей с 8.30 до 16.30, и несомненно лучше всего смотреть его в той утренней прохладе, которая соответствует его облику. Для туристов продаются макеты буддийских золотых корон (в которых мы сфотографировались). Предлагается сфотографироваться также с большой теплой змеей (принимающей температуру окружающей среды) или в Тайской одежде. У реки рядами стоят лавочки с сувенирами. Причал — несколько поодаль от храма (и это правильно, чтобы туристы не устраивали столпотворение, а могли немного прогуляться вдоль реки, перекусить и отдохнуть на травке).

Причалы на реке Чао Прая — это зачастую не один общий причал, как было бы у нас, а много небольших: для каждого маршрута свой, в одну сторону — один, в другую — другой. Для ориентации это удобно. Речные трамваи небольшого размера, ходят динамично, причаливают быстро. На кораблик порой приходится запрыгивать, но тайцы, работающие на причале, помогают женщинам и детям. Вдоль воды на причалах красуется надпись: "Safety first" — "Безопасность прежде всего". Она меня как-то даже удивила: сложно представить, что на этой спокойной реке возможен несчастный случай.

Для верующего, ракета храма Утренней Зари, как и пирамиды индийских храмов, конечно, символизирует постижение истины. Сама река, над которой возвышается храм, для буддиста может олицетворять иллюзию земного мира. (Согласно древней общемировой аналогии: текучесть вод — архетипическое понятие изменчивости жизни. А более современный образ, который я нашла в одной из газет, которые раздавали в самолете (в статье Н.В.Муравьевой): вода — циркуляция крови и жидкое подобие света.) В буддизме образ "пересечения потока" обозначает прохождение через иллюзию, выход на берег — просветление. Поэтому лодочка, куда ставят свечки, столь частый атрибут буддийских храмов.

Если логически продолжить эти аналогии, подъем на высоты храма символизирует трудоемкое познание закона мироустройства (который Будда постигал 7 месяцев, сидя под Древом Боддхи в засушливой индийской Боддгайе. Но если сравнивать с христианством, все же это более мягкий образ восхождения к божественной истине, чем Голгофа). Конечно, вначале истина может быть и нелицеприятной, и ужасные маски защитников буддизма об этом тоже говорят. Но все же это маски, а не лица: они пугают лишь того, кто не понимает это. Если же усвоить взгляд буддизма (или его предшественника индуизма), что мир это иллюзия: игра божественного сознания, все ужасы рассеются как призраки в пещере Алладина.

Атмосфера буддийских храмов и десятки Будд в разнообразных позах полного покоя, которые я каждый день наблюдала в Таиланде, произвели такой эффект, что я и не заметила, как прониклась этим взглядом, в дополнение к своему мифологическому и православному, и с детства — по-советски атеистическому видению мира. Мне и вправду захотелось подняться по буддийской пирамиде храма Зари как можно выше — хотя, конечно, я понимала, что до ее вершины я так сразу не дойду. Да и что может случайный турист, если монахи тратят всю жизнь, чтобы познать закон причинности? Но кому же не хочется постичь движущие силы мироустройства и увидеть зарю нового мира, где преодолены страдание, старость и смерть? Храмы дают возможность хоть как-то прикоснуться к более высокому культурному, а не только примитивно-бытовому пониманию бытия.

Для русских людей надо добавить, что буддийский взгляд на жизнь как игру не отрицает и не оправдывает зло, которое в мире есть. Зло есть заблуждение: искажение истины сознания, вместо ее правильного преломления в действительность (как эзотерика вскормила фашизм, а мечта о равенстве и социальной справедливости поддерживала сталинские репрессии). Но надо верить, времена таких заблуждений, сколь они ни были укоренены психически и телесно, уходят и не вернутся.

(Хотя, конечно, рецидивы всегда бывают, а 2013–2016 — астрологически годы идейного экстремизма, подобные 1933–1937 годам: что меня волнует, как астролога, особенно в отношении нашей страны. Любовь России к страданию за весь мир слишком хорошо нам знакома, и чаще всего реализуется в том, чтобы мучить собственный народ неразумной социальной политикой. А народ думает, что жить только так и надо, мучая себя и других — эта психологическая привычка выливается в фильмы, построенные на насилии или садизме, а потом в экстремистские идеи типа идей скинхедов. Это утрирование страдания, которое кроется столь глубоко в нашем национальном характере, нельзя просто так стереть из человеческой души. Сначала надо уничтожить заблуждение: понять, что в основе его — стремление духа к трансформации, различное в каждый новый момент. И не стоит даже в мыслях порождать такие ужасы, которые мы бы не хотели видеть в нашем прекрасном будущем применительно к нашим родным и близким. Но это я пишу в России, а в Таиланде меня это не беспокоило: любая вера держит человека на плаву и побуждает радоваться жизни, а не страшиться ее — буддийская так же, как и христианская.)

МРАМОРНЫЙ ХРАМ И ЗООПАРК

В Бангкоке несколько десятков храмовых комплексов. До поездки я выписала для сведения 12 основных, но посетили мы только 6 — главным образом, из-за нежелания ездить по Бангкоку иначе, чем речным трамваем. Золотого Будду, изображение которого сделано из 5 тонн золота, мы не видели. По открытке мне показалось, он чуть более напоминает тибетские изображения Будды, чем прочие, но он мало что добавил бы нашему взгляду, поскольку Будды сверху покрыты золотом в любых храмах. Но один храм в стороне от реки мы все же посмотрели — Мраморный храм Бенчамобопит, с многоступенчатой красной крышей, увенчанной, как и везде, золотыми драконами. Драконы Тайских храмов ассоциируются с мифологическим змеями-нагами, которые проявляют интерес к учению Будды, хранят священные тексты и дарят их людям, когда те созрели для их понимания.

(Название храма по-Тайски может пригодиться, если спрашивать у тайцев их местоположение или транспорт, который туда ходит. Английское название они поймут с десятого раза — если поймут, как я уже говорила. Я показывала храм на карте — в ответ один из местных жителей написал на бумажке по-Тайски его название и где он расположен — для водителя. Номер нужного автобуса на ближайшей остановке я не нашла — но рикша по этой бумажке довез нас куда надо. При общении с тайцами, особенно кондукторами, которые не понимали карты, плохо знали конкретику своего маршрута и стремились высадить нас из автобуса или сразу, чтобы не связываться с иностранцами, или не в том месте, столь актуальной оказывалась фраза "I don't understand" (я не понимаю): что я даже разложила ее на части ("я не стою под" — как бы: мы не хуже вас), позабавив Ясю, которой на каникулах следовало подогнать свой английский.)

Территория всего храмового комплекса, действительно, выложена мраморными плитами — Сияна там каталась, как на катке. Стены и колонны белого храма тоже мраморные, а его лестницу украшают два мраморных льва, вместо обычных драконов. В галерее вокруг храмового комплекса — изображения различных Будд. Там был также павильон с большим колоколом и двумя буддийскими барабанами: в храмовых комплексах нередко есть подобные инструменты, и верующие иногда специально производят музыкальный звук (сегодня уже не секрет, что звук низкой частоты нормализует психическое состояние и даже лечит, что использовалось с давних времен по всему земному шару). Но в храмовом комплексе почти не было людей, и мы постеснялись создавать лишний шум. Я только сфотографировалась под низким окном храма, изобразив кариатиду, — как прежде Сияна у сверкающей стены храма изумрудного Будды.

Вдоль храмового комплекса тянутся две канавки с водой, через которые ведут красочные мостики в стиле сооружений храма. В воде плавают огромные листья Виктории Регии: раз в двадцать больше листьев кувшинок и с загнутыми краями, они похожи на огромные блюда. Цветов я не видела — все же мы были в разгар зимы. Это растение, подобное лотосу, и говоря о символике Востока, можно добавить, что лотос символизирует творение посреди изначальных вод жизни: свет и чистоту посреди тьмы и грязи, а его стебель — мировую ось (времени и опоры творения).

Внутри Мраморного храма шла церемония: посвященная тому, что одному из монахов исполнялось 101 год — а по буддийским понятиям, если человек дожил до такого срока, он может сам определять свою судьбу. В этом смысле меня поразила разветвленность буддийских обрядов, их по-земному реальная связь с практической жизнью (большая конкретика, чем в христианстве).

От мраморных львов Бечамабопита мы направились в расположенный в тех же краях зоопарк и в Тисовый дворец Виманмек. Для дочери, которой уже поднадоели Будды в храмах, это была лучшая наша прогулка. Внутри парка есть озеро, где мы катались на водных велосипедах и купались. Зоопарк мне понравился больше нашего: многие вольеры (с зебрами или жирафами), имели природный дизайн — архитектурное совершенство Таиланда спроецировалось и сюда. Сеткой по бокам и сверху была укрыта территория с массой розовых фламинго и обширный парк с прудом посередине для других водоплавающих птиц (цапель, пеликанов и других). Впрочем, птицы иногда вылетали в дыру над сеткой и сидели сверху — а потом сами возвращались к воде. У тигров были не очень большие, но чистые клетки. Тайцы любят все белое — и белые тигры были изображены на билете в зоопарк (для детей — 5 бат, для меня — 20). Из самых популярных орбиталей Таиланда мы видели павлинов и слонов.

Три слона: вероятно, слон, слониха и слоненок — завидев нас с Сияной, стали танцевать. А мы, ошеломленные этим неожиданным приветствием человеку земной природы, смотрели на них минут двадцать, и потом кинули в благодарность большие Тайские мандарины: наш ужин, который я носила с собой вместе с бутылкой воды. Они танцевали сами, безо всяких к этому побуждений: мы с Ясей были там одни. Слоны и слоненок кружились в свое удовольствие и танцевали столь душевно, что я даже вспомнила моих родителей, которые пестовали внука во время моего отъезда (малыши вообще очень похожи на слонят — что психологически поддерживает индийский образ слоненка Ганеши: сына Шивы и его супруги Парвати). Еще один слон обитал в большом вольере поодаль: он был светлее остальных, и это напоминало о том, что белый слон — символ Таиланда и его царей. Перед входом в Зоопарк стояло восемь статуй слонов со слонятами.

Мы задержались в зоопарке, и практически не успели в тисовый дворец, который отличался изяществом, но в 6 часов вечера уже закрывался. Обратно в гостиницу мы добрались с обычными перипетиями: я безнадежно разглядывала названия проспектов, написанные Тайским шрифтом, и вспоминала идеи единого для Земли универсального алфавита, которые были популярны в нашей стране в 20-е годы и с детства владели сознанием моего супруга. Если бы названия улиц Таиланда были написаны единой фонематической транскрипцией, в основе которой лежала латиница, ведущая начало от египетских иероглифов, — я бы чувствовала себя комфортнее.

(Или если бы супруг был со мной: он бы сумел прочесть по-Тайски, поскольку изучал существующие алфавиты, перед тем как создавать единый универсальный. И вообще — что есть алфавит? Каким частям души и тела он соответствует? Может, загогулины букв отражают какие-то химические соединения на клеточном уровне? Буквы и звуки несут определенные эмоциональные характеристики, как показывает психолингвистика. Потому столь стойкими в своем влиянии на душу остаются индийские мантры и китайские иероглифы. Меняя алфавит и язык, мы меняем душевный настрой. В еврейском алфавите 22 буквы, в русском — 33, а в универсальной фонематической транскрипции моего супруга — 44, и эта игра цифр мне чем-то нравится. (Вдобавок, какие-то проявления русской психологии я бы точно поменяла: прежде всего грубость и жестокость, среди которых мы живем, и в собственном характере тоже.)

В 9 вечера мы приехали на ж/д вокзал Хуа Лампхонг. Трехзначная цена на билет показалась мне примерно таким количеством лет, которое нужно, чтобы ввести в употребление единую письменность, помимо национальных (которые нужно сохранить). Веры, что какие-то хорошие идеи могут быть реализованы уже при нашей жизни, у меня не было. На большом панно вокзального телевизора передавали красочную рекламу Таиланда для туристов с праздниками и парадами. И мы под мажорную музыку пошли к поезду на Чианг Май — столицу северного региона.

ЧИАНГ МАЙ — ЦЕНТР СЕВЕРНОГО РЕГИОНА

В Таиландских поездах по две широкие и мягкие полки с каждой стороны, располагаются они вдоль окон и закрываются занавесками, оставляя посередине широкий проход с полками для вещей. Вещи не прячутся и не пристегиваются к полкам замками (в отличие от Индии): их, видно, никто не ворует. Меня поразило, что и велосипеды, которые мы иногда брали напрокат, оставляют на улице без замка.

Окна обычно закрываются не стеклами, а только сеткой и железными гардинами. Вместо одеяла выдается лишь большое белое махровое полотенце — отчего ночью спать стало холодно, и мы надели на себя не только свитера и шерстяные носки, но и плащи с подкладками, которые были у нас с собой, поскольку из Москвы мы уезжали при -10. Нагревшись днем при 40 градусах, тайцы явно перебарщивают с кондиционерами и вентиляторами: считая, что для иностранцев чем холодней, тем лучше. Замерзла я страшно, и когда проснулась, отогрелась не сразу (вспомнив всевозможную эзотерику, которой мы ранее занимались: чтобы переключиться от телесного состояния на какое-нибудь другое). В Чианг Май летают и самолеты, но поездом дешевле.

Поезд Бангкок-Чианг Май ехал 13 часов, приезжая в Чианг Май уже к неимоверно жаркому полудню. До этого мы с утра любовались уже горными видами и непроходимыми джунглями: сухими (хотя вся растительность была с широкой листвой). Я вспомнила Кавказ и представила, как пробираюсь с одной горки на другую — и поняла, что пешком тут дольше пяти минут не проходишь. Кроме железной дороги, где мы встретили всего один тоннель, путь был только вдоль реки: на берегу которой паслось стадо замечательно белых коров. В магазинах Таиланда хватает молочных продуктов — типа йогурта или молочного коктейля со вкусом разных фруктов, который мы чаще всего использовали в пути для восстановления сил. Можно добавить, что с самолета горы Таиланда производят довольно пустынное впечатление с островками поселков — вероятно, жизнь кипит прежде всего возле ж/д станций, где они есть.

По самому Чианг Маю не скажешь, что это город среди гор: он лежит на плоскости. Это большой город, который нельзя обойти пешком и даже объехать на велосипеде. В нем есть промышленность. Но также в нем неимоверное количество храмов: несколько десятков, как в Бангкоке. В жару дня и речи не шло о том, чтобы посмотреть хотя бы все храмы центра. Купив понравившиеся открытки и не сразу найдя необходимую карту, я решила посмотреть четыре наиболее старых. А потом поехать в монастырь в окрестностях, потому что ночевать в городе, переполненном транспортом, — удовольствие ниже среднего.

А еще в окрестностях Чианг Мая, как и другого большого города северного региона, Чианг Рая, есть водопады — вот к ним и надо ездить отдыхать и ночевать, как я поняла (тем более, что, например, отель Акха Хил у водопада в окрестностях Чианг Рая вдвое дешевле, чем нормальная гостиница в городе: от 60 до 120 бат (45–90 руб) — как я прочитала в рекламном буклете, который какой-то таец выдал мне на автостанции).

От ж/д станции мы сначала добрались на такси до Ват Ку Тао — Черепашьего храма: название которого совпало с названием острова в Сиамском заливе, куда мы собирались ехать купаться под конец путешествия. Может, поэтому я выбрала этот храм как первый ориентир в Чианг Мае. А может и потому, что среди вереницей сменяющих друг друга впечатлений чужой страны образ черепахи ассоциировался с тем, что оперативная память должна работать как можно медленней, чтобы можно было сохранить впечатления в памяти долговременной и потом донести домой.

В подтверждение этой моей ассоциации, в храме лежала огромная золотая голова Будды. Сам он был закрыт: он реставрировался, а может, просто мы пришли в дневное время, а не в утреннее или вечернее, когда идут службы. Рядом с храмом старая ступа, восходящая вверх почерневшими от времени пятью широкими полукругами. Вероятно, это темные кольца, расширяющиеся книзу и сужающиеся кверху, украшенные каменной отделкой и производящие впечатление черепах, и дали название храму. Хотя также черепаха — одно из священных животных буддизма. Наверху ступы — белый буддийский зонтик. Около ступы стояла группа Будд, и некоторые были без головы — создавая контраст с золотой головой Будды внутри храма.

Около этого храма я попросила карту у водителя, ожидавшего своих друзей, сориентировалась и мы пошли в другие храмы в центральной части Чианг Мая (специально обозначенной на карте как равносторонний квадрат другого цвета. Во многих цивилизациях центр города являлся квадратом, а Чианг Май — все же достаточно старый город, и это меня не удивило. По принципу квадрата в центре устроена и старая столица Таиланда — Аюттхая). — Зная, что в Таиланде карты, буклеты и другие туристские материалы можно получить бесплатно (они являются частью рекламы), я не утруждала себя покупками в Ленинграде. Не всегда это было хорошо (все же я сразу не нашла карты в двух самых больших городах: Бангкоке и Чианг Мае).

Центральный храм Чианг Мая — Чеди Луанг: не удосужилась спросить перевод названия, но выглядит он характерно. Это аккуратная четырехугольная развалина без крыши, восходящая вверх несколькими широкими ступенями, на одной из которых с одного боку храма рядком стоят пятеро белых каменных слонов. Несимметричность говорит о том, что раньше их, наверно, было больше. Центральная квадратная ступа в виде дома, приятного бежевого цвета, с четырьмя белыми нишами, где сидят Будды, и к ним ведут жутко вертикальные подъемы: подниматься туда запрещено. Действующий храм рядом: это просто маленькая галерея, с типичными изображениями Будды-мужчины и Будды-женщины в лотосах, и перед ними Будда-ребенок, над которым два дракона образуют типичный буддийский контур с крылышками в области плеч и отростками пламени вокруг головы (похожий на форму ступы или елочку).

Далее мы прошли по улице мимо открытого алтаря с четырехликим божеством типа Брахмы, который охраняли два каменных, украшенных гирляндами слона, и вышли ко храму Ват Прасингх: вокруг него стояли флаги, и была другая государственная символика. И потом выехали из центра на окраину города посмотреть еще один старый храмовый комплекс Ват Чет Йод: массивный четырехугольник с шестью башенками-ступами. Рядом — украшенное Древо Боддхи и несколько алтарей с последовательностью Будд, соответствующей дням недели. Астрологам эта система будет несомненно интересной.

Воскресенье (Солнце, образ жизни и ее творчества) — стоящая Будда-женщина, руки скрещены внизу живота, иногда с двумя деревьями: золотым и серебряным.

Понедельник (Луна, образ души) — стоящая Будда-женщина с поднятой рукой в жесте утешения, как я описывала выше.

Вторник (Марс, образ активности "я" и борьбы, но также архетип нравственности и объединения) — спящий мужчина-Будда: он лежит, облокотясь на правую руку, глаза его закрыты.

Среда (Меркурий, образ интеллекта и его полярностей) — Будда-женщина, стоящая с чашей в руках, или сидящая на троне.

Четверг (Юпитер, образ царя богов, священника и учителя) — традиционный Будда-мужчина в позе лотоса.

Пятница (Венера, образ богини любви, природы и чувства) — стоящая Будда-женщина, с руками, скрещенными на груди, иногда с двумя деревьями.

Суббота (Сатурн — самая жесткая форма: образ земной материи и ее законов) — Будда-мужчина, сидящий на свившейся кобре, с семью змеями над головой (можно даже сопоставить с еврейским семисвечником. Хотя исторически — это образ Шивы как аскета: змеи — его аттрибут. А потом образ Творца, укрывающего Будду во время медитации от дождя).

В Ват По в Бангкоке последовательность дней недели замыкал Будда-мужчина в арке выхода — но такой образ я видела только в храме Древа Боддхи.

В этих пустынных развалинах мы с дочкой прогулялись босиком по травке — и освежились во вращающемся фонтанчике воды, поливавшем ее. До этого Яся еле ходила по жаркому Чианг Маю, и ради отдыха я остановилась в одной придорожной забегаловке, накормив дочь местным супом из вермишели с фрикадельками: возможно, наиболее удобоваримую для русского Тайскую еду, которая воспринимается более привычной, чем обычный рис. Тайцы — не вегетарианцы, в отличие от индусов, и суп бывает с курицей, а на лотках вдоль дороги часто продают свежеподжаренные сосиски. Суп едят палочками, наматывая на них длинные макароны. Я жестом показала, что нам нужны ложки (которые там раза в два короче наших). А после посещения развалин мы вышли на шоссе ловить микроавтобусы, которые ехали в монастырь Дой Сутеп.

МОНАСТЫРЬ ДОЙ СУТЕП

Микроавтобус ехал вверх минут сорок, по извилистому серпантину дороги, пока не достиг конечной точки своего маршрута — монастыря. В горах и городах, где есть горки, храмы всегда помещаются на их вершинах — и к храмовому комплексу ведет вверх бесконечно длинная лестница, по обе стороны украшенная драконами. Вход в Дой Сутеп являет такую же лестницу. Четырехголовые драконы внизу с зеленой, слегка позолоченной чешуей — выше человеческого роста. Хвосты их оканчиваются аркой ворот в монастырь, с надписью по-Тайски. Наверху — отливающий золотом храмовый комплекс. В огороженном центральном квадрате — золотая ступа посередине. Рядом статуи дней недели, и отдельно — большая золотая Будда-женщина (соответствующая Луне). Там есть и фигура Изумрудного Будды (из темно-зеленого стекла, с золотыми украшениями).

Пол выложен плитами, по которым можно скользить как на лыжах (все тут ходят босиком). Висит большой колокол и стоит несколько храмов, с резным великолепием золотой отделки. В монастыре много деревьев: я запомнила елки над одним из них и дерево с красными цветами на смотровой площадке, откуда открывается вид вниз, на Чианг Май. Он производит потрясающее впечатление вечером. Мы поднялись туда уже в сумерках, по длиннющей лестнице в гору, что типично для Тайских храмов. Перед ступой в ряд располагались монахи, которые пели мантры. Прихожане сидели вокруг и слушали — а по окончании службы пошли на площадку смотреть на вид сверху. Сияна прокатилась на гладком полу и стала там танцевать, пока я любовалась видом.

Вид на город сверху: как с самолета — рождает чувство звездного неба, которое почему-то осталось внизу. Мне вспомнился сон: он приснился мне давно, через несколько дней после рождения моей дочери. Я стою на огромной лестнице, среди бездны иссиня-черного ночного неба, а вниз летят белые снежинки — или это ангелы? Это очень стрельцовский сон: юпитерианский образ вершины и звездного неба. Столь же стрельцовским было мое впечатление от Чианг Мая внизу, на который я смотрела как завороженная. Огни улиц и домов города образовывали линии и фигуры, и казалось, в них можно увидеть скрытый смысл: как древние находили его в небесных созвездиях.

Мы спустились за пределы монастыря, но гостиниц не нашли. Ехать вниз было уже темно и поздно, и мы вернулись обратно: на лифте внутри здания, которое показалось нам похожим на гостиницу. Я спросила у монаха, нельзя ли где-нибудь тут остановиться. Он сперва не понял и сказал: "Говорите медленнее." Тогда я как можно более внятно объяснила, что мы хотим провести эту ночь вблизи буддийского монастыря. При выходе было пару небольших домиков с комнатами для иностранцев, приезжающих сюда медитировать. И буддийский монах направил нас к иностранцу, американцу. Тот понял нашу ситуацию и сказал: "На одну ночь можно", — мы не были похожи на типичных медитирующих западных людей, которые специально приезжают сюда и носят белую одежду. Он дал нам ключи от свободной комнаты (проживание на территории монастыря бесплатное), а Тайский юноша, тщательно выбрав матрасы, одеяла и подушки, проводил нас туда. "Тут все иностранцы — как и вы, — на всякий случай предупредил он нас. — Они медитируют: вы с ними не разговаривайте." "Конечно: мы и не думаем их отвлекать," — подтвердила я.

Комната была совершенно пустой. У входа в домик полагалось снимать обувь и стоял столик с термосом, вареньем и еще чем-то, с надписью: "Не берите больше, чем вам нужно". На двери висело расписание: в 6 завтрак, с 7 до 12 медитация, в 10 вечера можно отходить ко сну. И еще много разных правил, которые я не запомнила, поскольку они выглядели само собой разумеющимися. Режим этот внутреннее соблюдался самими медитирующими, потому что внешних мероприятий не было никаких. Не знаю, имело ли какое-то отношение к их медитации ритуальное пение монахов на вечерней и утренней заре: традиционный глубокий и низкий горловой звук речитатива буддийских мантр — или достаточно было самой атмосферы Дой Сутепа.

В этом монастыре под открытым небом, как и в домике для иностранцев, с его осторожной тишиной молчания, несомненно возникает очень медитативное состояние. Я чувствовала очень коллективный поток мысли. И это медитативное состояние монастыря столь ускорило ментальные процессы, что я почти пожалела, что рядом с монастырем не было какого-нибудь более земного места для отдыха, где сознание могло бы постигать что-либо в одиночестве. Ночью лавина мыслей на гране сна и яви пронеслась с такой быстротой, что я почти ничего из них не запомнила, кроме подтверждения своих смутных образов рождения души, которую формирует не одна, а несколько духовных сущностей что называется "сверху" — телесно-генетического базиса, который закладывают родственники.

Если долго путешествовать по буддийским святыням, естественно рождается желание постичь закон причинности. Пока мы ездили в автобусах по горам, у меня возникали мысли о рождении единой души многих людей, каждый из которых исполняет в ней разные функции, подобные функциям органов в теле. Я вполне могла представить родителей ногами, нас с супругом — руками, а детей — двух-головой головой такого существа. В древнем мире считались очень важны отношения между родственниками, разрушенные современным обществом. Дедушки и бабушки, дяди и тети, братья и сестры, шурины и невестки конструировали тот мир, в котором жил древний человек. Ныне их неформальные эмоциональные связи провалились куда-то в сферы генетики, до которой нелегко добраться. Они исчезли для общественного сознания, и их с трудом можно довести до ума. Более привычное сегодня представление: механизмы общественного взаимодействия объединяют людей в цепочки, и когда эти цепочки замыкаются, получается такой организм (это не моя идея, у многих она есть: у русского философа Лосского или у Кастанеды).

И еще я думала о том, что параллельность процесса мысли у людей, которым дано любить: подобная длинным параллельным драконам лестниц у входа в монастырь Дой Сутеп и другие храмы Таиланда — дает возможность осуществиться их мечтам и делам, и самым сокровенным задачам, скрытым в глубинах их души. Дела людей — их дети, рожденные покоем, как говорит одно из неканонических Евангелий христианства. Параллельный процесс слияния душ формирует душу ребенка, как воля наделяет будущий мир судьбой, ощущение единства с Богом определяет будущее счастье. Люди мыслят параллельно, происходит их встреча — это свершение любви порождает дела-детей. И мне тоже нужна встреча — без страданий, в более высокой реальности разума.

Но поскольку мы обычно слабо понимаем мысли, не поддерживаем задачи друг друга, не мыслим и не чувствуем параллельно всю конкретику процессов, то "снизу" идея-ребенок формируется как уродливое чудовище, с недоразвившимися теми или другими органами. Соответственно она и воплощается — или не воплощается: или ее должны доводить до совершенства высшие силы, бессчетное количество лет, пока ее жизненные функции доразовьются, как надо, — или мы сами корректируем ее недостатки своей судьбой. Что и говорить про ужасы истории!

В монастыре мы выспались, конечно, хорошо. Может, для моих задач мне и не надо видеть механизмы устройства мира — подумала я. А может, полет (как показывает фильм советских времен "Цирк"), лучше удается на голодный желудок (спираль которого тоже служит трубой разгона энергии, если говорить о полете мысли). Буддийские защитники не стали пугать меня моими проблемами.

И моя душа только краешком цепляла представление о будущем мире, которое у меня возникало и раньше, что люди способны видеть, слышать и чувствовать гораздо эмоционально полнее, и в этом случае они будут напрямую понимать животных, птиц и потребности окружающей среды. Представление о восприятии будущего — которым на другом витке истории обладало прошлое, если перевести на рациональный язык абстракций. Настоящее, со всем его разветвленным языковым и бытовым богатством, лишь центрирует человека на себя и свои проблемы. Прошлое обладало более целостным взглядом на реальность, раз оно было способно создавать великие мифы о творении, к которым обыденное сознание до сих пор не имеет правильного ключа. Потому оно подобно индийскому образу золотого века, который некогда был и скоро наступит вновь, после катаклизмов нашего темного времени Кали-Юги. Тогда люди не поклонялись богам, а видели их в себе и друг друге, но потом забыли о своей божественной природе. Буддизм явился самым прямым и непосредственным выразителем этой древне-индийской идеи.

Утром мы послушали звучание буддийских мантр, еще раз обошли монастырь, сошли с горы по лестнице вдоль длинных драконов-перил и вышли к автобусной остановке. Микроавтобус спускался с гор, извилисто-красивой дорогой — а я смотрела на природу и воспринимала мир — все еще с высот буддийского монастыря: как игру сознания.

Я воспринимала мир как игру сознания чисто умозрительно: почти без ощущений (кроме ощущения голубого света и радости) и без образов (кроме динамики кругового процесса и городов, охваченных этим мягким процессом преобразования — где-то там внизу). Я четко видела только одно: все состояло из сознания и только оно видоизменялось. Я знала, что это индийская концепция и что совершенно неслучайно я вижу ее так именно после буддийского монастыря — может, в русском монастыре в таком приподнятом и очень спокойном настроении я увидела бы что-нибудь другое. А на научной конференции — третье. Но это не снижало чувства достоверности того, что так все и есть. И радости восприятия этого воздушного, голубого мира, на фоне горных пейзажей, которые я наблюдала из ехавшей вниз по серпантину маршрутки.

Мне нечего тут рассказать, потому что у меня не возникло вопросов к этому голубому миру — все было и так ясно. Сознание было материей: материалом творения и преображения. Кто же тогда играл этим представившимся мне процессом? Если бы меня спросили, я бы ответила, что смерть. А если бы спросили, что же хорошего в смерти? я бы сказала: то, что ее нет. Ничто преображало города, и его не было. Все что есть, существует всегда: совсем как сознание, всплывающее из памяти и погружающееся в нее вновь, которое ничто не может уничтожить. Философская классика, одним словом! Абстракция из абстракций.

Но вместе тем душа страшилась высоты своей конкретной человеческой миссии: понять которую, вероятно, нельзя, покуда ее боишься. Когда при возвращении из монастыря в город силы небесные заодно решили показать мне мою конкретную человеческую задачу — тело повело себя из рук вон плохо. Ноги подкашивались в предчувствии того, что я могу сейчас узреть эту свою божественную миссию. А может, это на них так повлиял спуск с горы вниз. — В любом случае, функция Урана, связанного с голенями и отвечающего за зрение — и за духовное зрение и видение будущего, давала сбой. И потому увидеть свои человеческие дела я не могла. Сердцу очень хотелось отсрочить это понимание, и я пошла ему навстречу, чтобы не нарушать гармонии поездки.

А может, высшие силы нарочно заставляют человека вслепую искать свой путь: свою божественно-творческую задачу, чтобы по дороге в небеса он проделал как можно больше земной работы? Зато я очень ощутила поддержку каких-то мне неподвластных сил. На сей раз ангелы подхватили меня под руки, просто чтобы я не упала, но я довольно быстро пришла в себя и освободилась, и стала сама распоряжаться собой. (Так что я вполне сочувствую западным фильмам про ангелов — хотя, как рациональный человек, в них и не верю. Я вообще ни во что не верю, пока не увижу смысла явления, на современном ясном уровне. Может, это те силы, что сформировали мою душу: может, души тех, кто когда-то любил меня, слившиеся с моей силой своего притяжения, во время моего полета образовывали крылья моих рук? Но кто из людей: близких и ныне живущих мог быть сейчас со мной? Друзья из рассказа — так это фантомы, с кем я давно не общалась. Муж — но я не чувствовала его души рядом с моей, я только верила, что она рядом.)

Декарт вот тоже, сказав "Cogito ergo sum": "Мыслю, следовательно, существую", упал на колени и день провел в молитве — перед тем как сформулировать свое учение и стать основателем рациональной науки. Потому что не так легко это принять, что наше я и есть — всеобщее сознание. Особенно людям, не склонным к мании величия. И если смотреть изнутри души: реализуя индийский принцип атман — Брахману, своя история и есть — общечеловеческая история. И современные процессы истории — свои.

Исторический процесс происходит там, где миф личности совпадает с мифом времени (так можно понять философию Бердяева). Оказываясь в какой-нибудь конкретной точке оси истории, мы преобразуем этот момент истории, и так перестраиваем всю структуру времени, согласно структуре и предрасположенностям своего сознания и души. Это способ понять мир изнутри: исследует историю тот же, кто ее творит, как говорит Дильтей, — это параллельные процессы.

ЧИАНГРАЙ: КУЛЬТУРА, СПУСТИВШАЯСЯ С ГОР

Автобус ехал из Чианг Мая в Чианг Рай часа четыре, объезжая что можно по совершенно ровному шоссе. По контрасту с подъемом в Дой Сутеп, дорога казалась неинтересной. Мы устали: жара и внутреннее сопротивление энергиям чужой страны приводило к напряжению.

Змея кундалини обхватывала меня и душила: тем интенсивнее, чем больше я соприкасалась с людьми — чем больше внутренне сопротивлялась их влиянию. Особенно я ощутила ее хватку в наполненном пассажирами душном автобусе, несколько часов ехавшем из Чианг Мая в Чианг Рай. Я всегда люблю дорогу: перемещение тела в пространства само по себе вызывает ощущение полета — и обычно мне легко отдаться этой мысли, чтобы преодолеть дорожный дискомфорт. Но от этого переезда я не получила никакого удовольствия. Одно дело, когда меня сжимал в объятиях мой супруг — и совсем другое, когда это делал чуждый мир незнакомой страны.

Довольно и того, что Россия открыла двери западному миропониманию — всемирной американизации! и я тут — тоже распахиваю эти ворота, потому что Таиланд сегодня — детище западной цивилизации: он открыт ей легко и непринужденно! но и я тут — только способствую процессу смешения культур, а на поверхностном уровне из этого ничего хорошего не выйдет! Нужно уметь не терять свое, а потом уже объединяться! А я, как и все мы, попадаю под очарование всеобщего. И кто-то, кому больше всех надо и о ком я не имею никакого представления: американские магнаты, например, или наша собственная мафия — этим может воспользоваться. ("Ох, мы тоже дуем в трубы, у нас много трубачей! — и своею кровью кормим сытых хамов, сволочей," — Б.Г. вот тоже над этим задумывался.) Да, можно во всех процессах увидеть позитивный смысл — особенно, когда участвуешь в них, когда видишь, насколько все предопределено и изменить что-то почти невозможно. Но чем предавать сволочам угодья своей страны, лучше предать чертог Господа Бога!

Это я сейчас так хорошо передаю словами то, что меня душило. В Чианг Рае я ясно видела лишь, что я как представительница России и ее культуры, обогнала тайцев и американцев в их легко-примитивном понимании жизненных процессов. Поэтому в таком месте, как Таиланд, я королева: на скрытом внутреннем уровне имею такой контакт с людьми, которому они подчинятся. Но умирать за тайцев мне почему-то не хотелось! Хотя в глубине душа людей — одно: что у тайцев, что у русских — разницы совершенно никакой. В глубине духовные процессы у всех людей идентичны, и эмоциональные реакции жителей и на другом краю земли понятны, даже без знания языка.

Можно добавить, все тайцы, которых я встречала, были очень милыми людьми, а иностранцы тем более. И на земном уровне защита страсти (да и дочка рядом) вполне оградила меня от любых посягательств, их просто не было. Девы-птицы — будь то буддийские сирены или греческие — всегда имеют очень красивый энергетический хвост, что притягивает к ним окружающих. Но кобру Шивы над моей головой люди также чувствовали, каким-то интуитивным звериным чутьем — а к ней лучше не приближаться. Поэтому, если кто и разговаривал со мной на всеобщем языке, то только Логос, на абстрактном интеллектуальном уровне. Чувства сжались в глубине души и молчали, но именно потому мысль не двигалась в будущее, а возвращались в прошлое, к моей собственной истории.

Поскольку в автобусе мы очень напряглись, то когда вышли из него, сразу пошли искать речку, чтобы расслабиться и искупаться. На автостанции Тайские мальчики вручили нам рекламку одной гостиницы в самом городе и другой — за ее пределами, в горном районе, где был водопад. Правда, толком не объяснили, откуда и когда туда отправляется автобус — а то бы я воспользовалась последним предложением. (Я разобралась в рекламке уже на следующий день, но поскольку микроавтобус на водопад шел только к вечеру, мы не стали его дожидаться.)

Чианг Рай — тоже довольно большой и современный город, что меня не порадовало, но все-таки он обходим пешком (в отличие от Чианг Мая). Тайская гостиница нам не понравилась. И мы прямо с сумкой за плечами (теплые вещи я оставила на ж/д станции в Чианг Мае: хранение стоит 10 бат в сутки) пошли в направлении единственной мутной водной магистрали — Маэ Кок river, которая протекала на окраине города. За рекой уже виднелись какие-то горы, из города не видные. По ней временами проплывали длинные узкие лодки с туристами, но до причала мы не добрались. Мы просто пришли в себя после духоты автобуса, искупавшись в илистой воде и позагорав на песчаном пляже, и вернулись в более оживленную часть города. Сияна спросила меня: "О чем ты думаешь?" Я вспоминала студенческое прошлое. Конечно, нормальные иностранцы не поняли бы нашего романтизма по отношению к реке: они не купаются в реках Таиланда — зачем, если есть душ в любой гостинице?

По дороге к реке нам попался монастырь Дой Тхонг, явно в честь Рамы и Ситы: он был на высокой горке, напротив правительственной резиденции с портретом короля Рамы IX. Туда с обочины мостовой вертикально вела обычная лестница с драконами. За ним, еще выше на холме, продолжая индийскую символику, располагалось целое поле шивалингамов, украшенных буддийскими оранжевыми ленточками. Они располагались на поднимающихся вверх кругах ступеней, и на последней на каменных тумбах возвышались четыре маленьких и один большой шивалингам в центре. У меня эти рядами поднимающиеся вверх шивалингамы непосредственно вызвали образ даже не иерархии, а какого-то мужского соревнования: человека иной культуры их количество могло просто ужаснуть. Хотя для тайца, как и для индуса, это будет просто символ мощной энергии творения, его опоры (как сказала моя подружка, побывавшая на Шри Ланке, шивалингамы отчасти ассоциируются с маленькими колоннами, основаниями недостроенного храма), или символ поддержки или единства, если как-то соотнести с нашим временем или отдельными людьми. Символ общей энергии, которой надо должным образом воспользоваться.

(А если этот сакральный символ связать именно с сексуальностью, то в современном мире узаконены не мужские, а женские соревнования — и другой ассоциацией был бы конкурс на мисс мира. Правда, если бы я была не в супер-современном Таиланде, а в Индии, подобная ассоциация никогда бы ни пришла мне в голову. Правильная ассоциация приходила мне в голову 16 лет назад: мир творится людьми, и все люди — его творцы: я ощущала так. Я ощущала это всеобщее единство, только никогда не связывала его с подземными — сексуальными — энергиями: шивалингамами. Может, просто, они для меня были слишком священны, чтобы я трогала их понапрасну. Хотя, конечно, отдавала себе отсчет, что когда я пишу, все мои женские органы напрягаются — и на сексуальность в чистом виде мало что остается.

И когда я рассказывала о храмах Таиланда, знакомые порой спрашивали: "Люди-то там верующие? Есть пиетет к религии?" "Такой пиетет, как в современном мире", — отвечала я. "То есть, никакого?" "Не совсем так. В Таиланде все буддисты, само собой разумеется. Их вера вполне естественно вписывается в жизнь. Они могут выглядеть неверующими только по контрасту с ортодоксальным отношением: индийским или нашим." Буддизм — протестантство по отношению к индуизму. Если индиец считает себя буддистом, то он называет себя неверующим. Так делали и наши атеисты, с верой в высшую справедливость, свободу, равенство и братство и воспитание нового человека. Но тайцы себя неверующими не считают. Думаю, это правильное отношение: только ясновидящий может себе позволить быть до конца неверующим — а если человек не до конца понимает, что происходит, остается верить в идеалы добра.)

У храма неподалеку от поля шивалингамов мы спросили буддийского монаха, куда идти по направлению к реке Мае Кок. — Он показал, но его Тайско-английский был таков, что воспроизвести я его не могу: я почти ничего не поняла. Зато я почти по-русски услышала совет вернуться к своему имиджу инкогнито — который я когда-то пожелала иметь, оставаясь неизвестной для людей, если я что-то хочу для них сделать. В психологической реальности это была точка отсчета, от которой можно было оттолкнуться. (Или, наконец, оставить позади: переменить эту реальность — изменить судьбу.)

Мы пришли в себя после духоты автобуса, искупавшись в илистой воде и позагорав на песчаном пляже. За рекой уже виднелись какие-то горы, из города не видные. По ней временами проплывали длинные узкие лодки с туристами, но до причала мы не добрались. Сияна спросила меня: "О чем ты думаешь?" Я вспоминала студенческое прошлое. Конечно, нормальные иностранцы не поняли бы нашего романтизма по отношению к реке: они не купаются в реках Таиланда — зачем, если есть душ в любой гостинице? Сидя на берегу реки и глядя на проплывавшие лодки, я вспоминала — когда и где я была счастлива.

В Чианг Рае мы посетили храм Изумрудного Будды (Пра Кео — название, как в Бангкоке), где хранился нефритовый образ Будды до того, как в 1434 году он привлек внимание властей и начал путешествовать по разным городам, пока не был привезен в Бангкок. Пагода храма сначала называлась "Ват Пра Йа" — "Тростниковый храм", так как вокруг рос тростник, но его там давно уже не осталось. Нынешний образ Изумрудного Будды в храме тоже очень почитаем: он сделан из сплава меди и латуни 700 лет назад. Архитектура храма чуть отличается от обычной: это древняя небольшая пагода с двумя уступами плоской крыши, над которой возвышается еще одна маленькая остроконечная крыша, с привычными язычками пламени и многоступенчатым зонтиком над передним коньком. На перилах нет драконов, но они виднеются внизу крыши, как два ее завитка.

Зато при входе в другой храм Чианг Рая (кажется, Пра Сингх — львиный храм) мы видели даже четырех мощных драконов: двух трехглавых и двух семиглавых, отливающих темной позолотой. И все оконечности его трех-ступенчатой крыши, каждая из трех частей которой тремя уступами спускалась вниз, тоже завершались драконами (а не просто языками огня), и на шести коньках крыши сидело по дракону (42 дракончика, не считая резных украшений над входами в храм). Также мы видели храм с крышей в виде золотой ступы с зонтиком, тоже украшенной множеством драконов, чем-то напоминающих морских коньков. За головой Будды внутри этого маленького храма виднелось круглое отверстие — как естественный светлый нимб.

Я сфотографировала еще один храм с цветными фронтонами, где изображения Будд окружены золотым орнаментом на зеленом, красном, желтом, синем и белом фоне, и рядом с прекрасными золотыми драконами лестницы, стоят две белые ступы. Они восходят вверх полукруглыми кольцами (как ступа в черепашьего храма Чианг Мая), и каждую подпирают четыре лежащих слона. Ясе понравился этот храм: она даже сама изобразила дракончика на ступенях лестницы. (Не помню, как назывались эти храмы, очень похожие друг на друга совершенством своей разнообразной отделки: у меня нет привычки в дороге что-либо записывать. Это, наверное, русская черта — стихийность нашего восприятия. И потом трудно с восприятия переключиться на фиксацию, каждый день посещая новые места.)

Лучше всего мне запомнился монастырь Кланг Вьянг, где буддийский монах (в обязанности которого, очевидно, входило присматривать за этим храмовым комплексом) протянул нам буклет с описанием достопримечательностей этого храмового комплекса. Там стоит городская колонна (City Pillar): символ Чианг Рая в виде красной арки, украшенной драконами. На ней изображен белый слон, а наверху — четырехликий Будда с зонтиком ступы над ним. У арки сидят два каменных защитника буддизма: не особенно страшных, а больше похожих на Будд.

Слон — символ Таиланда, и фундаментальная символика Чианг Рая, как и скрупулезная отделка его храмов, подчеркивает историческую значимость этого города. Недаром главный религиозный образ Таиланда: Изумрудный Будда — пришел отсюда. В Чианг Рае есть исторически-культурный уровень. Если бы мне пришлось жить в Таиланде, я, вероятно, поселилась бы здесь (или неподалеку в горах, хотя с точки зрения природы более высокие горы и острова залива впечатляют больше).

Кроме изобилия драконов, на одном из храмовых зданий Кланг Вьянга, у красных колонн и фронтонов с изящно-резной золотой отделкой, мы видели большие бумажные фонарики и даже объемную шести-конечную звезду с ленточками, висящую как фонарик. (В индийской символике шестиконечная звезда встречается часто. Если активную позу человека: с расставленными ногами — описывается пятиконечная звезда (можно вспомнить средневековые рисунки западных алхимиков), то в шестиконечную хорошо вписывается поза медитирующего йога. Тайская звезда-фонарик — нечто среднее между Индией и Китаем.)

В храме с аркой городских ворот под открытым небом находится большое каменное изваяние Будды. Храмовая статуя Будды тоже массивная, похожая на даосское божество: с большим животом и глазами навыкате — что не помешало двум приезжим иностранцам-буддистам: парню и девушке хиппового вида сесть перед ней и начать медитировать. В Таиланде иностранцы выглядят приятными людьми, как я уже говорила, — и в маленьких городах они привлекательнее, чем в больших.

Остановились мы в Чианг Рае тоже у иностранца. Это был пожилой американец, которому наскучило жить в Америке и который уже давно перебрался сюда, женившись на тайке. Меня привлекла неформальная эстетика его маленькой четырехэтажной гостиницы с Интернетом на первом этаже и цветной фотографией его и жены на фоне большой пальмы: они столь любовно держались за это дерево, словно вырастили его сами. Комната в гостинице стоила 180 бат (135 руб).

В отличие от тайцев, которые обычно реагировали на слово "Россия" выражением "это очень далеко", пожилой американец относился к нашей стране с пиететом. "Санкт-Петербург? Это где атланты поддерживают стены…" "Да, в Эрмитаже," — подтвердила я. "Я первый раз встречаю здесь русских, — сказал он. — Русские — интересные люди. Сами ничего не имеют, а помогают другим." Он вспомнил недавнюю передачу по телевизору про русского, который в блокадном Ленинграде занялся расшифровкой иероглифов майя (у нас она тоже шла). Я согласилась, что это была интересная передача и что поиск — хорошая черта русских.

Как американца, его, возможно, тронуло, что исследовать древние знаки начал не его соотечественник, для которого Мексика — своя вотчина, а русский с другого конца земного шара. Но при этом он не проявил национальной ревности или того ура-патриотизма, который столь глубоко укоренен в характере американцев, что переходит даже на наших людей, уезжающих в США на заработки. Он искренне выразил сочувствие к нашей стране (чего от русских-то не ожидаешь, не только от иностранцев! Для меня это было удивительно: повлиял ли тут климат Таиланда или какой-то внутренний духовный уровень этого человека, который у него, несомненно, был).

В продолжение нашего контакта я попросила его показать мне карту Чианг Рая. У меня был только маленький план центра, и поскольку я задавала повторные вопросы, сориентировавшись не сразу, наутро он принес мне более подробную карту региона и его городков из находившегося поблизости турагенства, отметив на ней путь к автобусной остановке. Он также помог мне завести новый почтовый ящик в Интернете: та русская почта, которой я пользовалась у себя дома, в Таиланде выдавала абракадабру вместо русских букв — и соответственно всех указателей меню. В Бангкоке я попыталась послать сообщение с чужого адреса, но оно не дошло. С нового адреса мне удалось, наконец, отправить e-mail (бесплатно), который дошел благополучно.

Хозяин гостиницы выдал нам махровые халаты и полотенца и проводил на третий этаж, где было две комнаты, предложив мне выбрать самой. Я выбрала правую (по привычке, хотя интуитивно чувствовала, что надо выбрать левую, и не зря: он долго искал ключ от этой комнаты среди большой связки ключей. Потом нашел, наконец, но утром у меня сломалась ручка двери, куда этот ключ вставлялся). В гостинице был чудесный балкон для отдыха с видом на закат, с гамаком, столиком, плетенными креслами, газетами и книгами — из которых я обратила внимание на книгу какого-то индийского учителя о душе и ее перевоплощениях. Новой информации она мне, правда, не дала (вообще духовные книги на английском часто формальны: раньше они казались мне куда формальнее наших, но теперь и наши научились лить воду при отсутствии информации.)

Воспользовавшись балконом, я частично постирала нашу одежду и развесила ее там сушиться. В этой гостинице можно было действительно расслабиться и отдохнуть по-человечески, никуда не уходя. Но мы с Ясей привыкли к вечерним прогулкам, и перед сном еще прогулялись до рынка, купив маленький продолговатый арбуз, который я сложила в холодильник на первом этаже (еду я по привычке покупала несколько впрок, хотя из-за лишнего веса это не всегда бывало оправдано). Да и хозяйка просила нас есть внизу, а не у себя в номере. И через ее слова до меня доходило какое-то осуждение: зачем вообще я ем? когда могла бы и не делать этого! действительно, я питалась больше по привычке и от ума: есть мне не хотелось, и разум тела ставил это на вид.

Хозяин прочертил на плане города обратный маршрут на вокзал — он проходил мимо храма и больницы. Последнее нам не требовалось, хотя вызывало ассоциации с тем, что то отождествление с предметностью мира, которое спонтанно происходит у людей, становится лекарством для души. Когда сознание сильно затрагивается внешними предметами, в многообразии вещей и смыслов чувство выбирает то, что нужно душе, очищая человека от его комплексов. Но это горькое лекарство, поскольку несовершенство внешних вещей и внешних смыслов не соответствует ничьей душе — внутри себя свободной и слитой с Богом. Хотя бы поэтому вещи должны быть прекрасными, а смыслы высокими. Как писал философ Соловьев: "Художественная красота есть символ лучшей надежды, минутная радуга на темном фоне нашего хаотического существования," — он родился под знаком Водолея — за которым будущее, если верить астрологии.

А ассоциации должны быть правильными — то есть общечеловеческими, а не только личными. Для этого и нужно изучение истории мировой мифологии и символики. И это магистральный путь развития психологической науки, который открыл уже Юнг.

И вот тогда можно было бы лучше отождествляться с миром и коллективным разумом, не сопротивляясь ему — мечтала я. Просто любить — и растворяться в окружающих людях. В уюте старого хозяина гостиницы и его жены-тайки. В сочувствии его гостя-американца, подарившего Ясе бананы и большие мягкие мандарины, размером с апельсин. Все-таки они помогли мне понять, что сочувствием наделены не только русские. И что Россия может открыться миру — если у нее будет то, что она может ему дать.

ГРАНИЦА С БИРМОЙ И ЛАОСОМ — «ЗОЛОТОЙ ТРЕУГОЛЬНИК»

На следующий день мы выехали в Золотой Треугольник: так называется место слияния трех рек — или трех рукавов реки Меконг на границе Таиланда, Бирмы и Лаоса. В месте слияния образуется большой и плоский живописный остров, во времена паводков скрывающийся под водой, и это природно красивый пейзаж. Особенно если глядеть на него с высокого берега — со стороны Таиланда. На берегу реки стоит огромная массивная арка в честь слияния трех рек, с драконами, павлинами и слонами и картой четырех стран (Китай тоже обозначен, кроме Лаоса и Бирмы, которая по-Тайски называется Мьянмар). Там можно покататься на лодке — но лучше, если компанией: нам вдвоем это показалось дорого. Вдобавок нам не понравились физиономии тайцев, зарабатывавших на этом деньги, относясь к туристам, как к дойным коровам.

Автобус шел до городка Чианг Сен: он уже тоже стоит на реке Меконг. В Чианг Сене мы посмотрели развалины храмов и высоких ступ, подобные чиангмайским. И вначале все было хорошо, но потом мы никак не могли найти транспорта, который был довез нас до Золотого Треугольника, что находится в 8-ми километрах. Тайцы с лодками и несусветными ценами нам не нравились. Последний микроавтобус ушел чуть не в 3 часа дня, пока мы ходили к реке — искупаться. Вдобавок Яся боялась купаться в быстрой воде Меконга, хотя я спустилась к реке ради нее. А идти в жару куда бы то ни было в моем нормальном темпе она тоже отказывалась. Я стала нервничать и ругать дочку, разрушая возникший накануне идеал общаться в семье столь же мягко, как это делают в Таиланде иностранцы или сами тайцы.

Тайцы, как и индусы, внутренне нежнее и мягче нас. В горах это стало более понятно. Когда я в Чианг Рае выясняла дорогу, тайцы отвечали: "говорите медленнее". Замедлив темп речи, я лишила ее силовых ударений (которых лишена Тайская речь, где вместо ударений тоны). Я как бы тоже стала ее пропевать, в каждое слово успевая вложить образный смысл того, что я на самом деле хочу передать. В таком варианте они понимали меня с первого, а не с десятого раза.

К русскому проявлению эмоций тайцы не привыкли и, вероятно, воспринимают его чем-то опасным и неприличным. Поскольку мы с Сияной стали ругаться на развилке дорог близ полицейского поста, на это среагировал полицейский: не то он воспринял это как нарушение общественного порядка, не то решил, что наши проблемы более серьезны, чем то было на самом деле, и спросил, из какой мы страны. Мне не хотелось отвечать: я прикинулась, что не понимаю, и тогда он попросил наши документы.