Помоги проекту - поделись книгой:
— Боюсь, что больше мы его не увидим, — произнес Бойле. — Его постигла та же участь..
— Они изготовят из него чучело и выставят в зоологическом музее, — мрачно высказался Феннет.
— Нет, — решительно заявила Мэри. — Они не посмеют!
— Посмеют, — горько усмехнулся доктор.
Внезапно дверца клетки распахнулась. Прежде чем пленники успели отступить в угол, раздался знакомый голос:
— Все в порядке. Это я.
В клетку вошел Хокинс. Он был чисто выбрит, а на щеках появился бронзовый загар. Ноги бывшего помощника капитана обтягивали брюки, сшитые из ярко-красной ткани.
— Выходите! — сказал он. — Наши хозяева искрение извиняются перед нами и предлагают более удобные апартаменты. Как только все будет готово, мы полетим за нашими соотечественниками.
— Постойте, Хокинс, не так быстро, — взмолился доктор. — Как они поняли, что мы разумные существа?
Лицо Хокинса потемнело.
— Только разумные существа способны сажать живых тварей в клетки!
Кармир вортан
Что такое кошениль? Я не раз — уже будучи «посвященным» — задавал этот вопрос своим знакомым. И слышал в ответ: «Слово знакомое. Это вроде бы какой-то жучок или червячок». Или: «Кошениль? Как будто название ткани». Или убежденное: «Краска красного цвета». Самое интересное, что все мнения, в общем-то различные, были близки к истине. Кошениль — это и краска и насекомые. У нас в стране эти червецы водятся в Армении, в Араратской долине, на солончаках — совсем близко от Еревана. А в самом Ереване, в Институте зоологии АН Армянской ССР, есть лаборатория, занимающаяся разведением кошенили, причем для этой цели выделен заказник — первый в стране заказник для насекомого...
Еще в прошлый свой приезд в Армению я долго рассматривал в Матенадаране — хранилище древнеармянских рукописей — раскрытые на иллюстрациях толстые фолианты, лежащие под стеклом. Рисунки и буквицы были раскрашены неувядаемыми красками: синими, зелеными, фиолетовыми, красными. Кармин, оттеняемый золотом, горел на желтоватой, траченной столетиями бумаге и казался подновленным вчера.
— Что использовали в качестве красного красителя? — спросил я экскурсовода.
— Кошениль, — был ответ.
И в музее кафедрального собора в Эчмиадзине гравюры в древних евангелиях, отмеченные пронзительным кармином, надолго удерживали мой взгляд. (Монах-сопроводитель пояснял:
— Кармир вортан. По-армянски это означает «красный червь».
...Лаборатория араратской кошенили в Ереване: две комнаты, уставленные приборами, термостатами и стеклянными колпаками, под которыми хранятся образцы солончаковой почвы. Именно здесь центр исследований, предмет которых охарактеризован в Большой Советской Энциклопедии так: «Кошениль (от испан. cochinilla) — общее название нескольких видов насекомых подотряда кокцид, пли червецов, и щитовок (Coccoidea), из к-рых добывают красную краску кармин».
Сотрудница лаборатории Леонора Папиковнй Мкртчян может рассказывать о кошенили часами, а начинает она с цикла развития насекомых.
...В конце апреля — начале мая из яиц, благополучно перезимовавших в почве, вылупляются «бродяжки» — крохотные темно-красные личинки араратской кошенили. Свое название они оправдывают полностью: бродят по солончаку, пока не наткнутся на кормовое растение, а таких здесь два — тростник и прибрежница. Теперь бродяжничество кончается: личинки зарываются в землю, присасываются к корневищам и начинают «нагуливать вес». К августу они увеличиваются в размерах во много раз: это уже круглые «черепашки» с сегментированной спинкой, немного похожие на маленьких мокриц, но только светло-фиолетового, а затем и темно-красного цвета. Далее развитие следует двумя очень непохожими путями. Кошениль — удивительное насекомое. Самки и самцы столь различны, что, сопоставив супругов, человек, незнакомый с кокцидами, никогда и не предположит, что между ними возможен брачный союз. В середине августа, когда самки — они так и останутся навсегда «черепашками» — все еще сосут соки из корневищ, на поверхность почвы выбираются будущие самцы, тоже красные червячки, только намного меньше своих прожорливых подруг, да еще в придачу лишенные рта. Эту стадию биологи называют преднимфой. Преднимфы ползают по своей надобности по солончаку — кстати, в чем заключается эта надобность, до сих пор досконально неизвестно, — а затем опять-таки зарываются в землю, чтобы образовать кокон и стать полноценной «нимфой», иначе — куколкой. Однако на этом метаморфозы не заканчиваются. В сентябре из коконов... выпархивают самцы. Именно выпархивают. Ибо в отличие от нелетающих упитанных самок-червячков самцы кошенили, достигшие стадии «имаго», — это крылатые мушки с длинными восковыми хвостовыми нитями.
Итак, сентябрь. Солончаки усеяны красными точками — вылезшими на свет самками, готовыми к оплодотворению. В воздухе порхают их эфемерные супруги. Месяц-полтора длится этот важнейший период жизни кошенили. После спаривания самки окончательно удаляются в землю, чтобы опушиться, сотворить из восковидных нитей пуховые яйцевые мешочки, отложить яйца и... спокойно умереть. Цикл завершен, и да здравствует новый цикл!
Нора Мкртчян показывает мне высушенную кошениль, самок кошенили в формалине, в микроскоп я вижу нимфу — крохотное созданьице уже с усиками и глазами, с зачатками крыльев. Я приникаю к окулярам другого микроскопа и наблюдаю рождение «бродяжек»: из красных яичек, опутанных тончайшими нитями пухового мешочка, вылупляются красные же, меньше макового зернышка личинки. Рождение «запланированное» и идет с опережением графика: сейчас начало апреля, так что в солончаках «бродяжки» выползут на поверхность еще через месяц.
— Жалко, что здесь нет Саркисова, заведующего лабораторией, — говорит Нора Мкртчян, — он многое мог бы еще рассказать вам. Но Роберт Николаевич в поле, на опытных делянках. Дело в том, что совсем недавно, в сентябре прошлого года, нашему институту выделили 200 гектаров солончаковых земель в Октемберянском районе специально для охраны кошенили. Ведь в республике ведутся крупные мелиоративные работы, солончаки постепенно исчезают, а вместе с ними может исчезнуть и кошениль — насекомое-эндемик. Ареал обитания у него очень маленький — три тысячи гектаров. Без тростника и прибрежницы коШениль не проживет, а солончаки еще тем хороши, что там у нее меньше всего врагов. Любая иная почва не годится. В общем, выходов из положения у нас всего два: искусственное разведение «кармир вортана» и вот эти самые заказные двести гектаров.
«Живая краска» известна с незапамятных времен. В библейских легендах упоминается красная краска, полученная из «красного червя», которая «ранее всех употреблялась потомками Ноя». В III веке персидский царь подарил римскому императору Аврелиану шерстяную ткань, выкрашенную в багряный цвет. Ткань стала достопримечательностью Капитолия, Рим полнился слухами о потрясающем цвете материи, источником же краски, как оказалось, был некий червяк, культивировавшийся в далекой Армении, — «кармир вортан».
В V веке появились и письменные свидетельства об араратской кошенили. «Корни тростниковых растений не бесполезно выращивает вожделенная равнина Арарата, — писал армянский историк Лазарь Парбский. — Ими порождаются черви на украшение в красный цвет, который приносит пользу любителям доходов и роскоши». И дальше след кошенили не теряется. Он приводит к средневековым арабским хроникам, где упоминается получаемая из червя краска под названием «кирмиз»: она использовалась в Армении для окраски пуховых и шерстяных изделий и вывозилась в различные страны.
К сожалению, в более поздние времена судьба отвернулась от араратской кошенили. С XVI века промысел ее пошел на убыль. На мировом рынке появилась мексиканская кошениль. Насекомые из Нового Света были мельче араратских, но обладали рядом неоспоримых достоинств. Во-первых, краска получалась более яркая, более, что ли, «карминная». Во-вторых, в Мексике цикл жизни насекомых короче: там получают не одно, а до пяти поколений кошенили в год, и, следовательно, «урожай» не в пример обильнее. Наконец, видимо, и кормовые растения — кактусы нопал и опунция — играют определенную роль: в мексиканской кошенили практически не было жира, который так мешает при обработке кошенили араратской. Насекомых собирали на кактусах, умерщвляли, сушили и в виде сморщенных «зернышек» пускали в торговый оборот: получить из них краску на месте не составляло труда. Продукт так и назывался: grana — зерна. А в России он еще именовался «канцелярным семенем». Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона так пишет о кошенили: «...Вывезена из Мексики и разведена в Гондурасе, на Яве, Канарских о-вах, в Алжире, на мысе Доброй Надежды и в Испании... Лучшая кошениль — черная из Гондураса и Вера-Круца, состоявшая из крупных насекомых первого сбора, и темная и серебристая кошениль с Канарских о-вов...» Увы, об армянской кошенили крупнейшая дореволюционная энциклопедия не сказала ни слова.
А ведь она была, была, не исчезла никуда. Про араратскую краску, про знаменитый некогда «кирмиз» просто... забыли. И лишь в немногих армянских монастырях по-прежнему доброй Славой пользовался «кармир вортан»: кармином раскрашивали гравюры в книгах. А еще в начале прошлого столетия в Эчмнадзинском монастыре архимандрит Исаак Тер-Григорян, он же миниатюрист Саак Цахкарар, упорно ставил опыты по сбору кошенили, восстанавливал старинные рецепты получения стойкой краски.
В тридцатых годах XIX века «кармир вортаном» заинтересовался академик Императорской академии наук Гамель. Ученый написал труд о живых красителях, и фамилия его была даже увековечена в видовом названии араратской кошенили — Porphyrophora hamelii, то есть «порфироносная Гамеля».
На рубеже столетий пришла эпоха дешевых анилиновых красителей, и, казалось бы, кошениль — мексиканская ли, араратская или польская (есть и такая, ее собирали в Польше и на Украине) — должна была кануть в Лету. Но... не тут-то было. Со временем ревнители анилина и его производных умерили свою восторженность. Дешевизна, конечно, привлекательна, но у естественных красителей есть два незаменимых качества: светостойкость и полная безвредность для человека. Пищевая и парфюмерная промышленность требовала все-таки не «химию», а «канцелярное семя». И об араратской кошенили вспомнили снова. Еще в 1929 году Паркомторг РСФСР организовал первую при Советской власти экспедицию за араратской кошенилью. В дальнейшем развитию промысла помешала война, в послевоенные годы хватало иных дел. И лишь в 1971 году история «кармир вортана» началась с новой страницы: было решено изучать условия развития и изыскивать новые, более эффективные возможности использования араратской кошенили в народном хозяйстве.
...Проходит время, и меня все чаще посещает мысль, что Роберта Николаевича я, может статься, «не поймаю». С утра он был в поле, днем собирался в Академию паук, я могу отправиться туда, но уверенности, что настигну его там, у меня нет, поэтому я сижу в лаборатории и смутно уповаю на счастливый шанс. Личинки на предметном стекле под микроскопом уже «бродят» вовсю, только поиски их напрасны: кормовых растений здесь нет.
Когда я, отчаявшийся, уже начинаю видеть в «бродяжках» товарищей по несчастью, в лабораторию стремительно входит Саркисов — пропыленный, усталый, но нескрываемо воодушевленный. И даже то, что в его рабочем кабинете сидит кто-то унылый и хочет беседовать о кошенили, почему-то радует заведующего.
А разговор у нас поначалу заходит об... этимологии.
— Вы когда-нибудь задумывались, откуда происходят слова «червленый», «червление», «червонный»? — слышу я вопрос к себе, хотя собирался спрашивать сам.
— От «червя»?
— Именно! Кошенильная краска — самая древняя, и множество слов, на разных языках означающих «красный», связано с ней. В латинском «окрашенный в алое» будет «вермикулат» — от «вермис», что означает «червь»! Возьмите славянское «крвь», откуда «кровь» и «крев», «чров» и «чермное». Теперь сопоставьте такой ряд: «вермис» — в латинском, «кермис», «кирмиз» («красный») — в арабском языке (отсюда этимологи выводят слово «кармин»), в армянском — «кармир».
На санскрите «крими»... — правильно «червь». По-турецки «красный» — «кирмиси», по-азербайджански — «гырмызы»... Чувствуете, в какой узелок все завязывается?! «Красный» — изначально! — значит, «окрашенный в такой цвет, который дает порошок, полученный из червя». Только, — без перехода заметил Роберт Николаевич, — наша кошениль не такая уж и красная...
И на рабочем столе появился десяток баночек с порошками. Оттенки самые разные: темно-фиолетовый, сиреневый, малиновый, розовый... Красиво. Но вот настоящего «карминного» цвета — яркого, огненного — все же нет. Вдруг в руках Роберта Николаевича появляется новая пробирка, и я даже вздрагиваю, нетерпеливо тянусь к ней: истинный пурпур! Ведь именно такими красками переливались рисунки в Матенадаране.
— Это мексиканская кошениль, — улыбается Саркисов, видя мою реакцию. — Кто знает, когда-нибудь и мы, станется, получим такой же цвет. Но, видимо, все дело в насекомых: «мексиканка» совсем из другого рода, не порфирофора. У нашей «порфироносной Гамеля» явный уклон в сторону фиолетового и сиреневого тонов.
— А как же миниатюры в старинных рукописях? — осторожно спрашиваю я. — Ведь та самая араратская кошениль, но сиреневым не отдает — редкой силы и насыщенности алый цвет. Может быть, древние мастера знали особые секреты, которые теперь утеряны?
— Секреты, конечно, были, — Роберт Николаевич озабоченно роется в бумагах. — Но почему же утеряны? Дело совсем не в этом. Вот, прочтите, — он протягивает мне листок с типографским текстом.
Это выдержка из «Документа о получении краски «вортан кармир», датированного 1830 годом и повествующего об опытах известного нам уже Саака Цахкарара: «После умерщвления насекомых в растворе углекислого калия оставляют в воде 24 часа, затем кипятят в растворе мылянки (Saponaria), прибавляют дербенника (Lythrum), квасцов, процеживают и высушивают».
Я чувствую в простоте «секрета» какой-то подвох, но тем не менее не могу скрыть удивления:
— Так в чем же дело? По-моему, все ясно!
— Ясно-то ясно... Да только на разработку одного этого рецепта могут уйти годы. Нет данных. В каком количестве берутся компоненты, каково соотношение отвара и кошенили, что использовать у растений — цветки, листья или корни? — ничего не известно. Кажется — просто, а на самом деле головоломка. Так что краску мы получаем своим способом, не дедовским, а современным.
Хотя, ясно: деды знали что-то такое, чего не знаем мы.
И Роберт Николаевич объясняет мне сложный процесс производства натурального кармина. Гомогенизаторы, растворители жира, кипячение, обработка щелочью (ох, уж этот жир, которого в тельцах самок кошенили содержится до 20—30 процентов! — избавляться от жировой пены трудно, ее выбрасывают, а вот, оказывается, древние и кошенильный жир утилизовали — готовили из него целебные мази), фильтрация и еще фильтрация, сернокислый алюминий и снова фильтрация...
— Да это не самое сложное, — вдруг прерывает себя Саркисов, когда я уже окончательно запутываюсь в технологии. — Краска-то получается, и неплохая. Вот послушайте ответ Русского музея в Ленинграде на наш запрос, они экспериментировали с нашим кармином: «Цвет выкрасок очень близок к цвету пигмента, который применялся в древнерусской живописи (багор). Безусловно, если удастся наладить фабричное производство этого пигмента (для нас представляла бы ценность акварель), то в этом будут заинтересованы многие реставраторы...» И дальше: «На естественном свету выцветание едва заметно...» Словом, краска нормальная, и реставраторам мы нужны. Но ведь не только и даже не столько им. Кошениль просят ковроткачи, в частности, и текстильная промышленность вообще. Просят медики и биологи: при микробиологических исследованиях кошениль — великолепный краситель ядра клетки. Кармин нужен парфюмерам; пищевики заявляют, что их потребность в красном красителе естественного происхождения удовлетворена менее чем на тридцать процентов. Подводим итоги: кошенили нужно много. Вот над этим «много» мы и бьемся...
Роберт Николаевич рассказывал, а я зримо представлял себе неблагодарный труд сборщиков кошенили.. Самки насекомых выходят на поверхность в сентябре рано утром — в 6—7 часов, а в 10 уже исчезают под землей. Период сбора ограничен: нельзя собирать все, иначе воспроизводство кошенили будет подорвано. С зари люди осторожно ходят по солончакам, бережно — по одному! — подхватывают пинцетами насекомых и опускают в специальные стаканчики. Словно по ягоды вышли, да кошенили на солончаках в сотни раз больше, чем земляники на самой урожайной поляне. Вот как описывал массовый выход червецов академик Гамель: «В иных местах появляется такое множество сих красных самок, что земля представляет как бы ковер, испещренный красными узорами, коих вид от движения червей беспрестанно изменяется».
По словам Саркисова, картина эта несколько преувеличена, но и ныне с одного гектара солончаков собирают до 40 килограммов биомассы кошенили, а это значит — один-два килограмма чистого кармина в порошке.
Есть идея механизировать процесс сбора: применить воздуходувные машины, нечто вроде «пылесосов». Пока таких машин нет, но в скором будущем должны появиться. По подсчетам, «урожайность» повысится в десять раз.
...Мы беседуем в лаборатории уже несколько часов. Рабочий день кончился. Роберт Николаевич убирает баночки с порошками в сейф, складывает стопкой разбросанные по столу бумаги. И заканчивает, предваряя мои последние вопросы:
— Да, об искусственном разведении... Видите ли, двести гектаров со лончака нашего заказника — подчеркиваю: первого в стране! — это, конечно, только начало. И хорошее начало — в том смысле, что речь идет о конкретных мерах по сохранению исчезающего вида. Но мы думаем уже о промышленном производстве натурального кармина, а поэтому одна из главных целей — вообще отойти от солончаков. Это мертвые земли, их нужно возделывать, приспосабливать для нужд сельского хозяйства. То, что площадь их сокращается в результате мелиоративных работ, — объективная необходимость. Но те же солончаки можно воссоздать искусственно, в лабораторных условиях, и такие опыты у нас уже ведутся. К тому же кошенили нужна не соленая почва сама по себе, а кормовые растения, на этой почве растущие. Следовательно, можно культивировать тростник и прибрежницу на гидропонных установках. Представляете, вид перестанет быть эндемиком, кармин начнут получать где угодно, в любой климатической зоне, хоть в тундре! А если ботаники добьются круглогодичной вегетации кормовых растений в искусственном микроклимате, то и кошениль сможет давать два поколения в год...
...Перед тем как покинуть лабораторию, я решился на собственный эксперимент с кошенилью — школярского, в сущности, образца. На столе лежал лист бумаги с маленькой горкой просыпавшегося малинового порошка. Я лизнул палец, украдкой обмакнул его в краситель и провел по чистой странице блокнота. На бумаге остался четкий яркий след — моя личная примитивная «выкраска». Тем не менее выцветания я по сей день не заметил. Лет через триста, если блокнот сохранится, кто-нибудь удостоверится, что кармин XX века ничуть не уступает краскам более давних времен. Например, тому кармину, что ныне полыхает на страницах рукописей Матенадарана.
Слоновий университет
Начало полемике о будущем слонов в Таиланде положила демонстрационная витрина американской фирмы на одной из центральных улиц Бангкока. Представитель фирмы мистер Лесли Рикетт выставил «Скиддер» — помесь бульдозера с трелевочным трактором, сопроводив машину броской рекламой.
«Скиддер» может перетаскивать стволы весом в 20 тонн. Слон — только 2. «Скиддер», как слон, может взбираться по крутым склонам и обходить деревья. Чтобы овладеть вождением «Скиддера», достаточно трех-четырех дней. Обучение слона занимает не меньше 7 лет. К тому же «Скиддер» работает быстрее и не знает усталости. Покупайте «Скиддер»!!» Мистер Рикетт при этом забыл уведомить, что продукция его фирмы стоит 75 тысяч долларов. В пространном интервью, опубликованном бангкокскими газетами, он развил идею «машина лучше слона».
Да, когда-то Сиам по праву называли «Королевством слонов», соглашался он, а его жители не раз одерживали победы в войнах с соседями благодаря этим великанам. Неплохо работали они и в тиковых лесах на севере Таиланда, откуда тянулись медлительные караваны с многотонными грузами.
Однако в наш век техники, утверждал Рикетт, пора кончать с этим «обременительным анахронизмом», от которого не слишком-то много проку. Нужно ограничить поголовье слонов, оставив их лишь в специальных заповедниках.
В защиту четвероногих помощников лесорубов выступил видный американским зоолог Джеффри Макнили, многие годы проработавший в Таиланде. В резкой и ироничной отповеди бизнесмену ученый высказал сожаление по поводу его явной «мехапомании». помешавшей глубоко разобраться в действительном положении вещей. Слон не просто перетаскивает тяжелые бревна на лесосеках. Он легко передвигается по густому бамбуковому подлеску. преодолевает склоны крутизной до 711 градусов и весьма умело разбирает заломы, что очень важно, поскольку большая часть поваленного тика сплавляется по маленьким речушкам. «Не следует забывать и другое,— писал Макнили.— Мы живем в условиях все более обостряющегося энергетического кризиса. Слоны же, в отличие от «Скиддеров», работают на местном растительном «горючем», сами себя ремонтируют и «выпускают» с минимальными затратами. И это вовсе не вспомогательный механизм, а незаменимый помощник, которого связывают с человеком столетия дружбы и помощи. Достаточно побывать в «слоновьем университете» департамента лесного хозяйства, чтобы убедиться в исключительных способностях и полезности этого «анахронизма», который наверняка будет трудиться для человека и после того, как истощатся все запасы нефти на земле. Но для этого мы должны позаботиться о его будущем».
...Ровно в пять вечера под тягучие удары старинного медного колокола от перрона Вапгкокского вокзала отошел «Северный экспресс» на Чиантмай. Но даже свежий ветерок, врывавшийся в никогда не закрывающиеся окна вагона, не улучшил настроения фоторепортера Нила Улевича, тщетно гадавшего, зачем понадобилось его шефу, заведующему бангкокским бюро Ассошиэйтед Пресс Дзнису Грею, тащиться куда-то в предгорья хребта Кунтан. На все расспросы тот лишь туманно говорил о сенсации, которая Улевичу и не снилась. Первое представление о ней он получил, когда после бесконечных подъемов, спусков и поворотов поезд на рассвете прибыл на станцию Лампанг. Выйдя из вагона, Грей огляделся и показал на стоявшие неподалеку от железнодорожного полотна небольшие глиняные домики, которые тайцы называют «пра пхум чао тхн» — «жилища духов» и ставят в память об усопших. Но здесь вместо глиняных человеческих фигурок стояли крошечные слоники.
— Сегодня мы побываем в единственном в мире «храме науки» для... слонов, — с шутливой торжественностью объявил Грей.
У границы университетского кампуса «джип» с журналистами встречали директор. доктор Чаум Кинвуди. в очках и крахмальной белоснежной рубашке с галстуком, и главный махаут Пуои Комруе. коренастый таец средних лет с редкими усиками и бородкой, одетый и простую синюю куртку. После обмена приветствиями они пригласили гостей, пока не слишком жарко, осмотреть учебный щ"нтр.
Тут Улевича постигло жестокое разочарование. Конечно, он не рассчитывал, что увидит залы или аудитории — для них «студенты» были слишком громоздки. Но хоть какое-то подобие циркового манежа пли учебной лесосеки должно быть! А тут пыльные вытоптанные пустыри, в беспорядке разбросанные груды бревен да десятка два легких бунгало у подошвы покрытого джунглями холма, в которых, как совершенно серьезно пояснил директор Чаум Кинвуди, жил «преподавательский состав».
— Наш центр,— сказал он,— существует восемь лет. И хотя мы принимаем учеников без вступительных экзаменов, не было случая, чтобы в процессе семилетнего обучения кто-нибудь из них отсеялся или не усвоил «курса наук». А он, поверьте, далеко не прост. По окончании «университета» слоны должны выполнять двадцать шесть команд своего погонщика-махаута, а главное — усвоить все необходимые рабочие навыки: перетаскивать в джунглях бревна по тонне весом; обходить деревья так, чтобы не застрять со своим грузом; складывать тик в штабеля; при сплаве помогать разбирать заломы и делать многое другое...
— Мастерство наших четвероногих помощников по-настоящему можно оценить только на валке леса. — вступил в разговор главный махаут.— Сырой тик вода не держит. Тяжел очень. Поэтому за год-два до валки в коре прорубают глубокое кольцо, и дерево начинает сохнуть. На лесосеке их стоят сотни, а то и тысячи, и каждое затем нужно положить так, чтобы не зацепить другие. К тому же валить можно только в дождливый сезон, когда земля мягкая и ствол не расколется от удара. Сначала лесоруб подпиливает дерево, потом слон упирается в него лбом и валит туда, куда нужно, ни на шаг в сторону. Тут одними командами не обойдешься, он сам должен соображать не хуже человека.
— Бывают просто поразительные случаи,— прервал рассказ Кинвуди.— Недавно одни наш выпускник спас своего махаута от верной гибели. Тот подпиливал дерево и не заметил, что оно стало клониться в его сторону. Секунда-другая — и человека расплющило бы в лепешку. Но слон понял, что произойдет, и успел толкнуть ствол вбок.
— Сунг! — оглушительный крик, словно выстрел, прозвучал вдруг в утренней тишине.
Следуя профессиональной привычке. Улсипч успел вскинуть камеру в сторону ближайшего пустыря. Он щелкнул затвором как раз в тот момент, когда по команде махаутов двадцать молодых слонов одновременно, словно солдаты на параде, подняли согнутые в колене правые ноги. Кдва коснувшись этой «ступеньки», погонщики тут же очутились на массивных шеях великанов. Легкое прикосновение небольшой палочкой — и стоны, перестроившись в цепочку, не спеша зашагали к склону холма, где лежали огромные тиковые бревна. Все происходило так быстро, что фоторепортер едва успевал переводить кадры.
— Сейчас у них начнется урок групповой работы по перетаскиванию стволов. Это один из самых трудных разделов программы: главное здесь — добиться абсолютной согласованности действий,— пояснял между тем Кинвуди. — Обучению этому в основном и посвящаются последние два года в «университете». К сожалению, чувство ритма у слонов не слишком развито, и им трудно шагать к ногу. Поэтому многое зависит от махаутов, которые задают темп.
— Ну а если попадается хитрый лентяй, который не захочет тянуть в полную силу? Ведь погонщик все равно ничего ему не сделает своей дирижерской палочкой?.. — спросил Грей.
Чаум Кинвуди и Нуон Комруе переглянулись.
— Такого не бывает. Слоны слишком дисциплинированны и умны, чтобы отлынивать от работы и подводить товарищей,— убежденно заявил главный махаут.
— Зато у погонщика работа на зависть: знай себе посиживай да помахивай палочкой, — усмехнулся Улевич.
— Ошибаетесь, — возразил директор «университета». — От них требуется постоянное внимание и быстрая реакция. А эго не так-то легко, когда целый день приходится работать во влажной духоте джунглей и все время смотреть, чтобы не раскроить лоб о сучья и не набрать за шиворот тропических пиявок. К тому же сама езда на слоне — целое испытание. Шкура у него никуда не годится: слишком широка для слоновьего тела и поэтому при ходьбе скользит с боку на бок. Того и гляди свалишься на землю. Да и поступь слона — настоящая пытка для наездника, все внутренности выворачивает. Недаром в цирке красавицы, которые гарцуют на слонах и посылают публике воздушные поцелуи, требуют добавочной оплаты...
— Ну а ваши слоны могли бы овладеть цирковыми трюками? — заинтересовался Грей.
— Нет ничего легче, — презрительно сморщился Комруе. — Недели три-четыре, и любой из них будет выступать не хуже заправского артиста. Когда мне исполнилось семнадцать, я стал «кхон тином» — служителем при слонах на лесной концессии у одного европейца, а через два года — махаутом. С тех пор уже двадцать лет при них. Так что и цирковые трюки знаю. Ведь публике самым трудным кажется то, что и для дрессировщика и для слона проще простого. Нужно, например, научить его стоять на голове. Зрелище — прямо дух захватывает. А на самом деле не так-то это сложно. Сперва слона подводят к стене и заставляют прислониться к ней так, чтобы он чувствовал, что есть надежная опора. Передние ноги ему спутывают, голову прижимают к полу, а задние начинают подтягивать вверх на прочном канате, с каждым днем все выше и выше. Когда животное привыкает, передние ноги освобождают, и оно подгибает их, чтобы удобнее было опираться на голову. Наконец приходит день, когда, почувствовав, что задние ноги тянут вверх, слон сам поднимает их. Дело сделано: он понял, что от него требуется, и скоро выучится стоять на голове. Угощайте его каждый раз любимым лакомством, и все будет в порядке. Ну а научить садиться и того легче: лишь бы «стул и спинка» были прочными как скала. У нас слоны всего лишь через год ложатся по команде, хотя это для них куда неприятнее: ведь в джунглях в хобот и уши лежащего животного заползают муравьи и другие ползучие твари...
— Напоследок познакомьтесь с нашим «детским садом»,— предложил доктор Кинвуди, подведя гостей к просторной зеленой лужайке, окруженной высокими зарослями бамбука. Па дальнем ее краю резвилось десятка полтора малышей, а в тени дерева стоял огромный старый самец с тяжелыми бивнями, флегматично обмахивавшийся большой веткой. Правда, малышами слонят можно было назвать только по сравнению с этим гигантом. Когда двое подростков, килограммов по триста весом, «боднули» друг друга широкими лбами, раздался звук, похожий на раскат грома. Казалось, слонята должны тут же рухнуть на землю с проломленными черепами, но они как ни в чем не бывало продолжали шалости.
— Ничего страшного, лбы крепче будут. Пригодится при валке леса, когда подрастут,— заметил махаут. — Взрослые слоны внимательно следят за молодняком и никогда по позволят им причинить себе вред. Вообще воспитание у них — дело коллективное. Да вон посмотрите сами...
В это время на лужайке разыгралась забавная сценка. Маленький толстенький слоненок, пригнув к траве голову, тщетно пытался подлезть под живот другому, не догадываясь подогнуть колени. Второму это надоело. Он рассерженно затрубил и замахал хоботом, чтобы отогнать проказника. Тот не унимался. Два слоненка постарше, до этого спокойно обрывавшие листья с кустов неподалеку, вдруг тоже предупреждающе затрубили, а затем подошли и встали по обе стороны обиженного.
— Никто их этому не учил: ведь именно так зажав между своими телами, взрослые защищают слонят от нападения хищников и помогают переправляться через быстрые горные потоки. — пояснил Нуон Комруе.
— Не всосали с молоком, а переняли у старших,— уточнил Чаум Кинвуди.— Ведь на ночь мы отпускаем всех наших воспитанников пастись в джунгли, а там слонята проходят школу жизни под руководством взрослых сородичей. Мы же здесь, как я уже говорил, опираясь на природный ум, быструю восприимчивость и поразительную память слонов, прививаем им лишь необходимые трудовые навыки.
Грей попросил поподробнее рассказать, каким образом маленькие слонята становятся «студентами».
— Большинство слонов у нас в Таиланде давно приручено и используется на различных работах. По-настоящему дикие остались лишь в горных районах, где живут карепы. Те же. что кочуют в долинах, находятся под специальным наблюдением местной администрации. Каждые два-три года стадо окружают загонщики, осматривают слонов и самых сильных отбирают для дрессировки. Первоначально и мы пополняли число наших учеников подобным же образом, но вот уже пять лет, как полностью перешли на... самообеспечение. — Чаум Кинвуди с улыбкой посмотрел на удивленных журналистов.
Оказывается, центру принадлежит больше сотни слоних, «арендуемых» государственной лесопромышленной организацией. Когда, какая-нибудь из них собирается стать матерью, за ней посылают специальный десятиколесный грузовик с мягкой подвеской и доставляют в центр. Новорожденный автоматически становится его воспитанником. Первое время он находится на попечении мамаши, а когда она возвращается на лесоразработки, слоненка переводят в группу молодняка. В возрасте трех лет оп идет в «школу». «Первоклассника» помещают в тесный загон из прочных бревен. Здесь слоненок знакомится со своим махаутом и с ним будет работать всю жизнь. Примерно месяц уходит на то, чтобы ученик усвоил основные команды, за правильное выполнение которых он получает сахарный тростник. Только после этого начищается «основной курс слоновьих наук». Через семь лет устраиваются «выпускные экзамены». К этому времени слоны должны знать команды на тайском и карепском языках, а также подающиеся с помощью ударов палочкой и прикосновений колен или пяток махаута к шее и ушам, без запинки исполнять их. Одна и та же команда — например, уложить бревно на штабель — может быть отдана трем слонам их погонщиками тремя различными способами, но они обязаны выполнить ее абсолютно синхронно.
— Не подумайте, что для слонов жизнь в нашем центре — сплошная муштра,— закончил доктор Кинвуди.— Заняты они, как и на государственных лесоразработках, шесть-восемь часов в день, в зависимости от сезона. Каждую неделю дается выходной да еще двухмесячные «каникулы» с марта до мая. Для слонов даже устраиваются концерты. Да, да, самые настоящие концерты. Иногда по вечерам махауты приходят на плац и исполняют народные мелодии на бамбуковых флейтах и самодельных скрипках. И. честное слово, создается впечатление, что слонам это правится: они часами стоит там, слегка покачиваясь и помахивая хоботами, словно настоящие меломаны.
— А когда им стукнет шестьдесят, опять вернутся сюда,— добавил главный махаут. — У нас уже живут два пенсионера. Большую часть времени они проводят в лесу, в центр приходят два-три раза в неделю полакомиться сахарным тростником, бананами, подсоленными стручками тамаринда да полюбоваться на подрастающую молодежь...
Когда вечером в Лампапге журналисты садились на поезд, то, взглянув на освещенные свечами глиняные домики с фигурками слонов перед ними. Дэнис Грей задумчиво произнес:
— Пожалуй, мистеру Рнкетту не дождаться, чтобы в честь его «Скиддеров» стали тоже ставить «пра пхум чао тхи»...
Печенье по-лешуконски
В долгие зимние вечера, когда хлещет злая пурга или, наоборот, устанавливается звонкая, вымороженная до синевы тишина, лешуконские певицы собираются на репетиции. Как правило, все спевки проходят на сцене сельского Дома культуры, но иногда, если есть подходящий повод, и у кого-нибудь дома, в светлой старинной горнице с бревенчатыми стенами, вобравшими в себя вековой запах смолы, здоровой крестьянской снеди и терпких таежных трав...
Поделиться книгой: