Помоги проекту - поделись книгой:
— Ты слушай, что дедушка говорит. Напрасно ищешь. Это не тур, это сын Абсаты, — перевел зоотехник Володя Эттеев.
Старик Итезов сидел, положив на кизиловую палку огромные темные руки с негнущимися пальцами, и важно покачивал папахой.
— Кто это — Абсаты? — спросили мы.
— Э, послушай! Старые люди верили. У воды — бог, у огня — бог. У охоты — Абсаты. Понял теперь?
Старик снова начал рассказывать, и Володя тотчас обратился в слух.
— Очень старая история... Дедушка говорит, был в горах козленок на трех ногах и белый, как снег. Увидел его охотник. Стал гнаться. Сильный был человек. По скалам ходил, как мы по дороге. Стал он, понимаешь, догонять этого козленка. Тогда он говорит: «Не гонись за мной, человек, я не тур. Я — сын Абсаты. Если будешь тревожить меня, не вернешься назад...»
— А охотник что? — спросил я.
— Ты бы что сделал, если б тебе так сказали? — резонно заметил Володя.
Старик поднял вверх указательный палец, и зоотехник закончил перевод лаконичным предостережением:
— Человек, который гонится за Белым туром, никогда не будет счастливым!
1
Десятый день ходили мы с Евгением Мониным за турами, и счастья действительно не было. Видели следы и даже тропы, пробитые острыми турьими копытами на склонах гор. Нам показывали рога — тяжелые, громадные, плавно изогнутые, с множеством колец, по которым обычно считают возраст животного. Несколько раз егеря кричали: «Смотри, вон они!» Мы хватались за бинокли. Перед глазами мелькали многократно приближенные россыпи камней, остья прошлогодней травы, серые нерастаявшие снежники, но ничего живого, бегущего, рогатого не было.
— Туда смотри. Я без бинокля вижу! — возмущались наши проводники. — Камень с черным боком видишь?
— Вижу... вроде... — говорил я, хотя камней на склонах было, Как звезд на небе в Ясную ночь.
— От него вниз... Ну, видишь теперь?
Я молчал. От напряжения рыжие камни прыгали у меня перед глазами, как стадо туров.
Евгений Монин, старожил Кабардино-Балкарии, много раз видевший туров и даже снявший о них фильм, успокаивал меня: «Первый раз увидишь, потом сам будешь находить. Главное — первый раз увидеть». За десять дней безуспешной погони туры успели стать навязчивой идеей, которая преследовала меня даже во сне.
А ведь все начиналось очень спокойно. Мы выехали из Нальчика на учебно-научную базу Кабардино-Балкарского университета в Приэльбрусье вместе с заведующим кафедрой зоологии доктором биологических наук Асланби Казиевичем Тимботовым и доцентом кафедры Виктором Григорьевичем Ивановым.
— Наша цель — познать специфику жизни в горах, — объяснял Асланби Казиевич. — Задача, конечно, необъятная... Но если мы хорошо изучим биологию теплокровных животных высокогорья, то сумеем серьезно помочь человеку. Посмотрите, сколько людей сейчас работает, соревнуется, лечится в горах...
Конкретно, перед нами стоят две проблемы. Первая — чисто научная: комплексное изучение процессов адаптации у диких животных в условиях высокогорья. Вторая и, пожалуй, самая главная: разработка научных основ природопользования. В последние годы Приэльбрусье превратилось в международный центр альпинизма и туризма. Отношения между природой и человеком обострились до крайности...
По утрам, когда холодное солнце вставало над грозными зубцами Шхельды и между соснами толу бым дымом поднимался нерастаявший ночной туман, мы выходили на зорьку с группой студентов-зоологов. Бор раскалывался от птичьих голосов.
Студенты, рассыпавшись веером, прочесывали склон, затем проверяли поставленные вечером мышеловки и к позднему завтраку, когда солнце играло в снежных флагах Донгуз-Оруна, возвращались на базу.
— Виды животных, с которыми мы работаем, можно разделить на три группы, — объяснял нам Асланби Казиевич. — Первая, пожалуй, самая интересная. Палеоэндемики, автохтоны — древнейшие животные Кавказа, корни их уходят в третичный период, в те времена, когда наши горы были островом среди моря, а следовательно, были изолированы от остального мира. Это прометеева и кустарниковая полевки, туры — коренные обитатели гор. Это высочайший уровень приспособления к высокогорью.
Вторая группа: аборигены. Полевка обыкновенная, суслик, благородный олень. Тоже старинные обитатели Кавказа, но по природе своей — выходцы с равнины. Они пришли сюда, в те времена, когда море начало отступать, и Кавказ стал полуостровом. Мы наблюдаем, как за тысячи лет равнинные животные превратились в горных.
Третья группа — новоселы. Они появились здесь буквально несколько десятилетий назад. Это крапчатый и малый суслики, обыкновенная белка...
Мы смотрели, как ставятся опыты, беседовали с учеными. Вечером сидели у костра и пели под гитару. И вот однажды раздалась невинная песенка про алмасты (кавказский снежный человек), который неосмотрительно влюбился в прекрасную туристку. Едва песенка кончилась, как разгорелся спор.
— А как вы считаете, алмасты существуют?
— Скорее, я поверю в вечный двигатель! — воскликнул Виктор Григорьевич.
— А вы, Асланби Казиевич?
Тимботов ответил не сразу.
— Белого тура до недавних пор тоже считали легендой, — сказал он наконец. — А теперь он есть в нашей коллекции. Я считаю, что искать алмасты надо, хотя бы для того, чтоб уверенно сказать — нет. Негативный результат тоже результат, кстати, очень важный для науки...
Стоп! Здесь автор должен извиниться перед читателем, потому что рассказ сворачивает с благородного пути научных исследований. С того вечера, когда я впервые услышал о белом туре, желание увидеть его овладело мною совершенно...
Вот краткие сведения о турах, полученные от Тимботова.
Эндемичный кавказский вид существует здесь, и больше нигде. Исследования зоологов Кабардино-Балкарского университета доказали, что в районе Центрального Кавказа обитает самостоятельный подвид тура, а не смесь западно-кавказского и восточнокавказского. Каждому ущелью присуща хоть и слабо выраженная, но своя форма животного. Это говорит о том, что турам несвойственны дальние кочевки, а следовательно, смешение И слияние ареалов.
По последним подсчетам, численность туров в пределах Кабардино-Балкарии (тут обитает основная их масса) составляет пять-шесть тысяч голов.
Летом туры пасутся у верхней кромки альпийских лугов, недоступных домашним животным. Зимой спускаются до пояса лесов и питаются веточным кормом и прошлогодней растительностью, которую добывают из-под снега. Козы ежегодно приносят одного-двух козлят, которые находятся с ними до двухлетнего возраста. Живут туры до 22 лет.
Альбиносы встречаются крайне редко. С белыми турами связано множество горских легенд и преданий. Считается, что альбинос — хозяин и пастух туриного стада. Охотиться за ним нельзя. Нарушившего запрет ждет смерть в горах...
2
Несколько дней мы мотались по ущельям и заказникам. Лезли на скалы, подобно альпинистам, мучили егерей бессмысленными вопросами о том, куда подевались вверенные их заботам туры.
Одним хмурым утром мы оказались « Чегемском ущелье, в старинном балкарском селении Верхний Чегем, состоящем из двух расположенных неподалеку поселков Булунгу и Эльтюбю. Женя Монин, знакомый, кажется, со всеми егерями и охотоведами Кабардино-Балкарии, без труда нашел в Эльтюбю старого приятеля Далхата Татчаева. Тот сказал, что туры в его заказнике есть, но сам он плохо себя чувствует и потому поведет нас в горы его сын Тахир. «Он все сделает не хуже меня. Вы только не стесняйтесь и говорите, если устали. Он ходит, как тур...» — закончил Далхат.
Ущелье Джилги-су начиналось возле дома Далхата. Отвесные стены поднимались и исчезали в низких облаках. По дну этой каменной щели бежала стеклянно-прозрачная речка Джилги, в которой, как сказал Тахир, водилась форель.
Тахир Татчаев оказался не очень разговорчивым восемнадцатилетним парнем. Вместе с ним пошел Малик, инструктор с турбазы «Башиль», что в двадцати километрах выше по ущелью. Малик был старше Тахира, но относился к своему молчаливому другу с нескрываемым обожанием, как к старшему.
Малик показал нам старый, уже необитаемый аул. Классическое горское поселение, где сакли, подобно ласточкиным гнездам, лепились на скалах. Как водится, крыша одной сакли служила двором другой, оттого весь аул состоял как бы из множества ступенек.
— Видите скалу? Это Калатюбю, — Малик почему-то таинственно понизил голос.
Скала нависала над старым аулом и производила внушительное впечатление. Отвесным уступом она поднималась метров на четыреста и заканчивалась зубчатым гребнем под самыми облаками.
— Пусть он идет, — махнул Малик в сторону Тахира, прыгавшего по камням. — Я вам историю расскажу...
В 1974 году знаменитый альпинист Иосиф Кахиани готовился к очередному восхождению на турбазе «Башиль». Видимо, в порядке тренировки группа Кахиани спустилась однажды по отвесу Калатюбю. В самом недоступном месте, как раз посередине скалы, альпинисты поставили флажок.
Флажок трепыхался на скале около года. Но однажды его не стало. «Ветром сдуло», — подумали в Эльтюбю. Но скоро стало известно, что егерь Далхат Татчаев побил сына Тахира и тот уже целые сутки лежит на диване лицом к стене и молчит. Стало известно и то, почему Далхат побил сына. Оказывается, Тахир спустился по скале, снял флажок и вынул из тура записку Кахиани...
О том, как шестнадцатклетний мальчишка (это было два года назад) без веревок и крючьев, без страховки сумел спуститься по отвесной стене, я спросил у самого Тахира.
— Да ничего, спустился, — сказал Тахир неохотно.
Меня же не устраивал столь лаконичный ответ, и я стал расспрашивать дальше.
— Утром было, — ответил Тахир, по-прежнему придерживаясь телеграфного стиля, — сапоги резиновые надел и пошел.
— А сапоги резиновые зачем?
— Чтоб не скользить.
— Где же ты прошел? — скала даже после долгого осмотра казалась неприступной.
— А там вот. — Тахир прочертил пальцем одному ему известную линию.
— Было такое место, когда тебе стало страшно? — Конечно, я понимал, что искреннего ответа на этот вопрос получить нельзя. Кто же в восемнадцать лет признается в страхе незнакомому человеку?
— Страшно не было. Только иногда, знаешь, — он поднял глаза, и взгляд его поразил каким-то детским недоумением, — вниз хотелось кинуться... Лететь, что ли, хотелось...
— А с запиской Кахиани что сделал?
— Ему отправил. Там же адрес был.
— Вот Греческая лестница, смотрите, — сказал Малик.
Мне не сразу удалось рассмотреть это сооружение, прекрасно замаскированное временем под цвет древнего гранита, и только кое-где проглядывающая кладка из плоских камней выдавала работу человеческих рук. Пожалуй, это сооружение больше всего напоминало пожарную лестницу.
— Она ведет к карнизу, — объяснил Малик, — а карниз идет вдоль всей скалы.
— Сходим? — спросил я беспечно. — Вдруг повезет, увидим туров...
— Можно, — спокойно согласился Тахир.
Я перехватил какой-то странный взгляд Малика. Наверное, Женя тоже почувствовал неладное. «Ты там поосторожнее!» — крикнул он.
Идти по древней «пожарной» лестнице было удобно, да и поднималась она метров на двадцать, не больше. Тут начинался карниз. Был он шириной около метра, и словно бы вырубленный в скале.
Я шагал по этой полочке вслед за Тахиром и слышал постоянный свистящий шорох. Моя куртка терлась о камень. «Не жмись к стене!» — приказывал я себе, но ничего не мог с собой поделать... В некоторых местах карниз сужался настолько, что ботинок не умещался на нем. Здесь я прижимался к стене не плечом, а грудью, остро чувствуя ее отталкивающую твердость.
Внизу, в подвальном полумраке, извивалась серебряная от пены лента Джилги. Здесь, наверху, было светлее, может быть, оттого, что тучи были совсем рядом. Противоположная стена ущелья казалась очень близкой, а вот вниз стены словно бы расходились — странное нарушение перспективы. До дна ущелья было не меньше ста метров.
Я шел за Тахиром, не отрывая глаз от его танцующих ног, всем телом чувствуя страшную пустоту справа, от нее точно холодом веяло. Помимо воли, краем глаза я улавливал медленное движение противоположной стены ущелья, потом мне стало чудиться, что движение это становится быстрее, точно с шага мы перешли на бег. Понял — начинает кружиться голова.
Неожиданно Тахир исчез, будто провалился. Я остановился, непроизвольно вцепившись пальцами в пучок жухлой травы, торчащей из щели в стене.
— Давайте сюда, — сказал Тахир где-то совсем рядом.
Оказывается, здесь тропинка обрывалась и начиналась снова, но уже ниже метра на полтора.
— Прыгайте, — безмятежно посоветовал Тахир.
Я видел площадку и понимал, что спрыгнуть на нее несложно, но рядом с площадкой зияла пустота до самого дна, до реки.
— Знаешь, Тахир, — сказал я, стараясь говорить нормальным голосом, — пошли обратно. Я уже все видел.
— Зачем назад? — удивился Тахир. — Конец рядом.
Подошвы гулко ударили в камень, и я испытал неповторимое облегчение, что-то похожее на блаженство. Я смотрел на спину шагавшего впереди Тахира и ясно понимал, за что его любит Малик. «Он может стать прекрасным альпинистом, — думалось мне. — И не просто мастером, а вожаком, за которым люди пойдут хоть в ад».
— Жалко, что отец не разрешил тебе стать альпинистом, — сказал я.
Тахир обернулся, и впервые на его лице засветилась улыбка: «Нынче на Шхельду иду со «Спартаком». Только вы отцу не говорите», — улыбка была ясная, мальчишеская, чуть хитроватая.
Долгое время я размышлял над загадкой Греческой лестницы. Для чего она сооружена? Может быть, это спортивный снаряд, инвентарь для воспитания в балкарских мальчишках необходимых качеств горца? Уже потом, в Нальчике, узнал — то, что лестница названа Греческой, чистейшее недоразумение; это часть древнего оборонительного сооружения, включавшего еще и крепость на самой вершине скалы...
Спустившись в Калатюбю, мы попрощались с ребятами и отправились в Булунгу, где была автобусная остановка. Автобус ходил один раз в день, и до него оставалось больше четырех часов. Тут меня осенила мысль — порасспросить о пропавших турах местных стариков. За помощью мы обратились к группе мужчин, куривших у здания сельсовета. Мужчины перекинулись несколькими словами, и вдруг все сразу направились в одну сторону. Такой энтузиазм, признаться, немного испугал меня. В составе многочисленной делегации мы вошли во двор дедушки Зукая Итезова.
Дедушка Зукай Кучхаевич Итезов сидел на ныгише (скамья под навесом во дворе), курил «Приму» и смотрел на горы, до половины укутанные в серую вату дождевых облаков. Лицо старика, темное, почти черное, было украшено монументальным носом — даже сам повелитель гор, белогривый гриф, мог позавидовать такому носу. Белая, с чуть заметным золотистым отливом борода довершала портрет Итезова.
Наконец, дедушка Зукай вынул изо рта сигарету, и я услышал гортанные звуки. Володя Эттеев, взявший на себя роль переводчика, ахнул от восхищения: «Вижу — из дальних краев, говорит, приехали люди. Чем дольше шел гость к моему порогу, тем больше ему Почета в моем доме. Так он сказал». Мы поблагодарили.
— Очень старый, очень мудрый человек, — продолжал Эттеев, — больше ста лет ему...
Тут возник горячий спор, в котором приняли участие многочисленные родственники Итезова и люди, что привели нас сюда. Впрочем, они тоже считали себя родственниками чегемского патриарха. Назывались цифры 107, 118 и даже 120. В обсуждении не принимали участие сам дедушка Зукай да его маленькие пра..., а может, еще раз пра...внуки. Испуганные шумом, они нырнули под мышки к старику и затихли там, как цыплята, и он ласково поглаживал их своими негнущимися пальцами.
— Мне 53 года, так, — оказал, смущенно улыбаясь, сын дедушки от второго брака Мажгид. — Сколько его помню, всегда был такой...
— Вы спрашивайте дедушку, спрашивайте! — подзадоривал нас Володя, которому показалось, что интерес к старику ослабевает.
— Спроси, — обратился к нему Женя Монин, — к врачу ему приходилось обращаться?
— Врачей, говорит, признаю только ветеринарных. Сам, говорит, умею делать для лошадей лекарства из трав, могу переломы лечить. Знаете, — это Володя добавил от себя, — он к лошади подойдет, пощупает и сразу скажет, что болит. Лучше никто лошадей лечить не может... Он, когда молодой был, лошадь объезжал. Лошадь была совсем дикая, упала на спину, хотела убить дедушку Зукая. Он живой остался. Только ногу вывихнул в колене. Взял сам ногу на место поставил, такой был джигит!
Поделиться книгой: