Помоги проекту - поделись книгой:
— Пяточкин, — говорит Шуня, — я вот сейчас прямо тут лягу и умру.
— Баба с воза… — ворчу я и тащу ее обратно.
Наконец возле камер хранения впихиваемся между кучей рюкзаков туристов-байдарочников и группой зычных теток-челночниц. Появляются Сапог и Губастый с пакетами. Шуня никак не реагирует на них. Она садится на пол у стены и мгновенно засыпает.
— Мы курицу купили жареную, — радостно сообщает Губастый.
— Дураки, что ли? — Я продолжаю ворчать. — Там половина веса — кости.
— Зато вкусно.
Ждем Тёху. Он приходит минут через пятнадцать. Будим Шуню, раскладываем на пакетах еду — пирожки, сосиски в тесте, бутерброды. Сапог рвет еще теплую курицу на части, подсовывает Шуне ножку.
— Электричка до Богдановича будет в семь утра, — сообщает Тёха и смотрит на вокзальные часы. Они показывают двенадцать двадцать три. — Пожрали? Всем отбой!
Я ложусь рядом с Сапогом, упираюсь лбом в его твердую спину и проваливаюсь в сон, как в колодец… Просыпаюсь практически мгновенно от удара в пятую точку. Поднимаю голову — косарь. Здоровый такой, в шинели и шапке. На нас не смотрит, лениво роняет:
— Чтобы через пять минут вас тут не было!
Тёха уже на ногах. Он тоже не смотрит на косаря, торопит нас:
— Пошли, пошли!
Байдарочники с интересом наблюдают за нашим выселением с вокзала. Челночницы пьют вино из пластиковых стаканчиков, смеются. Все правильно — у каждого свои проблемы, до чужих никому дела нет.
Полчаса кружим по вокзалу и его окрестностям, наконец вбуриваемся в вонючий закуток у багажного отделения. Запах тут неспроста — коридор облюбовали местные бомжи. На нас они смотрят недобро, но ничего не говорят и не лезут. И то хорошо.
Бомжей становится все больше и больше. Медом им тут намазано, что ли? Пытаемся улечься, но нас беззлобно сгоняют — людям негде стоять.
— Че-то будет, — говорит Сапог. — Может, айда отсюда?
Но уйти мы не успеваем. В дверях возникают два косаря, быстро проходят внутрь, а следом за ними идут люди в медицинских голубеньких масках. Между ними мелькает улыбчивый мужчина в кремовом пальто. Он отдает распоряжения, указывает, кому куда пройти, где встать.
Человек в зеленом жилете с надписью «Пресса» тащит на плече здоровенную камеру, второй, одетый так же, светит мощным фонарем. Они останавливаются, начинают снимать. Бомжи оживляются, коричневые лица расплываются в улыбках. Весело матерясь, они лезут поближе к оператору. Потом появляется похожая на сороку девушка с микрофоном, влезает в кадр и с улыбочкой громко тараторит:
— Мы ведем наш репортаж с железнодорожного вокзала города Екатеринбурга. Сегодня здесь проходит совместная акция всероссийской организации «Общественный патруль» и православного движения «Милосердие». Акция направлена на оказание помощи лицам без определенного места жительства. Бомжи получат горячее питание, теплые вещи и необходимую медицинскую помощь. За моей спиной вы можете наблюдать, как активисты «Общественного патруля» опрашивают нуждающихся…
Активисты в масках и правда о чем-то трындят с бомжами. Крепкие парни с повязками, на которых написано «Милосердие», вкатывают тележку. На ней — стопки одноразовых тарелок, бачки с едой. Следом появляются коробки с вещами. Улыбчивый в пальто тут как тут — призывно машет руками, что-то говорит, но из-за криков нам не слышно слов. Бомжи кидаются на бесплатное угощение, у коробок начинается драка.
Косари снимают с пояса дубинки. Оператор выключает камеру.
— В очередь, сукины дети! — весело орет один из косарей, лупцуя дубинкой направо и налево.
Восстановив порядок, косари отходят в сторону. Снова зажигается фонарь, камера взлетает на плечо оператора, и девушка-сорока продолжает свою трескотню:
— Подобные акции уже стали доброй традицией. Забота о тех, кто оказался за бортом жизни, — одна из главных христианских добродетелей. Известно, что еще императрица Александра Федоровна, жена причисленного к лику святых императора Николая Второго, посещала ночлежки и приюты для бездомных, где раздавала всем желающим калачи и деньги…
Бомжи толпятся у тележки. Каждый получает порцию супа, хлеб, стаканчик с кофе. Одежду им раздают активисты. Они оглядывают подошедших и выбирают из кучи вещей то свитер, то шапку, то ботинки, время от времени деловито спрашивая:
— Размер какой? Не знаешь? А че ты знаешь? На, бери, что дают.
Как-то мало похожи парни с повязками на добродетельных христиан. Улыбчивый говорит с кем-то по мобиле, потом хлопает в ладоши:
— Внимание! Александр Иванович подъехал. Камера, снимаешь крупно сразу от дверей, понял? Капитан, встанешь справа. Вот он, вот идет!
Оператор разворачивается, луч фонаря упирается в дверь. Вначале заходят трое здоровяков в костюмах, быстро рассредоточиваются по залу. Затем вкатывается коротконогий толстяк в кожаной куртке и кепке. Сорока плотоядно облизывает напомаженные губки и трещит:
— А вот и главный идейный вдохновитель акции, заместитель мэра нашего города Александр Иванович Стрекалин. Александр Иванович, с чем связана такая забота о бездомных гражданах?
Толстяк натягивает на лицо слащавую улыбку и вальяжным голосом произносит:
— Вы очень верно сказали: «гражданах». Да, это действительно наши граждане, пусть и попавшие в полосу тяжелых жизненных обстоятельств…
— Пошли отсюда! — сипло говорит Тёха, и мы — бочком-бочком — начинаем пробираться к выходу.
— Куда?! — у самой двери ловит Шуню за рукав улыбчивый. — Стоять! Акция еще не закончилась.
— Пустите, дяденька…
— Какой я тебе дяденька, лярва!
Сбоку надвигается косарь, тот самый капитан. Он недобро оглядывает нас, вопросительно смотрит на улыбчивого.
— Да мы тут случайно, — лепечет Губастый. — Просто зашли…
— А мне до звезды. Пока зам мэра не уедет, будете здесь. И рожи повеселее сделайте!
Александр Иванович тем временем продолжает нести пургу:
— К сожалению, цифры статистики не обнадеживают. По данным Всемирной организации здравоохранения, сегодня в мире насчитывается сто пятьдесят миллионов беспризорных детей, а к две тысячи двадцатому году их количество может увеличиться до восьмисот миллионов! К сожалению, такое уродливое явление, как детская беспризорность, встречается и у нас. Вот даже здесь сегодня мы видим ребят, ночующих на вокзале…
— Вляпались! — шепчет Сапог.
Камера разворачивается на нас, девушка-сорока цокает каблучками, влезает между мной и Шуней, расчищает место для толстяка. Тот кожаным колобком вкатывается следом, вскидывает микрофон.
— Я ответственно обещаю, что ни один беспризорный или безнадзорный ребенок в нашем городе не останется без внимания и опеки. Беглецов вернем в семьи, сирот обеспечим кровом, питанием, медицинской помощью, дадим возможность получить образование. Все условия для этого у нас имеются. За прошедшие годы прежние власти города, к сожалению, не уделяли этим вопросам должного внимания, но сейчас времена изменились!
Он выдерживает паузу, резко меняет выражение лица, швыряет сороке микрофон, говорит оператору:
— Все, гаси коптилку! Хорошего помаленьку, — и укатывается к дверям.
— А этих куда? — спрашивает у улыбчивого косарь, указывая на нас дубинкой.
— Да гони к… к гребаной матери! — машет тот рукой и проталкивается вместе с оператором к жрущим бомжам. — Нам еще надо благодарности записать от этих уродов…
Глава следующая
Она хорошая, но дура
На улице, куда нас чуть не пинками выпроваживает косарь, поднимается ветер. Метели, слава богу, нет, но все равно очень холодно.
— Ну че, куда пойдем? — Сапог поднимает воротник пуховика. — Может, подвал какой поищем или котельную?
— Давайте на вокзал? — робко предлагает Губастый. — Может, косари не заметят…
— Ага, они ж слепошарые, в глазки долбятся! — немедленно фыркает Сапог.
— До электрички семь часов еще, — включаюсь я в разговор. — На улице заколеем.
Тёха молчит. Он думает. Но, прежде чем в его голову приходит хоть какая-то мысль, мы слышим со стороны вокзала женский голос:
— Эй! Ребята! Постойте!
Оборачиваемся. К нам бежит женщина в шубке, на лице маска. Ага, значит, одна из этих, милосердников.
— Че надо? — грубо спрашивает Сапог.
— Я все слышала. Вы извините, что так получилось, — прижимая руки в пушистых варежках к груди, говорит женщина. — Мы на самом деле вам помочь хотим. Просто в администрации города сказали, что разрешение на акцию дадут, только если ее возглавит Стрекалин. Пойдемте, покушаете, я договорюсь.
— Спасибочки, — язвительно приседает в реверансе Шуня. — Сытые мы, тетенька.
Женщина грустно улыбается. Ей лет тридцать пять, лица не видно за маской, но глаза добрые, с морщинками.
— А вы вообще откуда? — спрашивает она.
— Из… откуда все, — продолжает грубить Сапог.
— От экскурсии мы отстали, — неожиданно выдает старую телегу Губастый. — Домой едем.
Я замечаю, как глаза нашей собеседницы вспыхивают жалостливым огнем добра. Типичная лохушка, всем нищим подает, наверное. Таких даже разводить неинтересно — как будто ребенку врешь.
Тем временем она снимает маску и оказывается красивой, как артистка.
— Ребя-ята, да как же вы, а? Одни на вокзале…
Правильно говорил Бройлер: доброта хуже воровства. Еще бы! Одно дело — связаться с компанией беспризорников-бомжей, от которых неизвестно чего можно ожидать, и совсем другое — помочь нормальным детям, пробирающимся домой. Тут уж все сомнения и масочку — долой! Тут уж уверенность, твердая, как бриллиант в перстеньке: доброе дело на Страшном суде зачтется.
Эта «артистка» в шубке готова пойти дальше — она начинает приглашать нас к себе. Мол, поедите, отдохнете, а я с родителями вашими свяжусь…
— Связались уже, — рубит ее кружева Тёха. — В семь утра поезд.
— Ну все равно пойдемте. Погреетесь, а утром я вас отвезу, у меня машина.
Все начинают переглядываться. С одной стороны — а почему бы нет? С другой… Разные бывают тетеньки. И дяденьки, которые вполне могут сидеть за дверями квартирки и потирать волосатые ручки в предвкушении. Бесплатный сыр и прочие ништяки… Это мы хорошо знаем.
— Тетенька, а горячая вода у вас есть? — Шуня изображает саму невинность.
— Меня зовут Елизавета Петровна, — с улыбкой отвечает женщина. — И горячая вода, конечно же, есть. Ну, идемте?
Горячая вода становится последней соломинкой, переломавшей верблюду сомнения все кости. И мы идем.
— Я на Челюскинцев живу, тут минут десять ходьбы, — говорит Елизавета Петровна. — Вообще-то я обычно на машине, но сегодня у нас акция, автобус должен был отвезти потом… А вы куда ездили? А сами откуда? А как же вы так отстали-то? А почему…
— Вы в прокуратуре работаете? — резко перенаправляет словесный поток в другое русло Губастый.
— Почему в прокуратуре? — удивленно хлопает ресницами Елизавета Петровна. — В суде. Секретарем. А что?
— Не, ниче, — пожимает плечами Губастый. — Вопросы просто профессионально задаете…
Мы смеемся. Наша благодетельница тоже хихикает, но робковато так, как бы за компанию. По-моему, она просто не въехала.
— Вот мы и пришли, — объявляет Елизавета Петровна, останавливаясь возле девятиэтажки, погруженной в сонное оцепенение.
Не горят окна, у подъездов пустынно. Впрочем, в час ночи так и должно быть. Это только в Москве народ ложится спать под утро, а встает в обед. В России все по-другому.
Квартирка у Елизаветы Петровны чистенькая и вкусно пахнет. В прихожей зеркало, тумбочка, под вешалкой стоят сапоги. Мужской обуви нет. Хозяйка сбрасывает шубку, снимает шапку и оказывается стройной, как девочка, миловидной блондинкой с волосами до плеч. Брючки, кофточка. Мохнатые тапочки. Бывает такой тип женщин, всю жизнь похожих на куколок или на рисунки в журналах. У них все красивенькое и правильное — и лица, и фигуры, и одежда. И мысли в головах, наверное, одинаковой длины, отмерены, как по линейке. Наша Елизавета Петровна как раз из этой породы.
— Проходите, проходите! — щебечет она. — Вон там кухня, тут комната.
— Чур, я в душ первая! — Шуня ловко выворачивается из куртки, оставляя ее на руках Сапога. — Повесь! И не шалите тут без меня.
— А с тобой?
— А со мной мона и нуна! Потом.
И она скрывается за дверью ванной комнаты.
— Ну, а мы чайку? Или кофейку, а, ребята? — Елизавета Петровна пытается заглянуть каждому из нас в глаза, но у меня создается впечатление, что прямо в душу. Вот только фиг это у нее получится. У нас на глазах зеркальная тонировка.
— Кофе. Оно мне больше чая нравится, — заявляет контактный Сапог.
— Нужно говорит «он», — поправляет Елизавета Петровна.
— Кому нужно?
— Ну, положено так. По правилам русского языка.
Губастый пускается в рассуждения про русский язык. Пусть. Он любит поговорить, хозяйка тоже.
Проходим на кухню. Она большая. Тут уместился и диван, покрытый цветастым пледом, и круглый стол, и голубоватый холодильник, а на нем — плоский телевизор. По стенам разные шкафчики, на крючочках висят всякие прихваточки, ковшички, половнички. Все маленькое, аккуратненькое. Елизавета Петровна ставит на сияющую никелем плиту чайник.
— Кофе у меня только растворимый, но хороший. Вот банка.
Живет она явно одна, без мужика. Но живет со вкусом, богато. Видать, в суде неплохо платят.
В дверях появляется Шуня в одной футболке. Футболка длинная, до колен. Интересно, она уже все сняла или что-то осталось?
Поделиться книгой: