Помоги проекту - поделись книгой:
Ивана Васильевича Галанина с детства тянуло к земле, на которой он рос, к крестьянскому труду. Но судьба распорядилась иначе: как надел военную форму в гражданскую войну, так до конца дней своих с ней и не расставался...
24-я армия, в командование которой генерал Галанин вступил 10 октября 1942 года, действовала в составе Донского фронта. Ее задачей было постоянно изматывать силы противника, прорвавшегося к Сталинграду, а в нужный момент пойти на прорыв вражеского фронта. И вот момент этот настал. Враг жестоко сопротивлялся. Прорвать его оборону становилось все труднее. Подошла помощь: штаб фронта подослал танковый корпус. Но... Он подоспел с опозданием. Танки стали разворачиваться в боевой порядок, но не на тех позициях, которые им предназначались. Некоторые из них из-за изменившейся обстановки оказались под огнем противника. О случившемся срочно доложили генералу Галанину.
Командарм прибыл вовремя. Он начал было распекать генерала Маслова, командира танкового корпуса, но сразу понял, что произошла ошибка, что нельзя терять время, надо действовать, чтобы убрать танки из-под вражеского огня и вывести их на нужные позиции. Галанин строго спросил:
— Какой танк поступает в мое распоряжение? — Затем горячо добавил: — Я сам поведу корпус в атаку...
— Любой, товарищ командующий.
Галанин приказал водителю своего «виллиса» и ординарцу ехать в соседнюю балку, а сам твердым, широким шагом направился к ближайшей машине.
— Слушать мою команду,— раздалось в наушниках командиров танков.— Я — сорок пятый! Я — сорок пятый! Следуйте за мной! Курс параллельный!
Танк, в котором был командарм, рванулся с места и взял направление к высоте. В наушниках снова гремело:
— Курс, параллельный моему. Я — сорок пятый!..
Спустя два дня после этого 24-я армия, собрав все силы, повела наступление на правое крыло гитлеровской группировки, стала непрерывно атаковать врага на главном направлении. И рухнули наконец все три линии обороны врага, все три линии траншей и окопов, защищенных по всему фронту колючей проволокой, минными полями и пулеметными гнездами, дзотами и самоходными орудиями.
Враг, потеряв оборонительные рубежи, выбитый из своих опорных пунктов, отступал. В день прорыва войска 24-й армии продвинулись на восемь километров. Через два дня бойцы 24-й и соседней с ними 65-й армии ворвались в хутор Вертячий. Они вошли туда, когда на отдельных перекрестках еще топтались вражеские регулировщики, вошли стремительно... В результате прорыва 24-я армия нанесла врагу тяжелое поражение. Это было только частью великой Сталинградской битвы.
Родина достойно отметила бойцов и командиров за ратный подвиг на Волге у стен волжской твердыни. Командующий 24-й армией Иван Васильевич Галанин удостоился ордена Кутузова I степени. Председатель Президиума Верховного Совета СССР Михаил Иванович Калинин в апреле 1943 года вручил ему этот орден за № 1. Галанину было также присвоено очередное звание — генерал-лейтенант.
Прогулка по Стройет от Ратушной площади и обратно
— Купите для своей девушки розу,— говорит стертым голосом старик в инвалидной коляске. Он вытаскивает цветок из корзины и протягивает его прохожим:
— Превосходные свежие розы... Датчане любят цветы. Они с удовольствием разводят их дома — в горшках и ящиках. А если уж горожанин сделался обладателем куска земли в пригороде, он непременно устроит цветник или хотя бы небольшой газон у входа в дом. В цветочных магазинах, которые то и дело попадаются на глаза, вам составят букет на любой вкус и на любую сумму. Не знаю, по этой ли причине или по другим, но розы у старика покупали в тот вечер мало, хотя место для торговли он выбрал удачное — в самом начале Стройет, у городской ратуши.
Письмо в Перу
Стройет — это цепочка старинных торговых улиц в центре Копенгагена. Автомобили сюда не пускают, здесь заповедник для пешеходов. Если Копенгаген справедливо называют оживленным перекрестком Северной Европы, то Стройет, без сомнения, один из самых бойких перекрестков самого Копенгагена.
Первая волна пешеходов вкатывается на узкие мостовые утром — деловые люди, служащие и покупатели направляются в конторы и магазины. Вторая идет с приближением сумерек. Это туристы из окрестных отелей, подолгу разглядывающие витрины, подгулявшие компании, парочки и одинокие зеваки. В людском потоке, где разнообразие языков спорит с разнообразием одежд, образуются водовороты и островки. Гуляющие останавливаются, островки тают или растут в зависимости от интереса публики к тому, что ей предлагается.
Через каждые двадцать-тридцать шагов дуэты и трио распевают греческие, турецкие, арабские песни, наигрывают шлягеры конца сороковых годов и вальсы Штрауса. Звуки гитар, мандолин, скрипок, флейт, губных гармоник и нестройные голоса певцов наслаиваются друг на друга, отражаются от стен и гаснут в беззаботной толпе. На днищах футляров, брошенных на тротуар, поблескивают монеты.
У витрины модного магазина, с большой фотографией Мэрилин Монро в распахнутой шубке, на тротуаре сидят две чернявые девушки. Перед ними — обтянутые бархатом листы фанеры, на них рядами, подобно жукам в коллекции энтомолога прикреплены пластмассовые брошки, заколки, подвески. Дешевые украшения, сработанные где-нибудь в портовых кварталах Эстербро, ненадолго останавливают внимание прохожих.
А девушки ждут удачи, ждут терпеливо, как и другие продавщицы пластмассовой бижутерии, расположившиеся на Стройет. Вот одна, облизнув кромку конверта, запечатывает письмо. На мгновение конверт оказался повернутым ко мне лицевой стороной, и я успеваю прочитать крупную надпись: ПЕРУ. Далеко же залетела дочь гордых инков в поисках счастья...
И тут я вспомнил, что еще в Шереметьеве, войдя в самолет, обратил внимание на несколько пар. Рядом с рослыми скандинавами сидели, забравшись с ногами в кресла, девушки, чье происхождение из Юго-Восточной Азии не вызывало сомнений. С одной парой я опять столкнулся в копенгагенском аэропорту.
Полицейский чиновник раскрыл два паспорта и что-то спросил. Мужчина произнес в ответ:
— Бангкок.
Чиновник покосился на блестящие побрякушки его спутницы и шлепнул штемпеля в паспорта.
Новоявленная фру Хансен или Нильсен въезжала в пределы своего нового отечества, где добродушная корова-кормилица обещает с рекламных плакатов молочные реки. Восточную красавицу явно не смущало то обстоятельство, что случайный турист купил ее, как экзотическую игрушку, которую он со временем заменит на другую...
Такой способ приезда в Данию на постоянное жительство, как мне потом объяснили, не редкость. Высокий среднестатистический уровень жизни, зачастую скрывающий от внешнего наблюдателя социальные контрасты, привлекает молодых людей, гонимых нуждой с родной земли. И хотя датское законодательство строго ограничивает приток в страну иммигрантов, некоторым удается официальным путем получить здесь работу — естественно, самую тяжелую и непрестижную. Однако иммигранты, даже обеспечившие себе сносный заработок, остаются в Дании, как и в других странах «Общего рынка», наиболее эксплуатируемой и обделенной в социальном отношении группой трудящихся, людьми «второго сорта». Не случайно год от года все больше иностранных рабочих осознают, что у трудящихся разных национальностей одна цель: сплоченная борьба против эксплуатации.
Продавец наклеек
Впереди — затор. Публика одобрительно гудит и хохочет. Всем нравится, как ловко жонглирует желтыми шариками юноша, стоящий в плотном кругу зрителей. Он достает их то из-за воротника куртки, то из рукава, то вдруг «материализует» из воздуха. Неподалеку выступает его приятель. Забавная кукла, с которой тот разыгрывает немудреную сценку, грубоватые шутки плюс способности чревовещателя обеспечивают ему еще больший успех. Эти двое понятны всем — молодые англичане путешествуют по континенту и в дороге зарабатывают на манер бродячих фокусников. Сегодня они будут при деньгах.
«Бедность есть где-нибудь в Индии или Африке, а Дания—сытая и довольная страна...» Как не вспомнить эту расхожую, устно и печатно повторяемую фразу, когда гуляешь по Стройет и видишь громко разговаривающих, смеющихся людей. С лотков вовсю торгуют жареным картофелем, воздушной кукурузой, мороженым, кофе, пивом и, конечно, знаменитыми «смёрребрёд» — датскими бутербродами со всякой всячиной. На мостовую летят пустые пакеты, пластмассовые стаканчики, обертки. Безостановочно катится толпа.
Уличные фонари заливают Стройет напряженным холодным светом, резкие тени ложатся в арках и нишах домов. Без устали работают музыканты, зябко поводят плечами девушки, продающие брошки. Возле ночного бара появились панки, тихо шелестят о чем-то, и головы их желтеют в темноте, похожие на растрепанные кукурузные початки.
Из толпы навстречу нам выворачивает юркий угловатый юноша. Он потрясает листами бумаги с черными наклейками и призывает раскошелиться. В ухе у него поблескивает серьга, подозрительно напоминающая колечко от пивной жестянки.
Захотелось поговорить с продавцом наклеек. Парень отозвался — и вежливо. Оказался он жильцом одного из тех «молодежных домов» в районе Вестербро, о которых мне уже доводилось слышать.
— Мы захватили пустующий дряхлый дом и поселились там,— рассказывал мой собеседник. Юношеский пушок над его верхней губой смешно шевелился.— Полиция, правда, пыталась нас выкурить, но мы хорошо защищались. Ведь надо же где-то жить, когда ты без работы.
— А что это за наклейки?
— Купи, тогда узнаешь.
— И все же?
— Мы их сами делаем и продаем. Выручка идет в коллектив.
— «В коллектив»? — удивился я.
— Да. У нас каждую квартиру занимает один коллектив — человек десять, парни и девушки...
Тема беседы была вроде бы исчерпана. На прощанье предприимчивый молодой человек все-таки всучил мне за пять крон наклейку. Черные буквы по окружности образовывали на ней надпись «Новая инициатива». А в центре было крупно начертано: «Жилье для молодежи — сегодня!» — и указывался адрес «молодежного дома».
Короткий разговор с продавцом наклеек из Вестербро навел на воспоминание о мрачноватых улицах этого района, пустынных в дневное время, о разбитой двери и обшарпанной лестнице здания, куда нас пригласили поговорить. Нет, то был вовсе не «молодежный дом», представляющий собой жалкую попытку выбитой из колеи молодежи решить свои проблемы путем создания изолированных от общества «коллективов» и утверждения в них «новой» морали.
— Меня зовут Марианна, я член инициативной группы Дома безработных,— представилась скромно одетая невысокая девушка.— Может быть, сперва посмотрите наши помещения, а я попутно расскажу, как мы работаем.
Заходим в мастерскую, где стоит широкий, отслуживший свое верстак с разнокалиберным инструментом. Повсюду старые велосипеды, доски, детали радиоприемников и магнитофонов, картонные коробки. В соседней комнате видим несколько швейных машинок.
— Здесь можно отремонтировать что-нибудь или сшить,— поясняет Марианна.
Зальчик для собраний и дискуссий, комната отдыха. Стены увешаны плакатами, афишами и листовками, расписаны рисунками и карикатурами. Некоторые листовки и объявления сделаны тут же, на множительном аппарате. Кухня с несколькими конфорками, глиняные кувшины и кружки, чайник, тарелки.
— У нас здесь все бесплатно, только за еду надо платить либо приносить с собой,— уточняет Марианна.
Треть населения Вестербро получает пособия по безработице. Особенно обделены судьбой те, кто после окончания школы вообще нигде не работали, а потому не состоят в профсоюзе.
— Мы — не благотворительная организация. Муниципалитет и профсоюз оплачивают наем дома, а остальное все делаем сами. Работать трудно. Даже просто собрать два-три десятка безработных на какой-нибудь вечер нелегко... Но зато бывают и праздники, когда удается кого-нибудь устроить на работу. Главное — помочь молодежи обрести достоинство, волю к борьбе...
На стенке я увидел календарь мероприятий. Как и положено, в нем есть графа ответственных: Марианна, Генриетта, Петер... Называть друг друга по фамилии здесь не принято.
Марианне 22 года. После гимназии временно работала и сиделкой, и судомойкой, и няней. Сейчас без работы. Она член Коммунистического союза молодежи, но вообще в доме работают представители разных организаций.
Генриетта окончила гимназию всего год назад. Случайно подвернулось место уборщицы, потом его пришлось освободить. Сейчас Генриетта — среди 130 тысяч молодых безработных датчан. Ее пособие составляет две тысячи крон. Восемьсот идет на оплату комнаты, несколько сотен — на транспорт и газеты. На остаток жить, конечно, можно, если строго экономить. Но все познается в сравнении, и бедность, как известно, понятие тоже относительное — надо иметь в виду объективные возможности общества. Когда тебе известно, что десять процентов датских семей владеют более чем половиной всех состояний в стране, а другие десять процентов трудоспособного населения не имеют ничего, кроме «социальной помощи», то бедность обретает вполне определенные контуры.
С Марианной и Генриеттой мы встретились еще раз в столичном «Фелледпаркен». Там в течение двух дней шел традиционный фестиваль газеты датских коммунистов «Ланд ог фольк», давно уже ставший самым крупным народным праздником в стране. Вместе мы обошли молодежную площадку, образованную палатками, павильончиками, стендами, эстрадными подмостками.
Площадка бурлила. Громкое пение ансамблей сменялось не менее громкими дискуссиями о положении молодежи в Дании, о проблемах разоружения, о роли спорта в укреплении взаимопонимания людей. Парни и девушки в фестивальных майках без устали ходили с лозунгами, призывающими подписываться на еженедельник датского комсомола «Фремад», распространяли программки фестиваля. Толпились в очереди те, кто хотел отведать национальные блюда разных народов и помериться ловкостью в аттракционах. Яркие плакаты, изготовляемые самодеятельными художниками прямо на глазах у зрителей, были полны выдумки и остроумия. Плакаты-протесты против сокращения ассигнований правительства на образование молодежи, плакаты-призывы в защиту мира, плакаты-обвинения в адрес врагов никарагуанской революции...
Что куется в «осенней кузнице»?
После одиннадцати часов пешеходов на Стройет становится меньше, шаг их убыстряется. Эпицентр уличной жизни смещается ближе к ратуше. Обгоняя нас, грохочет по асфальту любитель ночного катания на роликовых коньках. Фокусники убрались восвояси, но музыканты еще здесь: укладывают инструменты. А флейтист, опершись спиной о каменный выступ и подогнув под себя ногу, еще продолжает наигрывать протяжную одинокую мелодию.
Пустынно было у кинотеатра: заканчивался последний сеанс. Только трое подростков лет по пятнадцати, поглощая мороженое, изучали рекламу нового датского фильма о любовных похождениях двух девушек. Покончив с афишами и мороженым, они заняли места у игральных автоматов. Американские автоматы предлагали набор захватывающих приключений: сафари, единоборство с драконом в подземелье, сражение в океане и, конечно, звездную войну.
Один мальчуган вцепился в рычаги автомата и старательно стрелял из пушки. Трассирующие блики пробегали по его возбужденному лицу с упавшими на вспотевший лоб волосами.
Я взглянул на экран. По аккуратно расчерченным дорожкам стремительно перемещался танк с пятиконечной красной звездой на башне. Выстрелы следовали один за другим, но оплаченное время кончилось, и танк попятился на исходную позицию. Мальчик расстроенно трахнул кулаком по железному боку автомата и вытащил кошелек...
Этот юный датчанин преследовал созданный за океаном злой электронный мираж, а в то же самое время тысячи британских солдат гонялись по дорогам Дании за миражем «советской угрозы», сконструированным там же, за океаном. Игры взрослых — не столь безобидные, как те, что предлагаются на Стройет,— назывались маневрами «Отм фордж-84». И шли они на суше, в территориальных водах и в воздушном пространстве стран — участниц НАТО от мыса Нордкап до Средиземноморья.
«Отм фордж» означает в переводе с английского «Осенняя кузница». Что же куется в ее недрах, кто раздувает ее мехи?
Незадолго до начала маневров еженедельник «Фремад» опубликовал интервью своего корреспондента с Максом Вильхельмсеном, пилотом истребителя Ф-16 экскадрильи 727, что размещается в Скрюдструпе. «Я не особенно задумываюсь над тем, куда и зачем меня посылают,— сообщил летчик.— Командир отдает приказание, и я лечу. Это может быть имитация вторжения противника или поражение какой-либо цели — неважно. Мне летать нравится... Будь моя воля, я бы никогда не позволил, чтобы принимались решения об ограничении вооружений. Нельзя допускать, чтобы в наши дела вмешивались люди, не разбирающиеся, что к чему. Ведь чем больше оружия, тем выше безопасность!»
К счастью, далеко не все в Дании рассуждают таким образом. Подлинные патриоты понимают, что Пентагон втягивает страну в опасные военные приготовления, что в «осенних» и всяких других кузницах НАТО нагнетается военная опасность, выковываются агрессивные планы. Датское правительство в начале восьмидесятых годов предприняло определенные шаги в направлении мира и разрядки, однако нажим США все же сказывается на его действиях. Как отступление с прежних позиций восприняли в стране решение правительства о предоставлении — в случае «кризисной ситуации» — территории для базирования американской авиации и для размещения складов оружия. Ведь понятие «кризисная ситуация» может трактоваться по-разному. Потому и отказались датские портовики разгружать суда с военным снаряжением, предназначенным для осенних маневров НАТО, потому возник «лагерь мира» в Равнструпе, где строится подземный бункер для натовского штаба, потому больше сотни тысяч датчан вышли в конце октября на антивоенные демонстрации.
А в начале ноября прошлого года датский парламент — фолькетинг — принял решение, обязывающее не допускать размещения ядерного оружия на территории страны, и высказался за прекращение финансирования Данией затрат НАТО, связанных с размещением в Западной Европе американских ядерных ракет.
— В борьбе за мир принимают сейчас участие почти триста организаций и групп — от коммунистов до левых радикалов, от профсоюзов до такого, например, движения, как «Спортсмены за мир»,— заметил в разговоре с нами Бо Нильсен, секретарь комитета по сотрудничеству за мир и безопасность.— А в середине семидесятых годов их, этих групп, было всего около двадцати...
Мы пришли в комитет в разгар подготовки сторонников мира к осенним манифестациям. Молодые люди без устали паковали и надписывали связки листовок, плакатов, буклетов, в которых разъясняется опасность гонки вооружений, содержится призыв к совместным действиям людей различных убеждений и взглядов в защиту мира.
Бо Нильсену едва за двадцать. Коллеги говорят, что он днюет и ночует в комитете. Таких, как Нильсен и его товарищи, много. Молодые датчане, которые приедут скоро в Москву, на XII Всемирный фестиваль молодежи и студентов, расскажут о настойчивой борьбе своих сверстников против ядерного безумия, за мир, труд и социальную справедливость.
Кто знает, быть может, будет среди них и один из тех пятисот учащихся строительных школ Копенгагена, что по призыву Вседатского профсоюза молодых рабочих и учеников-производственников провели 31 мая прошлого года день действий. Они собрались возле знаменитой Круглой башни, где еще в XVII веке помещалась астрономическая обсерватория, а несколько человек забрались на смотровую площадку и через сильный мегафон огласили свои требования: обеспечить всем учащимся места для прохождения производственной практики, увеличить расходы на образование, урезанные в пользу военного бюджета. Ведь один истребитель Ф-16 обходится стране в 160 миллионов крон, в то время как множество молодых людей вынуждены едва сводить концы с концами. Молодежь долго скандировала лозунги, потрясала плакатами.
Что же возмутило учащихся? Дело в том, что принятая в стране система подготовки рабочих в профтехшколах сама плодит безработных. Первый год обучения, так называемый базисный,— для всех. Второй же — только для тех, кому удается найти место для производственной практики. Всего треть учащихся строительных школ сумела это сделать: ведь предприятиям не нужны «лишние люди». Так, не получив возможности пройти производственную практику, юноша окунается в бурные волны практики социальной, а она приводит его к подножию Круглой башни...
Скоро полночь. Стройет опустела. Лишь запоздалые прохожие спешат на Ратушную площадь, чтобы полюбоваться традиционным воскресным фейерверком в парке «Тиволи». В устье улицы, у ратуши, их провожает долгим взглядом старик, продающий розы.
С широкой площади хорошо видны разноцветные фонари парка. Ровно в двенадцать раздается резкий хлопок, и ракета с шипеньем устремляется в ночное небо. Вслед за ней начинают раскручиваться огненные спирали, кометы летят по орбитам, оставляя за собой хвосты искр и шлейфы дыма, движущиеся гирлянды сплетаются в вышине и опадают увядшими лепестками.
Люди завороженно смотрят на летучие узоры. Есть нечто торжественное в зрелище покорного человеку огня. А может быть, кто-то вспоминает детство и старую добрую сказку Ханса Кристиана Андерсена о Русалочке — она во время такой же огненной потехи на всю жизнь влюбилась в прекрасного принца...
Громкий треск мотоциклов возвращает меня к реальности. Треск нарастает, черные тени обгоняют неслышно скользящие лимузины. Это рокеры в черных кожаных доспехах, пригнувшись над рулями звероподобных «судзуки», несутся со своими подружками по бульвару Андерсена и пропадают за мостом, ведущим на остров Амагер. Там, в восьми минутах езды от Ратушной площади, за бастионами военного укрепления XVI века скрывается «вольный город Христиания» — некогда прибежище хиппи, а ныне резиденция «ангелов ада», перевалочная база на тайных путях торговцев наркотиками.
Однажды в новогоднюю ночь Амагер привиделся Хансу Кристиану Андерсену, тогда начинающему литератору, в таинственном свете. Воображение вело молодого писателя от одной необыкновенной встречи к другой, подсказывало самые невероятные приключения и путешествия. «Пестрый рой своих фантазий» Андерсен выплеснул на страницы первой книги, названной им «Прогулка пешком от Хольмского канала до восточной оконечности острова Амагер в 1828—1829 годах».
Видимо, Амагер начала прошлого века казался писателю слишком пресным, не заслуживающим внимания — ведь в то время Данию называли «страной огородников». Что ж, окажись великий сказочник на острове-пригороде сегодня, ему хватило бы острых ощущений. Северная часть острова встретила бы его грохотом доков судостроительного предприятия «Бурмайстер ог Вайн», поставляющего сухогрузные суда, танкеры, морские паромы и океанские лайнеры во все концы света; центральная — вместительными корпусами Копенгагенского университета и крупнейшего в Северной Европе выставочного центра; южная — ревом реактивного самолета, взмывающего с бетонной полосы международного аэропорта Каструп над остатками некогда обширной вересковой пустоши. А с этими и другими чудесами XX века мирно
соседствуют ячменные поля, фермы под черепичными крышами, огороды и цветники, буковые рощи вдоль дорог. И романтические причалы «старого сельдяного Драгера», как прежде, завершают восточную оконечность острова Амагер, названную Андерсеном целью своего воображаемого путешествия. Немало подивился бы сын сапожника и прачки с окраины провинциального Оденсе на дела рук и разума своих соотечественников — таких же обыкновенных тружеников, как те, среди которых он вырос.
...А над «Тиволи» каскады огней продолжают расцвечивать ночь. Размеренно следуют залпы, пока не взлетает последняя ракета, знаменующая окончание праздника огня. Люди начинают медленно расходиться по домам. Они шагают молча, словно боятся растерять ощущение сказочной феерии.
Тревожная долина Кунар
Тени двух Ми-8 стремительно скользили по скалам. Вертолеты с опознавательными знаками афганской армии летели курсом на Асмар — небольшой городок, что на границе с Пакистаном. Чтобы лучше разглядеть панораму гор, офицер-сапер Морозов подвинул ящик с боеприпасами и встал за спиной борттехника у распахнутой двери. Тот даже не оглянулся: облаченный в бронежилет и шлем, вцепившись в рукоятку пулемета, он водил стволом, выискивая щель, из которой в любую минуту мог ударить свинцовый град.
Склоны гор темнели редкими хвойными лесами, зияли глубокие пропасти каньонов, далеко внизу, в мглистых распадках, сверкали змеистые горные речушки. Лишь однажды, уже за Джелалабадом, Морозов увидел на одном из перевалов цепочку людей и груженых одногорбых верблюдов — неспешно двигался караван.
«С продуктами, наверное,— решил он.— Машинам сейчас в город не пробиться...»
Незаметно громады скал расступились, и взору открылась утопающая в изумрудно-зеленом буйстве красок долина Кунар. Запестрели пятна нескошенных хлебов, клетушки виноградников, карабкавшихся на склоны. Повторяя изгибы реки, рядом плыла узкая лента дороги, местами вырубленная прямо в скалах.
— Сказочная долина.— Морозов обернулся к подполковнику афганской Народной армии Мохамеду Кабир Наби.
— Да, красивая,— ответил тот, растягивая слова, потом добавил:—И удобная для засад душманов.— Он подсел ближе к Морозову и показал на ближайшую скалу. На ее гребне чернел силуэт огромной птицы с вытянутой шеей.
— Беркут? — удивился Морозов.
— Гриф-ягнятник,— помрачнел Мохамед. И после долгой паузы пояснил: — Понимаешь, они никогда не водились в этом районе. Когда в долине появились банды, стали подрываться на минах люди, животные, они начали прилетать целыми стаями.
По выражению смуглого непроницаемого лица Кабир Наби трудно было понять: смотрел ли он сейчас за парением встревоженного вертолетом стервятника или думал о тех двух афганских саперах, которые вчера погибли здесь, в цветущей Долине Кунар...
«Саперного дела профессор» — так сослуживцы называли подполковника Кабир Наби, начальника инженерной службы Н-ской дивизии вооруженных сил ДРА. Его знали и многие советские офицеры. Близко знаком был с ним и Святослав Морозов: не однажды встречался с Мохамедом в горах на восстановлении подорванных душманами мостов, несовместных работах по обезвреживанию мин и фугасов. Кабир Наби был всегда рад встрече с боевым другом. Он прилично говорил по-русски: бывал в Советском Союзе. Вспоминал Москву. О себе почти не говорил. Только однажды, когда речь зашла о бандитах, сказал Морозову:
Поделиться книгой: