Помоги проекту - поделись книгой:
— А людей не видели?
— Нет, пусто все. Ни людей, ни жилья неприметно.
Тут не выдержал и, нарушая субординацию, восторженно подал голос из шлюпки Иван Панов:
— Морских зверей много видели, господин капитан! Морских котов, бобров, сивучей. Лежат на камнях, греются. Не пуганные никем, как в раю, ваше высокоблагородие. Смотреть — душа радуется!
Все заулыбались. Если звери непуганые, значит, им тут привольно. Хорошая, видать, землица. И людей опасных поблизости, похоже, нету.
Все ждали, что скажет капитан. А он задумчиво смотрел на берег, уже начавший скрываться в вечерней дымке.
Ночь наступает. Бухта защиты от ветров не имеет. Решил Чириков не рисковать:
— Шлюпку на борт, крепить по-походному.
Подняли паруса и отошли на ночь подальше от берега.
И скоро все убедились, что опыт и предчувствие снова не подвели командира. К часу ночи ветер засвежел, а к утру уже разыгрался настоящий шторм. Хорошо, застал не у берега! Легли курсом на север и пошли на всех парусах...
Утром, как посветлело, подошли опять к берегу поближе. Но его скрывал поднявшийся туман. Заметили только три небольших островка. На них гнездились во множестве птицы, вроде юрики и ару, какие живут и на Камчатке (Ару — кайры. Юрики — один из видов северных гагарок).
Определяясь, заметили, что еще подгоняет на север сильное течение. Стали делать на него поправку. И все время мешали ветер и туман, не попадалось удобной бухты, чтоб встать на якорь. Берега были все такие же высокие, крутые, щетинились хвойным лесом. Отдельные горные пики вздымались под облака.
И нигде ни дымка, ни лодок не заметно, никаких признаков жилья. А зверья всякого много. Даже не в зрительную трубу, простым глазом можно рассмотреть на камнях сивучей, моржей. Киты плавают, выбрасывают, словно приветствуя корабль, сверкающие на солнце водяные фонтаны.
Спокойны звери, непуганы. И чайки тучами кружат над скалами, окликают гостей скрипучими голосами.
— Когда же пристанем?!
Многие начали украдкой ворчать, сердито поглядывать на капитана. Сколько же можно плыть мимо такой благодати? Надо же наконец ступить ногой на землю. Все соскучились по суше, по шелесту листвы, запаху трав.
А погода портится. То туман плотно закроет берег, то дождь зарядит — мелкий, надоедный.
Чириков долго рассматривает скалы в подзорную трубу. Вот это явно вулкан, как на Камчатке. Такой же красноватый, словно обожженный, конус. Ни одного деревца на вершине.
Июль, а на горах снег лежит, не тает. Вроде его даже больше становится. И не диво: нынче, семнадцатого, зашли уже севернее пятьдесят восьмой параллели. Так, гляди, все хорошие места пройдем, окажемся в краях слишком холодных. Надо все же где-то встать на якорь, разведать Землю Американскую, хоть она и крутоберега.
И вода питьевая нехороша стала, да и мало ее, может не хватить на обратный путь. Придется послать шлюпку на берег, обновить, пополнить запасы воды.
Это довод решающий. И в час дня семнадцатого июля 1741 года, хотя погода скверная — облачна, и туман, и дождь, и ветер налетел марселевой со шквалами, — Чириков, посоветовавшись с офицерами, приказывает поворот оверштаг, чтобы подойти, сколь можно, поближе к берегу.
Матросы кидаются готовить к спуску лонг-бот, а капитан опять решает нелегкую задачу: кого послать? Смотрит на Плаутина, на Аврама Дементьева. Так и рвется молодой штурман вперед. Все же он поопытней Елагина.
— Вы пойдете, Аврам Михайлович, — хмуро говорит ему Чириков.
— Слушаюсь, господин капитан! — И, не удержавшись, Дементьев горячо добавляет: — Спасибо, Алексей Ильич! Приложу все тщание, не сомневайтесь,
— Готовьте людей, отберите, кто поопытней, — кивает Чириков.
Прислушиваясь к суете сборов на палубе, он сидит у себя в каюте, сочиняет, как того требует Морской Устав, подробнейшую инструкцию для Дементьева — письменный «ордер» из одиннадцати параграфов:
«Ежели жителей увидите, то являть к ним приятность и дарить подарками неболшими, — торопливо пишет Чириков, упорно игнорируя мягкий знак в середине слов, — чего ради изволите принять от прапорщика Чоглокова один котел медной, один котел железной, двести королков, три бакчи шару, один тюнь китайки, одну пятиланную камку, пять гомз (Корольки — бусы; шар — кирпичный чай (имеются в виду три пачки); китайка и камка — бумажная и шелковая ткань; гомза (правильное — гамза) — якутская курительная трубка с длинным чубуком.) и бумашку игол...»
Подумав, капитан приписал:
«Да от меня поручается вам десять рублевиков, которые, лаская здешним народом, по рассуждению вашему, давать и между тем у них спрашивать, — ежели, паче чаяния, посылающейся с вами коряцкого языка толмачь может с ними говорить, то через него, а ежель языка никто не будет знать, то хотя признаками, — какая это земля и люди под чьею властью и звать их несколко человек, чтоб побывали у нас на судне...»
Слышно, как весело, радостно командует на палубе Дементьев, кого-то распекает Плаутин. Чириков, поразмыслив, продолжает писать:
«7) ежели жители будут обращатся неприятелски, то от них оборонятся и, как возможно скоряе, на судно возвращатся, а самому никакого озлобления им не делать и служителей до того не допускать; 8) всеми силами старатся, чтоб, осмотря вышеписанное, ничего не мешкав, возвратится к судну тогож дня, а по крайней мере, — на другой день; ежели ж, от чего сохрани боже, будут великие туманы, что судно не видеть будет, то в такое время не выходить, или жестокая погода, то и такую погоду промешкать, чего ради взять вам со служителями на неделю провианта».
Чириков продумал и систему сигналов, какие должен подавать Дементьев: «Как бог принесет на берег, то для ведома нам пустить ракету, также, как же берегу выдете на море, то пустить же ракету; и на берегу будучи, роскласть болшей огонь, ежели увидите, что нам оной можно видеть будет, а особливо ночью, а в день хотя дым можем увидеть».
Кроме двух сигнальных ракет, капитан решил дать Дементьеву медную пушчонку. Из нее следовало выпалить, ежели бот почему-либо пристать к берегу не сможет, будет вынужден возвратиться ни с чем. По этому сигналу корабль поспешит навстречу.
Ну вот, кажется, предусмотрено все. Чириков, шевеля губами, внимательно перечитал ордер и, помедлив, приписал внизу: «Во всем поступать как верному и доброму слуге Ея императорского величества», — и подписался.
Заскрипели тали. Легкая волна подхватила спущенный бот и качнула, стукнув о борт корабля.
Дементьев выстроил свою команду. Чириков прошел вдоль строя, посмотрел на Дементьева. Молодец, как на парад собрался: выбрит, парик напудрен, ботфорты начищены, пуговицы на шинели так и сверкают. И все матросы в порядке.
— Ну с богом, — сказал капитан.
Матросы, притихшие, строгие, не отвечая на шуточки товарищей, один за другим начали спускаться по Штормтрапу. На носу бота уже устроился везде поспевающий Михайло Меньшой. На весла сели Григорий Зубов, Иван Ошмарин и Яков Асамалов. Квартирмейстер Петр Татилов поаккуратнее устраивал кладь.
Солдаты сидели серьезные, деловые, держа наготове мушкеты и ружья с примкнутыми багинетами. Решили взять обоих толмачей — и Панова и Шарахова, чтобы уж наверняка объясниться с местными жителями, ежели встретятся.
На руль сел сам Дементьев.
— Иван, парочку русалок привези, а то зазябли! — крикнул Панову кто-то, и все облегченно загоготали.
Панов из шлюпки что-то весело ответил, не расслышали.
Когда бот уже отвалил, Чириков крикнул вдогонку:
— Смотрите у меня: никакого озлобления жителям не чинить! Взыщу строго. Плохую погоду перемешкать на берегу, в тумане и возвращаться!
То взлетая на гребни волн, то исчезая из глаз, лонг-бот направился к незнакомому берегу. Последним шлюпку видел в подзорную трубу капитан — как обогнула она скалистый мыс и скрылась за ним, вошла в залив.
Стали томиться, ждать.
Прошел час — ракеты нет. Два часа минуло — нет ракеты, сколько ни всматривались до рези в глазах. Не смогли высадиться, возвращаются? Почему? Но и условленного на сей случай пушечного выстрела нет. Уж его бы непременно услышали. Все на корабле притаили дыхание, слушают.
Только скрипят тали, и плещет волна в борт. Чайка закричит, все вздрагивают, машут шапками, отпугивают ее, чтобы не мешала слушать.
Но больше ни звука — ни пушечного, ни ружейных выстрелов. Мертвая тишина.
Прошло три часа, четыре.
Устали прислушиваться. Начали высматривать костер на скалах. Должны его непременно запалить, если хоть кто-то добрался до берега.
Нет костра. А уж начало смеркаться, непременно увидели бы огонь! Но молчат матросы, гроздьями повиснув на вантах, чтобы получше сверху видеть берег.
Берег все так же пустынен, тих, приветлив, загадочен. Ни огонька, ни дыма, ни крика, ни выстрела.
Пьяный Делиль что-то бормочет о коварстве и кровожадности дикарей, делая выпады воображаемой шпагой:
— Канальи! En garde! (Фехтовальный термин: «Защищайтесь!»
— Предупреждал я... — желчно бурчит Плаутин. — Не верь, говорят, речи людской да тишине морской.
— Берег сомнительный, — качает головой и задумчиво посапывает погасшей трубкой Чихачев. — Может, в сулой попали? Вон как нас течение водит.
Еще больше сутулясь, Чириков ходит по шканцам. Остановится, пристально рассматривает прячущийся в наползающей темноте берег, опустит зрительную трубу, долго стоит задумавшись. Что могло с ними случиться? Напали местные при высадке? Но ведь все одиннадцать хорошо вооружены. Даже пушка есть. Отстрелялись бы, ушли, вернулись. И выстрелы бы наверняка услышали на корабле.
Может, это не залив, а пролив? Может, в самом деле тут возникают сулои — опасные водовороты от столкновения встречных течений в узких проливах? Вероятная вещь, берег весьма на сей счет подозрителен, Чихачев прав. Надо было его послать или Плаутина. Но ведь и Дементьев моряк опытный, хоть и молод. Не полезет в сулой. Да и шлюпка у них крепкая. А ежели, не дай бог, разбилась, затонула, хоть кто-нибудь должен спастись и подать сигнал!
Подобные мысли наверняка одолевают многих. Но никто не решается нарушить тишину, заговорить с командиром.
На океан спускается ночь, затягивает сумраком по-прежнему пустынный берег.
— Надо отходить, Алексей Ильич, — говорит Чихачев. — Опасное место. Вон как нас таскает.
Чириков приказывает ставить паруса.
Всю ночь крейсируют вдоль берега. Всю ночь не спит Чириков, стоит возле рулевого, сам командует, как менять курс, чтобы не уйти слишком далеко. Рядом стоят его офицеры.
А ветер крепчает, то и дело меняется — то марселевой, то брам-селевой. Все время приходится менять паруса.
Мало кто спит в эту ночь. Вылезают на палубу, всматриваются в темноту. А темнота не уходит.
Чириков идет в каюту Кройера. Астроном густо храпит, уткнувшись, одетый, носом в подушку. Но часы завести не забыл. Они громко тикают вразнобой. И все показывают разное время. На одних три часа, на других без. двадцати четыре, на третьих уже пятый час.
Почему не светает? Когда же кончится эта проклятая ночь? Чириков поднимается на палубу и наконец понимает, почему так темно.
Солнце, конечно, давно взошло. Только его не видно. Плотной серой стеной окружил корабль туман. Густой, непроглядный. Даже не угадаешь, в какой стороне солнце, где уж там увидеть берег.
— Как накликал, как накликал, — качая головой, сокрушенно бормочет Чириков, вспоминая, что специально указал в ордере: «Ежели ж, от чего сохрани боже, будут великие туманы...»
Разрывая, рассекая бушпритом, волоча за собой проклятый туман» все же пытаются подойти, как возможно, к берегу, рискуя каждую минуту напороться на подводные камни.
Всматриваются, вслушиваются, но все закрывает серая пелена. Ничего сквозь нее не видно и не слышно. Даже плеск волны в борта глохнет, как в вате. И чайки перестали кричать, исчезли.
Бросили лот — дна не достали. На якорь не встанешь. Хорошо хоть ветер убился, совсем стих. Можно лечь в дрейф и ждать. Ждать. Ждать. Ждать.
Стиснуть зубы и ждать. Уповать на бога всемогущего.
«В исходе часа поворотили оверштаг на правый галс и взяли у марселей по 2 рифа, понеже пришел шквал с дождем... Все приметные места и пеленги закрыты туманом великим».
А потом начался дождь и лил не переставая четыре дня и четыре ночи.
На ночь отойдут подальше от невидимого берега — утром ощупью, как слепые, упрямо возвращаются, вслушиваются, всматриваются.
Ничего не видно. И тем тревожнее кажется каждый слабый звук, порой глухо доносящийся из серой мглы. Тревожнее и непонятней. Некоторым уже начинает чудиться — то глас чей-то услышат, будто зовут, кричат, то выстрелы, то огонь пылает. Хотя какой огонь можно углядеть при таком дожде и тумане?
Чириков ни днем ни ночью не уходит с палубы. Вынесли ему скамеечку, сидит возле рулевого в насквозь промокшем плаще с поднятым капюшоном. Сюда, на палубу, ему и пищу горячую приносят, черный крепчайший чай в оловянной кружке.
Командир машинально пьет, ест и вдруг замрет с поднятой ко рту ложкой, начинает прислушиваться, откинув поскорей капюшон.
Нет, померещилось.
Иногда он ненадолго засыпает сидя. Рулевой тогда старается не глядеть на его исхудавшее, бледное лицо. Страшно смотреть: сечет это запрокинутое к небу лицо холодный дождь, а командир ничего не чувствует, не шелохнется, не открывает глаз. Может, умер?!
И когда он во сне застонет, рулевой радуется: слава богу! Значит, не умер капитан, жив.
Двадцать первого вскоре после полудня погода подразнила. Туман вдруг начал расходиться, засияло солнце! Увидели вдали берег, совсем незнакомый.
Чириков сам быстро взял высоту солнца, прикинул: отошли они в тумане от того места, где Дементьева с товарищами высаживали, миль на тридцать. Приказал быстро изменить курс.
К вечеру снова начался дождь и поднялся туман густой. Стали почаще менять галсы, чтобы опять в сторону не уйти.
В час дня двадцать второго записали в журнале: «Ветер малой, туман великой с мокротою; шли в причале у берега, и по чаянию можно быть близь того места, куды послан бот на берег, но токмо за великим туманом обстоятельно берега и признатных мест не видать».
Все же Чириков решил подать сигнал, приказал выпалить из двух пушек, чтобы знали, если живы: не ушли, не покинули их на чужом берегу.
И пушечные выстрелы словно прорвали пелену тумана! К четырем часам ветер стих, дождь перестал, и начал сквозь тающий туман постепенно проступать берег. Высыхающие паруса совсем по-домашнему приятно пахли чистым, только что постиранным бельем.
— Точно вышли, Алексей Ильич» — обрадовался Елагин. — Вон те пеленги, что брали, сопка круглая лесная и под нею густой лес на белом яру черно-зеленый, а левее сопка поменьше. Место приметное. Признаете?
— Похоже, оно, — согласился Чириков. — Но проверить нелишне
И тут марсовый заорал во все горло сверху.
Чириков приник к зрительной трубе:
— Запиши, — начал он диктовать Елагину: — «Увидели в берегу дым от нас на ост-норд-четверть-ост, расстоянием...» — капитан на миг замолчал, прикидывая, — «расстоянием пять минут». Проставь время.
— Наши, Алексей Ильич? — спросил сияющий Елагин. — Ведь наши?
— Думаю, наши, — кивнул Чириков. — Кому тут кроме быть?
Это был первый живой огонь, что увидели они после выхода из Петропавловска.
«...И по чаянию, тот огонь держат служители, посланные от нас на бот, понеже только мы подле земли не шли, нигде жилых мест не видали и ни огня на берегу, ни судов плавающих».
«23 июля 1741 года, с полудни
Поделиться книгой: