Помоги проекту - поделись книгой:
Умер Харитон Никанорович в 1941 году.
А в заключение я хочу рассказать о фотографии (фото на стр. 45), которую принес старший летчик-наблюдатель Евгений Павлович Смирнягин, тоже служивший в Добролете.
— Боюсь утверждать точно, какую должность тогда занимал Славороссов, — рассказывает Смирнягин, — но с этим прославленным летчиком и прекрасным инженером мне приходилось часто сталкиваться в начале двадцатых годов. Молодежь тянулась к Харитону Никаноровичу не только из-за его славного прошлого — мы были покорены его доброжелательностью, он умел все очень спокойно объяснить, если надо, помочь, без проволочки решал технические вопросы. Обаятельный был человек.
...И вот однажды, — продолжает Евгений Павлович, — на нашем подмосковном аэродроме произошла авария. У летчика Бориса Андреевича Иванова в воздухе разрушился мотор; оторвался носок вала вместе с пропеллером. Опытнейший пилот, участник гражданской войны, Иванов сумел посадить самолет.
Разбираться в аварии прибыл Славороссов, а вместе с ним был и старший моторист Миша Водопьянов...
— Водопьянов?!. Тот самый?..
— Да, Михаил Васильевич Водопьянов, Герой Советского Союза, знаменитейший летчик... Но начинал он в авиации с моториста и работал у Славороссова. А у меня в этот день была с собой фотокамера. И я снял этот самолет, около которого стоят Славороссов с Водопьяновым...
На следующий день мы вдвоем отправились в подмосковное село, где живет на берегу озера Бисерное герой арктических трасс, покоритель Северного полюса.
Михаил Васильевич очень обрадовался встрече со старым товарищем.
— И за фотографию спасибо... Удружили. Это ведь не только моя молодость. Всей авиации нашей... Верно говорят, что история авиации кровью летчиков написана. На чем летали... Без связи, без радио, приборов с гулькин нос... Чутьем больше... Ну и расшибали лбы... Я, можно сказать, трижды рождался заново... Ведь этот самолет мы прозвали «Конек-горбунок», потому что собирали его сами и из деталей самолетов самых различных типов. Мало машин было, а учиться на чем-то надо... Летчик Василий Николаевич Хиони был знаком с конструкторским делом и поднял в авиамастерских энтузиастов. Первую машину собрали в 1923 году. И знаете, получилась хорошая, устойчивая машина, больше ста двадцати километров давала. Всего их сделали тридцать. От бедности, конечно, но послужили «горбунки» хорошо. Летчиков учили, потом для сельскохозяйственных работ приспособили, поля опыляли...
А эту машину мы потом со Славороссовым заново собрали. Таких инженеров, как Славороссов, в нашей авиации тогда было не так уж и много — летчик замечательный, сам был мотористом, механиком, да еще образование какое получил. Для него в самолете или моторе никаких секретов не было. Я у него большую школу прошел, с благодарностью вспоминаю... Очень хорошо, что вспомнили его, нельзя таких людей забывать, пионеров авиации русской.
...Да только ли русской?..
Скиф из долины Саглы
Археологическая экспедиция Тувинского научно-исследовательского института при раскопках курганов скифского времени сделала уникальные открытия. О первых результатах лабораторного исследования находок рассказывает начальник экспедиции, кандидат исторических наук А. Д. Грач.
Как и всякое «государство», Тува археологическая имеет свою «столицу». На высоте 2600 метров над уровнем моря в долине Саглы на площади в 40 квадратных километров рассыпаны — как бусы порванного ожерелья — 19 тысяч курганов.
«Столица» эта создавалась почти два с половиной тысячелетия: с тех пор, как мы пятнадцать лет назад приступили к раскопкам, были открыты погребения скифской эпохи, раннесредневековые, датируемые VI—X веками нашей эры, и захоронения XVIII—XIX веков, почти нашего времени.
Многие изделия древних мастеров, найденные в курганах Саглы, давно вошли в сокровищницу мирового искусства — в числе других золотых (в прямом и переносном смысле) экспонатов выставки «Скифские сокровища СССР» — они вызывали восхищение посетителей крупнейших музеев мира.
Но последний наш полевой сезон превзошел все ожидания. В течение одного только месяца было найдено столько художественных и бытовых изделий кочевников скифской эпохи, сколько не удавалось нам найти ни за один полевой сезон.
Мы поставили себе целью — как можно подробнее исследовать тот «квартал» нашей «столицы», который появился в IV—III веках до нашей эры. Дело в том, что существует мнение: это — время угасания блестящей скифской культуры. Очень мало свидетельств о том периоде дошло до нас, и поэтому в каждом новом кургане ожидается открытие. Но даже редкие погребения той эпохи оказываются зачастую целиком ограбленными... Курганы же Саглы — поистине подарок.
Во-первых, большинство их — никем не тронутые. Это и не удивительно — все-таки на 19 тысяч курганов, причем маленьких, почти незаметных, — не хватит никакой «грабительской мощности». И во-вторых, природная сохранность этих курганов уникальна: курганы Саглы скованы вечной мерзлотой, прекрасно сохранявшей то, что истлевает в обычных погребениях, — дерево, кожу, ткани...
Под прозрачным слоем льда лежали никем и никогда не потревоженные тела воинов с оружием, женщин, усыпанных украшениями, детей. Иногда кажется, что еще вчера и люди, и вещи были живы — движением, работой.
Произведения искусства поражают отточенным мастерством. Причем, что особенно ценно, большинство их сделано не в античных центрах древнего мира, а имеет местное происхождение. И даже, на наш взгляд требовательный взгляд современников, они по-настоящему прекрасны, доставляют истинное эстетическое наслаждение. Вот, например, костяная поясная бляшка. Тонкие линии на ней закручивают в сложный узор изображения лошадей, архаров, львиц. Более десятка животных расположены на сравнительно небольшой площади. А в самом низу вообще сюжет для скифов удивительный: нежно тянутся друг к другу антилопа и маленький теленок. Найдены в довольно большое количестве и предметы с «традиционными» сюжетами: поясные бляшки в виде львов, нападающих на диких козлов, амулеты с головами фантастических грифонов, налобные золотые бляшки с головами орлов.
Великолепие открытых погребальных комплексов опровергает мнение о закате скифской культуры в IV—III веках до, нашей эры, а некоторые детали этих предметов уводят исследователя к более поздним событиям, происходившим на территории Центральной Азии. В последующем — после создания этих курганов — периоде здесь прошли гунны. До сих пор были основания считать, что завоеватели почти ничего не позаимствовали из культуры порабощенных народов. Но находки из Саглы явно говорят об обратном: отдельные элементы в рисунках, найденных в скифских усыпальницах, повторяются в творчестве гуннов.
Результаты раскопок позволяют проследить и обширные «международные» связи древних кочевников скифского времени. В курганах находились вещи явно «импортного» происхождения — раковины каури и сердолик из Индии, бусы, созданные античными ремесленниками.
Ну а самая волнующая находка, как это нередко бывает в науке, как раз и не поражает своим внешним великолепием... В одной из «коллективных» усыпальниц мы обнаружили кенотаф — могилу без захоронения. В соседних камерах лежали мужчины в полном водружении, а здесь — никого. Правда, в этой камере был такой же полный, как и в других курганах, набор погребальных вещей. Видимо (сейчас это можно только предполагать), тело воина не удалось доставить с поля боя. И вместо него родственники положили... его портрет. Да, да, небольшой костяной медальон с изображением человеческого лица. Для нас он особенно ценен тем, что это самый древний портрет человека скифского времени, найденный на территории Центральной Азии. До сих пор облик скифов мы знали лишь по работам античных мастеров. Здесь же изображение выполнили сами древние саглынцы. Правда, портрет нельзя назвать слишком реалистическим, но он передает основные характерные черты человека. Узкие, раскосые глаза, а овал лица совсем европейский, длинный прямой нос. Антропологи подтверждают, что именно так и должны были выглядеть кочевники этих племен.
И если уж перечислять важнейшие результаты работы экспедиции, нельзя не сказать о следующем. Исследователи давно обратили внимание на то, что при раскопках в мерзлоте выделяется резкий кислотный запах. Видимо, какие-то биологические процессы, «замороженные» мерзлотой, при оттаивании «оживают».
Курганы в Саглы, которые мы копали, — неграбленые, туда не проникало ничего извне в течение сотен веков. Они были будто гигантские консервные банки. Вот у нас и возникла мысль взять пробы мерзлотного заполнения камер и попытаться оживить древний микромир. Первый такой эксперимент и был сделан. Микробиологи Тувинской санэпидстанции, под микроскопами которых оказались пробы из саглынских курганов, обнаружили впервые три культуры оживших микроорганизмов. Но этот опыт — самое начало. Будущие исследования представят несомненный интерес для медиков, биологов, мерзлотоведов и ученых, занимающихся проблемами космоса.
Курт Кламан. В диком рейсе
Мы должны были сниматься с якоря назавтра в полдень. Но прежде чем это произошло, «Артемизию» ожидала маленькая сенсация: на судно явился Мак-Интайр...
Нам позарез нужен был еще один кочегар. Место у котла левого борта пустовало. Парень, что прежде шуровал топки, не вернулся в Дурбане с берега. Обязанности его вынуждены были разделить остальные, и эта дополнительная каторжная работа в адской жаре кочегарки была у ребят просто как кость в горле.
Я как раз сменился с вахты и стоял рядом с Жоржем у релингов, когда прибыл новый кочегар.
— Эй ты, ублюдок! — раздался на пирсе зычный голос. — Дорогу королю ирландскому! Или ты не рад его прибытию?
Это был Мак-Интайр. Рикша остановился в нескольких шагах от трапа. Подъехать ближе ему мешали тюки с товаром. Портовый инспектор, португалец, приказал рикше, мускулистому негру банту, высадить своего пассажира. Тот отстегнул лямку и опустил оглобли коляски на землю. Однако седок и не подумал сойти, а остался гордо сидеть на потертом бархатном кресле, словно король на своем троне. Наверное, инспектору и впрямь следовало немного усомниться: вдруг рикша на самом деле привез сюда короля ирландского? По крайней мере, у парня были и корона, и мантия: поношенная шестипенсовая кепочка и застиранная кочегарская блуза с оторванным правым рукавом. Старые широкие парусиновые штаны свисали складками, а довершали наряд веревочные туфли, которые моряки повсюду плетут от скуки из старой каболки.
Впрочем, инспектор, самонадеянный толстяк, уже и думать забыл об этом «чокнутом» морячке и всецело погрузился в свои товарные махинации. Ирландец сидел, прямой как столб, и — необыкновенное дело! — его костистое лицо прямо-таки светилось. Даже здесь, в Африке, на нем не было ни малейшего следа загара. Трудно сказать, что же, собственно, в этом лице сразу бросалось в глаза. Черты его были мелкие и острые, кожа — тугая, гладкая; блестящие белые зубы прикрыты узкими губами. Да плюс ко всему — маленький острый носик и неглубокие глазные впадины, в которых сидели водянистые глазки. Крохотные уши плотно прижимались к черепу, и поначалу мне показалось, что их и вовсе нет.
Мы перевесились через релинги в предвкушении спектакля, ощущая, что основные события еще впереди и что на судно явился необычный бичкомер (1 Бичкомер, бич (английский морской жаргон) — опустившийся и обитающий в портовых трущобах моряк.), непростой «истребитель рома». Тех-то мы прекрасно знали — взвинченных, обидчивых, отличающихся большой нелюбовью ко всякого рода работе. «Король ирландский» был совсем не такой. Он продолжал сидеть в коляске и требовал, чтобы его довезли до самого трапа. Вокруг собрались люди. Работа приостаносилась. Словно бледный монумент, восседал ирландский кочегар на выцветшем бархате своего трона-кресла. Не стесняясь в выражениях, он поносил инспектора и докеров, которые не освобождали ему дорогу. От столь ярого упрямства люди растерялись.
— Не дай бог, увидят это «дед» или чиф («Дед», чиф — механик и старший помощник капитана на торговых судах (жарг.).),—сказал я, — они ведь мигом наладят его с судна.
— Ну нет, этого парня им на четыре кости не поставить, — отозвался Жорж.
На шум выглянули из кают-компании офицеры и тоже стали наблюдать за представлением с палубы. Инспектор между тем закусил удила. Он закричал на ирландца и попытался даже вытащить, его из коляски. Однако тот по-прежнему глыбой восседал в своем кресле. Инспектор кликнул на помощь десятника-метиса.
— Сейчас ты увидишь потрясающий аттракцион, — сказал мне Хайни. — Король ирландский совершит перелет со своего трона прямиком в воду. Взгляни на ручищи этого метиса. Он же сделает из парня отбивную!
Однако к тяжелой руке, опустившейся на его плечо, ирландец отнесся не с большим трепетом, чем к обыкновенной докучливой мухе. Он небрежно смахнул ее в сторону и тут же с молниеносной быстротой (мы едва успели уловить это движение) выдвинул вперед нечто бледное, вроде шатуна паровой машины. «Шатун» ухватил жирного инспектора за запястье и раскрутил в воздухе. Тянул же тот, ей-ей, не меньше чем на два центнера. Неистовый ирландец без всяких видимых усилий вертел орущего благим матом толстяка над головой — совсем как ковбой, собирающийся метнуть лассо. И вдруг, прочертив в воздухе четкую траекторию, пухлое тело перемахнуло через наши швартовы и метрах в пяти от пирса шлепнулось в воду.
У Хайни выпала изо рта сигарета. Не проронив ни слова, глазели мы на происходящее. Нет, там, внизу, сидел не человек. Это была хорошо смазанная машина! Стоило «машине» сделать несколько шагов к воде, как зрители тотчас попрятались за вагонами и грудами ящиков.
Ирландец вытащил из кармана окурок и, чиркнув спичкой, с удовольствием затянулся. Затем размеренным шагом подошел к ящикам, заслонявшим ему дорогу к трапу. Не обращая ни малейшего внимания на безбилетных зрителей, он нагнулся и с легкостью опрокинул весь штабель в воду, словно тяжелые ящики были не более чем картонками из-под обуви. Полный достоинства, вернулся он к коляске, уселся на «трон» и снова отдал приказ рикше подъехать к самому трапу. Здесь он вышел, заплатил (мы поняли это по довольной мине банту) королевские чаевые и гордо прошествовал на наше судно.
Мы стремглав кинулись на левый борт. Ящики колыхались в воде. Мокрого насквозь инспектора выудили грузчики. Полицию звать он не стал. Позора и без того было достаточно. Срывая злость, он гонял своих людей, требуя поскорее извлечь ящики из воды. Сойдет ли это «королю» с рук? Едва ли: ведь офицеры видели все с палубы.
Ирландец поднялся по трапу на бак и спросил меня:
— Как называется коробка?
Словно считая, что и так сказал слишком много, он остановился и выжидательно полуобернулся к нам, впрочем, не удостаивая никого взглядом. Вопрос был задан тоном, не терпящим отсрочки.
— «Артемизия», Гамбург, — сказал я, в мыслях видя себя уже летящим по воздуху.
— Откуда? — спросил он.
— Из Занзибара, — поспешил ответить Хайни. Всем нам вдруг стало как-то очень неуютно, едва этот человек глянул на нас своими бледными рыбьими глазами. На его правом предплечье я разглядел татуировку: большая рыба-молот и рядом цифры, вероятно, даты.
Он перехватил мой взгляд и спросил:
— Куда идете?
— В Дурбан, — тотчас ответил я.
— Рыбу-молот видел?
— Нет, но других больших рыб...
— Я тебя о чем спрашиваю, о других или о рыбе-молоте?
— Никакого Молота... — пролепетал я. Все остальные слова застряли у меня в горле. «Придержи язык, — скомандовал я мысленно сам себе. — Что тебе за дело до этой проклятой рыбы?» Мы и верно не видели ни одной из них. Может, в этом углу земли их всего-то и было—раз-два, да обчелся. И вообще, что надо этому парню, который обрезает у другого слова возле самого рта, словно эскимос, жующий тюленье сало? А эта идиотская манера знакомиться подобным образом со своей же братвой — кочегарами и триммерами (1 Триммер — подносчик угля (жаре.).). И после всего мы должны стоять вместе с ним у котлов, сидеть за столом, спать в одном кубрике? Нет, похоже, этот малый не из наших...
Я отошел от фальшборта и направился вслед за кочегарами к люку котельной. Видно, общаться с ирландцем и у них не было ни малейшего желания. «Король», сделав несколько шагов по направлению к нашей группе, произнес:
— Я — Мак-Интайр. Зовите меня Мак, — и зашагал, в кубрик.
— Мы будем звать тебя Мак-Рыба, — проворчал Хайни ему вслед.
— Любопытно, как поладит с новеньким наш дорогой Джонни, этот чертов подлиза? — сказал Фред. Джонни был донкименом— старшим кочегаром.
— Если он ухватит Джонни за шкуру, как того портового инспектора, — заявил Хайни, — да шваркнет о переборку котельной, то придется нам искать нового старшого.
Мы прикинули, что в принципе это было бы не так уж и плохо.
— Ладно, — сказал Жорж, — пошли лучше в кубрик — посмотрим на парня вблизи.
Мы не поверили своим глазам: Мак-Интайр восседал в столовой на месте донкимена и с аппетитом поглощал его паек, не спеша запивая еду холодным чаем. Я даже потряс головой: уж не мерещится ли? Нет, это определенно должно закончиться катастрофой. Теплых чувств к Джонни мы не питали, но все-таки шутка зашла слишком далеко. Жорж вышел вперед, вытер платком вспотевший лоб и сказал:
— Меня это, конечно, не касается, но на всякий случай знай: то, что ты лопаешь, — это паек донкимена.
Мак-Интайр и ухом не повел. Челюсти его продолжали размеренно перемалывать пищу. Он невозмутимо содрал шкурку с последнего кусочка донкименской сухой колбасы и целиком отправил его в рот.
— И место, на котором ты сидишь, Мак-Интайр, — тоже место донкимена, — продолжал Жорж. — Ты, конечно, сам не маленький, но я все же хочу тебя предупредить: так не делают, и добром это не кончится.
Парень по-прежнему сидел себе и всем видом показывал, будто мы здесь — все семеро — для него не более чем воздух. Мы потихоньку начали свирепеть. Новичок нагло ломал наш священный порядок — то единственное, что делало возможным совместную работу и жизнь столь различных по характеру и темпераменту людей, собравшихся со всех концов света. Мак-Рыба медленно поднялся, напялил свою кепочку и подошел к иллюминатору. Жалкие остатки донкименского пайка сиротливо лежали на столе. Ирландец как зачарованный уставился в иллюминатор — туда, где за портовым молом виднелся блистающий Индийский океан. Его безразличие выглядело столь провокационным, что все мы просто шипели от желания задать ему хорошую трепку. С другой стороны, мы ведь сами только что наблюдали спектакль на пирсе и воочию убедились, какая титаническая сила таится в этом клубке мускулов.
Не изменив позы, ирландец слегка наклонил голову к Жоржу, который стоял к нему ближе всех. Глаза его все так же смотрели куда-то вдаль.
— Когда ты видел рыбу-молот в последний раз, кочегар?
— Чтоб она обгадилась, твоя проклятая рыба! Я уже сказал тебе, что ты сидел не на своем месте.
Мак-Интайр уставился на Жоржа
— Я спросил о рыбе-молоте. Так когда? — с угрозой в голосе повторил ирландец.
Мы отступили назад. Хайни напружинился. Все остальные прижались к переборке и замерли в ожидании. Жорж был среди нас самым старшим. Завести его на драку было довольно трудно, но и страха он не знал.
— Черт побери, я никогда не видел рыбу-молот, — сказал Жорж. — И вообще, Мак-Интайр, ты сам отлично знаешь, что судовая обшивка мешает наблюдению за рыбами. В кочегарке нам приходится заниматься иными делами.
Он отвернулся от Мак-Интайра. Тот продолжал стоять в прежней позе. Мы подались на палубу: судно должно было отходить. Понятно, говорили мы в основном о создавшейся ситуации.
— Является какой-то тип, сжирает чужой паек, и ему не могут дать за это по морде! — возмущался Хайни.
— Только и ждет зацепки, чтобы подраться и выкинуть кого-нибудь в иллюминатор, словно селедку, — подливал масло в огонь Фред.
По трапу прогрохотали ботинки донкимена. Мы заметили, что он не в духе. Настолько не в духе, что самое разумное — вовсе не попадаться ему на глаза. Пусть сам увидит, что осталось от его пайка.
Донкимен шагнул через комингс в столовую и тотчас заметил новичка, который по-прежнему, не спуская глаз, смотрел на воду и не обращал ни малейшего внимания на вошедшего. Джонни подошел к чайнику, собираясь отхлебнуть из него.
— Почему чайник пустой? — спросил он нас. Мы уже собрались в столовой и стояли, теснясь к переборке.
— Кто-то его, видимо, высосал, — ответил Ян.
Это сразу повело донкимена на скандал.
— Кто здесь вылакал чай, зная, что я заступаю на вахту? — с угрозой спросил он.
— Спроси новичка, может, он тебе скажет, — дипломатично ответил Фред. Однако Хайни не был бы Хайни, если бы тут же не подсыпал перца:
— Спроси уж заодно и о том, кто слопал твой паек.
За спиной старшого Хайни чувствовал себя куда увереннее.
Высказав все, чтобы подначить Джонни, мы отступили назад и сгрудились около двери. В глазах донкимена засверкали молнии. Мы и не пытались унять его. Он постоянно срывал злость на более слабых и молодых и утверждал свою власть, устраивая множество мелких пакостей. Если бы Мак-Интайру удалось спихнуть его с трона, было бы только здорово. Куда хуже, если Джонни поладит с новичком. Союз силы и подлости? Ну нет!
— Кто сожрал мои продукты?— сдавленным голосом спросил Джонни. — Какой дерьмовый бичкомер посмел спереть мой паек?
Такую чудовищную наглость донкимен не в силах был постичь. Он подошел к столу, сначала выдвинул свой ящик, затем вынул его совсем и, вытаращив глаза, уставился на его зияющую пустоту. Лишь кучка крошек да сухая колбасная шкурка остались там. Джонни обвел всех взглядом. Он знал, что никто из нас не решился бы на подобную шутку. Продукты выдавались по субботам. Сегодня вторник. Это означало, что донкимен четыре дня должен питаться черным хлебом с маргарином, наблюдая, как остальные едят бутерброды с колбасой и сыром. Сам он мастерски делил свой паек так, что ему всегда хватало продуктов до очередной раздачи. Ни единого раза, ни на миллиметр не отошел он от тех семи надрезов, что заранее делал на колбасной шкурке.
А тут стоит чужой, расхристанный бичкомер, в желудке которого перевариваются его колбаса и сыр, украденные из ящика и слопанные просто так, за здорово живешь. Нет, этот разбой следовало жестоко покарать — и немедленно.
— Так это ты, навозная жижа? — прорычал Джонни и ринулся на Мак-Интайра. Тот все еще не мог оторваться от созерцания моря. Казалось, он вовсе не заметил беснующегося донкимена. Ухватившись правой рукой за медный обод иллюминатора, он даже высунул в него голову, словно старался разглядеть в воде нечто диковинное.
И вдруг, увидев, должно быть, в стекле иллюминатора отражение занесенного кулака, ирландец отпрянул в сторону и цепко захватил правой рукой запястье донкимена. С силой выворачивая руку противника, Мак-Интайр вынудил этого громилу встать на колени. Захват, по-видимому, был страшнейший. Джонни пытался трепыхаться, но железные руки гнули его книзу. Он знал, что мы наблюдаем его поражение. Никогда еще мы не видели Джонни столь беспомощным. Он склонил колени перед каким-то бродягой и не мог подняться. Впрочем, впечатление было такое, что ирландец не рад своей победе. Гладким и бесстрастным казалось его лицо. Этот триумф был для него чем-то вполне обыденным.
Донкимен судорожно хватал ртом воздух, глаза его вылезали из орбит; он все еще не мог постичь, что за жуткая сила пригвоздила его к полу. Имей он прежде хоть малейшее подозрение, что такое может произойти, он попытался бы применить какой-нибудь хитрый контрприем. Но теперь ужасные тиски сдавливали его запястье и тянули вниз. Он уже лежал на полу ничком, извиваясь от боли.
И вдруг Мак-Интайр отпустил его, уселся на банке, достал из кармана окурок и всунул его в рот. Закуривая, он сказал всем нам так, словно и не было рядом побежденного донкимена:
Поделиться книгой: