Помоги проекту - поделись книгой:
Изящный, желанный и скромный вполне.
Он с нами при солнце и при луне. (Стихи выдающейся вьетнамской поэтессы Хо Суан Хыонг (конец XVIII — начало XIX века). Перевод Г. Ярославцева.)
В лавке Вьета уже ждали. Хозяин поклоном ответил на традиционное «Тяо, чу!»(1 Принятое во Вьетнаме обращение младшего к старшему, буквально: «Здравствуйте, дядюшка!») гостя и провел его в заднюю комнату. Окон здесь не было, и комнату освещали тонкие ароматические свечки, зажженные в дальнем углу, у алтаря предков. Навстречу Вьету с неширокого топчана поднялась девушка в золотистом ао зай (2 Ао зай — национальный женским костюм, состоящий из широких шаровар п длинного платья с разрезами по бокам.).
— Ох, Вьет, я уже стала беспокоиться!
— Не хотелось, уважаемая Лиен, приводить к тебе в гости полицейскую ищейку.
— Ну как, продал свои шестнадцать бананов?
— Да нет, у меня взяли сразу двадцать. И какую цену дали!
С торжествующей улыбкой он достал со дна корзины бумажный сверток и вручил его Лиен. Девушка бережно развернула тугую пачку. При колеблющемся свете они увидели напечатанный бледными голубоватыми буквами заголовок статьи: «Советская пятилетка — удар по империалистам».
Это была очередная почта с материалами для подпольной печати, полученная сайгонскими революционерами от своих товарищей из Франции. Читая в нелегальной газете «Тхань ниен» — «Молодежь» — статьи о далекой Советской России, о произошедшей в ней Октябрьской революции, о комсомольцах, которые строили новую жизнь, Вьет ощущал, что и он, и Лиен, и другие подпольщики недаром рискуют жизнью. Позднее первый вьетнамский коммунист Хо Ши Мин скажет, что в те годы идеи Октября, идеи Ленина были для вьетнамских революционеров подобны рису для голодающего, подобны воде для умирающего от жажды путника.
Вьет не знал, где находится типография «Тхань ниен». Она могла быть оборудована где-нибудь в джунглях Дарлака, в фамильном склепе на шолонском кладбище, а может быть, где-то здесь, на улице Вееров. А вот в том, что работали в типографии самые смелые и ловкие люди, не сомневался. Впрочем, смелости и ловкости было не занимать любому подпольщику. Только опыта не хватало. Да и откуда ему взяться? Всего год с небольшим существовала Коммунистическая партия Индокитая, а молодежная федерация и того меньше.
— Ань-Вьет-а (Ань-Вьет-а — буквально «старший брат» (вьетн.). Вежливое обращение к юноше или мужчине примерно одного возраста.), — вдруг спросила Лиен, — там, на причалах, у тебя, наверное, много знакомых?
— Конечно, я знаю там сотни людей. Например, всех кули дядюшки Фана или торговок — тетушку Суан, тетушку Бинь, да и других, что продают креветки.
— А полицейских ищеек?
— Тоже знаю, хотя, может быть, и не всех.
— Значит, и они могли тебя заприметить?
— Едва ли. Разве я один продаю бананы? На нас они и внимания не обращают.
— И все-таки будь осторожен. Вот почитай. «Ко во сан» («Ко во сан» — «Пролетарское знамя» (вьетн.). Подпольная газета вьетнамских коммунистов, выходившая в начале 30-х годов.) опять предостерегает нас.
Лиен протянула отпечатанный на гектографе лист желтоватой бумаги с изображением серпа и молота в верхнем углу:
«Недавно в Сайгоне на бульваре де ля Сомм были арестованы несколько человек, подозреваемые в коммунистической пропаганде, — прочитал Вьет. — В полиции некто Ланг, оказавшийся среди арестованных, написал донос на товарищей и обязался верно служить правительству, выслеживать членов Компартии Индокитая и Федерации коммунистической молодежи. Таким образом, Ланг стал агентом АБ (АБ — «Антибольшевистский». Так называли в колониальном Вьетнаме полицейских агентов, которые проникали в ряды подпольщиков-революционеров.). Товарищи, остережемся!»
— Учти, Вьет, он может работать и под другим именем.
— Я его знаю в лицо. Никогда бы не подумал, что Ланг окажется предателем.
— Значит, не выдержал. Увидишь его где-нибудь, обязательно сообщи. И вообще приглядывайся к товарищам, с которыми работаешь.
— Нельзя же подозревать всех.
— Подозревай по «Правилам»...
Вьет наизусть знал эти «Правила разоблачения агента АБ», с которыми знакомили всех подпольщиков:
«Он любопытен, часто выспрашивает одного человека про другого, тайком вскрывает письма. Он не жалеет денег на одежду, на угощение и вообще всегда бывает при деньгах. Он время от времени исчезает в неизвестном направлении. Он встречается с подозрительными людьми, распространяет ложные слухи, стараясь преувеличить силы империалистов и посеять страх среди революционеров. Рассказывает клеветнические истории, пытаясь очернить хороших товарищей и подорвать к ним доверие. Часто берется за рискованные задания, стремясь завоевать доверие, бывает, выполняет то, что другие никак не смогли бы сделать».
Несколько свечек в углу у алтаря уже догорели, и только тонкие струйки дыма вились над ними, распространяя по комнате сладковатый аромат. С улицы донесся протяжный крик водоноса: «Ны-ы-ок!»
— Ань-Вьет-а, — перешла наконец к главному Лиен, — скоро Первомай, и без газеты в такой день нельзя.
— Что я должен сделать?
— Ты хорошо знаешь пригород Зядинь?
— Конечно, я ходил туда в школу.
— Надо будет распространить в Зядине специальные номера «Тхань ниен» и «Ко во сан». Тебе помогут Чунг, Зыонг и Хай.
До праздника 1 Мая оставались считанные дни, и Вьет был в отчаянии. Он ясно представлял себе весь Зядинь с грохотом его железнодорожных мастерских и тишиной католических храмов, с пыльными улочками, где жили ремесленники, и начинавшимися тут же, за их лачугами, полями с изумрудной зеленью рисовых всходов. Зядинь, который он исходил вдоль и поперек, стал сейчас для него таким же недосягаемым, как угодья мифического Куоя (Согласно вьетнамской легенде, если присмотреться к темным пятнам на лунном диске, можно увидеть фигуру человека, сидящего под деревом. Это крестьянский мальчик Куой. который после долгих приключений вознесся на Луну и зажил там счастливой жизнью в Лунном дворце.) на Луне! Полиция, конечно же, не сомневалась в том, что подпольщики готовятся к Первомаю, и приняла свои меры. Повсюду были расставлены полицейские посты, по улицам шныряли шпики. Полицейские обыскивали прохожих, останавливали велосипедистов, заглядывали в корзины, которые женщины несли на рынок. «Конечно, — рассуждал Вьет, — пронести газеты можно. Заложить их, скажем, в руль велосипеда. Или попросить Хай, пусть она спрячет листки в свою шляпу нон. Или упрятать их в дудочку кэй дан. Потом Чунг на ней еще и сыграет. А дальше что? Раздать-то газеты все равно не удастся. Ведь там, где много людей — и у кинотеатра «Рекс», и у парикмахерской, и у мастерских, — обязательно торчат шпики. Не успеешь достать пачку, сразу схватят».
Случайно Вьет вспомнил, что у Зыонга, который жил на другом конце пригорода, есть голубятня. Идея возникла сама собой: голуби — вот кто поможет распространить газеты.
Днем Вьет, Зыонг и Хай отнесли через весь Зядинь от дома Зыонга в бамбуковую рощу голубей и там выпустили их. Птицы взмыли в синеву неба и, сделав круг, дружной стайкой полетели к родной голубятне. Ребята попробовали запускать птиц и из других мест — с мусорной свалки, со склада какой-то французской компании, где лежали горы кокосовых орехов. Птицы неизменно легко находили дорогу домой.
Наконец пришла и ночь на 1 Мая. Еще засветло все собрались в бамбуковой роще, прихватив с собой по клетке с голубями. А когда стало темнеть, ребята принялись за необычное для голубятников дело: привязывали к ножке каждого голубя на коротеньком шнурочке свернутые трубочкой листочки газет. Чуть выше над ними примотали обычные тэтовские (Тэт — вьетнамский Новый год (по лунному календарю).) хлопушки с бечевкой на конце. Кажется, должно получиться. Ведь рассчитали и проверили вроде все: и чтобы бечевка была нужной длины, и чтобы пачка была не слишком тяжелой, и чтобы огонь не обжег птицу. Пора! Вместе с голубями ребята разошлись по своим местам.
Когда луна, запутавшаяся было в ветвях раскидистого баньяна на краю рощи, высветила улочки заснувшего пригорода, над Зядинем взвились стайки голубей. За каждым в темном небе, словно огоньки сигарет, мерцали крошечные искры. Раздуваемые потоками воздуха, они быстро ползли по подожженным бечевкам к хлопушкам. Раздался приглушенный высотой хлопок, за ним второй, третий... десятый... И сверху, подобно лепесткам больших цветов, кружась, стало медленно спускаться множество тонких бумажных листочков. Они падали на черепичные крыши, на рисовые поля, на стоявшие во дворах тележки кули, застревали в ветвях деревьев, неслышно ложились в мягкую уличную пыль.
«Сейчас во всем мире только Октябрьская революция победила. Там строится социализм, а это значит, что массы имеют все права и живут счастливой жизнью... — От этих написанных на листочках непривычных слов, которые люди читали на следующее утро, веяло чем-то тревожным и радостным. — Празднуя 1 Мая, День международной солидарности трудящихся, мы должны еще глубже осознать, что нужно следовать примеру русских братьев и сестер, чтобы совершить революцию и стать хозяевами своей страны так же, как русские рабочие и крестьяне являются хозяевами Советской России».
— Кхео лям (Кхео лям — очень ловко (вьетн).), тца-тца-тца! — восхищались ловкостью подпольщиков жители Зядиня, подбирая у порогов своих домов эти листочки. — И как им это удалось?
Впрочем, через несколько дней работа революционеров была должным образом оценена и правительственной прессой.
«В последнее время, — писала газета «Чунг лап», — волна коммунистической пропаганды приобретает характер какого-то водоворота, урагана. Она напоминает тайфун, мечущийся по реке Чахук к северу и «извергающийся с Нгоклинских гор на юг. Сердце народа объято тревогой. Хотя мы делаем все, что в наших силах, для борьбы с этим бедствием, ничто не помогает».
Но всего этого Вьет уже не успел узнать. В ту ночь, выйдя из рощи, он сразу же наткнулся на патруль. В лицо ему уперся луч фонарика.
— О, старый друг, — раздалось из темноты, — ты что здесь делаешь?
Это был тот самый Ланг. Цепкие пальцы схватили юношу сзади за локти. Один из патрульных привычно обшарил Вьета и выудил у него из-за пазухи пачку газетных листков, для которых не хватило голубей. Щелкнули наручники...
...Уже несколько месяцев Вьет находился в тюрьме Лао-Бао.
Лао-Бао — душ живых могила,
Лао-Бао — место страшных казней...
Память, сердце ты испепелила,
Все острее ты, все неотвязней... (Стихи То Хыу. Перевод Д. Голубкова.)
Каждый вечер из джунглей, начинавшихся в нескольких шагах от тюрьмы, налетали тучи москитов. Нестерпимо зудело искусанное ими тело, но у Вьета не было сил даже пошевелить рукой: его трепал очередной приступ малярии. Рядом тихо постанывал избитый на допросе худенький юноша по имени Чонг. И все-таки куда страшнее зверских допросов, малярии, мучителей-москитов был предрассветный час. Гремел засов. Надзиратель открывал железную дверь, и в камеру падал свет от лампочки в коридоре. Он освещал изможденные, в лохмотьях тела узников, спавших вповалку на цементном полу. Тот, чье имя выкрикивал надзиратель, больше в камеру уже не возвращался. Заключенные знали, что еще одного их товарища отправили на гильотину — это дьявольское изобретение таев.
Больше всех из соседей по камере Вьет подружился с Чонгом. Того чуть ли не ежедневно избивали на допросе, руки и ноги у него стянуты деревянными колодками — их надевали на особо опасных преступников. Он даже шутил над тюремщиками, говоря, что таи зря платят им деньги, если они не могут справиться даже с ним одним. А ведь подпольщиков-революционеров в Кохинхине сотни, а скоро будут тысячи. Позднее Вьет узнал полное имя нового друга — Ли Ты Чонг. Это был один из самых бесстрашных и дерзких связников кохинхинской подпольной сети, который войдет в истории революции как первый вьетнамский комсомолец. Для Чонга не было секретом, что за покушение на полицейского агента ему грозит смертная казнь, что тюремные власти лишь дожидаются его восемнадцатилетия, чтобы «на законном основании» вынести ему смертный приговор. И все-таки больше всего он любил рассказывать товарищам по камере о будущем, о том, какой прекрасной будет их Кохинхина, когда революция прогонит таев.
От Ли Ты Чонга Вьет впервые услышал имя Павел.
— Это был русский рабочий, тоже молодой, — рассказывал Чонг. — Он жил на великой реке Вонга, такой же большой, как наш Меконг. Он ничего не боялся. Однажды он взял Красное знамя и вместе с другими рабочими пошел против полиции...
И Чонг на память пересказывал целые страницы о герое горьковского романа Павле Власове. Переведенная на французский и оказавшаяся во Вьетнаме, эта книга была в те годы самой любимой у революционеров.
Но вот наступило раннее утро, когда надзиратель выкрикнул имя Ли Ты Чонга. Вьет помог товарищу встать. Тюремщик снял колодки, и Чонг, отстранив Вьета, сам сделал негнущимися ногами несколько шагов к выходу. Проснулась вся камера. Вьет видел, что губы у Чонга дрожали, когда он обернулся к товарищам с прощальным приветом. Но голова Чонга, которой суждено было через несколько минут скатиться под ножом гильотины, голова его оставалась высоко и гордо поднятой.
— Чонг, мы отомстим за тебя! — с трудом сдерживая подступившие слезы, крикнул Вьет.
И этот возглас потонул в многоголосом крике камеры, а потом и всей тюрьмы: «Долой палачей-колонизаторов!», «Да здравствует революция!»
Когда за Чонгом захлопнулась дверь, Вьет бросился к ней, забарабанил по железу кулаками, босыми пятками и, обливаясь слезами, упал на пол, где только что лежал ушедший навсегда товарищ.
Однако тюрьма Лао-Бао стала для Вьета не только источником душевных и физических страданий, не только испытанием его мужества. Еще в один из первых дней Вьет услышал от заключенного по имени Тханг поразившие его слова:
— Был в России такой революционер-анархист Кропоткин. Он называл тюрьму школой подготовки преступников. А мы должны превратить тюрьму в школу подготовки революционных кадров. И даже не в школу, а в университет.
Вскоре Тханг дал ему небольшой томик в черном кожаном переплете с серебряным крестом на обложке.
— Библия? Зачем?
— Смажь лимонным соком между строк страницы с восьмидесятой по сотую. Да не в камере, здесь глазок в двери, а когда поведут в туалет. Вот лимон...
Сразу же, как только Вьет провел потертым о лимон пальцем по странице библии, на бумаге проступили буквы — «Диалектический и исторический материализм. Популярная брошюра»
...В камере страшная духота. Болит вывихнутая на допросе рука. Но Вьет не замечает всего этого. Его внимание целиком поглощено словами Тханга, который излагает товарищам основы политической грамоты — великой науки борьбы за то, чтобы не было больше на земле тюрем, чтобы не гибли такие замечательные парни, как Чонг.
Заключенные ухитряются заниматься в камере даже математикой, биологией, английским языком. И Вьет, царапая куском кирпича по цементному полу, пишет формулы, таблицы. Говорят, что такая же учеба идет во всех политических тюрьмах Вьетнама. В Сопла ими руководят товарищи Ле Зуан (1 Ле Зуан — Первый секретарь ЦК Партии трудящихся Вьетнама) и Чыонг Тинь (2 Чыонг Тинь — председатель Президиума Национального собрания ДРВ.), на острове Пулокондор — товарищ Фам Ван Донг (3 Фам Ван Донг — премьер-министр правительства ДРВ.). Революции нужны образованные бойцы.
Вскоре дважды в месяц заключенные Лао-Бао начали выпускать свою газету «Дыонг Кать манг» — «Революционный путь». Выходила она в единственном рукописном экземпляре на серой оберточной бумаге, в которую родственники и друзья завертывали нечастые передачи с воли. Обычно работали в дальнем углу камеры, чтобы не заметил надзиратель. Усевшись на корточках, Вьет подставлял спину Тхангу Тот клал на нее полоску бумаги и своим мелким красивым почерком выводил.
Кнут и пушки империалистов.
Истязанья. Виселицы. Ссылки.
Произвол карателей неистов.
Помыслы героев стойких пылки. (Стихи То Хыу. Перевод Д. Голубкова.)
Стихов в газете было много. Вьет легко запоминал полюбившиеся строки и частенько, закрыв глаза, нараспев, протяжно читал их в тишине примолкшей камеры.
Однажды он спросил у Тханга:
— Вот мы боремся, страдаем, умираем. А какая она будет, жизнь, за которую мы все это выносим?
— Потерпи до завтра, — улыбнулся Тханг. — Я хочу ответить не только тебе, но и другим...
На следующий день Вьет едва дождался, когда Тханг отлепит от его потной спины очередной листок «Революционного пути». На этот раз там не было стихов Лишь одна статья.
Спрятавшись в углу за усевшимися плечом к плечу товарищами. Вьет читал мятый листок оберточной бумаги, и вокруг уже не было ни мрачной, полутемной камеры, ни окриков надзирателей из коридора. Словно бы чистое синее небо простерлось над ним;
«...Это будет жизнь свободных и счастливых людей без колонизаторов и помещиков. В деревнях и городах все будут пользоваться школами, театрами, кино, автомобилями, электричеством. Заболел человек — к его услугам больница. О престарелых позаботятся пансионаты. Садишься за обед — ешь рис с сайгонских мельниц, сдобренный ныок мамом ( Ныок мам — рыбный соус (вьетн.).) из Куангйена. Захотел отдохнуть — пожалуйста в Дом собраний, где можно почитать газету, поиграть в пинг-понг, послушать радио. Работаешь 11 месяцев, а 12-й отдыхаешь где-нибудь в Далате».
...Разговоры о побеге велись давно. Но реальная возможность для этого появилась лишь после того, как заключенных начали выводить на работу: администрация решила расширить дорогу к уездному центру. С обеих сторон к ней подступала зеленая стена джунглей. В густой кроне широколистых пальм мелькало яркое оперение попугаев. Повиснув на лианах, обезьяны с любопытством разглядывали копошившихся в грязи людей. Солнце немилосердно жгло обнаженные спины. Скользя босыми ногами в красноватой глинистой земле, Вьет с Тхангом перетаскивали на носилках камни, которыми мостили дорогу. Надсмотрщику надоело подгонять заключенных, он уселся в тени на бревна и стал не спеша с наслаждением тянуть из фляжки воду. Вьет и Тханг уже изучили все привычки надсмотрщиков, внимательно рассмотрели тропинки, исчезающие в джунглях. Им удалось перекинуться несколькими словами с местными крестьянами, привозившими воду, и узнать расположение окрестных деревень: именно Вьету с Тхангом предстояло в назначенный час совершить побег. «У одного — опыт, у другого — молодость и ловкость», — рассудила партийная ячейка, останавливая на них свой выбор.
Сегодня этот час настал.
...Уже потом, несколько дней спустя, уйдя от погони, проделав мучительный путь по, казалось, непроходимой чащобе и сидя в деревенской хижине на Центральном плато, Вьет пришел к выводу, что они с Тхангом молодцы.
— Мы молодцы? — к удивлению Вьета, осуждающе переспросил Тханг. — А ячейка, по-твоему, здесь ни при чем? Вспомни тех двоих, что подрались на дороге, отвлекая внимание надсмотрщика. А кто сумел заранее предупредить здешних подпольщиков о нашем появлении в деревне, чтобы мы не нарвались на шпика или провокатора? Да и вся наша камера, ведь они знали о готовящемся побеге, и теперь, наверное, кровью расплачиваются за нас.
— Мы докажем, что товарищи не зря рассчитывали на нас, — торжественно произнес Вьет, который только сейчас, пожалуй, впервые по-настоящему понял, сколько сил и мужества вложили их товарищи — и те, кто томился в Лао-Бао, и те, на воле, которых он вообще не знал, — в этот побег.
...Нелегальную типографию оборудовали в лесной чаще Да Чанга. Место было безлюдное, и подпольщики могли без опаски работать целыми днями. Правда, здорово досаждали обезьяны. С них нельзя было спускать глаз буквально ни на минуту. Как-то в первые дни они чуть не растащили весь тираж газеты, ненадолго оставленный без присмотра. С наступлением темноты приходилось забираться в хижину на высоких сваях и поочередно дежурить до самого утра. Журчавший неподалеку ручей облюбовали тигры. По ночам они спускались с гор на водопой и в поисках добычи не раз приходили к самой типографии.
Впрочем, Вьету приходилось бывать в джунглях не так уж часто. Ему вскоре поручили снабжать типографию бумагой, тушью, перьями, восковкой, и он, как челнок, сновал из города в лес, постоянно рискуя нарваться по дороге на полицейскую засаду.
Однажды Тханг передал распоряжение подпольного центра: нужно доставить на французский корабль в Сайгоне по нескольку экземпляров всех номеров газеты «Чань дау» — «Борьба», которую выпускали Тханг, Вьет и его товарищи.
— Я слышал, — по секрету поделился он, — что эти газеты отправят потом в Москву, в Коммунистический Интернационал.
Он отставил чашечку с ароматным зеленым чаем, который они пили с Вьетом, сидя на циновке. Легкая бамбуковая занавеска в дверном проеме чуть подрагивала от ночного ветерка.
— Ты представляешь, в самую Москву! — словно сам не веря, повторил Тханг.
— Да, весь мир должен знать, как мы живем, должен знать, что мы не покоримся.
— Днем тебе в порту показываться нельзя. Там слишком хорошо тебя помнят. Подплывешь к судну ночью. В два часа на вахту заступит наш друг.
— Как называется корабль?
— «Арман Руссо».
...Небо еще с вечера затянуло белесой дымкой, и звезд почти не было видно. Далеко, на юге, почти у горизонта, через короткие промежутки вспыхивал луч маяка на скалистом мысе Сен-Жак. Неслышно работая кормовым веслом, Вьет спускался на лодке по реке Сайгон. Вдоль обоих берегов сплошь покачивались приткнувшиеся на ночь рыбацкие джонки. Кое-где на них светился огонек костра, слышались голоса — готовили запоздалый ужин. Громада судна возникла во тьме неожиданно совсем рядом. Вьет неслышно подвел лодку к самому борту. Где-то здесь должен свисать канат. Ага, вот и он! Встав посередине лодки и стараясь ненароком не перевернуть ее, Вьет дважды дернул за канат. Спустя несколько секунд кто-то подошел к борту. Человек перегнулся через поручни, будто всматриваясь в ночную темень. Дважды от глубокой затяжки светлячком мигнула сигарета. Тогда Вьет бережно поднял из лодки корзину с бананами. Он трудился над ними несколько дней у себя, в чаще Да Чанга, чуть-чуть надрезая каждый плод, осторожно вынимая ароматную мякоть, нашпиговывая кожуру свернутыми в трубочку газетными листами. Привязав корзину к канату, Вьет снова дернул его два раза. Корзина поплыла наверх. «Счастливого пути, гроздь из шестнадцати бананов!» — прошептал Вьет.
Кого называть чудаком?
«Левое плечо, правое плечо, все подняли, кверху дно, — пьем до капли, раз, два, три...» Нет, это не соревнование, кто больше или кто быстрее выпьет, и не студенческая вечеринка. За столом сидят несколько десятков благопристойных английских джентльменов, они только что сытно покушали, выкурили по длинной трубке и сейчас, после произнесения старинного тоста, залпом осушают чаши с пуншем. Так проходит ритуальный обед членов одного из наиболее недоступных для посторонних тайных обществ Англии — Реффлейской Братии.
Когда-то, более трехсот лет назад, в это общество входили только роялисты, и деятельность его сводилась к одному: бороться против буржуазной революции. Ныне первоначальная цель, конечно, предана забвению, но общество с удивительным упорством сохраняет свою кастовость и «таинственность». Его устав отличается очень строгими правилами и тщательно соблюдаемым ритуалом. В обществе всего тридцать членов — так называемых «знаменитостей из Норфолка». Они курят табачную смесь, изготовленную по их собственному особому рецепту, и пьют пунш, обязательной составной частью которого является вода из ручейка, протекающего близ деревеньки Реффли. Учитывая величайшую секретность обряда, можно предположить, что ритуальные собрания, которые происходят раз в год в середине лета, готовят для Великобритании какие-то небывалые потрясения, однако это не так. Задача их весьма проста: поддерживать «общительность и крепкую дружбу».
Хорошо известно, что Англии и англичанам свойственна особая тяга к традициям и древним обрядам. Часто упоминаются такие анахронизмы, как должность дозорного в Дуврском магистрате «на случай нападения французов» или шесть воронов, содержащихся в лондонском Тауэре на государственном пайке и имеющих всего одну обязанность — олицетворять незыблемость британской короны. Непременной чертой английской приверженности традициям являются и тайные общества, или, как говорят сами англичане, освобождая термин от примеси мистицизма, «общества взаимопомощи».
Поделиться книгой: