Помоги проекту - поделись книгой:
— Римляне... Алжир.... История...
Экскурсия закончена. Он спускается с небес искусства и патетики к земным делам: раскладывает на камнях открытки с видами театра...
Прощаемся, выходим из театра, садимся в автобус.
Мальчишки у края дороги размахивают цветами: «Купите, мсье!» Автобус обгоняет трактор, потом двух навьюченных осликов. На небе ни облачка. Кактусы растопырили уши — жарко.
Есть домна!
— О-ля-ля! Если бы я все знал, то давно правил бы не «своими двумя», а «мерседесом»,— быстро и весело говорит старик бельгиец, худой, высокий, высушенный солнцем десятка стран. — Вы думаете, меня трогают эти бункера, эстакады, домны? Ошибаетесь! Я здесь делаю деньги. Чуть-чуть монет на старости лет — это ведь неплохо, не правда ли? Меня вокруг пальца не проведешь, при мне рыбу не утопишь и слона в космос не запустишь — я старый кавалерист! А еще было дело — чуть не умер от жажды в пустыне...
В домик советских строителей заглядывает бельгийский инженер и говорит с упреком: «Жак!» Старик (он у бельгийцев что-то вроде курьера) убегает, а я долго еще перевожу его слова.
Наши строители сидят у стола, заваленного чертежами. Кондиционер гонит ледяной воздух: когда входишь с тридцатиградусной жары, кажется, что провалился в погреб.
— Наговорил, наговорил — и про кавалерию, и про пустыню... А чертежи балок от бельгийцев принес? — ворчат строители.
Несколько дней назад поздно вечером на аглофабрике рухнул бункер, построенный бельгийцами,— тонны металлоконструкций. А значит, пуск ДП-2, доменной печи номер два, которую строим мы, откладывается до восстановления бункера.
Бельгийцы брались отремонтировать бункер за два-три месяца.
Посоветовавшись с рабочими, наше руководство предложило свои услуги — рассчитываем восстановить за две недели. Бельгийцы пожали плечами: пробуйте.
Всякий раз, когда я возвращаюсь в общежитие или встречаю знакомых в столовой, в поселке, меня забрасывают вопросами: что с бункером? Скоро ли? Получится ли? Казалось бы, какое им дело — и переводчикам, и рабочим, которые трудятся у конвертеров, в проволочном цехе,— до того, что творится на домне? И все-таки их трогают «бункера, эстакады, домны». Они беспокоятся.
Обучение — спутник строительства. Алжирцы учатся на рабочих местах, в центре профобучения. Перед первым занятием с десятком рабочих ОТК проволочного цеха я здорово робел, хотя вести урок должен был многоопытный инженер из Новокузнецка Николай Григорьевич Щеглакову обучивший многих алжирских рабочих.
Час моего дебюта прошел скованно, напряженно.
А на перемене подходит улыбчивый парень из моей группы — Мессик, расспрашивает о Советском Союзе, о семье. И под конец говорит:
— Эти занятия с нами — очень хорошо. А то работаем как слепые: нажали кнопку, установили вал, привесили бирку — а зачем, почему? Слепой хорошо работать не будет!
Его простые слова успокоили меня. Значит, десять учеников понимают важность учебы! Напряженность пропала.
Учеба шла трудно. У алжирских рабочих была тяга к знаниям» но объяснять все приходилось с азов.
Выяснилось, что мои ученики считают землю плоской. Попробовал втолковать, но они только посмеялись: «А как же те, которые снизу, не падают?» — и даже, кажется, с тех пор стали меньше меня уважать. После этого я не удивился, когда обнаружил, что они не знают ни про атомы, ни про молекулы — в Корине, главной книге жизни мусульман, ничего этого нет.
Один из учеников, Бугаба Хамади, тяжело вздохнул:
— А откуда нам знать про эти... как их... молекулы? Мы в лучшем случае четыре года в школе учились — надо работать, поддерживать семью. Вот подрастет новое поколение — у всех будет как минимум среднее образование.
В перерывах расспрашивают обо всем на свете — от тех же молекул до жизни в нашей стране.
Два вопроса вызывали резкое расхождение в наших, беседах. Первый — отношение к женщине.
— Почему вы, Бугаба, не были вчера на занятиях? — спрашиваю.
И степенный, всегда хорошо одетый и гладко выбритый Бугаба отвечает:
— Сынишку водил к врачу.
— А ваша жена была занята, не могла?..
Все содрогаются от моих слов, а Бугаба с тихим ужасом говорит:
— Чтобы она без меня вышла на улицу?!
Второй вопрос, по которому нет согласия в спорах,— религия.
Алжирцы очень удивлялись, когда узнавали, что в СССР — свобода вероисповедания, что мусульмане в нашей стране ходят в мечети...
Однажды я рассказал о наших кавказских долгожителях. Оказалось, что в Алжире немало столетних стариков — и тоже горцев.
— Моей бабушке восемьдесят лет,— заявил Джебелькир,— но, похоже, рамаданы ее подкосят. Не может она теперь целыми днями ни есть, ни пить — тает на глазах.
— Моему отцу под девяносто,— похвастался Мессик,— а мне всего лишь 28, и я не последний сын! Вот какие у нас крепкие мужчины!
...Опоры для бункера упрямо и быстро вытягивались вверх. И наступил день, когда была смонтирована вся конструкция.
Через две недели, как и обещали...
А в разгар Московской олимпиады, за которой мы все с нетерпением следили по телевидению, состоялся запуск доменной печи номер два.
В торжественной обстановке алжирский министр металлургии повернул рукоятку — этого легкого движения достаточно, чтобы разжечь домну. На следующий день толпы советских и алжирских рабочих, все руководство комплекса собрались на литейном дворе, где должен был произойти первый выпуск чугуна. Самые любопытные взобрались на парапет, на лесенки.
Горновые вскрывают чугунную лётку. Из нее вырывается золотистый факел — печь продувается. Струя газа, несущая раскаленные куски кокса, бьет на десятки метров. С парапета горохом сыплются испуганные зрители, неосторожно пристроившиеся прямо против лётки. Через секунду испуг проходит. Все любуются мощной гудящей струей газа — в первую плавку печь дает самую малость чугуна, в основном выходят газ и шлак.
Серебристая электропушка действительно напоминает крупнокалиберное орудие — медленно, торжественно разворачивается и с хлопком закупоривает лётку. Есть домна!
Все советские специалисты в эти мгновения испытывали особую радость. Мы помогаем Алжиру строить экономику, и наша помощь воплотилась в совершенно реальную вещь, — доменную печь. Чувство выполненного долга — прекрасное чувство!
Мимо проходит алжирский обер-мастер. Усики на его лице подрагивают, в глазах блестят слезы. Опытный доменщик задувал во Франции не одну печь. Но то во Франции. Совсем другое дело у себя на родине. ДП-1, построенная французами,— маломощная. Судьбу алжирской металлургии определяет именно ДП-2. Вот почему так взволнован обер-мастер.
Вода, бегущая к солнцу
...начать сооружение… первой очереди
Приазовской оросительной системы.
Основные направления экономического
и социального развития СССР на 1981—1985 годы
и на период до 1990 года
Временный полевой лагерь строителей канала стоял на тридцатом пикете, в открытой приазовской степи. Возле вагончиков толпились механизаторы.
— Будем сыпать! — лихо выкрикнул голубоглазый скреперист в вязаной шапочке.— Ждать себе дороже...
— Пусть так, но сыпать все равно не будем,— спокойно возразил паренек в зеленом бушлате. Это был мастер Владимир Давиденко. В одной руке он держал топорик, в другой наперевес, как скифское копье, была зажата лопата. Механизаторы в потертых телогрейках полукольцом обступили мастера, и Давиденко чувствовал их молчаливую поддержку.
Вдруг Володя размахнулся и вонзил лопату рядом с сапогом голубоглазого скрепериста.
— Ты чего? — отпрянул тот.
Лопата медленно падала, и Володя подхватил ее у самой земли. Выпрямился, с улыбкой спросил:
— Теперь ясно, почему следующий слой нагребать нельзя?
— Ладно, ладно, допустим, ясно,— примиряюще заметил скреперист.— Ну, промерзла земля. Так что? Ждать, пока дядя нам отогреет?
— А вдруг там вода? — наступал мастер.— Сейчас она в лед схватилась, а по весне оттает — сколько бед натворит!
Голубоглазого легонько оттер плечом грузный дядька. Спецовка, казалось, вот-вот с треском лопнет на его покатых плечах; серо-белая кепка сидела на голове цепко, как шляпка на желуде. Он поднял руку, будто замедляя ход движущейся на него машины, и хрипло пробасил:
— Ты видел когда-нибудь, как рыба в пшенице плещется? Как рельсы со шпалами в воздухе висят?! Нет... А мне довелось. Мы уже за Джанкоем били траншею, когда под Красноперекопском размыло дамбу. За пятнадцать часов вся вода из канала псу под хвост. Двое суток мы оттуда не вылазили. Красноперекопчане со своей стороны, мы со своей землю гребли, чтоб заткнуть прорыв...
— Что же делать?
— Что делать... Что делать...— заворчал скреперист.—Утро вечера мудренее. Пошли обедать.
Володя сложил инструмент в ящик, прикрыл его кустиком перекати-поля и поднялся на бугор. Вокруг простиралась степь. Распаханная, ветреная и пустынная. Местами проклюнувшаяся озимь была припорошена снегом. Туманы смешались с облаками, и дальние лесополосы притаились во мгле...
Володя засунул озябшие руки поглубже в карманы и зашагал в сторону вешки, увенчанной флажком из куска черной клеенки. Такие вешки встречались через каждые сто метров. На границе тринадцатого пикета к каналу примыкала лесополоса. Обрезок клеенки был прикручен проволокой к верхушке пощаженного ножами бульдозеров дубка. На карте трассу магистрального канала в этом месте пересекала прерывистая синяя змейка — степная речушка Большой Утлюк, Речка — полбеды, от нее давно и следа не осталось. Но на ее месте образовалась глубокая балка, куда весной со всех сторон устремлялись талые воды. В этом понижении и нужно было успеть до весны отсыпать шестнадцатиметровую дамбу, в которой проляжет русло канала. И не просто нагромоздить бульдозерами земляную гору, а после каждых двадцати сантиметров отсыпки пройтись по свежему слою кулачковым катком, чтоб в уплотненный грунт с трудом можно было вбить гвоздь, чтоб самый бурный ручей по весне не смог причинить дамбе вреда. Дорог каждый день. Механизаторы работали в две смены — вторая смена при свете фар, И вдруг мороз. Он ударил внезапно, ночью. Сковал, сцементировал, закупорил льдом все поры в отсыпанном слое грунта...
Володя закусил губу, задумался.
Его обветренное, кирпичного оттенка лицо было озабоченно и растерянно. Так некстати этот мороз! А вдруг не отпустит? Что же действительно делать? Володя остановился и с тоской оглядел дно котлована, куда еще нужно было сыпать и сыпать. Когда он работал на Каховке скреперистом... Постой, когда он был скреперистом... Это было не так давно, всего три года назад... А если...
После обеда мастер изложил парням свой план: сорвать верхний мерзлый слой ножом прицепного скрепера.
— А осилит? — спросил осторожно голубоглазый скреперист. Володя, пока рассказывал, все время смотрел на него.
— Сзади толкачом пустим бульдозер.
Скреперист первым рванулся к машине. За ним двинулись остальные. Грузный дядька в кепочке шагал к своему скреперу лениво, вразвалочку, но на высокую лесенку вскочил лихо, будто джигит на коня. И уже из кабины помахал Володе рукой.
Когда я рассказал об этом случае, свидетелем которого был во время поездки на канал, главному инженеру проекта Приазовской оросительной системы Кемалию Алиевичу Алиеву, он навалился на стол так, что голова почти полностью ушла в плечи, и заговорил торопливо:
— Знаю, знаю, Большой Утлюк — это самое начало магистрального канала. А дальше пойдет еще хуже, в этих приазовских степях сам черт ногу сломит. Вот смотрите.
Алиев не глядя выхватил из портфеля папку, бросил её ребром на стол. Папка раскрылась именно в том месте, где была вклеена карта. Алиев разгладил ладонью места сгибов.
— Из-за всех этих шоссеек, бугров и балок мы вынуждены были разработать пять вариантов прокладки трассы магканала. Пять,— повторил главный инженер, для подтверждения подняв руку с растопыренными пальцами.— Наиболее экономичным, максимально охватывающим остро нуждающиеся в воде районы оказался вот этот...
Алиев ткнул пальцем в карту, в то место, где на границе Херсонской и Запорожской областей жирная красная линия, обозначающая магистральный канал будущей оросительной системы, соединялась с Каховским каналом. Вместе с Алиевым я следил за стремительным бегом линии на восток вдоль Азовского побережья.
Мне вспомнилась другая карта этой местности, на которую я наткнулся в одной исторической книге. На этой карте, составленной в XVIII веке, пространство на север от Азовского моря называлось «Deserte sans eaux». С французского это словосочетание переводится как «пустыня безводная». «Полем безводным» называли Приазовье русские летописцы. А в «Книге Большому Чертежу» при описании приазовских степей обязательно упоминаются колодцы-копанки как места наиболее редкие и достойные странствующего люда...
Алиев продолжал путешествие по карте.
— Трасса канала пройдет в районе города Мелитополя. Здесь наиболее сложный участок — переход через реку Молочную. При проектировании Краснознаменной и Северо-Рогачинской оросительных систем мне, честно говоря, не приходилось сталкиваться с подобными проблемами. Мы разрабатывали около семи вариантов прохождения Молочной. Насыпь? Дорого. Акведук? Громоздко и тоже недешево. Загнать трубы под реку? Соленые воды, которые здесь залегают близко к поверхности, разъедят металл. Взвесив все «за» и «против», решили применить дюкер — пустить трубы поверху...
Я обратил внимание Алиева на близость к магистральному каналу заповедных территорий и памятников природы. Отметил на карте зеленый островок в восемнадцати километрах севернее Мелитополя. Здесь расположено одно из первых на юге Украины Старобердянское лесничество. Не станет ли канал для животных, обитающих в лесничестве, непреодолимой преградой, своеобразной границей, словно запертой мелиораторами замками и засовами? Алиев потер руки, приготовившись, вероятна, если не ошарашить собеседника, то по крайней мере в пух и прах развеять его опасения.
— Впервые при проектировании оросительной системы нам пришлось в таких масштабах решать экологические вопросы. От них уже не отмахнешься, сославшись на «производственную необходимость». Мы разработали специальные рекомендации для хозяйств, поля которых будут орошаться водою системы. Ведь некоторые компоненты удобрений вместе с дренажными водами тем или иным путем попадут в Азовское море. А это может отрицательно сказаться как на его чистоте, так и на рыбных запасах.
Алиев склонился над картой и, не примериваясь, щелкнул пальцами над неприметной речушкой Корсак, сбегающей в море восточнее Мелитополя.
— Вот здесь будет создано кефалевое хозяйство. Поэтому мы несколько изменили расположение дренажных труб — они пролягут в стороне от речки... Ну а теперь что касается лесничества... Вдоль канала в районе Мелитополя будет протянута сетка. Пробираясь вдоль нее, животные волей-неволей наткнутся на проходы и по специальным мостикам смогут перебраться на другую сторону.
— Кемалий Алиевич, а если коснуться отдаленных экологических последствий строительства оросительной системы. По силам ли реке такая нагрузка? Ведь водами Днепра и его притоков поливается основная часть всей орошаемой площади Украины...
Алиев прикрыл карту руками и пристально посмотрел на меня, будто оценивая степень серьезности ситуации. Потом с силой откинулся на спинку кресла, так что она коснулась стены, и улыбнулся:
— Что ж, заглянем в будущее... Днепро-Бугский лиман — огромнейший резервуар пресной воды. Но ее приток в лиман с каждым годом сокращается, ученые обнаружили соленые воды Черного моря чуть ли не у Херсона. Представляете! При таких темпах засоления лиман через десять лет станет морским заливом. Так что опасения ваши небезосновательны. Какой выход? — продолжал он.— Прежде всего спасти лиман. Шестикилометровая плотина в устье отгородит Днепро-Бугский лиман от Черного моря. После, чего уровень воды в лимане на 25—35 сантиметров превысит уровень моря. Из опресненного лимана можно будет ежегодно брать более восьми миллиардов кубометров воды. Кстати, в Очакове уже ведутся подготовительные работы по сооружению дамбы.
Кроме того, полным ходом идет строительство канала для переброски стока Дуная в Днепр. Трасса канала проляжет от Килийского устья Дуная, недалеко от города Вилково, вдоль морского побережья к Днепро-Бугскому лиману. Из него дунайская вода будет перекачиваться мощными насосами в Каховское водохранилище. Причем это произойдет одновременно с завершением прокладки Приазовского магистрального канала...
И палец Алиева опять заскользил вдоль красной линии на карте. Вот она пересекла одну речку, Другую, третью, перепрыгнула через шоссейную дорогу, железнодорожное полотно, исчезла в тоннеле под каменистым кряжем, расцветилась фиолетовой кляксой — водохранилищем. То устало прижимаясь к ракушечниковым косам и прогретым солнцем лагунам, то пугливо шарахаясь от норовистых азовских волн, через балки с овражистыми, осыпающимися склонами, через поля, выметенные ветрами, пески и солончаковые пустоши, все дальше и дальше на восток. Вот уже трасса пересекла границу Запорожской области, приблизилась к городу Жданову...
Алиев, все больше увлекаясь, рассказывал о диспетчерском пункте с вычислительным центром, об автоматической регулировке затворов, датчиках влажности, дождевальных установках «Днепр» и «Фрегат». А я мысленно снова и снова возвращался к началу нашего путешествия: к тем трем километрам уже прорытого русла канала, к той балочке на месте степной речушки Большой Утлюк, в которой скреперистам нужно было до весны отсыпать шестнадцатиметровую дамбу. К мастеру Володе Давиденко и к истории, которую он мне поведал по дороге от вагончиков к котловану. Ею и хочу закончить рассказ о магистральном канале в приазовской степи.
...Давиденко работал тогда на строительстве Каховского канала. Бульдозеристы уже подчищали откосы, когда Володя заметил людей, мчавшихся к ним со стороны села. Колхозники подбежали — хлопанье по плечам, объятия... А потом Володю подхватили на руки и несколько раз высоко подбросили в воздух.
Сейчас Володе кажется, что, когда он был наверху, глаза сами собой закрывались от невыносимого зеркального блеска воды, которая плескалась в бетонном ложе канала.
Клоду нужна работа
Вдоль стены пятиэтажного дома лезла вверх живая пирамида из десяти парней. На ее верхушке оказался щуплый паренек в куртке из серебристого пластика. Он рванул джинсы, висевшие на гвозде выше второго этажа. Пирамида посыпалась вниз. Через минуту будто ничего и не было. Врезавшись в круговерть автомобилей, будто нож в крутой торт, десяток мотоциклов, блеснув никелированными двигателями и выхлопными трубами, проскочил площадь Рон-Пуан-де-Шанз-Элизе. В неподвижном воздухе главного парижского проспекта истаивало сизое облачко выхлопных газов.
Нет, это была не кража. Это реклама. Через десять минут под вечным плакатом «Только — Левис!» вместо исчезнувших повисли новые джинсы. Мигающий неон и ухищрения декораторов, фокусничающих электроникой, примелькались, а вот живая реклама, с риском...
Негромкий гвалт, поднятый прохожими, свидетельствовал, что французов среди них почти не было. В центре Парижа чаще услышишь английскую, немецкую, а то и японскую речь.
Поделиться книгой: