Грядет царь террора

Нет, доктор Данила никак не мог согласиться с доводами многих тогдашних медиков, которые причисляли себя к группе так называемых «миазматиков». Они считали, что невидимая глазу простого смертного зараза передается от больного человека к здоровому через воздух вместе с миазмами. И потому единственное спасение от подобной заразы — это бить в колокола, сотрясая воздух, проветривать помещения, где находились больные, и жечь, жечь, жечь костры. Как можно больше огня! Огонь и дым — это самое надежное средство борьбы с заразой.

Сам же Самойлович разделял воззрения гораздо менее многочисленной группы медиков, называвших себя «контагиозниками». Заражение бубонной чумой, утверждали они, происходит только от непосредственного контакта с больными или с их вещами. И в справедливости этого взгляда на пути передачи заразы доктор Данила смог убедиться, находясь в той же действующей армии. Он неоднократно становился свидетелем того, как солдаты-мародеры торговали на базарах вещами, взятыми из чумных домов.

Самойловичу хорошо запомнился случай, когда он самолично доложил одному из генералов о мародерстве его солдат и предупредил о возможности заражения моровой язвой. Генерал отреагировал весьма своеобразно. Насчет самого мародерства он сказал только:

— Все это пустяки, господин лекарь! Так дозволено. Всякий захваченный город со времен оных отдавался солдатам армии-победительницы на разграбление сроком на три дня. Так дозволено! И не нам менять установки. А вот с заразой… Это очень опасно!

Сказав так, генерал не придумал ничего умнее, как приказать своим артиллеристам устроить из пушек пальбу в воздух холостыми зарядами. Этим он собирался отпугнуть надвигавшуюся заразу…

Незаметно, за размышлениями, доктор задремал, склонившись к столу. Сон его был поверхностным и не освежающим.

В какой-то момент Самойлович почувствовал, что находится в своем кабинете не один. Кто-то огромный и страшный ворвался в его обитель и теперь тяжело уставился прямо ему в затылок. Доктор Данила хотел заставить себя поднять голову, открыть глаза, но сил на это не было. На мгновение он ощутил острую боль в затылке, как будто кто-то со всего размаху вогнал туда гвоздь и тут же отступил, любуясь делом своих рук. И тут же наваждение исчезло, испарилось, пропало. Осталась только невыносимая головная боль.

С трудом открыв глаза, Самойлович оглядел свою скромную келью и постарался окончательно стряхнуть оковы сна.

«Что это могло быть? — подумалось ему. — Уж не настает ли и мой черед? Слишком долго я находился у края бездны, слишком долго для простого смертного ходил по лезвию ножа, отделяющего жизнь от смерти. А ведь это такая узкая дорожка! Мой ангел хранил меня от смерти, но, наверное, и его возможностям есть какой-то предел. Может быть, это предупреждение свыше? Определенный знак, предупреждающий меня о том, что пора отступиться от борьбы, отойти в сторону? Ведь есть же, в конце концов, куда более спокойные дела. Например, я всю жизнь мечтал о работе врачевателя в каком-нибудь заштатном провинциальном городишке. Спокойная работа, верный кусок хлеба… А в свободные часы писать и писать! Ведь у меня давно возник план собрать материал для книги под условным названием “Городская и деревенская повивальная бабка”. Или использовать богатый материал для написания и издания другой брошюры. Есть даже очень удачный заголовок для сего труда — “Нынешний способ лечения с наставлением, как можно простому народу лечиться от угрызения бешеной собаки и от уязвления змеи”. Право слово! К чему мне все эти мытарства с треклятой моровой язвой? Хватит! Баста! Пора умыть руки и заняться чем-то поспокойнее… На худой конец у меня имеются наблюдения по поводу “французской болезни”[2]. Можно ведь и об этом написать, не правда ли?»

Но подобные мысли, посещавшие Самойловича в минуты душевной слабости, быстро сменялись другими: «А кто же сможет помочь всем этим несчастным, доверившимся моему попечению? Кроме меня, никто. Сейчас я знаю о моровой язве куда больше, чем многие мои коллеги и даже наставники в Киевской академии и в Петербургском генеральном сухопутном госпитале. Даже признанный специалист доктор Ягельский, знаток борьбы со всяческими заразами, и тот не знает, что еще до знакомства с ним в 1770 году я уже два года отслужил лекарем в Копорском полку и именно тогда хорошо познакомился с беспощадным нравом треклятой “черной смерти”. А раз так, значит, мне и карты в руки…»

И снова доктор Данила, отбросив сомнения, загнав куда-то глубоко внутрь своей сущности постоянно присутствующее чувство страха перед чумной заразой, поднимался на ноги и отправлялся в палаты к больным, стараясь хоть как-то облегчить их страдания, отыскать брешь в «стройных колоннах» наступающего по всему фронту противника. Девочке, которой доктор Данила оказывал помощь в присутствии Ягельского, стало хуже. Самойлович, осмотрев ее вновь, пришел к выводу, что необходимо срочно провести вскрытие бубонов в области паха. Это малое оперативное вмешательство необходимо было сделать немедленно, и доктор Данила распорядился перенести девочку в операционную. Там он ланцетом один за другим вскрыл три правосторонних и два левосторонних бубона. При этом не заметил, как случайно слегка порезался тем же самым инструментом…

На темную язву на безымянном пальце левой руки, появившуюся на месте пореза, доктор Данила обратил внимание только через несколько часов, когда почувствовал, что головная боль у него резко усилилась. Теперь его голова просто раскалывалась, веки глаз стали неподъемно тяжелыми, будто на каждую ресницу привязали по свинцовому шарику. Время от времени накатывалась тошнота, при этом будто чья-то рука изнутри сжимала ему желудок. Затем появилась глухая боль в правом паху.

Проанализировав собственное состояние, доктор Данила пришел к выводу, что заразился во время операции и теперь ничего хорошего его не ожидает.

Хорошую новость, однако, принес подлекарь Серафим Сухонин. Буквально ворвавшись в спальню Самойловича на следующее утро, он радостно возвестил:

— Аринушка пошла на поправку!

Тяжело разлепив глаза, доктор Данила приподнялся на своей походной постели и переспросил:

— Это какая же Арина?

— Да Малова же!.. Та самая, которой вы вчерась надрезы делали… Помогло ей это, доктор! Оченно помогло! Она даже вставать с постели сама может. Во как!

— Да, да, конечно! — заспешил Самойлович, собираясь подняться, но сил не было, и он снова откинулся на подушку. — Устал я что-то, Серафимушка… Ты вот что! Прикажи санитарам, чтобы они непременно перенесли Арину Малову в отдельную келью… Тьфу ты, нелегкая! В отдельную палату. Понял меня? Нельзя ей оставаться теперь в общей палате до тех пор, пока не окрепнет.

— Обязательно, доктор! Все сделаю! Сам ее, голубушку, перенесу! — заулыбался довольный юноша, но тут же улыбка сползла с его лица, и он подозрительно уставился на доктора Данилу: — А вы-то что же? Как же вы сами?..

— За меня не бойся. Со мной все будет в полном порядке, — заверил его Самойлович. — Давай, давай! Дуй к своей ненаглядной Аринушке!

Когда Сухонин убежал выполнять поручение, Самойлович встал с кровати, скинул ночную рубашку и, оставшись в неглиже, тщательно осмотрел всего себя. Сейчас он совсем не был уверен в том, что сказал о себе помощнику. Заражение произошло, и это было абсолютным фактом. Еще он совершенно определенно знал, что при бубонной форме чумы летальность составляла почти восемьдесят процентов. Почему же именно ему удастся попасть в эту счастливую двадцатку? Гораздо больше шансов умереть, чем выздороветь. Но, осматривая бубон, возникший еще вчера вечером в правом паху, Самойлович с удивлением обнаружил, что он за ночь здорово поуменьшился в размерах, превратившись из «горошины» в «зернышко».

«Не может быть! — пронеслось в голове врача. — Это что же такое получается? Значит, я заразился, когда вскрывал бубон у больной девочки. Так? Так! Но зараза была уже значительно ослаблена, ведь Арина к тому времени пошла на поправку. Значит?.. Черт возьми! Значит, можно все-таки спасать людей, специально заражая их ослабленной заразой… А переболевший чумой человек больше ею никогда уже не заболеет…»

Так впервые Самойловичу пришла мысль о возможности прививок против чумы. Но сколько еще лет потребуется медикам, чтобы изготовить эту самую противочумную вакцину! Сколько еще людей унесет в могилу «черная смерть»!.. Но идея была сформулирована, начало положено.

Через два дня Самойлович смог полностью оправиться от болезни, только слегка коснувшейся его организма. Однако через несколько недель подобное же недомогание вновь насторожило его. На этот раз точно такой же бубон возник у него в области паха с левой стороны… К счастью, и это недомогание прошло без каких-либо серьезных последствий.

Гораздо позже доктор Самойлович опишет все, что случилось с ним, в уникальном четырехтомном труде, целиком посвященном борьбе с моровой язвой. Первый том, вышедший в свет только в 1802 году, назывался «Способ самый удобный повсеместного врачевания смертоносной язвы, заразоносящей чумы». Но это произойдет еще через много-много лет…

Глава 7. «Юпитер сердится…»

Телефонный звонок поднял Василия Степановича Салова в шесть часов утра.

— Кто? — хрипло спросил он (после вчерашнего застолья с друзьями дико болела голова).

— Это дача господина Салова? Очень приятно! С вами будет говорить господин Нгомо! — проворковал бодрый девичий голосок.

— Василий Степанович? — произнес на другом конце провода вкрадчивый голос, от которого у Салова сразу прошел похмельный синдром.

— Слушаю вас, — ответил Салов, стараясь собраться с мыслями и запомнить все, что скажет этот страшный человек.

— Надеюсь вы уже на ногах? Как говаривал мой хороший знакомый, царствие ему небесное, кто рано встает, тому Бог подает! Итак, у меня для вас ценная информация. Ваш Брыксин организовал нехорошее дело. Извините, но более конкретно по телефону говорить я не стану. Да! Вы меня понимаете… Всю информацию по этому пренеприятному делу вы получите по дороге на службу. Помните Люсиновскую улицу? Так вот, остановитесь на минутку рядом со входом на парфюмерную фабрику «Новая заря». К вам подойдет мальчик — мойщик машин и передаст от меня кассету с информацией. Важно, чтобы вы ознакомились с ней до того, как придете на работу. Вы меня поняли?

— Конечно, конечно! — суетливо проговорил Салов. — А как же ваш запланированный на сегодня визит к нам? Надеюсь, он состоится?

— Обязательно! — пообещал Нгомо. — Ждите нас в тринадцать ноль-ноль. До встречи!

— Всего доброго.

Положив трубку радиотелефона на место, Салов потер небритый подбородок, соображая, что же там еще мог натворить Брыксин — начальник охраны фармацевтической фирмы «Терек», президентом которой Василий Степанович являлся уже несколько лет. Ладно, решил он, нечего голову ломать до поры до времени. Скоро он и так обо всем узнает. И все же этот Нгомо чертовски опасный человек! Все у него схвачено. За всеми, кто ему нужен, ведет негласное наблюдение. Вот бы кого залучить к себе на службу… От одной этой мысли Салову стало даже смешно. Нгомо сам может нанять его, купив со всеми потрохами. Его возможности поистине безграничны.

Заглянув в соседнюю комнату, Салов полюбовался на спящую жену, чье прелестное обнаженное тело свободно разметалось поверх одеяла, а затем, осторожно прикрыв дверь, отправился «бриться-мыться-одеваться».

Через час, перекусив остатками вчерашней обильной трапезы, Салов катил по Ленинградскому шоссе в сторону Москвы.

На Люсиновскую улицу он свернул минут через пятьдесят и притормозил в указанном месте. Тут же к его «мерседесу» подскочил кудрявый мальчонка лет двенадцати с лицом шоколадного цвета и, делая вид, что протирает ветровые стекла машины, бросил на соседнее сиденье заклеенный конверт, в котором вполне могла поместиться кассета для диктофона. Василий Степанович попытался расплатиться с мальчонкой, но тот, белозубо улыбнувшись, только отмахнулся от пятидолларовой банкноты.

Да, Нгомо хорошо вышколил своих помощников, снова подумалось Салову, и он, вытащив кассету из конверта, вставил ее в диктофон. Тут же он услышал следующее: «Предупреждение! Запись предназначена для одноразового прослушивания. После чего она будет автоматически размагничена…»

Через полчаса Салов, осатанев от ярости, въезжал на территорию своего фармацевтического предприятия. При этом он посылал про себя тысячи проклятий в адрес Брыксина.

Начальник охраны имел несчастье угодить под горячую руку шефа прямо с утра пораньше. Он, как обычно, пришел в кабинет президента объединения, чтобы доложить о том, что никаких происшествий за ночь не случилось. Но Василий Степанович не дал ему и слова промолвить.

— Сучий потрох! — заорал Салов, как только Брыксин вошел в его кабинет и прикрыл за собой дверь. — Ты хоть понимаешь, выродок, что творишь?! Ты лучше вспомни, как я тебя из дерьма вытащил, когда ты после отсидки в тюряге приполз ко мне на полусогнутых! Вспомнил? Как ты сразу начал давить на жалость! Мол, помнишь, Вася, как мы с тобой в детстве пескарей на пруду ловили, как силки на птиц ставили… Тогда я тебя сдуру пожалел, пригрел у себя, должность хорошую дал, зарплату!.. Какого тебе еще хрена надо было? И что ж ты теперь творишь, падаль? Своего благодетеля в дерьмо окунаешь?..

— Да что случилось-то, Степаныч? Не пойму никак! Вроде я ничего такого и… — промямлил Брыксин, пожимая плечами.

— Ничего?.. А кто в этот вторник фирму «Дельта» разгромил? Кто использовал наши новые секретные разработки в области ядов для убийства пятнадцати человек? Может быть, я? Что теперь прикажешь с тобой делать?

— Брось, Степаныч! — сверкая золотыми коронками на зубах, ухмыльнулся Брыксин. — Никто же ничего не знает… Вот только как ты об этом проведал? Большо-ой вопрос!..

Анатолий Львович Брыксин своего прямого начальника давно уже ни во что не ставил. «Размазня, — думал он о нем. — Только о собственной политической карьере и печется. Сколько на это бабок угрохал! Во сколько там обошлась его предвыборная кампания? В бешеные деньги! Мне бы половину из них в карман, так я бы давно уже на Канарах, мать твою, пузо грел. Ан нет! Вынужден тут шестерить у недоумка. Ну ничего! Пугай-пугай, мы пуганые…»

А Салов продолжал орать, стуча кулаком по столу:

— Я тебя, гада, в порошок сотру! Ты у меня выть будешь, как побитый кобель! А потом я тебя вышвырну на помойку, пес шелудивый!

Пока президент фирмы спускал пары, Брыксин, которого в воровских кругах больше знали по кличке Мабута, приклеившейся к нему намертво еще со времен его службы в стройбате, думал:

«Куда ты без меня денешься, придурок? Я ж тебя как облупленного знаю. Все твои привычки, страстишки у меня записаны, засняты, зафиксированы. Если уж я отсюда уйду, то и тебе недолго придется сидеть в этом шикарном кабинете…»

— Ну кто? Кто подбил тебя на разгром этой дурацкой «Дельты»? — поостыв, спросил Салов на полтона ниже. — Мне она была до лампочки…

— Ты же сам, Степаныч, говорил, чтобы я «повидался» с руководством «Дельты»! Что они тебе дорожку перебежали с реализацией партии водки из Назрани, а твою любимую народом «Саловку» так и не удалось тогда реализовать. Разве не так?

— Это ты брось! — снова взвился Салов. — Не вали с больной головы на здоровую! Ишь, моду взял отбрехиваться!.. Нет, все-таки пора нам с тобой прощаться!..

«Говори, говори, — думал Брыксин. — Ты поговоришь и забудешь. Знаем мы твой нрав горячий да отходчивый. На таких горячих битюгах не только воду возят. А мне все с рук сойдет да быльем порастет. А вот если бы я не выполнил решения воровского сходняка, тогда бы меня уж точно на ножи поставили. Замочили бы, как последнюю суку на зоне… Резо Кутаисский правильно сказал после сходки: «Мы тебя, Мабута, уважаем! Но “Дельту” надо валить, целиком и сразу, Нельзя оставлять безнаказанным то, что вытворяют эти молокососы-беспредельщики. У нас с ними война. А “Дельта” — это их фирма, руку даю на отсечение! Так что думай, Мабута! Решай! Справишься с ними, мы тебя коронуем, а нет — опустим, как петуха драного, не побрезгуем… Будешь в “дому” под нарами спать поближе к параше. Так что, Мабута, ты не своего лоха Салова бойся, ты нас бойся, законников! А выгорит дело, в “рыжье” купаться будешь. Это тебе я говорю, Резо Кутаисский, для которого “рыжье” — это тьфу, поганка!..»

И еще подумалось Брыксину о том, что с Саловым все-таки надо поддерживать худо-бедно хотя бы видимость нормальных отношений. Выгнать он его не выгонит, но хоть как-то надо показать ему заинтересованность в работе, свои старания на пользу общему делу.

Когда Салов поутих, чтобы перевести дыхание, Брыксин проговорил:

— Степаныч, ты не думай, что я для тебя совсем уж мышей не ловлю. Есть важное сообщение от моих хлопцев-охранников. Ты знаешь такого парня по фамилии Химичев?

— Слышал как будто что-то… А! Это тот подающий большие надежды спец из Института вирусологии, которого сманил к нам мой заместитель по кадрам. А что такое?

— Похоже, что он тут неспроста. Есть подозрение, что спец-то засланный. Стучит он, сявка. Вот только не знаю пока, кому. То ли легавым, то ли братве… Но я, кровь из носу, узнаю. Будет тебе, Степаныч, на ком гнев свой праведный сорвать, не все же на друзьях детства отыгрываться…

— Ладно, ладно! Присмотрись к этому Химичеву получше. А что касается твоих художеств с «Дельтой», тут уж я и не знаю. Сдавать тебя, засранца, ментам, я, конечно, не стану пока… А там видно будет. Но учти! Делаю тебе последнее предупреждение! И еще, Толя. Я хочу, чтобы ты получше наладил охрану нашего филиала в Кашире. Заведующий лабораторией Крупин жаловался на твоих бездельников, что они на дежурстве только водку трескают до потери пульса. Ты бы разобрался, что к чему, а?

— Сделаю, Степаныч! Вот только здесь с делами управлюсь и сразу туда нагряну.

— Хорошо. Ну все. Иди, Толя. И помни, чтобы больше я ничего такого о тебе не слышал…

«Не услышишь, — подумал Брыксин, выходя из кабинета. — Но вообще-то, Вася, ты слишком зазнался в последнее время. Забыл, как в старом кино “Верные друзья” говорилось: “Макнем, архитектора?” — “Макнем!” Вот я тебя как-нибудь на досуге тоже замочу. Слишком уж ты много знаешь обо мне, дружище!..»

В приемной Салова Брыксин увидел троих посетителей. Одного из них — малорослого мулата — ему уже приходилось видеть в цехах объединений. Остальных двоих он видел впервые. Но Брыксину не по нраву пришлось другое — то, как мулат посмотрел прямо ему в глаза. От этого взгляда Брыксина будто током ударило.

Надо будет узнать об этом негритосе побольше, поставил Анатолий Львович перед собой ближайшую задачу.

А Нгомо, проводив взглядом начальника местной охраны, повернулся к симпатичной секретарше Салова и что-то таинственно прошептал ей на ушко. Девушка залилась румянцем, тут же вскочила с места и, забыв про имеющуюся под рукой связь с президентом Саловым, со всех ног бросилась в его кабинет.

— Василий Степанович! — задыхаясь, проговорила она. — Там к вам… Вас… Господин Нгомо хочет!..

— Что-то он рановато пожаловал, — взглянув на часы, произнес Салов. — Я вообще-то жду его в час дня, но коли уж пришел, значит… Пригласи его сюда, Наташа! Он один?

— Нет, — секретарша кое-как овладела своими чувствами. — С ним еще двое. Но он какой-то странный… Говорит такие слова!..

— Не обращай внимание, девочка! Пригласи гостей сюда и приготовь для всех нас чай.

— Хорошо.

Через минуту Нгомо и двое его спутников сидели в кабинете Салова и неторопливо потягивали чай из чашек, принесенных Наташей.

— Я решил навестить вас пораньше, — после долгого обоюдного молчания проговорил Нгомо. — Для этого у меня были веские причины… Господа Бойль и Ширава представляют нашу центральную организацию.

— Очень приятно познакомиться, — сказал вежливый Салов. — Давно мечтал…

— Господа Бойль и Ширава желают разместить именно на вашем фармпредприятии крупный заказ. Под него вы получите большие инвестиции. Но кроме этого мы хотим, чтобы ваши специалисты провели некоторые научные исследования. Все это будет оплачено.

— Исследования какого рода? — уточнил Салов.

— А вот об этом лучше будет поговорить в другом месте. Здесь подобные переговоры вести нежелательно… — сказал Нгомо и показал пальцем на небольшое отверстие вентиляционной шахты, забранное решеткой, намекая на возможность подслушивания.

— Хорошо, — понял его с полуслова Салов, — тогда мы можем прокатиться на природу. Так сказать, небольшой пикник с шашлыком и девочками…

Это были последние слова, которые удалось подслушать Брыксину, находившемуся в своем кабинете. Раздосадованный до крайности, что не узнал большего, он отшвырнул наушники и глубоко задумался.

Глава 8. Как оторваться от слежки

Оперативник Управления Z майор Краснов направлялся на встречу с гражданином Химичевым Б.А. — под такой фамилией и с такими инициалами старший лейтенант Виктор Семин был внедрен сначала в Институт вирусологии, а затем и в лабораторный центр фармацевтического объединения «Терек».

Семин сам вышел на связь с Красновым, сообщив ему по телефону время и место предполагаемой встречи. Она должна была состояться в пятницу текущей недели в 18.00 напротив Дома-музея А.С. Пушкина, что на Арбате. Туда-то не спеша и направлялся Вадим Николаевич, зная, что до назначенного срока у него в запасе еще почти целый час.

Краснов хорошо знал Москву. Еще в детстве он вместе с друзьями обегал-обследовал многие уникальные столичные уголки. В вязи старинных московских улиц и переулков в районе Арбата он ориентировался довольно уверенно. Именно такое знание старой Москвы не раз помогало ему в работе. Вот и теперь он заранее оговорил с Семиным тактику проведения встречи, то, как тому следует «проверяться» на случай возможной слежки. Виктор должен был, не задерживаясь, миновать Дом-музей, в котором родился великий русский поэт, дойти до Кривоарбатского переулка и, неожиданно свернув в него, добежать до Плотникова переулка, а затем снова выйти на старый Арбат в районе все того же Дома-музея.

Майор Краснов, добившись официального разрешения у начальства на открытие розыскного дела по расследованию случая отравления со смертельным исходом сразу пятнадцати человек в фирме «Дельта», чувствовал себя теперь гораздо более уверенно. Определиться в направлении работы помогла ему и консультация доктора Знаменского.

Теперь Вадиму Николаевичу казалось, что последним штрихом к раскрытию этого преступления будет информация секретного сотрудника Семина. Именно она поможет дорисовать картину преступления, абрис которой уже возник в голове Краснова.

За своими размышлениями Вадим Николаевич и сам не заметил, как добрался до места встречи. Посмотрев на часы, он убедился, что пришел слишком рано и решил зайти в кафе, выпить там стакан сока, поскольку на улице все еще было жарко и душно.

Заняв место за столиком под солнечным зонтом в открытом кафе, откуда хорошо просматривались подходы к дому-музею, Краснов стал, медленно смакуя, пить чудный нектар, составленный из соков различных экзотических для средней полосы России фруктов. Что ему напомнило юг Казахстана в тот момент? Сначала он и сам не понял. Просто увидел на Арбате группу буддистов, которые в своих балахонах очень походили на отделение военных эпидемиологов, одетых в противочумные костюмы первого типа. Тут-то ему и померещилось, что он может различить на них даже отдельные компоненты этих спецкостюмов: комбинезоны с капюшонами, противочумные халаты, резиновые сапоги и перчатки, нарукавники, фартуки и даже противогазы.

И снова, как когда-то давно, он увидел себя во главе отделения, осуществляющего разведку в очаге чумной эпизоотии, находившейся в районе одной из боевых ракетных площадок на Байконуре.

Там стояла весна, легкий ветерок, дувший со стороны второй площадки, откуда, собственно, и уходили в космос «Востоки», «Восходы» и многие другие типы ракет, вплоть до современных «Прогрессов». Ветерок колыхал цветущую степь, покрытую всю желтыми и реже красными тюльпанами, ставшими для тех, кто служил на космодроме, чуть ли не символом того места.

Степь была еще не выжжена беспощадными лучами солнца, ее почва еще не потрескалась от жары и не превратилась в такыры. Это произойдет через неделю-две, а пока…

В голове у командира разведгруппы противочумного отряда лейтенанта медслужбы Краснова звучали звуки «Реквиема» Моцарта, время от времени прерываемые речитативами вроде: «Чумной микроб обладает способностью к длительному выживанию в организме людей, погибших от чумы. Его жизнеспособность сохраняется от четырех до семи суток, в костном мозге — двадцать суток…» — «Чумная палочка сохраняется в воде один месяц, в молоке — до трех месяцев, в земле — до тридцати месяцев при благоприятных условиях…» — «Чумной микроб чувствителен ко всем применяемым в практике дезинфицирующим веществам. Кипячение убивает его мгновенно…» — «Заболевание человека чумой часто связано с профессиональными занятиями. Охотники на пушного зверя, скорняки, чабаны и многие другие люди входят в группу риска…»

С Красновым это случалось не впервые. Подобный наплыв воспоминаний о тяжелой и опасной службе в противочумном отряде сразу после окончания Военно-медицинской академии имени Кирова происходил с ним и раньше. В те времена, когда со всех трибун советские чиновники от медицины рапортовали о том, что многие особо опасные инфекции в нашей стране полностью уничтожены, изведены под корень, они, военные эпидемиологи, знавшие положение дел не понаслышке, только напивались до чертиков и поносили последними словами в своих необустроенных полевых лагерях всех этих краснобаев. А еще повторяли как молитву: «Только бы не было войны!» Ведь им было прекрасно известно, что всегда и везде войны приносили с собой чудовищные эпидемии…

Семина Вадим Николаевич приметил издали. Тот шел от Смоленской площади, лакомился мороженым и сторожко поглядывал по сторонам. Майор Краснов, встряхнувшись и отогнав воспоминания, поднялся из-за столика и посмотрел вслед своему сотруднику. Ему показалось, что не только он один интересуется Семиным. По крайней мере еще двое наблюдали за ним со стороны. Это были молодые люди, похожие друг на друга как две капли воды. Они даже одеты были одинаково — в футболки и шорты. Глаза у обоих были прикрыты солнцезащитными очками, а на головах надеты кепи с козырьками, прозванные почему-то в народе «американками».

Сколько еще было соглядатаев, Краснов считать не стал. Ему и этих двоих вполне хватило, чтобы понять — Семина взяли в оборот. А раз так, то необходимо помочь ему оторваться от слежки, оставив наблюдателей, сколько бы их там ни было, с носом.

Для этого Вадим Николаевич быстрым шагом направился в сторону Плотникова переулка и, затаившись в арке одного из старинных трехэтажных домов, через которую шел проходной двор, стал дожидаться нового появления Семина. Тот не заставил себя долго ждать. Его спортивная фигура замелькала впереди. А когда Виктор поравнялся с аркой, в глубине которой притаился Краснов, тот подал ему знак, окликнув по имени:

— Виктор! Сюда! Пробежка!..