Журнал «Вокруг Света» №09 за 1973 год

Глядя на реку, я невольно подумал о тех усилиях, которые рязанцы много лет вкладывают в борьбу за нее, и результатах, которых они достигли. Результаты ошеломительны как надежда, которая готова превратиться в реальность. Но она не превратится в реальность до тех пор, покуда на Оке не будет других опорных пунктов. Река ведь не скамейка — ее не отскребешь добела только в одном месте. А Серпухов? А Воскресенск? Коломна? А десятки других городов — больших и малых, — которые стоят на Оке? Не то что три человека, но даже большой промышленный центр сейчас один уже «заведовать» Окой не может.

Поговаривают, что стерлядь снова появилась в реке. Хорошо бы лет через пятнадцать услышать, что в Оке плавает белуга.

А. Данилов, наш спец. корр.

Осажденные вечным льдом

Окончание. Начало в № 8.

Люди, охотившиеся с гарпуном и строившие иглу, совершили скачок из каменного века прямо в атомный. На гренландских звероловов, обитающих в полярных районах близ залива Мелвилл, современность, шумная и жестокая, обрушилась внезапно. В грохоте машин на земле и в воздухе, в быстром ритме сегодняшней жизни, она налетела как буран, как волна свирепого мороза, как нечто неотвратимое. Эскимосы, испокон веков привыкшие пассивно мириться с судьбой, так и восприняли ее...

Они не удивлялись в тот ноябрьский день 1950 года, когда к берегам залива Мелвилл, в поселок Туле, прибыли несколько десятков американских транспортных судов. С любопытством глядели эскимосы, как спешно выгружались на берег сотни мешков с цементом, горы ящиков, десятки невиданных диковинных машин. Не удивлялись, когда за несколько недель на берегу Гренландии вырос густой лес стальных подъемных кранов, а рядом — поселок из сборных домиков, никак не похожих на иглу. Они глядели, как быстро взвивается к небу на высоту в несколько сот метров ажурная мачта радиостанции. И с сожалением думали, что при первом же порыве шквального ветра она рухнет.

Они не поразились, впервые в жизни увидев огромных стальных птиц, и, ни минуты не колеблясь, устраивались рядом с пилотом; с высоты нескольких сот метров они безошибочно опознавали очертания побережья, указывали американцам скрытые под снегом опасные трещины, советовали, в какие фьорды легче всего войти, как будто давным-давно привыкли наблюдать свою землю с воздуха.

Они не спрашивали, зачем прибыли сюда эти новые люди, почему они хозяйничают в Туле, как у себя дома. Земля, как известно, не принадлежит никому, каждый вправе жить на ней... Разве они поняли бы, попытайся кто-нибудь объяснить им, что этот дорогостоящий аэродром лихорадочно сооружался на их земле в военных целях? Эскимосы не думали тогда, что эти белые пришельцы обосновываются здесь надолго и не собираются отказываться от острова.

Щедро вознаграждаемые за каждую услугу с момента вторжения цивилизации на их родину, эскимосы жадно накапливали в своих летних шалашах и зимних иглу все, что им удавалось заполучить, приобрести или выпросить у американцев. Ошеломленные новизной — а все незнакомое всегда неудержимо влекло их, — они буквально состязались в этом занятии. Чай, кофе и табак им были уже знакомы, они платили за них китоловам и охотникам отличнейшими шкурами. Теперь они узнали вкус жевательной резинки, консервов, джема, шоколада. Груды отбросов перед снежными домами свидетельствовали, в их представлении, о степени зажиточности, которой они охотно похвалялись.

Свою удобную меховую одежду — плод опыта многих поколений — они вначале без колебаний меняли на американскую, сшитую из синтетического меха и нейлона. Она ошеломляла их своим покроем, яркими красками, замками-«молниями». Первенство в погоне за мнимой элегантностью, не приспособленной к местным условиям, принадлежало женщинам. Их собственные, искусно вышитые и представляющие музейную ценность анораки, пушистые штаны и легкие тюленьи камики исчезали в каютах американских судов. Вместо них появился ширпотреб, который моряки привезли для «дикарей».

Пестро одетые — наполовину по-эскимосски, чтобы было теплее, наполовину по-американски, чтобы не отстать от моды, — дети в шапках с помпонами или клетчатых кепи набивали жевательной резинкой рты и попыхивали, давясь и задыхаясь, американскими сигаретами. У звероловов Туле, столкнувшихся с изобилием ширпотреба, зарождается неизвестное им до этого чувство — жадность. Брать все, что можно, пусть дают, если они так богаты!

Но если они подчас отдают вещи даром, ничего не требуя взамен, значит, они или глупы, или хитры... Стальные иглы тупы? Радиоприемник испорчен? Патефон не работает? Может быть, тем просто захотелось подшутить? И вот уже все удовольствие и радость обладания приобретает привкус горечи.

Дать обмануть себя считается у эскимосов позором. Охотник глубоко уязвлен, задетое самолюбие допекает. Он часами раздумывает, не вернуть ли подарок или покупку. И больше уже не радуется...

У эскимоса появляется много свободного времени, он не знает, куда его девать. Он уже не спешит больше на охоту. «Пища сама явилась ко мне», — говорит он, оглядываясь беспомощно. Ведь каждый раз, отправляясь на охоту, он не только добывал себе пищу. Это было чем-то значительно большим — новой проверкой его отваги, мужества, терпения, мерилом его собственных сил. Теперь он слоняется возле строительных площадок.

Американцы, умиляясь собственному великодушию, полужалостливо, полупрезрительно глядели на бедных дикарей. Да и как было не смеяться, например, над коренастой коротконогой женщиной, которая никак не хотела расстаться с прекрасной, в ее представлении, яркой пижамной курткой? Она надела ее поверх котикового анорака, а на высоко взбитый по старинному обычаю кок напялила жокейскую кепку, надетую набекрень. Как же не сфотографировать ее, а затем не высмеивать, вспоминая дома свои приключения в Арктике?

Никто из тех, кто прибыл строить супербазу в Туле, не имел никакого понятия об истории эскимосских племен, да и не интересовался ею. Не все даже слышали о своем знаменитом соотечественнике Пири, который именно здесь, на севере Гренландии, провел среди эскимосов больше двадцати лет и именно им был обязан завоеванием Северного полюса. Пришельцы привезли с собою весь багаж привычек, навыков и своего неведения. Близ полюса появились бары, телевизоры, ковбойские кинофильмы. Они заполнили пустынное побережье неистовым шумом биг-бита и заразили его лихорадочной спешкой.

«...Сегодня вечером показывают детективный фильм, снятый в традиционной американской манере, — рассказывает французский этнограф Малори, прибывший в 1950 году в Туле после длительного пребывания в эскимосском поселке. — Бокс, перемежающийся поцелуями, стрельба, погоня, уличные стычки. Мой спутник, эскимос-погонщик, настолько напуган всем этим, что убегает до конца сеанса. Как мне рассказывали впоследствии, потрясенный впечатлениями, он вскочил в сани и помчался куда-то на север».

Строительство американских стратегических баз в Гренландии продолжалось, фронт работ ширился, охватывая все новые и новые районы. В ста милях восточнее базы в Туле взвились к небу, словно гейзеры, серебристые столбы снежной пыли. Доставленные самолетами из Швейцарии турбомашины, применяемые для расчистки альпийских дорог, прорезали дисковыми ножами узкую траншею, выдувая из нее лед. По мере углубления траншеи ее диаметр расширялся. В покрытом сверху листами гофрированной жести котловане возникали широкие, высокие коридоры. Подледный лагерь «Кемп сенчури» мог в случае необходимости вместить восемьсот человек. Десятки миллионов долларов были затрачены на постройку атомной электростанции мощностью в 1500 киловатт.

В скважины под большим давлением нагнетали перегретый пар, который образовал подледное озерцо пресной воды. При каждом удобном случае военные похвалялись, что пьют воду, вытапливаемую изо льда, который образовался здесь еще до открытия Америки Колумбом. И это вовсе не было преувеличением. Быть может, даже лед существовал еще в эпоху Эйрика Рыжего...

Официально база «Кемп сенчури» была создана для военно-исследовательских целей. Военных интересовали, в частности, такие вопросы, как влияние климата на человеческий организм, психическая сопротивляемость мраку полярной ночи, выносливость солдата в тяжелых полярных условиях. Они пытались установить, чего можно ожидать от него в условиях Арктики, в какой степени постоянное отсутствие солнца в зимний период снижает его рефлексы.

Устроители полагали, что их объект просуществует десятилетия. Однако последнее слово, как это всегда бывало в истории, оставалось за самой Арктикой. Вопреки расчетам лучших умов, несмотря на чудеса новейшей техники и затрату сотен миллионов долларов, лагерь «Кемп сенчури» обречен на гибель. Он медленно вдавливается в лед. И причиной этому не ошибки в расчетах или дефекты в строительстве, а неумолимые законы природы.

Шли годы. В оглушительном грохоте современной стройки по-прежнему противостояли чуждые друг другу два мира: туземцы и пришельцы. Одни не понимали и не желали понять других. Одни вторглись сюда без спроса, словно на ничейную землю, нарушили покой, взбудоражили умы, посеяли неизвестные доселе раздоры. В хаосе и суматохе собственных хлопот пришельцы, к счастью, не успели еще вытравить ту древнюю культуру, которая, как бесценный экспонат, сохранилась в скованной льдами Гренландии. И кто знает, что произошло бы,, если бы эскимосов не спас от гибели их старый, столетиями испытанный опекун — инстинкт...

Обаяние новизны, которому в начале 50-х годов столь легко поддались звероловы в Туле, начало вскоре исчезать. Какая же это новизна, если она становится повседневностью? Разве во время одной из экспедиций адмирала Пири не покинули две эскимосские семьи, утомленные однообразием жизни на корабле? Жители Туле все сильнее ощущали потребность каких-то перемен, потребность проявить свою независимость.

Все чаще старые охотники собирались вместе, судили, рядили, спрашивали совета у шамана. Их больше не забавляли велосипеды; они оказались непригодными на скалистом грунте, сплошь покрытом раскисшим снегом. Велосипеды валялись теперь между иглу, заржавленные, бесполезные, вместе с порожними консервными банками и мясорубками. Рядом с изорванной в клочки хлопчатобумажной и шерстяной одеждой (кто мог подумать, что она так быстро порвется?). Перед снежными домиками лежали грудами пачки американских сигарет. «От них першит в горле»», — говорили эскимосы. Даже шоколад и тот потерял свой чудесный вкус. Разве можно было сравнить его со сладким, ароматным куском сала нарвала?

Едкие выделения выхлопных газов, лужи бензина и солярки отпугивали от побережья залива Мелвилл китов, моржей и кормильцев-тюленей. А тем временем охотникам из Туле уже опротивели мясные и рыбные консервы. «Все имеют одинаковый вкус», — жаловались они, вспоминая прежние времена, мечтая о тюленьих тушах, добытых охотничьим трудом, о погоне за белым медведем. Чего стоит жизнь, лишенная обаяния опасности?

Можно себе представить, как были поражены американцы, когда в одно прекрасное утро 1953 года на строительных площадках Туле, в ангарах, на взлетно-посадочных полосах, у бетономешалок не оказалось ни одного эскимоса. Не осталось даже следов от собачьих упряжек.

— Наши мужчины отправились на охоту, — гордо заявили женщины.

— Как? Зачем? Мы же даем вам все, что требуется. Можем дать еще больше. Когда они вернутся? Они нужны нам! — горячились мастера.

В ответ женщины лишь пожимали плечами.

Разве можно указывать гренландскому зверолову, что ему делать? Испокон веков он привык сам распоряжаться своей судьбой. Или, быть может, инстинкт первобытного человека подсказал ему, что сырое мясо в этом климате здоровее самых лучших консервов?

Пожилые охотники с беспокойством прислушивались к проектам дальнейшего освоения их побережья.

— Говорят, они собираются обогревать большими трубами лед, чтобы совсем растопить его. А куда тогда денутся тюлени и моржи? Погибнем с голоду! — озабоченно твердили гренландцы.

Утих веселый гомон, раздававшийся обычно в иглу, замолк смех, их место заняло беспокойство. Собаки еще хуже, чем люди, переносили всю эту суматоху, хотя еды у них было вдоволь. Со взъерошенной шерстью, сверкая злыми глазами, они лежали неподвижно, навострив уши, ловя каждый новый звук и подозрительно принюхиваяеь к незнакомым запахам. Некоторые срывались с привязи и убегали куда глаза глядят.

После долгих совещаний охотники решили покинуть выросший на их глазах шумный поселок. Они не в состоянии были переносить убийственный темп жизни, вторгшейся в Туле. День за днем, ночь за ночью студеный ветер с Северного полюса приносил незабываемый аромат чистого воздуха. Они истосковались по тишине, по свободе, жаждали вновь почувствовать себя, подобно своим предкам, хозяевами собственной судьбы.

Решение покинуть Туле, единогласно ими принятое, поразило американцев словно гром с ясного неба. «Вот она, благодарность дикарей за плоды цивилизации!» — с горечью твердили военные. У них не укладывалось в голове, как можно пожертвовать современными удобствами ради каких-то несбыточных фантазий. Они пытались уговорить их остаться, сулили златые горы. Однако полярные охотники и слышать ни о чем не хотели, они жаждали лишь одного — убраться отсюда подальше, вернуться к прежнему образу жизни.

Однако все случилось по-иному...

1953 год стал поворотным пунктом в истории Гренландии. Датский парламент изменил колониальный статус острова, превратив его в одну из областей Дании. В область необычную, единственную в своем роде — территория ее в пятьдесят раз больше метрополии! Новая конституция предоставляла всем жителям Гренландии, мужчинам и женщинам, право избирать своих представителей в областной совет (ландсрод).

Два члена совета представляют свою область в датском парламенте — фолькетинге. Впервые в документах, провозгласивших эту перемену, официально появилось освященное буквой закона слово «гренландец».

Однако радость, вызванная этой переменой, была омрачена вскоре заботами. Члены нового совета, не обладающие в сущности никакой исполнительной властью, а что еще хуже — не располагающие собственными финансовыми средствами, — с тревогой думали о будущем. Население острова быстро растет. В 1945 году на его огромной территории проживало меньше 20 тысяч человек. Пятнадцать лет спустя число жителей возросло до 30 тысяч, а в 1975 году, по прогнозам, составит 50 тысяч.

Как обеспечить существование быстро растущего населения, сосредоточенного на узких прибрежных полосах бесплодной земли? Ведь вся внутренняя часть Гренландии, покрытая материковым льдом, была и останется пустыней, освоить которую нет никакой возможности.

Вопрос этот тревожил не только членов совета. И в Копенгагене задумывались над тем, что предпринять, чтобы Гренландия перестала, наконец, отягощать государственную казну. Единственные пока доходы, поступавшие с криолитовых рудников, оказывались более чем скромными, а крупные платежи, которые США вносили за аренду территории под строительство стратегических баз, Дания предназначала на вооружение.

В 1960 году, наконец, были приняты важные решения.

Сооружение с помощью государственных кредитов холодильников и заводов по производству консервов и филе на юго-западном побережье острова побудило гренландцев покинуть разбросанные на огромных пространствах небольшие поселки и съехаться в более крупные пункты. Как и в других государствах на всех континентах Земли, вокруг промышленных предприятий быстро вырастали города и поселки.

Перемене способствовало и то обстоятельство, что прокормить семью одной лишь охотой становилось все труднее. Поголовье тюленей в водах Гренландии сокращалось с устрашающей быстротой. Полвека назад ловкий охотник мог без большого труда забить за год восемьдесят или даже сто тюленей. А в последнее время ему приходилось немало помучиться, чтобы привезти домой семнадцать, максимум двадцать тюленей. Чем же он мог питаться в этих условиях? Во что одеваться?

К концу первого десятилетия, в 1970 году, отдельные города стали специализироваться: Фредериксхоб слывет своими отличными лососевыми консервами; в заливе Диско теперь вследствие полного исчезновения китов, бездумно истребленных в Арктике, работает полным ходом завод по изготовлению вкусных консервов из креветок, высоко ценящихся в Европе. В окрестностях Юлианехоба действует крупный механизированный завод, выпускающий тресковое филе, а рядом находится небольшое предприятие по выпуску лечебного рыбьего жира из печени трески и акулы.

Женщина-эскимоска успешно сдала экзамен на вступление в современный мир. Ее вечно занятые руки, в течение столетий привыкшие выделывать кожу, кроить и шить одежду (от чего не раз зависела жизнь охотника), чрезвычайно быстро и легко освоились с работой на механизированных предприятиях. Не надоедало ей однообразие одних и тех же, бесконечно повторяемых движений; она понимала, что работает в несравненно лучших условиях, чем ее бабка или прабабка. И эта тихая, прежде забитая женщина берет сегодня на себя инициативу в принятии важных решений — уговаривает переехать в город, посылает детей в школу.

Согласно прогнозам экономистов в течение ближайших пяти лет сорок из пятидесяти тысяч жителей Гренландии поселится в промышленных центрах западного и южного побережий и только пять тысяч останутся на севере острова, соблюдая верность старым обычаям и давнему источнику существования — охоте на тюленей.

Казалось бы, перед жителями Гренландии наконец-то открывается радужное будущее, экономическая самостоятельность обеспечит им благосостояние, о котором их предки не могли и мечтать. Однако уже сейчас немало специалистов смотрят с беспокойством, если не с тревогой, на их будущее. Обилие рыбы у берегов острова — слишком шаткая основа, тесно связанная с потеплением, которое уже несколько десятилетий наблюдается на всем земном шаре. Как долго оно будет продолжаться? Наука не в состоянии еще дать ответ на этот вопрос.

Кто может поручиться, что через 10—20 лет рыба не исчезнет из прибрежных вод Гренландии? Что произойдет с гренландцами, если климат станет холоднее и моря вокруг них опустеют? Есть ли на острове какие-нибудь естественные богатства? Удастся ли в будущем эксплуатировать их, обеспечат ли они существование людей, которые могут рассчитывать только на самих себя?

Единственным богатством скованной вечной мерзлотой земли является редкий минерал — криолит. Когда-то им пользовались для эмалировки кухонной посуды, ныне же он приобрел огромное значение как плавкий элемент при производстве алюминия.

Участники полярных экспедиций время от времени сообщали об открытых ими в разных местах месторождениях мрамора, графита, меди, железа и других руд. Но все это не имело большого практического значения. А время между тем торопило. К работе приступили геологи.

Геологическая карта Гренландии, еще недавно усеянная белыми пятнами, стала покрываться множеством значков и мало-помалу оживать. Тут и там началась эксплуатация отдельных месторождений, все еще в очень скромных масштабах, так как стоимость транспортировки оборудования на вертолетах и вывозки этим же способом добытой руды слишком высока.

Гренландцам не дает покоя мысль о черном золоте — нефти. Она наверняка находится где-то здесь, на их острове, в этом нет сомнения, но где именно? В Советской Арктике в аналогичных геологических условиях уже добывают нефть, и притом в крупных масштабах. Канадцы также открыли месторождение нефти на Земле Элсмира, всего в нескольких сотнях километров от берегов Гренландии.

Но неизвестно, станет ли она благодеянием или проклятием для обширных территорий острова...

На Крайнем Севере глубина вечномерзлого грунта достигает многих сотен метров, а оттаивает лишь тонкий слой в 20—30 сантиметров. Сдирая его, бульдозер обнажает поверхность, твердую, как бетонная плита, но отнюдь не столь же устойчивую. Шины больших автомашин, оставляя глубокие колеи, ранят землю Арктики, не давая ей зарубцеваться в течение десятилетий. Изувеченная, она не в состоянии поглотить огромного количества отходов и мусора, которые остаются на нефтепромысле. Что же говорить о разлитой повсюду нефти, которая через десятки, сотни каналов и ручьев проникает на далекие расстояния? На такой почве ничто не вырастет, даже непритязательные цепкие арктические растения. Не убьет ли нефть самую жизнь в Арктике? — вопрошают сейчас встревоженные жители Канадского арктического архипелага.

Месторождения нефти у берегов моря Бофорта неимоверно богаты — они могут давать полмиллиона баррелей нефти в сутки, а шесть баррелей — это почти тонна. Но как транспортировать ее?

У всех еще на памяти катастрофа танкера «Торрц каньон» близ Атлантического побережья Англии. Нефть, бившая безудержной струей из танкера и уносимая океанской волной, разливалась смертоносным слоем все дальше и дальше, покрывая огромные участки воды. Погибал планктон, целыми косяками мерли рыбы, на берегах Франции и Англии валялось множество морских птиц.

Так было в водах Атлантики. А что может произойти в Арктике? В Баффиновом заливе или проливе Дейвиса стальной корпус корабля могут легко распороть подводные рифы. Ста тысяч тонн нефти, которые помещаются в чреве современного танкера, вполне достаточно, чтобы уничтожить в прибрежных водах всякую жизнь, полностью и навсегда истребить всех рыб, тюленей и моржей.

— Что тогда станется с нами? — вопрошают встревоженные жители Гренландии.

Мечты — мечтами, страхи — страхами, однако нужно было считаться с действительностью.

В 1967 году среди деревянных одноэтажных домиков появился первый пятиэтажный жилой корпус — гордость Готхоба. Своим длинным фасадом, сооруженным сплошь из стекла и бетона, он резко выделяется на фоне арктических скал и виднеющегося вдали ледника. Все материалы для этого ультрасовременного здания, кроме песка, воды и камня, нужно было доставлять морским путем из Европы. Немало трудностей приходилось преодолевать здесь датским инженерам и архитекторам, несмотря на то, что в области строительства в полярных условиях они отнюдь не были пионерами. На вечномерзлом грунте северных районов Советского Союза уже издавна возникают города с многотысячным населением, порты и промышленные предприятия.

Пятнадцать километров главных улиц Готхоба снабжены твердым покрытием. Зимой, кроме традиционных, во многих случаях незаменимых санных собачьих упряжек, по ним курсируют десяток-два такси, оснащенных радиотелефонами. Гренландец ведет машину уверенно, на большой скорости, с сознанием своей ответственности, как некогда его прадед управлял собачьей упряжкой.

Привитое веками состояние напряженного внимания, неустанной бдительности ко всему, что происходит вокруг, к малейшему, даже самому слабому звуку в сочетании с каким-то молниеносным рефлексом самозащиты — все это делает сына и внука охотников отличным водителем. В Готхобе не имеют понятия об ограничении скорости, гололед там — почти повседневное явление, движение на улицах оживленное — и тем не менее в течение последних восьми лет там не произошло ни одного несчастного случая! Большинство легковых автомашин на улицах — «Москвичи», которые, по мнению гренландцев, наиболее пригодны в полярных условиях.

Деньги для покупок охотник не добывает, как еще недавно, исключительно продажей мехов голубых песцов, шкур тюленей или белых медведей. В то время он никогда не мог быть уверен, с чем ему суждено вернуться в иглу. Сложный механизм ценообразования, резкие колебания цен, совершенно ему непонятные, возмущали охотника и наполняли его горечью. Порой за тщательно выделанный пушистый мех голубого песца торговец датской фактории записывал на его счет двести крон, а уже на следующий год за такой же или, может быть, даже еще более красивый мех — едва пятьдесят. И долго, замысловато объяснял, почему не может дать больше: мол, на пушных аукционах в Лондоне, Копенгагене, Париже или Амстердаме резко упали цены, голубые песцы вышли из моды, и элегантные женщины уже не хотят их носить.

Пораженный эскимос не мог понять, какое отношение к нему имеют элегантные женщины. Он привез отличные меха, скупщик сам признал, что редко можно встретить лучшие — густые, пушистые, — а платит за них четвертую часть прошлогодней цены! Где же тут справедливость? Не раз разгневанный эскимос вырывал из рук датчанина связку песцовых шкурок, бросал их в мешок из тюленьей кожи, восклицая: «Пригодятся дома на пеленки!» и клялся не охотиться больше для глупых «каблуна», которые не знают сами, что хотят. Но через год вновь возвращался в факторию. Другого выхода не было...

Гренландцы издавна испытывали глубокую привязанность к месту рождения. И поныне самая суровая кара, назначаемая датским судьей за мелкие преступления, — высылка виновного из его родного дома в другой населенный пункт на срок в несколько недель или месяцев. Это испытанный, надежный способ. Редко когда провинившегося приходится наказывать вторично.

Гренландские судьи, кстати сказать, не могут пожаловаться на обилие работы. Семейных конфликтов здесь не бывает, соседские распри довольно редки, и уж вовсе тщетно было бы искать среди жителей острова закоренелых преступников. Шесть камер единственной тюрьмы на территории острова, превышающей два миллиона квадратных километров, обычно пустуют, а когда они бывают заняты, то заключенными оказываются чаще всего матросы-иностранцы.

Белые пришельцы причинили немало бед гренландцам. Вслед за благами цивилизации они занесли в свое время на остров неизвестные здесь болезни. В студеном, кристаллически чистом воздухе Крайнего Севера, свободном от каких бы то ни было микробов, человеческий организм, не обладающий иммунитетом к инфекциям, легко падал жертвой последних; простой насморк перерастал в смертельную болезнь. Во время эпидемии кори, занесенной с восточного побережья Гренландии экипажем какого-то корабля в 1957 году, заболело одиннадцать тысяч эскимосов, причем несколько сот из них умерло. Еще более тяжелые потери, как это предвидел в свое время Фритьоф Нансен, нанес туберкулез. Словно средневековая чума, обрушился он на западное побережье, кося население, наводя ужас. Чахотка безжалостно истребила целые населенные пункты. В Готхобе тогда была создана первая на острове больница на двести коек.

Еще недавно Дания направляла сюда своих врачей, однако за последнее десятилетие все чаще появляются врачи-гренландцы. Пройдя курс медицины в Копенгагене, они возвращаются на остров, чтобы поставить приобретенные ими знания на службу соотечественникам.

Профессора университета в Копенгагене не раз уговаривали студентов-эскимосов, отличавшихся большими способностями, остаться навсегда в Дании. Они сулили им большую карьеру на научном поприще. Однако эскимосы неизменно отвечали:

— Вернусь на родину, там мое место. Кто же поможет нашим, если я подведу их, кто поощрит младших учиться?

Датчане сетуют сегодня, что жители Гренландии все реже пользуются датским языком, а если и изъясняются на нем, то делают это неохотно и чаще всего, когда предъявляют те или иные претензии.

— Почему людям из Копенгагена платят вдвое больше, чем нам? — вопрошают они, имея прежде всего в виду учителей начальных школ, окончивших в Дании те же самые училища, что и они.

— Почему, — волнуются они также, — приезжая в Гренландию, ваши соотечественники, такие же датские граждане, как и мы, не платят никаких налогов? Разве справедливо, что наш остров является для них беспошлинной зоной? Почему в нашей собственной стране с нами обращаются хуже? Разве это правильно?

Таких щекотливых вопросов, на которые никто не спешит дать ответ, множество; число их растет, они вызывают обоюдную горечь. Датчане не хотят понять, что к семидесятым годам нашего века свыше сорока двух тысяч гренландцев — датских подданных — уже не похожи на эскимосов, какими они были» меньше двадцати лет назад, — доверчивых, беспомощных, которые, словно спугнутая дичь, спасались бегством, когда в их тихий полярный поселок вторгался беспокойный атомный век. И это уже необратимо.

«...Меня часто спрашивали, чему я научил эскимосов, — рассказывал Роберт Пири, вернувшись в Соединенные Штаты. — Но чему можно научить людей, которые уже сорок веков назад показали, что умеют существовать в столь неблагоприятных условиях? Я мог бы скорее перечислить, от чего я отучился, живя среди них. Я отучился от того невольного чувства превосходства, которое мы питаем, соприкасаясь с другими народами. Я понял, что не надменность побуждает их наставлять меня, а большой опыт, приобретенный веками. Я отучился от лихорадочной спешки, которая неизбежно приводит к пагубным последствиям в пути. Я отучился также от эгоизма. У гренландцев не существует таких понятий, как «моя трубка», «мой чай», «мой спальный мешок». Нет! «Наша трубка», «наш чай», «наш спальный мешок». Эскимосы давно исчезли бы с лица земли, если бы не жили общиной. Меня коробило вначале, когда они жадно забирали все, что у меня было, съедали мои консервы, раскуривали мой табак. Зато когда у меня чего-нибудь не хватало, я мог быть уверен, что они поделятся со мною последним куском. В этом состоит их сила».

Алина Центкевич, Чеслав Центкевич

Перевел с польского В. Кон

Затерянный храм Диониса

В прошлом году в Софии состоялся Первый международный конгресс по фракологии — науке, изучающей историю фракийцев, племен, населявших в древности обширную территорию от реки Стримон (ныне р. Струма в Болгарии) до Дуная.

По просьбе нашей редакции болгарская журналистка Юлия Богданова обратилась к генеральному секретарю Национального комитета по фракологии профессору Велкову с просьбой рассказать о конгрессе.

Профессор Велков:

Богатая, оригинальная, самобытная и во многом еще загадочная культура фракийцев сыграла огромную роль в становлении современной культуры многих стран Европы. Имена фракийцев Спартака и Орфея вписаны не в одну книгу по истории, и на многих языках до сих пор сохранились предания о тех далеких временах, где истина переплетается с народными легендами.

Огромный вклад в изучение фракийской культуры внесли болгарские ученые. Усилия основоположников национальной болгарской исторической науки были направлены на изучение рукотворных памятников фракийцев, оставшихся на земле Древней Болгарии. Мировое значение имеют труды академика Кацарова — крупнейшего специалиста по фракийской религии, академика Дейчева, создавшего монументальный труд о фракийском языке, и других исследователей. И своеобразным отчетом о проделанной болгарскими учеными работе явилась выставка фракийского искусства, приуроченная к конгрессу.

Об одной из загадок фракийской истории и о крупнейшем фракийском золотом кладе рассказывают член научного экспедиционного клуба студентов Софии и наш специальный корреспондент.

Когда-то одна из вершин Родопских гор носила название Залмисосс. И стоял на этой вершине один из крупнейших храмов Диониса.

Об этом храме с удивительным постоянством писали древнегреческие, а затем и древнеримские исследователи.

«Только эти из фракийцев, — писал Геродот в своей «Истории», — сохранили свою свободу, потому что живут в высоких горах... и отличает их храбрость. У них имеется оракул Диониса, который находится на. самой высокой горе...» В этом святилище, пишет далее историк, есть прорицательница, «которая дает ответь», как в Дельфах». Биографы Александра Македонского оставили сведения, что в 335 году до новой эры Александр во время своего похода против фракийского племени трибаллов, специально изменив маршрут похода, посетил некий храм во фракийских горах, чтобы услышать предсказание о судьбе своего похода... Светоний в «Жизнеописании цезарей» пишет, что император Октавий, будучи во Фракии (в 60—59 годах до новой эры), поднялся на некую священную гору, где и спрашивал оракула о своей судьбе. И во время ритуала жертвенное пламя поднялось ровно и высоко. «Знамение было подобно тому, какое получил сам Александр Великий, когда приносил жертвы на этот святой алтарь», — заканчивает Светоний.

Последнее античное свидетельство об этом храме датируется 410 годом новой эры.

С тех пор след храма теряется почти на полтора тысячелетия.

Сто лет назад, в 1870 году, болгарский краевед Стефан Захариев издал в Вене небольшую книжку, где, в частности, сказано: «К западу от наивысокой вершины Родоп, названной Гьозтепе, имеются развалины великолепного дворца... Двор украшен мозаичными фресками, а в само помещение ведут мраморные ступени... На стенах дворца выбиты непонятные надписи. Рядом с дворцом находятся исполинские саркофаги из белоснежных мраморных плит, которые тоже покрыты надписями». Сообщением краеведа заинтересовались исследователи. Один из крупнейших историков того времени д-р Иричек писал в своей «Истории Болгарии», что развалины на Гьозтепе, видимо, и есть развалины того храма Диониса, о котором упоминали крупнейшие летописцы античности. Говорят, что даже сам великий Эванс, человек, открывший минойскую цивилизацию на Крите, мечтал заняться «загадкой Залмисосса». Многие европейские ученые снаряжали в те времена разведочные экспедиции в поисках храма Диониса, но загадка оставалась загадкой.

И вот недавно отряд научного экспедиционного клуба высших учебных заведений Софии под руководством старшего научного сотрудника Ивана Венедикова вблизи родопского села Татул открыл руины большого храмового комплекса, вырубленного в скалах. Исследования скального храма только начались, но уже сейчас ясно, что перед исследователями один из интереснейших памятников далеких фракийских веков.

На Международном фракологическом конгрессе ученые разных стран смогли познакомиться с этим открытием — с описаниями и фотографиями циклопических ниш, выдолбленных в скалах, гробниц и саркофагов фракийских вождей, жертвенников, где три тысячи лет назад делали приношения неведомым нам богам.

Оптимисты считают, что открытое вблизи села Татул святилище можно отождествить с таинственным храмом Диониса. Время покажет, насколько оправданны их надежды. Пока что большинство исследователей считает, что это не тот храм, где узнавали свою судьбу Александр Македонский и император Октавий, а святилище одного из фракийских племен. Но все исследователи единодушны в одном — это открытие является той путеводной нитью, которая должна привести к загадочному храму на родопской вершине, который, как и Дельфийский, был славен во всем античном мире.

Стефан Христов