Помоги проекту - поделись книгой:
Садыков осторожно огляделся, хотя кругом была кромешная темень, и Амирхан скорее угадывал, нежели видел то, что хорошо рассмотрел днем с крыши осажденного басмачами кооператива.
...Его подвел сухой арык, заросший кустарником. Его не было видно с крыши кооператива, а мест этих Амирхан не знал, ведь он был пришлым в Кара-Агаче. Пробираясь сквозь заросли, он вдруг почувствовал, как нога его встретила пустоту.
Вновь взвыли шакалы, но теперь рядом раздались крики лрдей, замелькали факелы. Амирхан успел вскочить, броситься в темноту, и тут что-то налетело на него, сбило с ног, навалилось, стиснуло, подавило: и тяжестью, и яростным хрипением, и смрадом нечистого дыхания.
Потом его волокли с толчками, пинками и руганью к тому месту, откуда приходил свет, и вот Амирхан очутился на площадке перед старым заброшенным мазаром 1, воздвигнутым в честь забытого всеми хана-властителя.
1 Мазар — мавзолей, надгробное сооружение в Средней Азии.
Амирхана поставили в середину площадки, освещенную четырьмя кострами по углам, басмач в огромной мохнатой папахе проверил, крепко ли связан пленник, и отошел в тень.
К Амирхану в светлое место вышел высокий старик с горбатым носом, впалыми морщинистыми щеками и блестящими глазами в узких прорезях век. Белая папаха лихо сидела на его голове, на плечи была наброшена бурка из белой шерсти.
— Кто ты? — спросил старик.— С чем шел к нашим кострам? Говори, не прячь свой язык за оградой зубов.
«Что делать? — лихорадочно думал Амирхан.— Что делать?»
— Мир тебе, достойнейший Мурзали-хан,— запинаясь, проговорил он.— Да продлит аллах твою почтенную жизнь на долгие годы! Язык перестал мне повиноваться из страха перед твоими славными воинами.
— Мои воины страшны лишь тем, кто отвернулся от зеленого знамени ислама и идет в поводу у неверных урусов, загоняющих наш бедный народ в проклятые «колихосы». Кто ты, незнакомец?
— Я сын Садык-хана, Амир. Родом из Таласа. Отца моего забрали в тюрьму урусы, у него было слишком много овец и верблюдов. На мою долю осталась только месть за поругание и разорение нашего рода. Мне довелось сражаться в рядах славного войска Гюрген-хана. Но год назад нас разбили конники Буденного. Гюрген-хан ушел с небольшим конвоем в Афганистан, нам же повелел разойтись по аулам и ждать его обратно с новыми силами. Целый год я скрывался от властей, а когда услыхал, что правоверные поднимаются здесь, то отправился сюда немедленно.
— Твои слова вызывают радость в моем сердце, Амирхан, но так будет, если они не лживы. Почему ты не пришел ко мне днем, а крался мимо моих постов, как трусливый шакал?
— Наши старики учили меня помнить: когда волк приближается к ловушке, он обнюхивает и свой собственный след,— ответил Амирхан.— Еще днем я слышал стрельбу, шум сражения. Местные жители не отвечают на расспросы. Я понял, что ты ведешь бой с урусами, и потому должен был остерегаться, чтобы не попасть в их руки.
— И этот ответ выглядит правдивым,— сказал хан Мурзали.— Я оставлю наш разговор до утра. Утром приедет сюда новое пополнение моим силам. Там будут люди Гюрген-хана. Я разделю тогда радость твою, Амирхан, от встречи с товарищами. А сейчас, думаю, тебе непривычно будет спать в новом месте. Потому твой сон в остатке этой ночи убережет Кемаль-бек.
Амирхана отвели в углубление-камерку в стене мазара. Она вдавалась в стену шага на четыре и выходила отверстием без двери на освещенную горящими кострами площадку. Амирхан улегся в углублении на кучу тряпья, которое уже лежало там, и притворился спящим. У выхода примостился, закрыв его крупной фигурой, Кемаль-бек.
Вскоре по всему стану началась лихорадочная подготовка к ночному разбойничьему набегу. Стараясь не шуметь, басмачи собирались неожиданно напасть на лагерь Матвея и его аскеров, на молодых неоперившихся птенцов, доверенных Амирхану.
«Что же делать мне?— думал Садыков.— Как известить обо всем Матвея?»
Амирхан взглянул на лицо своего молчаливого стража и разглядел на нем следы пендинской язвы.
— Ты из Туркмении, брат?— помедлив, спросил Амирхан.
Басмач вздрогнул, спросил:
— Почему так считаешь?
Когда Амирхан не ответил и только молча смотрел на него, басмач поднял руку, провел ею по шрамам на щеке, еле заметно кивнул.
— Здравствуй тогда, дорогой земляк. Мать моя происходит из племени огузов, отец вывез ее в Талас оттуда. Потому я и говорю на твоем языке. Я рад, что встретил тебя здесь.
Но стражник молчал.
За стенами мазара сборы басмачей близились к концу. Вот-вот спешенный отряд, который должен был первым ворваться в кооператив, отправится на кровавое дело.
— Слышишь, как все собираются в ночной набег на колихос? — вдруг злобно заговорил Кемаль-бек.— Кое-кто хорошо наживется в эту ночь, а мы с тобой останемся в дураках.
— Как это? — спросил Амирхан настороженно, стараясь не выдать своей взволнованности.
— А так! Но пусть только тронутся в путь, и мы последуем за ними. Второго карабина у меня нет, но я дам тебе свой нож. Это хороший туркменский нож, мой отец когда-то убил этим ножом тигра. Будем держаться вместе.
...Лишь только снялся с места передовой отряд хана Мурзали, исчез в непроглядной тьме, чтобы сторожкой змеею вползти в стан защитников Кара-Агача, Кемаль-бек знаком предложил Амирхану покинуть убежище и следовать за ним.
Двигались они незаметно, вел Кемаль-бек, он будто во тьме видел, дорогу выбирал такую, чтоб выйти к воротам кооператива сразу за головным отрядом Мурзали-хана.
Басмачи незаметно окружали дувал, подбирались к воротам кооператива.
«Теперь мой черед,— подумал Амирхан.— Удастся — помогу и своим мальчишкам, и русским ребятам...» Он скользнул в сторону, обходя Кемаля, и стал продвигаться, забирая правее, туда, где едва угадывалась серым пятном белая бурка Мурзали-хана. Все ближе это пятно, ближе... Оглянулся назад, по сторонам — никого, а вот и светлая спина жестокого старика, сейчас он расплатится за все...
Метнулся Амирхан вперед и ударил Мурзали-хана под лопатку ножом. Тоненько взвизгнул Мурзали, стал поворачиваться к Амирхану, и вдруг увидел бывший красноармеец, что убил он вовсе другого, молодого басмача. Силы у хана, может быть, и избыли, а вот хитрости прибавилось...
На Амирхана навалились, завернули руки за спину, смяли, рукавами халатов пытались зажать рот.
За дувалом зашевелились часовые, предсмертный голос проник туда, и, пока они прислушивались, ловкие нукеры хана подобрались к самым воротам.
Амирхан вырвал руку, она едва действовала, но сил хватило, чтобы убрать изо рта край пахнущего бараньим жиром халата.
— Тревога! — закричал Амирхан.— Тревога!
Кемаль-бек поднял карабин и ударил прикладом в затылок бывшего красноармейца.
Матвей ворвался в темноту двора, темноту, которую разрывали вспышки выстрелов, кромсали леденящие звуки насилия и смерти. Ворота были захвачены басмачами. Они отбросили мешки с зерном, и часть бандитов залегла за ними, обстреливала строения кооператива. Остальные разбирали завал перед воротами. Видимо, Мурзали-хан хотел расчистить путь для конницы, позволить войти ей во двор.
От складов отстреливались пограничники, землеустроители Ковалева, молодые призывники Амирхана Садыкова. Испытав во вчерашней вечерней атаке самодельный патрон, Матвей всю ночь занимался снаряжением стреляных гильз, не успокоился до тех пор, пока все они вновь не превратились в боевые патроны.
Басмачи стреляли плохо, неприцельно. Взбудораженные боем, взвинчивая себя криками и воем, переходящим порой в бешеный вопль, бандиты излишне горячились, стреляли наугад для шума, а сами то и дело подставляли себя под меткие выстрелы осажденных.
Поднялся и раненый Ковалев. Его забинтованная голова мелькала среди бойцов, появлялась в опасных местах, смущая басмачей, которые недоумевали, откуда мог появиться среди урусов правоверный, имеющий право на белую чалму святого хаджи... Увлекся боем землемер Перепелкин, сменил место, выдвинулся вперед и не заметил, как зашел ему за спину Кемаль-бек и выстрелил в упор. Но пережил Кемаль-бек русского землемера ровно на одну минуту. Едва опустился он, чтоб вырвать из мертвых рук Перепелкина охотничье ружье, как принял смерть от руки тезки своего, Кемаля Исмаилова, семнадцатилетнего мальчишки. Высоко он поднял над головой кетмень и с маху опустил на шею Кемаль-беку...
Кончилась ночь, и наступило утро, а хану Мурзали не удавалось сломить сопротивление защитников Кара-Агача...
Матвей Малышев взобрался на свой наблюдательный пост на крыше сарая. Отсюда он видел, как идет бой, и руководил обороной, отдал винтовку призывнику, а сам стрелял из верного нагана, спокойно выцеливая все новую мишень с локтя полусогнутой руки.
Неподалеку, за мешками примостился счетовод Курбанов. Стрелял он неторопливо и, попадая в цель, вскрикивал при этом, клал карабин на мешок, вздевал к небу руки и затем осторожно брал оружие, медленно наводил ствол на очередную жертву.
Увлекшийся Курбанов не заметил, как подобрался к нему невесть откуда взявшийся басмач. В руках у него не было ничего, кроме тонкого крепкого ремешка... Выстрелил Курбанов, вновь воздел к небу руки, и эта благодарность аллаху была последней в жизни счетовода. Молниеносным движением обвил басмач шею Курбанова, дернул ремешок к себе...
Теперь очередь за главным урусом, тем, что наверху. За его жизнью послал Мурзали-хан ловкого убийцу-нукера. Только тот, кто стреляет сейчас сверху, и сам сын казачий, предчувствие приближающейся опасности воспитано в нем бойцовскими поколениями.
Приготовил змею-ремешок басмач, еще чуть-чуть ему подвинуться вперед, но резко вдруг обернулся Матвей Малышев и, не раздумывая, не целясь, выстрелил в ощеренный немым, бессильным криком рот оплошавшего на этот раз телохранителя Мурзали-хана.
Теснили басмачи защитников Кара Агача. По приказу Матвея Ковалев стянул бойцов в каменный сарай, под защиту его добротных стен.
Вдруг стрельба стихла.
«Что они затевают? — подумал Матвей.— Почему прекратили атаку?»
И увидел, как через открытые ворота вкатилась арба, окруженная соломой Прячась за нее, басмачи толкали арбу прямо к сараю. Поначалу Матвей подумал, что бандиты атакуют их под прикрытием арбы, вот и вторая вкатилась третья...
Нет, хан Мурзали придумал другое Арбы подкатили к стенам, затем солома вдруг вспыхнула, окуталась дымом, и дым заклубился под строением, укрывшим уцелевших бойцов... Торжествующие крики басмачей, готовившихся вновь пойти в атаку на полузадохшихся от дыма людей, неожиданно смолкли
Возник новый звук, он заставил бойцов поднять головы.
— Аэроплан! — закричал Ковалев.
Сквозь отверстие наверху Матвей выбрался на крышу и увидел, как скачут нахлестывая лошадей, ошалевшие от страха басмачи. Аэроплан сделал круг над Кара-Агачем, заложил крутой вираж, и до Матвея донеслось татаканье пулемета.
На востоке поднималось солнце.
В его длинных, лежащих на земле лучах на рысях спешили к аулу Кара-Агач конники.
— Держись, ребята! Наши идут... Помощь! — крикнул Матвей.
Бхилы за плугом
Сквозь толпу было не пробиться. Степенно двигались мужчины в белых тюрбанах, в рубахах навыпуск, с длинными бамбуковыми палками в руках. Женщины в широких разноцветных юбках, почти у каждой на лбу покачивается блестящий металлический фонарик — «ракри». Браслеты на руках и ногах, ожерелья на шее звякают, перезваниваются. Тысяч десять бхилов со всей округи собрались на ежегодную «мелу» — храмовый праздник.
Было это у деревни Азвания, на крайнем западе штата Мадхья-Прадеш. Здесь, на плато Мальва, сходятся четыре штата — Гуджарат, Раджастхан, Мадхья-Прадеш и Махараштра. В этих местах живет больше всего бхилов. Племя бхилов — четыре миллиона человек — вторая по величине малая народность, официально считающаяся в Индии племенем.
...Ярмарка раскинулась по обе стороны дороги.
Прямо на земле, на подстилках разложили свои товары торговцы. Женщины толпятся у развалов с дешевыми украшениями, тканями, посудой и готовой одеждой для детей — на праздник им положена обнова. Мужчины ждут в сторонке.
Беспрерывно крутятся два «чертовых колеса». Их разгоняют дюжие парни — по четверо на каждое. Рядом продают и сразу же опробуют флейты из бамбука, свистульки. Ветер разносит аппетитные запахи от десятков жаровен. На краю ярмарки — оружейная лавка: бхильские кинжалы в деревянных ножнах, сабли, ножницы, кованые опасные бритвы. Мужчина вращает влево-вправо точильный круг, а женщина затачивает купленное оружие. Почти полчаса потерял я, покупая бхильский кинжал. Точильщица наотрез отказывалась продать его, пока не наточила, как полагается. Пришлось ждать.
По обеим сторонам прохода к храму Санкарджи сидят астрологи и музыканты.
Из солистов-музыкантов больше всех зрителей собрал обсыпанный золой почти голый певец. Он самозабвенно исполнял куплеты, аккомпанируя себе на странном инструменте: небольшой бочонок без доньев, к которому прикреплена планка с одной струной. Этот инструмент называется «ектара».
Мало что известно о происхождении и древней истории бхилов. Одни исследователи относят их к додравидским народностям, другие — к арийским. У бхилов есть разные легенды о своем происхождении. Во всяком случае, я, объездив районы их расселения, убедился, что единого антропологического типа бхилов не существует: слишком они смешались с соседями.
Еще в эпосе «Махабхарата» упоминается непревзойденный стрелок из лука — бхил Эклавия. К сожалению, ни в одном бхильском доме, где я побывал, не сохранились луки, даже как семейные реликвии. Поскольку лесов почти не осталось, охотиться негде. Весь образ жизни бхилов определяется нынче крестьянским трудом — на себя или на других.
Впрочем, не только искусством стрелять из лука славились бхилы. Автор «Рамаяны» по имени Валмики тоже был бхилом, одним из самых известных бхилов древности. До своего «прозрения» и обращения в индуизм был он разбойником...
Не буду вдаваться в ученые споры о происхождении бхилов: цель моих поездок была другой.
В хареди разводят кур
Убедить в целесообразности моей поездки начальство в административном центре штата Гуджарат Гандинагаре и позже в окружном центре Годхра было нетрудно, потому что оно знало уже, что советские журналисты серьезно интересуются прогрессом в жизни местных племен.
В Гандинагаре передо мной положили на стол том страниц в триста: «Подплан развития племенных районов» штата Гуджарат с племенным населением, насчитывающим почти три миллиона человек. Работа по этому подплану как раз завершалась во время моей поездки. Социально-экономических мероприятий было множество — от проектов ирригации до выдачи школьникам бесплатных учебников. И средства на пять лет работы по этому плану были отпущены большие: около полутора миллиардов рупий.
В поездках по племенным районам Гуджарата я повсеместно видел, как практически осуществляется этот план.
В Гандинагаре меня предупреждали: в каждой местности, где живут племена, свои сложности. Скажем, в округе Панчмахал, куда я еду, главная проблема — неплодородная земля и коварство климата: то засуха, то избыток влаги.
Чиновник продолжал свой рассказ, и мне вспомнилась песня, которую поют бхилы, когда долго нет дождей и полям грозит засуха: «О облака, принесите нам дожди. О дожди, сыпьте мелкими каплями! О облака, принесите нам дожди! О дожди, войдите в наши колодцы!..» Ни в одном племени Индии я не слыхал песен, где бы проклинали излишек дождей, хотя вреда он может принести не меньше, чем засуха.
Здесь, в округе Панчмахал, больше трети семей имеют свою землю, но уходят на девять месяцев в году батрачить в более богатые районы штата. Детей бхилы берут с собой, и те в школу не ходят. Потому и грамотность в племени ниже двух процентов.
Есть и удачные программы — обычно конкретные, дающие племенам «сиюминутную» выгоду. Например, «зерновые банки», которых в штате уже девять. Эти банки дают по пятьдесят килограммов высокоурожайного семенного зерна на семью. Возвращать надо тоже зерном — и плюс всего десять процентов. А ростовщики берут за ссуды в три-четыре раза больше. Крестьянин, понятно, теперь идет в банк.
Программа развития птицеводства тоже хорошо прививается. Но только в пригородных деревнях: здесь есть возможность быстро продать яйца и птицу.
Еще меня попросили запомнить, что любое начинание местных властей, даже самое нужное, обретает популярность у местного населения не раньше, чем через два-три года после старта. К примеру, несколько лет потребовалось, чтобы доказать бхилам, что химические удобрения «не сожгут мать-землю». Если бхил получает образование, то в своей родной деревне не задерживается, а старается устроиться на какую-нибудь государственную службу. Деревни так и остаются неграмотными.
Короче говоря, главная задача администрации — либо повысить урожаи на крестьянских полях, либо обеспечить бхилов дополнительными источниками дохода на месте. За последние четыре года в округе культура земледелия значительно поднялась, а власть ростовщиков заметно ослабла.
Вот с такими предварительными знаниями я и отправился в поездку по бхильским селениям. Первой была деревня Хареди неподалеку от города Годхра в штате Гуджарат.
Хареди — место довольно унылое. Голые лоскутные участки полей. Овраги, пустыри. Общественные пустоши для выпаса деревенского скота. Издали ни одного зеленого пятнышка не видать, а коровы и козы все же что-то усердно выщипывают.
У въезда в деревню, на бугре, стоит небольшая индуистская молельня, а возле нее в три ряда выстроились коричневые, почти черные или серые мемориальные камни. Плоские и узкие, сверху округленные или отесанные тупым углом плиты, возведенные в честь умерших, разной высоты — от полуметра до полутора. Почти на каждом камне барельеф: всадник с пикой или пеший воин с саблей. И ни одного с луком. Резьба по камню очень искусная, даже, можно сказать, изящная.
Под некоторыми камнями стоят фигурки лошадей из красной глины, чем-то похожие на дымковскую игрушку. Их ставят под камень раз в году, на праздник Дивали, и не убирают. Между камнями, рядом с фигурками лошадей, сушится на солнце кизяк. Соседство довольно странное. Впрочем, насколько я успел заметить, к святым местам своим бхилы относятся хотя и с уважением, но без религиозного трепета. В некоторых деревнях ребятишки при мне ступали ногами, садились на камни-символы наиболее почитаемых бхилами богинь, и взрослые их не одергивали. Можно было понять из бесед с бхилами, что только на религиозные праздники «святые места» обретают для них торжественно-обрядный смысл.
Мы расположились для разговора в школе — под крышей, установленной на столбах на краю деревни.
Триста семей в деревне Хареди — тысячи три жителей. А подивиться на гостя-чужестранца собрались человек двести. Почему так мало людей в деревне? Оказалось, что крестьяне подались в богатый округ Кайра, на заработки. Из семьи моего собеседника, бхила Далабхаи, из двадцати двух человек ушли пятнадцать, взяв и пятерых детей. Вернутся только через восемь месяцев.
Оставшиеся ухаживают за скотом (это общая собственность семьи), выращивают овощи, неприхотливое бобовое растение грэм, возят в город молоко на продажу.
— Сколько же денег,— спрашиваю,— привезут после работы ваши родственники?
— Примерно по двести рупий на взрослого. Истратим их на питание, на одежду семье, на корма для скотины.
— Кто решает, кому ехать на заработки, а кому оставаться?
— Глава семьи. Раньше это был наш отец, а теперь мы, все трое братьев, собираемся и обсуждаем, как сделать лучше.
В сухой дымке над оврагами клонилось к закату бледно-золотистое солнце. Мемориальные камни у храма отбрасывали длинные тени. Вытягивая ведра с водой из широкого круглого колодца веревками, пропущенными через небольшие железные шкивы, смеялись и судачили женщины. Одеты они были, мне показалось, по-праздничному, со всем грузом серебряных и бронзовых украшений. Может быть, их предупредили о нашем приезде?
— Нет,— ответил Далабхаи,— бхилы так одеваются всегда.
— Ну а что нового у вас еще? — спросил я.
— Ростовщиков в Хареди нет,— удовлетворенно сказал Далабхаи, поправляя свисающий с затылка на грудь длинный конец тюрбана.— Долга у нашей семьи немного. То, что заняли на мою свадьбу, уже вернули — у нас положено давать приданое за женихом. А теперь должны две тысячи рупий кооперативному обществу за пай на птицеферме.
Поделиться книгой: