Помоги проекту - поделись книгой:
Незаметно, часов через шесть, успев не один раз еще замерзнуть, в сгущающихся сумерках мы обогнули далеко вышедшую в море пустынную косу и вошли в бухту Сомнительную.
Леденящим душу холодом обдало нас. Ветер гнал навстречу волны, льдины. Промелькнуло давно покинутое моржами лежбище с темными скелетами мертвых зверей. Чукчи утверждают, что старые моржи, чувствуя свою кончину, выходят перед смертью сюда, чтобы охотники смогли взять ненужные им теперь клыки.
Лицо Тынклина показалось мне серьезным и озабоченным, и я не решился узнать у него, отчего мы, вместо того чтобы идти к поселочку, домики которого уже показались, свернули в сторону. Через некоторое время выбрались на берег у одинокой избушки, вокруг которой стояли вешала с вялящимся моржовым мясом и нерпичьими ластами, а перед домом сидело собак пятнадцать на цепи, и перед каждой из них лежало по куску моржатины. Оказалось, что Тынклин в поселок идти не собирался и не собирается.
От избушки до него было километров пятнадцать вокруг лагуны. А я, понадеявшись, что попаду туда сразу, не взял оружия, да и мешок мой не был рассчитан на такой переход. Я растерялся. Для байдары с мотором десяток километров сущие пустяки, но Тынклин вежливо, тихим голосом твердил свое: «Нет, нам туда не надо, нам надо сюда». Нанаун, улучив момент, когда Тынклин его не слышал, виноватым голосом объяснил мне, что сегодня они намереваются пересечь бухту и отвезти его, Нанауна, на его охотничий участок. Он бы и рад помочь, да не знает как. Все охотники очень Тынклина уважают.
Молча мы прошли в дом, он оказался пуст. Затопили печку, поели сала, напились чаю. Тынклин раскраснелся, распарился, снял шапку. Я был зол на него, и теперь он мне показался очень похожим на шамана. Чай он пил с блюдечка, как старуха. Я все никак не мог согреться, ноги у меня тряслись, и я не в силах был унять мерзкую дрожь. Крепко же нам досталось на этом последнем переходе, в бухте.
Вдруг Тынклин встал, нахлобучил шапку и шагнул за порог, Рентытувги и Нанаун молча шмыгнули за ним, словно мыши. Я остался сидеть, но Рентытувги просунулся в дверь и сделал знак идти за ним. «Значит, вы меня отвезете в поселок?» — удивленно переспросил я. «Да-да, — сказал Рентытувги. — Он говорит только, что теперь уж мы не успеем отвезти Нанауна, как было задумано. А погода портится». И мне стало неловко за то, что я смешал их планы. Стыдно за свою злость. Но отказаться, убедить их оставить меня я не решился. Еще через некоторое время мы подплывали к речке Сомнительной. На берегу нас встречал Ульвелькот.
Ульвелькот нравился мне. Он был всегда весел, в хорошем расположении духа. Любил поболтать, сидя на байдаре, об охоте. Было в нем что-то простецкое. Он и ходил-то удало. Размахивая руками, раскачиваясь и в то же время легко. Как птица. На речке Сомнительной у него были изба, жена, дочка, собачья упряжка, куча щенков, нарты, бензопила, ружья, капканы и прочие необходимые для хозяйства мелочи. Был он каюром охотничьего заказника. Заодно выполнял и обязанности егеря, а то и оставался за директора, когда тот, как сейчас, выезжал на материк с партией живьем отловленного зверья. И медвежат, и моржат, и белых канадских гусей, гнездящихся на острове, приходилось ему ловить.
Была у Ульвелькота и байдара. Поменьше, чем у Тынклина, — моржей пять всего лишь в нее можно было вместить. Но и такой ему вполне хватало: не старые времена, когда в море на веслах ходили и старались за один раз запастись моржами года на три вперед. Мотор у него есть. Хороший, только запасных частей не хватало. В этом году он так и не смог в море ни разу выйти. Надежды его настрелять моржей-одиночек, которые сами приплывают к берегу, не оправдались, а мясо ему было нужно. Целыми днями он ковырялся с мотором, уж и зима была на носу. Когда я приехал, дело у него, кажется, шло на лад, потому что, когда Паша, его сосед, радист, попросил у него мяса песцам на приваду, он отдал ему целую тушу. Верил, что скоро в море пойдет и себе добудет. Такой уж он был, Ульвелькот.
На охоту позвать меня, конечно, он забыл, хотя и обещал. Я сам заметил, что жена его тащит к берегу «пых-пых». Поплавок такой из шкуры нерпы. Его привязывают к гарпуну, которым бьют моржа. Поплавок этот с ластами, головой точь-в-точь нерпа. Делается это для того, чтобы раненый морж на байдару не кинулся, а таранил бы себе этот поплавок, ему все равно ничего не сделается. Я и пошел на берег, а Ульвелькот уж отчаливать собирается. Чуть-чуть не опоздал. Перед тем как отправиться, Ульвелькот долго проверял мотор, гоняя по бухте вблизи берега. Но отошли мы в море километров восемь-десять, мотор, словно чахоточный, закашлял, застрелял и заглох. Пришлось брать весла и грести к ближайшей льдине. Рая, дочка его, выпрыгнула на льдину, воткнула пешню, привязала за нее, как за столб, байдару. Стоит, ногой на всякий случай веревку придерживает. А Ульвелькот перевернул мотор, посмотрел на него и полез из байдары. Забрался на ропак с одноствольным своим биноклем, смотрел, смотрел и говорит: «Нет ничего. А в прошлом году моржи здесь были». — «Чего делать-то будем?» — спрашиваю у него. «А ничего, — говорит. — Чай пить будем. Мотор и остынет пока».
Стоим и чай пьем. Льдины вокруг плавают, берег далеко. Горы как воздушные стали, расплывчатые, синие. Где-то там наша бухта. И вот в этот момент и услышали мы тот непонятный звук. «Гудит», — сказала Рая. Слушаем и мы. Сначала подумали про самолет, что несколько дней подряд картошку на остров возил. Ульвелькот говорит: нет, картошку возить кончили, привезли всем, кому нужно. И стал объяснять, что в этом году он всего три ящичка взял, потому что в прошлом он пять взял, да два выбросил. «Не люблю ее. Мясо больше люблю. Вот моржа убьем, мяса много будет, пусть все едят мясо, приходи и ты кушай мясо...» — «Ледокол», — опять говорит Рая и сама все вслушивается. Послушали мы — вроде непохоже. У ледокола сильнее шум. Потом Рая опять негромко говорит: «Байдара». — «Откуда ей здесь быть?» — не поверил Ульвелькот. А то, что это и впрямь байдара, уж и сомневаться нечего, показалась она из-за льдин и идет прямо к нам. Хлопнул себя по лбу Ульвелькот: «Да ведь это же Тынклин. От Нанауна возвращается».
И действительно, в байдаре сидели Рентытувги и Тынклин. Ульвелькот весь преобразился, протер рукавицей ящик, на котором кружки стояли, их ополоснул, достал новую пачку печенья и встал впереди всех, как у двери, на самом краю льдины. Тынклин тоже весь засветился, сверкая металлической челюстью, молодецки выпрыгнул из байдары. А Ульвелькот уж протягивает ему кружку с чаем, а вторую — Рентытувги.
По-моему, Тынклин все понял. И что мотор у Ульвелькота ненадежный, и что моржей на зиму ему во что бы то ни стало надо доставать. А тянуть с этим нельзя. Осень: сегодня погода есть, а завтра уж ее не будет. А может, и сказал ему про все это сам Ульвелькот, о чем-то они и по-чукотски говорили. Одним словом, Тынклин повернул свою байдару и пошел на охоту с нами, хотя, как я думаю, надо было ему в другую сторону идти.
Рев моржей на воде слышно за много километров. Но в Мире царила удивительная, даже какая-то подозрительная тишина. Берег уж едва виднелся, а мы плыли все дальше, приглядываясь к каждой темной точке. Редкие нерпы удивленно таращились на нас из-за льдин и испуганно ныряли, шлепая по воде ластами. Льдины были как на выставке: немыслимые, похожие на каких-то чудовищных животных, а то вдруг поражали удивительным сходством с медведями, собаками. Только осенью такое с ними бывает, после того, как поработает над ними летнее солнце да обмоет неспокойная осенняя волна.
Я отказывался верить, что нам удастся увидеть моржей. Пусто, невероятно пусто было вокруг. И вдруг Тынклин дал знак остановиться, выключить мотор и плыть на веслах. Но оказалось, что это всего-навсего лахтаки. Два спящих черных зверя вскинули головы, едва носы байдар толкнулись о льдину, и с необычайной резвостью — а в каждом из них было, наверно, килограммов двести-триста — запрыгали к воде и мгновенно скрылись. Но чукчи не зря говорят: ищи моржей, если нашел лахтака. Ульвелькот ничего не увидел в бинокль, но, повертев головой, уверенно указал сторону, в которой были моржи. Он услышал едва слышный рев. Азарт вселился в охотников. Нерпа шарахнулась из-под днища, на нее даже не взглянули. Рая заметила медведя и умоляюще смотрела на отца, показывая туда рукой. Медведь, прячась от кого-то за льдинами, повиснув на торосах, как на заборе, так увлекся подглядыванием, что не замечал приближающиеся байдары. «Моржей пугает, скоро моржей увидим»,— улыбаясь, говорил Ульвелькот ласково, отказываясь выполнить желание дочери. Медведь наконец расслышал странные звуки. Подскочил, будто подброшенный пружиной, обернулся, рванулся вперед и свалился в воду. Бешено работая лапами, срываясь, выбрался на льдину и, подкидывая задом, побежал, на ходу отряхиваясь, рассыпая тучи брызг. Рая смеялась. Едва байдары приблизились к тому месту, где он только что вертелся, все увидели моржей. До них было еще далеко: темные, едва различимые точки. Но они уже заметили нас, подняли головы, забеспокоились. Моржи расположились на трех льдинах. Ульвелькот показал Тынклину рукой на самую маленькую кучку, тот едва заметно кивнул.
Из черных силуэтов моржи превратились в красновато-золотистых, удивительно объемных, невероятно живых зверей.
Мы подходили к моржам первыми. Несколько моржей соскользнули со льдины, и теперь они плавали рядом. Но с десяток продолжали стоять, напряженно опершись ластами о лед, высоко подняв шеи, покачивая головами с кинжальными бивнями. Мотор на нашей байдаре заглох. Ульвелькот в растерянности поливал его водой из кружки, и тот шипел как раскаленный утюг. Байдара Тынклина догнала нас и потащила на буксире. Мы оказались сзади, Ульвелькот смущенно держал в руках ружье. Он потерял право на выстрел. Тынклин вполне в этот день заслужил его, и он знал это. Остановив мотор и дав байдаре успокоиться, он снял шапку и прошел на нос своей байдары. Его теперь отделяло от моржей каких-то десять метров. Стало тихо. Слышно было только, как, словно перекликаясь, коротко, горловым голосом взревывали моржи. Я смотрел на этих удивительных зверей, продолжавших стоять на ластах с высоко поднятыми головами, сжавшихся в кучу, не знавших страха, не боявшихся людей. Я видел, как убегают от человека лахтаки, нерпы, песцы, медведи, — эти же не были даже похожи на зверей. Моржи для чукчей были как домашние животные, чем-то вроде морских свиней. Вся трудность была в том, чтобы разыскать их в безбрежном просторе ледяного пастбища.
После того как прогремели выстрелы и два моржа утихли на льду, остальные чинно сошли в воду и пропали. Словно посовещавшись там, под водой, все стадо вдруг всплыло около наших байдар. Моржи сопели, сжимая и разжимая ноздри. Им ничего не стоило раскромсать своими клыками байдары, но звери, посопев, пропали в воде и больше не показывались. Только лахтак, высоко выпрыгивая из воды, все норовил взглянуть, что же произошло с моржами.
Чукчи готовы были плясать от радости. Тынклин скинул малицу и первым вонзил нож в тушу моржа. Все чукчи, надрезав кто ласт, кто кожу на туше, вцепились в моржа и под крики: «Ёх-хо, ёх-хо, ёх-хо...» — напряглись и выволокли тысячекилограммовую тушу на середину скользкой льдины. Откуда столько силы у них взялось! Двадцать минут — и первый морж был разделан, еще двадцать — и то же самое произошло со вторым. Рая, поблескивая сережками, орудовала ножом не хуже мужчин. Ничего не осталось на льдине, все до последнего кусочка чукчи загрузили в байдары. Тынклин, сразу как-то сникнув, ссутулившись, пошел к зеленой пресной луже на льдине — снежнице — мыть руки. Нагнувшись, он вдруг произнес что-то по-чукотски, и охотники стали прыгать по байдарам, как пожарники, услышавшие сигнал тревоги. Рая попала в байдару Тынклина. «Что стоишь, быстрее в байдару!» — заорал тот на меня. Очутившись в байдаре, я увидел, что соседняя льдина, до этого находившаяся довольно Далеко от нас, приблизилась и продолжает приближаться. Тихо, бесшумно, как привидение. Не заметь ее Тынклин вовремя, и она раздавила бы тяжело груженные байдары, как скорлупу.
Ульвелькот одним рывком шнура завел на этот раз мотор своей байдары, а Тынклин что-то замешкался. Мешкать было нельзя, коридор между льдинами сужался. Ульвелькот бросил в байдару Тынклина клубок сыромятного ремешка. Рая схватила его, намотала на руку, уперлась в днище, Ульвелькот опустил в воду мотор. От толчка Рая упала, застряла на носу, сжатая бортами байдары, но ремешок не выпустила. Огромная байдара Тынклина, медленно набирая скорость, двинулась следом за нами. Рентытувги перехватил у Раи ремешок. Едва мы выскочили, коридор за нами захлопнулся. Льдины сошлись и со скрежетом поползли друг на друга. Чукчи, как обычно, не разговаривали. Тынклин запустил мотор.
Что-то непонятное происходило с морем. Льдины, словно армада, снявшаяся с якорей, двинулись все разом. Узкая голубая полоска, которую я подметил вначале на горизонте, разрослась, стала шире. Темные полосы снега, падавшие отвесно с кромки туч, там, у воды, взлетали почти под прямым углом. Ветер. Шел большой ветер. Льдины первые почувствовали его. Байдары шли как на гонках. Сначала мы с Ульвелькотом были впереди, потом Тынклин догнал нас, лицо его было невозмутимо-спокойно, он курил свою папироску, потом он обогнал нас и продолжал медленно, но неумолимо удаляться. Наконец мотор на нашей байдаре не выдержал и заглох совсем. Стало тихо, я услышал всплеск волн и завывание ветра. Ульвелькот молча поливал мотор водой. Пролетели над головой черные птицы. Торбеи. Еще их разбойниками называют. Я видел, как они гоняют чаек, пока те не отрыгнут корм, который носят в зобу птенцам. «Подлые птицы, — сказал Ульвелькот. — Нерпу на льду оставишь, часа не пройдет, а они уж глаза выдерут». Одна из птиц, вращая башкой, пошла над байдарой кругами.
«Обернется или не обернется Тынклин?» — думал я, напряженно вглядываясь в удаляющуюся байдару. Я хорошо видел его спину, он стоял, положив руку на кривой руль. В такой кутерьме надо смотреть в оба: проглядишь — льдина, спрятавшаяся под водой, может вспороть днище; а уже поднялась мелкая волна, вода была черная. Ползущая льдина медленно закрыла его байдару от нас. Мы взялись за весла. «Пока не остынет, не заведется», — пояснил Ульвелькот.
Обойдя льдины, мы увидели возвращавшегося обратно Тынклина. С тем же отрешенным лицом он сделал длиннющий разворот и, приблизившись к нам, подхватил нас с ходу на буксир и потащил к дому. Когда Ульвелькот заводил мотор, он не отпускал нас, и байдары шли как коренник с пристяжной, набавляя скорость. Уже где-то на полдороге стало ясно, что от шторма мы уйдем.
Так и вошли, голова к голове, наши байдары в бухту. По бухте гуляли барашки. Но шторм разыгрался ночью. На чистом звездном небе полыхало холодным светом зеленоватое сияние, от ветра сотрясались окна, рокотал прибой. Перевернутые вверх днищем лежали на берегу байдары, а в домиках чукчей окна были темны.
Люди и море
Холодная земля чукотского побережья с ее вечной мерзлотой хорошо сохраняет предметы древних культур, словно специально сберегая их для потомков. Найденные учеными вещи из кости говорят, насколько искусны были древние охотники побережья. Гладкие, обтекаемые формы скульптур как бы омыты, отшлифованы волнами холодного моря.
Излюбленные изображения в чукотском искусстве резьбы — морские звери. Удачная охота означала сытую жизнь, обилие моржового мяса, теплое жилище, покрытое моржовыми шкурами, свет от жирника, наполненного тюленьим салом; неудача же грозила голодной смертью в холоде и темноте.
Вот почему маленькие скульптурки животных — моржа, кита, нерпы, тюленя, полярного медведя — воспринимались чукчами и эскимосами как амулеты, предвестники счастливой охоты, охранители от болезней и бед. Их пришивали к одежде, подвешивали к поясу. И еще в начале XX века чукчи и эскимосы продолжали верить в чудодейственную силу амулетов.
Не случайно и то, что поделочным материалом стала именно кость. Моржовые клыки были почти единственным твердым материалом, из которого изготовлялся даже сложный комплекс охотничьего снаряжения: наконечники для гарпунов, ручки ножей, крюки для транспортировки убитой добычи, дрели.
Моржовые клыки с цветными изображениями сцен из жизни людей побережья появились в начале XX века. Возможно, отсутствие письменности у чукчей и эскимосов повлияло на развитие этого своеобразного рассказа в рисунках. Недаром даже сейчас чукотские дети, рассказывая друг другу сказки, одновременно рисуют палочкой на земле.
Гравированные рисунки располагаются в логической последовательности рассказа. Процарапанные специальным металлическим инструментом (вагыль-хыном) и протертые цветными карандашами, эти изображения четко смотрятся на светлом фоне кости.
Современные мастера создают свои сложные, многофигурные композиции без предварительного рисунка карандашом. Сразу, на глаз, гравируют они, безошибочно распределяя миниатюрные изображения по поверхности клыка. Знание природы, животных обусловливает точность и выразительность рисунка. Рассматривая их, можно ощутить неподвижность огромного моржа, лежащего на льдине, стремительность охотника, который резким движением кидает гарпун в зверя, хищность полярного медведя, набросившегося на нерпу... То есть все то, что трудно описать, но лучше рассматривать, доверившись восприятию резчиков: Туккая, Сегутегина, Килилоя, граверов Май Гемауге, Лиды Теютиной, Елены Янку, Галины Тынатваль.
Сергей Наумов. В голубых барханах
Сержант Петр Узоров включил фонарик, прикрывая полой плаща яркий свет луча, и Ермаков увидел на мокром песке едва заметное углубление. Капитану отметина на песке поведала многое.
В ночь, когда разразилась гроза, нарушитель пересек пограничную реку, выполз на берег, дождался, пока пройдет пограничный наряд, собрал фиброгласовый шест, почти такой же, каким пользуются спортсмены, и перемахнул контрольно-следовую полосу, надеясь, что затянувшийся ливень размоет лунку, оставленную шестом. И еще понял Ермаков, что проводник с собакой здесь не помогут. Секущие струи дождя давно уже смыли следы — сразу за контрольно-следовой полосой начиналось каменистое плато, переходившее в пустыню.
Вернувшись на заставу, капитан Ермаков сделал все возможное, что следовало сделать в таком случае. Заблокировал зону нарушения, выслал конный наряд на шоссе, попытался определить направление, в котором скрылся нарушитель. Но собака, как он и предполагал, не взяла след.
Полчаса спустя в канцелярию заставы вошел седой крупный мужчина — начальник отряда полковник Артюшин. Коротко поздоровался. И сразу подошел к карте. С минуту разглядывал ее, словно видел впервые. Обернулся. И Ермаков заметил: полковник выглядел взволнованным.
— Садись, капитан, — негромко сказал он, — будем рассуждать.
Ермаков кратко доложил обстановку и только потом сел.
Полковник помолчал, хрустнул костяшками сцепленных пальцев.
— Вам никогда не приходила мысль, что песок похож на воду?
— Нет. Как-то не думал об этом, — признался Ермаков.
— И я никогда не думал. А сегодня вот пришло в голову. И знаете почему? Бюро погоды предсказывает песчаную бурю. Как вы думаете, мог сей факт учесть нарушитель? Гроза уничтожила след на плато. Буря заметет след в песках.
— Но... пески тянутся на сотни километров. Они безводны. Это же верная гибель. А потом пески хорошо просматриваются с вертолета. Нарушитель знает об этом.
— Да, знает, — согласился полковник, — а мы не знаем, какие маскировочные средства он применит в песках. Мы не знаем, много ли у него воды и насколько вынослив этот человек. И не так уж безводна пустыня — колодцы есть. Мало их — другое дело. А главное — мы не знаем, с какой целью он проник на нашу территорию.
Полковник нахмурился, забарабанил пальцами по столу.
— На северо-востоке к пустыне подступают горы. Там граница проходит намного южнее. В горах след затеряется совсем... А этого нельзя допустить. Отправьте в пески лучших следопытов с рацией. Квадрат поиска будет прочесываться и с воздуха, вертолет я вышлю в ваше распоряжение.
Антон Бегичев за два года службы на границе так и не привык к песчаному однообразию, к чудовищной летней жаре, к теплой безвкусной воде. Родом с Алтая, он тосковал по чистым горным лесам, быстрым прозрачным рекам, а засыпая, всякий раз видел солнечные лужайки, пестрящие разноцветьем, далекие заснеженные вершины, манящие прохладой и покоем.
Но не было на заставе более выносливого солдата, чем Бегичев. И сержант Узоров, получив приказ о поиске, выбрал Бегичева в напарники не раздумывая.
Пограничники шагали по барханам, то и дело вскидывая бинокли. Вертолет, присланный начальником отряда, высадил их в квадрате поиска и ушел на восток прочесывать с воздуха необозримое песчаное море.
С гребня перед пограничниками открывалась лощина, поросшая редкими кустами саксаула. До горизонта тянулись, словно застывшие морские волны, гряды барханов.
— Ищи его тут, — присвистнул Бегичев.
— Разговорчики отставить, — строго сказал Узоров. — Маршрут по азимуту — север-север, встреча на четвертом бархане, считая наш первым.
Они разошлись, обходя лощину с саксауловым леском. Было слышно, как тихо звенят на ветру его седые от пыли листья.
Солнце встало в зенит, когда Бегичев обнаружил цепочку неглубоких вмятин, полузасыпанных рыхлым песком. Позвал сержанта.
— Старый след, — сказал Узоров, — пятичасовой давности. Обут в кауши...
Сержант достал планшетку с картой, еще раз взглянул на след, потом на компас.
— Направление на северо-восток... Что у нас тут поблизости? Сторожевая башня времен Тамерлана. И там... колодец.
— Откуда же он взялся, след-то? — оглядываясь по сторонам, пробормотал Антон.
Узоров чуть слышно рассмеялся.
— Учись, Антоша, пока я жив... Нарушитель упал с неба... Пески, как вода, имеют способность течь. Песок поглотил следы. Этот остался, потому что сравнительно свеж. И заметь, остался в ложбине, где текучесть песка меньше.
— Попить бы не мешало, — пробурчал Бегичев.
— Придется потерпеть, Антоша. До ближайшего колодца пять часов пути.
Теперь они шли вместе, соблюдая дистанцию в пять метров. Песок засасывал, словно трясина, горячими струйками сползал за голенища брезентовых сапог.
Антон отцепил фляжку, снял пробку. Бросил взгляд на идущего впереди сержанта и жадно припал к горлышку.
След уводил в сторону от колодца. Он странно петлял среди барханов, и Узоров злился, что не понимает намерений человека, бредущего по пустыне, словно по колхозному рынку.
— Что-то тут не так... — бормотал сержант, всматриваясь в отпечатки. Он уже давно радировал, что обнаружил след, и получил приказ преследовать неизвестного.
Нарушитель, если это только он, казался глупым и неопытным человеком. Похоже было, что он заблудился и теперь метался по пескам в поисках воды.
Неожиданно Бегичев увидел черепаху. Он подошел к ней и дотронулся до панциря. Черепаха не шевельнулась.
«Интересно. Мертвая черепаха», — подумал Антон и окликнул сержанта.
Узоров, увидев черепаху, вдруг устало опустился на песок и не спеша закурил сигарету.
— Отдыхай... — зло бросил он и скрипнул зубами.
Сержант долго молчал, разглядывая огромную черепаху, потом тихо пробормотал:
— Она не мертвая. Она спит, Антон... Так делает только один человек в округе. Его зовут Сайфула. Он уходит в пустыню собирать черепах. А чтобы не тащить за собой тяжелый груз, кормит пойманную черепаху травой, которая пропитана анашой. Черепаха засыпает и остается на месте. На обратном пути он собирает их в мешок.
— Но почему один?.. И зачем ему черепахи? — спросил Бегичев.
— Сайфула одинок, — пояснил сержант, — черепахи его ремесло. Он продает их в зоопарки, в институты для опытов, туристам — как среднеазиатский сувенир. Ловит он и змей. Двадцать лет как промышляет.
— Значит, ложный след...
— Значит, так, товарищ Бегичев...
Узоров привык, размышляя, сопоставлять факты, анализировать их со скрупулезной тщательностью. Сейчас его волновала мысль — случаен ли выход Сайфулы в пустыню, совпадение ли это... Нарушитель исчез, а наутро в пустыню пошел Сайфула. Совпадение? Нужно проверить.
Сержант развернул рацию и достал сложенный вчетверо лоскут выгоревшего брезента.
— Антон, сделай тень... Бегичев встал над рацией и развернул брезент.
— Ну что? — спросил Антон, когда Узоров закончил сеанс связи и упаковал рацию.
— Будем напрашиваться к Сайфуле в гости. Старик рядом — его видели с вертолета...
Сайфула насмешливо смотрел на пограничников из-под лохматой, надвинутой на глаза папахи.
— Салам алейкум, — первым приветствовал старика Узоров.
— Алейкум салам, начальник,— спокойно ответил тот и жестом пригласил к костру, над которым висел котелок.
— Шурпу варишь? — спросил сержант.
— Угощайтесь... — сдержанно сказал старик.
— Спасибо. Мы гости нежданные и ненадолго. Чужого не встречал в пустыне?
Старик прищурился, неторопливо помешивая варево.
— Нет, начальник...
Глядя на худое, тонкое лицо старика с застывшим насмешливым выражением маленьких раскосых глаз, Петр подумал, что Сайфула знавал, наверное, лучшие времена. Сейчас на нем был рваный, в сальных пятнах халат, подпоясанный веревкой. Тонкие длинные пальцы выглядывали из его рукавов.
— Как добыча? — спросил сержант.
— Слава аллаху, как всегда...
Поделиться книгой: