Помоги проекту - поделись книгой:
Конечно, было бы неверно представлять себе рысь этаким безобидным зверьком. Это хищник, которому требуется мясо — около килограмма в день. Летом, как уже говорилось, рысь ловит зайцев, грызунов, лис, птицу. А зимой, когда становится туго с мелкой дичью, она нападает на косуль и оленей, в случае удачи обеспечивая себя пищей на много дней. Когда же голод донимает слишком сильно, рысь начинает гоняться даже за сернами и дикими козами. Впрочем, охота на всех этих животных нелегкое дело, так как они отличные бегуны. Одиночному охотнику-рыси не всегда просто загнать их в западню.
Подобно гепарду, рысь не любит долго преследовать избранную жертву и очень скоро прекращает погоню. В лапы ей, как правило, попадают ослабленные животные и птицы, и тем самым рысь способствует восстановлению необходимого равновесия в популяциях. Распугивая оленей и косуль, рысь заставляет их больше перемещаться с места на место, отчего снижается опасность эпизоотии и слишком близкого кровного родства.
Немаловажно и то, что рысь препятствует чрезмерному размножению лис. Это происходит как раз в тех странах, где волки и другие крупные хищники истреблены человеком. В Швейцарии, как и во Франции, среди лис в последние годы свирепствует эпидемия бешенства, что привело к их массовому уничтожению. Их травят в норах с помощью ядовитого газа.
Инициаторы операции «Рысь» надеялись, что выпущенная на свободу хищница вскоре начнет выполнять роль, отведенную ей самой природой. И рысь как будто бы прижилась в здешних лесах, начала размножаться. Об этом говорит, например, такой факт. В 1974 году на лесной дороге в кантоне Унтервальден нашли мертвого рысенка, который попал под колеса автомобиля. Отпечатки лап молодых рысей были замечены и в других кантонах.
Рассчитывать на быстрый рост популяции рыси не приходится. Самка мечет раз в год всего двух или трех котят, четыре рысенка уже редкость. И трудно найти более слабого и уязвимого детеныша, чем рысенок, который полностью зависит от родителей в течение всего первого года своей жизни: до восьми месяцев у него сохраняются молочные зубы, а когти не успевают окрепнуть.
В наше время инициативы такого рода кажутся особенно своевременными. Столько форм уже безвозвратно исчезло на нашей Земле! А сколько животных и птиц находится на грани вымирания!
Примеру Швейцарии собираются последовать и другие страны. Недавно несколько пар рысей были выпущены в безлюдном, диком массиве Гарца (ФРГ). Во Франции тоже решили сделать рысь санитаром лесных угодий в департаментах Эльзас и Верхний Рейн. В апреле 1975 года этот вопрос уже обсуждали в городе Мюлузе. Первые пары рысей были выпущены на свободу во Франции, по-видимому, в 1977 году.
В результате принятых мер положение с рысью — этим полезным хищником — в ближайшие годы, очевидно, изменится к лучшему. И от Карпат до Французских Альп рысь вновь заселит те места, где она искони проживала до того, как ее истребил человек.
В перекрестии прицела
Э ту револьверную гильзу я подобрал в узком ущелье неподалеку от городка Форт-Коллинс в американском штате Колорадо. Гильза как гильза: тусклые блики на серебристом корпусе, крошечный капсюль, пробитый остроконечным бойком. На полке она едва видна среди заокеанских сувениров. Но именно эта стреляная гильза в последнее время чаще всего наводит на размышления. Иной раз и сам удивляешься, о скольком способен напомнить безымянный предмет. Впрочем, безымянный ли?
В тот солнечный воскресный день в Скалистых горах со всех сторон доносилась частая стрельба. Оставив на обочинах извилистого шоссе автомобили, люди разных возрастов с ружьями через плечо или наперевес карабкались по склонам, покрытым прошлогодней жухлой травой. Останавливались они наверху, на ровных лужайках. Там, деловито сняв амуницию, любители стрельбы расставляли мишени и открывали огонь из всех калибров. Гулкое эхо разносило по окрестностям отзвуки резких винтовочных выстрелов, сухих пистолетных щелчков, раскатистых автоматных очередей.
— Что поделаешь, спорт, — снисходительно махнул рукой хозяин крохотного придорожного бара, где запотевшие пивные банки подавались вместе с красочными видовыми открытками.
— Ничего страшного, обычный уик-энд, — заверил и следующий человек, встретившийся нам на пути. Это был управляющий небольшого рыбного хозяйства, которое неожиданно возникло за поворотом. Низко надвинув козырек кепки и все-таки щурясь под яркими лучами солнца, наш новый знакомый невозмутимо водил сачком в густой искрящейся массе форели, выбирая рыбин покрупнее, и неторопливо рассуждал насчет массового увлечения стрельбой: надо же людям сбросить нервную нагрузку, в конце-то концов!
— Вы и в самом деле не удивляйтесь, здесь пальба — дело обычное, — проронил после одного из залпов наш добродушный гид Дейв Вэнсил, аспирант местного университета. Уверенно крутя баранку потертого микроавтобуса, он чутьем опытного водителя предугадывал каверзные сюрпризы горной дороги.
«Обычное дело», «спорт», «ничего страшного»? Может быть, в какой-то степени и так. И все же природу отнюдь не украшали ни россыпи пустых гильз, ни мишени, прислоненные к стволам сосен. В углу каждой из этих картонок четкая надпись: «Национальная стрелковая ассоциация США».
В американских справочниках вы непременно найдете упоминание об этой негосударственной организации, опекаемой весьма влиятельными патронами. Сотни складов с оружием и обмундированием, списанным армейскими интендантами; сеть военизированных клубов; отлаженный в общенациональных масштабах учет тех, кто умеет стрелять без промаха. Не так уж все это безобидно, если принять во внимание недавнее решение администрации Картера возобновить регистрацию резервистов обоих полов.
Здесь, в Скалистых горах, мне вспомнилось, что неделей раньше в Вашингтоне нас поселили совсем рядом со штаб-квартирой упомянутой ассоциации — в отеле «Экзекъютив» на площади Скотта. Однажды утром мы наблюдали из гостиничного вестибюля, как к соседнему зданию съезжались в блестящих лимузинах важные шишки. Швейцары угодливо распахивали перед ними массивные двери. Портье, стоявший рядом с нами, мрачно пробурчал:
— Эти запросто зарубят любой законопроект, об ограничении продажи оружия.
Бронзовый всадник, застывший посреди площади на гранитном постаменте, склонил голову словно в знак, сочувствия к американцам последней четверти XX века, вынужденным вооружаться без конца. Он, наверное, несказанно удивился бы, узнав, что потомкам первых пионеров, как будто бы полновластным хозяевам страны, потребуются только для личного пользования 90 миллионов единиц стрелкового оружия!
…Исколесив по горным колорадским кряжам не один десяток километров, мы вернулись в Форт-Коллинс. Дейв Вэнсил загнал микроавтобус в гараж и пригласил нас к себе в гости. Пока его совсем еще молоденькая жена готовила ужин, Дейв решил показать нам свою комнату. И здесь первое, что бросилось в глаза, было оружие: два довольно-таки внушительных ружья. Одно из них когда-то принадлежало кому-то из первых поселенцев этого края. Другое — не такое уж старинное: его привезли из Европы в годы первой мировой войны.
— А мне оно досталось совсем недавно на аукционе, — сказал Дейв, поглаживая, вороненый ствол. — Вы только не подумайте, что я страстный стрелок. Вовсе нет. Просто у нас принято иметь дома оружие. Не забывайте, мы ведь на Среднем Западе...
Вечером в маленьком номере местного мотеля мы включили телевизор. Заглушив мерный рокот кондиционера, он наполнил комнату навязчивым ритмом очередного шоу. После развлекательной программы диктор передал слово студенту-физику, самостоятельно создавшему оригинальный проект... атомной бомбы. Следуя американскому правилу: «Кип смайлинг!» — «Всегда улыбайтесь!», улыбающийся парень увлеченно рекламировал поражающие факторы своего детища. Формулы смерти звучали в его устах как стихи. И от этого на душе становилось тоскливо.
На следующее утро мы отправились в кампус местного отделения колорадского университета. Это современный, хорошо спланированный студенческий городок с большими стоянками для велосипедов: двухколесное средство передвижения сейчас все настойчивее оттесняет автомобили.
На втором этаже учебного корпуса исторического факультета нас встретил профессор Роберт Лоренс. Средних лет, но без седин, с острым живым взглядом, он произвел впечатление не только ученого, но и делового человека, не привыкшего терять время даром.
— Приглашаю на семинар по национальной безопасности, — сказал профессор Лоренс и, проведя нас в аудиторию, усадил за парты на «Камчатке», чтобы можно было лучше наблюдать за ходом обсуждения.
Для начала я осмотрелся. Все вокруг — от лакированной поверхности парт, испещренной какими-то слэнговыми словечками, до ламп дневного освещения — напоминало комнаты здания МГИМО в Николо-Щеповском переулке, что рядом с Москвой-рекой, на Варгунихе. Только вот такого предмета — «национальная безопасность» — у нас не было. А в американских университетах он, оказывается, изучается повсеместно. Смысл введения сей дисциплины сводится к тому, чтобы студент на несколько минут мог представить себя если не президентом страны, то хотя бы членом Совета национальной безопасности, короче говоря, ответственным за защиту государственных интересов от пресловутых «козней Москвы». Устраивая своим подопечным подобные тесты, американские политологи под весьма патриотичным предлогом вырабатывают в будущих чиновниках, журналистах, коммерсантах четкий антикоммунистический рефлекс, агрессивность, увлеченность глобальными авантюрами.
Роберт Лоренс приступил к вводному слову. По-видимому, оно было рассчитано не столько на самих студентов, сколько на нас.
— Итак, — с интригующей интонацией произнес он, — представим себе, что Советский Союз направил острие своей экспансии в район Персидского залива с целью овладеть его нефтяными ресурсами и транспортными коммуникациями. Какие бы меры вы предприняли в этом случае, Джордж?
Веснушчатый парень, на которого пал выбор, робко поднялся и, немного поразмыслив, ответил:
— Я бы сделал самое серьезное предупреждение русским, объявил всеобщую мобилизацию. А еще перебросил бы наш флот из Средиземного моря в Аравийское.
— Хорошо ли ты подумал, Джордж? — спрашивает его профессор.
— Вроде бы да, сэр...
— А если Советы на следующий день нанесут свой удар на Балканском театре, ты направишь корабли обратно через Суэц? Так и будешь гонять эскадры из конца в конец?
— Не знаю, сэр...
Студенты еще поупражнялись некоторое время в глобальной стратегии, а потом Роберт Лоренс подвел итоги дискуссии, опять-таки поясняя ее смысл не столько участникам семинара, сколько гостям из СССР:
— Видите ли, на мой взгляд, самую разумную, больше того, самую гуманную концепцию национальной безопасности предлагает Герман Кан. Во-первых, его доводы реалистичны, ведь он прямо признает, что и впредь в американо-советских отношениях будет сложно избегать конфликтных, даже взрывоопасных ситуаций. Во-вторых, из этого делается вполне логичный вывод: коль скоро соперничество станет периодически накаляться, то уж лучше всякий раз доводить конфронтацию до определенного уровня, но не выше. Конечно, для такого регулирования нужны подлинное искусство дипломатии, отработанный «до микронов» механизм игры на нервах, умение усиливать и, наоборот, ослаблять противостояние.
Нельзя сказать, чтобы мы пришли в восторг от «гуманизма» Германа Кана. Получив ответное слово, один из нас обратился к аудитории:
— Допустим, что в случаях обострения двусторонних отношений конфронтация не будет превышать определенного военного, политического, психологического предела, то есть дело не дойдет до войны. Но ведь один и тот же уровень военных приготовлений завтра обойдется народам дороже, чем сегодня, хотя бы из-за развития техники. То, что сегодня стоит миллионы, завтра может «вытянуть» миллиарды из бюджета обеих стран. Где же логика?
— Простите, но в соперничество без приступов яростной вражды просто невозможно поверить, — резко бросил в ответ Роберт Лоренс. Взглядом он словно искал поддержки у студентов. Судя по бурной реакции, было видно, что многие согласны с ним. Но нашлись и такие, кто не стал тянуть руку и не упрашивал профессора дать возможность контратаковать нас.
Пытаясь доказать, что советские взгляды утопичны, наши оппоненты то и дело указывали на политическую карту мира, висевшую на стене: дескать, сама география, не говоря уже о политике, велит нам враждовать.
Между тем планета, разверстанная на два полушария, была такой прекрасной! Нежная голубизна океанов охватывала сушу, поражавшую богатством своего спектра — от алого до охристого, от изумрудно-зеленого до темно-коричневого. Пересекаясь, экватор и Гринвичский меридиан как бы усиливали впечатление планетарной симметрии. И казалось столь нелепым, что молодые люди, наши сверстники, вглядывались в точку пересечения этих линий, словно в перекрестие прицела.
Вернувшись в мотель, я поднял с подоконника подобранную накануне гильзу. Она показалась мне нестерпимо холодной.
Пляжи калифорнийского городка Ньюпорт-бэй — одного из районов большого Лос-Анджелеса — непохожи на колорадский пейзаж. Сказывается океанский простор, нежное дыхание бриза.
Местный муниципалитет любезно предоставил советским гостям прогулочную яхту. Взобравшись на уставленную шезлонгами крышу каюты, мы любовались панорамой десятков больших и маленьких каналов, сдавленных Широкими дамбами с разноцветными домиками. Все вокруг слилось воедино: клекот чаек, шум прибоя, мерное урчание дизеля. Благолепие прервал шуточный, но не случайный вопрос нашего сопровождающего.
— Эй, Билли! — окликнул он штурвального. — Может, рванем отсюда прямо до Панамского канала?
— А что, запросто. Канал наш, мы еще постоим за него. Много развелось охотников до наших владений, отвадить бы их...
Я невольно представил этого загорелого, просоленного океанскими ветрами парня в форме морского пехотинца, с автоматической винтовкой наперевес. А может быть, к сегодняшнему дню он уже пополнил ряды «джи-ай»(«Джи-ай» — прозвище американских солдат, образованное от слов «гавернментал исью» — «правительственного выпуска») и защищает интересы «западной цивилизации» вдали от родных берегов? Все может быть.
...Эхо воскресной стрельбы в Скалистых горах неожиданно вспомнилось уже перед отъездом из США, в Нью-Йорке, на «проказнице сорок второй» (Сорок вторая улица Нью-Йорка пользуется сомнительной славой скопища злачных мест). Пройдя мимо группки самозваных йогов, завернутых в простыни с плохо замазанными ярлычками «Вулворта» («Вулворт» — общенациональная сеть сравнительно дешевых универмагов, рассчитанных на низкооплачиваемых американцев), мы вдруг оказались перед опущенным бортом грузовика.
В открытом кузове стоял раскладной столик с диапроектором. Рядом висел небольшой экран, на котором мелькали слайды с видами тех уголков земли, где наращивается американское военное присутствие. А рядом с экраном — плакат с аршинными буквами: «Вступайте в вооруженные силы, и вы увидите мир».
Вербовка проходила среди моря беснующихся огней, за клубами искусственного дыма. Он шел изо рта лучезарного блондина, нарисованного на рекламном щите. Что ж, американцы привыкли к рекламной пестроте, она не отвлекает их от дел. Но кое-кто в тот вечер подходил с серьезными расспросами к армейскому грузовику в центре Манхэттена.
Я собирал чемодан, готовясь ехать в аэропорт «Дж. Ф. Кеннеди», когда с экрана гостиничного телевизора донеслась пальба. Стрелял нарисованный мультипликатором волк... в краснозвездной фуражке. Еще один отголосок той Америки, которая не расстается с кольтом ни в обычном, бытовом, ни в глубинном, политическом смысле этих слов. Той Америки, которая хронически больна антисоветизмом.
Разумеется, есть и другая Америка, чему жизнь дает немало веских подтверждений. Будущее за ней, а не за маньяками, пытающимися вести молодежь от безобидной, казалось бы, стрельбы на лужайке к международным авантюрам. Но пока сила и власть в их руках, гильза из Скалистых гор выглядит как суровое напоминание.
Нимал — коричный мастер
За Цейлоном издавна утвердилась слава «чайного острова» благодаря отменным вкусовым качествам тамошнего чая. Однако с не меньшим основанием Шри Ланку можно назвать и «коричным островом». Ведь именно там разводят Cinammum zeylanicum, одну из двух разновидностей тропического дерева из семейства лавровых, дающую самую ценную «цейлонскую корицу». Впрочем, и на самом Цейлоне это привередливое дерево признает лишь влажную прибрежную равнину в Южной провинции. В отличие от кокосовой пальмы и гевеи выращивают его не на плантациях, а на небольших крестьянских наделах. Дело в том, что, хотя коричное дерево не требует особого ухода, процесс получения пряности довольно сложен, и при крупном плантационном хозяйстве понадобилось бы слишком много рабочих рук, так как механизировать его, увы, невозможно.
...Нималу Амарасингаму пошел только десятый год, но в деревне Кантапура его и сверстников уважительно называют «коричными мастерами». И не зря, ибо самую ответственную операцию на домашних «фабриках пряностей» выполняют именно они. Коричное дерево растет быстро. Посадишь черенок, через два года уже пора срезать верхушку, чтобы деревцо не тянулось вверх, а обильно кустилось. «Урожай» долго ждать себя не заставляет. Не успеешь оглянуться, как ствол скрылся в пышной шапке молодых побегов. Если их вовремя не срезать, кора огрубеет и станет непригодной для переработки. Поэтому Амарасингам-старший сам каждый день обходит участок, присматривая подходящие ветви.
Накануне обрезки он обильно поливает выбранные деревца. А рано утром, пока еще не наступила жара и корни гонят к листьям сок, отец срезает большую охапку метровых ветвей и аккуратно, чтобы не повредить кору, складывает в тени под навесом. Теперь все зависит от Нимала: за день он должен успеть изготовить из этого сырья полноценные «полуфабрикаты», иначе ветви пересохнут и превратятся в обычный хворост.
Орудия производства у «коричного мастера» самые простые — маленький металлический прут, острый нож да собственные проворные руки. Причем и прут и нож обязательно должны быть медные: кора коричных деревьев содержит много дубильных веществ, и от соприкосновения со сталью или железом она моментально чернеет. В старину, правда, пользовались еще и костяными ножами, но сейчас их можно найти разве что в лавках антикваров, да и то за большие деньги.
Начинает Нимал с того, что осторожно обдирает с ветки плотный верхний слой коры. Когда под ним обнажится зеленый слой луба, маленький мастер приступает к «холодной прокатке»: одной рукой быстро вращает ветку, другой плавно, словно смычком, водит медным прутом по лубу, чтобы тот отстал от древесных волокон. «Горячий» способ — прогреть ветку над чаном с кипящей водой — конечно, проще, но Нимал не пользуется им. С паром из верхнего, зеленого, слоя улетучивается часть ароматических веществ, сохнет он потом хуже, да и времени при этом уходит больше, а у «коричного мастера» и без того каждая минута на счету.
Затем наступает самый ответственный момент, где требуется, пожалуй, не меньшая виртуозность, чем при хирургической операции. Ведь толщина луба всего полмиллиметра, а снять его нужно так, чтобы он нигде не разорвался.
Крепко сжав конец ветки, Нимал точным, быстрым движением разрезает луб по всей длине, а потом кончиком ножа миллиметр за миллиметром отделяет его от древесины. И вот уже в руках у него почти прозрачная зеленая трубочка. К концу рабочего дня, когда полуфабрикатов набирается целая связка, отец относит их в сушильню, где они пройдут «термическую обработку» на медленном огне. Оттуда аккуратные связки цейлонской корицы начнут свое путешествие по всему миру.
Когда-то, задолго до того, как были выяснены все полезные свойства корицы, она высоко ценилась в качестве растительного консерванта, предохраняющего продукты от порчи. В наши дни гораздо дешевле хранить их в холодильниках, чем расходовать на это ароматическую кору Cinammum zeylanicum. Тем более что корица нужна не только кулинарам и кондитерам, но и в парфюмерной промышленности, и в медицине.
Кстати, на деревенских «фабриках пряностей» отходов не бывает. Верхний, грубый слой коры используется как удобрение. Кожистые листья варятся в закрытых котлах, чтобы путем дистилляции извлечь из них коричное масло. Ну а ветви идут на топку печей. Но все это происходит после того, как выполнит главную работу «коричный мастер» Нимал.
К неведомым берегам. Глеб Голубев
2. Чаемая земля
Утро, как по молитвам, выдалось чудесное. Солнце поднималось все выше, в его лучах растаяли последние облачка. «Сияние солнца» отметили даже в вахтенном журнале.
И все, столпившись у борта, смотрели на чаемую Землю Американскую. Высокие горы, скалистые обрывистые берега. Де высадишься, даже близко не подойдешь — повсюду торчат из воды отдельные скалы-отпрядыши, пенистые буруны выдают, что и под водой прячутся камни.
Скалы сплошь покрыты темным хвойным лесом. И нигде ни дымка, никаких признаков жилья. В самом деле заветная, вольная, райская страна!
— Как вы полагаете, господин профессор, — спросил капитан Делиля, — похожи эти места на те, что вы в бытность свою в Канаде видали?
Француз воздел руки и восторженно замычал, но сказать ничего не успел.
— Такие виды у нас и на Балтике есть, — насмешливо вставил Плаутин.
— Ну не скажи, Михаил Гаврилович, — вступился Дементьев. — Ах, красота какая! Надо бы окрестить этот берег, дать ему прозвание, Алексей Ильич.
— Успеется, — ответил капитан. — Надо сначала проведать как следует, материк это или остров какой большой.
— Пошлем бот? — спросил Чихачев. — Вроде вон залива подходящая. Пусть промерят, можно ли туда зайти, встать на якорь.
— Пожалуй, — кивнул Чириков и задумался: кого послать обследовать берег? Одного из молодых, — Дементьева или Елагина?
Нет, можно офицеров не посылать. Ведь высаживаться на берег не будут.
— Пошлем Трубицына, — сказал Чириков. — Пусть готовит бот. А матросов с ним человек семь-восемь, не боле. Кто пожелает.
Чириков строго-настрого приказал к берегу не приставать. Только осмотреть вход в залив, смерить глубину, какое дно, по возможности выяснить, сможет ли корабль зайти в бухту и стать там на якорь, укрывшись от ветров.
— Следи за сигналами, какие флагом подавать станем, — наказывал Трубицыну Чириков, свесившись через борт. — А ежели из пушки стрельнем, немедля возвращаться! Понял? И к берегу даже близко не подходить!
Гребцы дружно взмахнули веслами. Бот стал быстро удаляться.
Видели, как входил он в бухточку. Потом скрылся из глаз. Все, притихнув, ждали.
Прошел час, другой, третий.
Погода была все такой же солнечной, приветливой, тихой.
Чириков, ссутулясь, заложив за спину руки с подзорной трубой, ходил взад-вперед по палубе. Часто останавливался, смотрел в трубу на берег. Нахмурившись, начинал ходить снова.
В шесть часов он приказал поднять на мачте сигнал о возвращении и пилить из пушек. Эхо от скалистых берегов ответило целой канонадой.
Теперь минуты казались еще длиннее. Время словно остановилось.
И все обрадовались, оживились, облегченно зашумели, когда с фор-марса вахтенный крикнул:
— Идут! Ворочаются!
Шлюпка подошла к борту, когда солнце уже спустилось к самой воде. Трубицын торопливо поднялся по штормтрапу, доложил;
— Залива открытая, ваше высокоблагородие, защиты в ней от вестовых и зюйдовых ветров нет. Только с осту скалы прикрывают.
— А глубина?
— Мерили при входе в заливу, глубина живет подходящая — сорок сажен.
— На берегу что видели?
— На берегу лес растет большой — еловый, сосновый, вроде пихтовый.
Поделиться книгой: