Помоги проекту - поделись книгой:
Окна тех комнат, куда еще не добрался огонь, выходили на узкую улочку. Она, как пропасть, отделяла гостиницу от крыши более низкого соседнего дома. Крыша была соблазнительно близко — метрах в пяти-шести. Вот мальчуган лет четырнадцати первым преодолел нерешительность. Он резко оттолкнулся от подоконника и полетел... Страх придал ему силы, он благополучно опустился на крышу. Его примеру последовал мужчина, но, видимо, тот же страх подействовал на него по-иному: не долетев каких-то тридцати сантиметров, он рухнул вниз. Еще кто-то готовился прыгнуть, когда раздались крики пожарных: «Подождите, мы идем к вам на помощь!» С крыши соседнего дома перекинули легкую деревянную лестницу. Пожарный ползком перебрался по ней и, цепляясь за выступы стены, поднялся до четырнадцатого этажа. Здесь он закрепил несколько веревок. По этому ненадежному мосту люди начали перебираться через пропасть улицы. Собравшиеся внизу, замерев, смотрели, как осажденные один за другим повисали над «каньоном» и, перебирая руками веревку, медленно двигались к спасительной крыше. Одна из женщин — видимо, у нее закружилась голова — вдруг выпустила из рук веревку и полетела вниз.
Все это время пожарники, ворвавшиеся в пылающую «Асторию», вели борьбу с огнем. Но только к вечеру пожар был потушен.
Львы на дороге
Был третий час ночи. Полусонный водитель устало глядел на освещенную фарами серую полоску шоссе Париж — Гавр, убегавшую под колеса его машины, как вдруг «увидел львов».
Водитель помотал головой, пытаясь избавиться от наваждения, резко нажал на тормоз и, упершись лбом в стекло, уставился вперед — «львы стояли на том же самом месте».
Придя, наконец, в себя, водитель закрыл поплотнее все окна и стал ждать, «когда они отойдут подальше».
Потом развернулся, нажал на газ и помчался «ставить на ноги всю полицию».
Водитель не страдал галлюцинациями, львы действительно были. Они убежали из клетки, когда грузовик перевозивший цирк «Ренси», столкнулся с выскочившей из-за поворота машиной. В полиции, когда узнали о ночных беглецах, поняли, что медлить нельзя ни минуты. Вот как только «брать» львов? Решили для начала оцепить участок шоссе. Потом по сигналу полицейские и пришедшие им на помощь жители соседних деревень стали сближаться. Впереди двигались машины, ослепляя львов светом фар. Операция продолжалась до утра. К рассвету на место «охоты на львов» приехал из Гавра Майк Баррей, совмещавший в одном лице должности директора цирка и укротителя. По его указанию львов стали загонять на мост, с одного конца которого поставили клетку. Люди, вооруженные большими решетками, прижали зверей почти вплотную к клеткам, когда лев Халиф неожиданно бросился на рабочего цирка. Трагедия была бы неминуема, если б стоявший рядом капитан полиции не разрядил в обезумевшего Халифа свой пистолет. Оставшиеся пятеро львов были более покладисты: они сами зашли в клетку.
Двери клетки захлопнулись. Путешествие цирка «Ренси» продолжалось.
Смерть «летающего сенбернара»
Очевидцев оказалось в избытке: Сионский аэродром — последняя остановка перед крутобокими отрогами швейцарских Альп, и на травяном поле всегда полно машин. А тут такой случай — сам Гейгер будет показывать класс.
Действительно, Герман Гейгер в своей знаменитой глухой куртке и расшнурованных ботинках заспешил к только что приземлившемуся яркокрылому «пайперу».
— Надо поучить девочку мягко сажать такси,— бросил он, улыбаясь, механикам. Это были его последние слова на земле.
Все остальное случилось быстро. Гейгер подошел к «пайперу», жестом велел пересесть на заднее сиденье Анне-Мари Шалан, молоденькой медсестре, что уже два года работала в его авиакомпании и сейчас осваивала самолет. «Пайпер» проскакал по траве и стал отрываться от земли носом к солнцу.
И тут все замерли: точно в хвост взлетавшему самолету садился планер НВ-579. Люди внизу заорали, замахали руками. Но разве услышишь. Минута... вторая... Планерист, тоже летевший против солнца, не мог видеть машины Гейгера. Кто-то побежал, включил сирену на диспетчерском пункте. Поздно. Метрах в тридцати над полем планер врезался в хвост «пайперу», и оба рухнули на траву: самолет — носом, планер — разваливаясь на куски. Гейгер погиб на месте; планериста и медсестру с тяжелыми увечьями отвезли в больницу — ту самую, куда Гейгер столько раз доставлял спасенных им людей.
Так погиб Герман Гейгер, швейцарский пилот, заслуживший прозвище «летающего сенбернара». Как и эти умные собаки, выкапывающие людей из-под снежных завалов, Гейгер спасал жертв альпийских хребтов.
Тридцать лет назад Герман пришел в аэроклуб Сиона — центра швейцарского кантона Валлис. Пришел учиться водить самолеты. Вечерами приходилось мыть стаканы в кафе — отец не мог помогать сыну, да и не хотел; он считал Германа самым «пропащим» из своих тринадцати детей. И вот каждое утро плечистый белозубый парень залезал в тесную кабину за спину инструктора.
Настал день, когда Герману вручили диплом № 1000 — счастливый номер, как уверяли все. И действительно, ему везло — ведь он одним из первых приземлился на альпийском леднике, целый и невредимый. Более того — самолет тоже не получил никаких повреждений. Но Гейгер не искал спортивных рекордов и достижений, он хотел превратить посадки на ледники в будничное, обычное дело.
— Вы бы сами почувствовали эту тягу, — говорил Гейгер, — если бы вам пришлось полетать над скалами. Хочется поспорить с ними, «покорить», как выражаются любители громких слов.
Но покорять горы нельзя одной лишь решительностью и смелостью отчаяния. На помощь приходят выдумка, техническая хитрость: Герман придумывает особой конструкции убирающиеся лыжи из дюралюминия, отрабатывает технику полета. Гейгер объяснял, что перенял у галок эту технику взлета и посадок.
Его целью была помощь — скорая помощь тем, кто потерялся в ледовом безмолвии или сделал там, наверху, один, только одни неверный шаг.
Но для осуществления замысла нужны были средства и возможности: кантональные власти не собирались «потакать сумасбродству этого вольтижера». Более того, аэродромная служба надзора официально запретила посадки на ледники. В противном случае власти грозили отобрать диплом — тот самый, счастливый.
11 февраля 1952 года радиостанция Сионского аэродрома приняла сообщение: на леднике Роза лыжник сломал несколько ребер, транспортировка невозможна, уведомьте Гейгера. Гейгеру позвонили домой. Через полчаса Герман все в той же куртке и расшнурованных ботинках — на случай, если начнут распухать замерзшие ноги — прогревал мотор «алуэт». Он полетел. Пострадавший не остался калекой.
Лыжник был первым. С того времени спасенные Гейгером жизни исчисляются тысячами — чтобы быть точнее, 3 тысячи 672 человека обязаны ему своим здоровьем. Это были и рабочие строек, и туристы, и проводники, и охотники, и альпинисты, и лесорубы, и роженицы — причем пятеро граждан Швейцарии появилось на свет во время полета.
Однажды альпинист-американец провалился в глубокую извилистую трещину. Его товарищ добрался до охотничьего домика, оттуда по радио вызвали Гейгера. Вертолет сбелл» сел на дюралевые лыжи метрах в пятистах от расселины.
— Парень упал головой вниз в S-образную трещину, — рассказывал Герман. — Стены гладкие как стекло. Я обвязался веревкой и пошел вниз. Целый час я протискивался к парню. Он был совсем плох. Я дал ему хлебнуть коньяку из фляги, сказал, что сейчас заберу его в больницу, что там его поправят, а лежать будет нескучно — много хорошеньких медсестер. Но он с трудом соображал. Двинуть его с места не было никакой возможности. Четыре часа я бился — ни в какую. Мне подали паяльную лампу, я обжигал лед, чтобы развернуть неподвижное тело. Наконец удалось продеть ему под грудь веревку, можно было начинать тянуть. Я полез назад, завел вертолет, несколько раз слетал в Сион и обратно. Нас было уже не четверо, а сорок, и по сантиметру мы подтягивали его к первому изгибу. Восемь человек по очереди тащили, четверо в трещине контролировали движение. Но он застрял... Шел двадцатый час операции. На двадцать первом часу он умер. Еще шесть часов мы вытягивали уже бездыханное тело, на сей раз, чтобы только похоронить его.
Десять лет назад Гейгер еще с несколькими друзьями-пилотами основал авиакомпанию «Эр Глясье». Слава его быстро росла. А после того как он снялся в картине «Ледниковый пилот», его лицо заулыбалось с афиш по всей Европе. Он превратился в реальный символ бесстрашия.
Но не только бесстрашия. Как и всякий человек, щедрый сердцем, он знал цену настоящей помощи и состраданию. Поэтому каждую зиму он подкармливал — из своих более чем скромных средств — зверей в горах.
— Мы покупали у крестьян сено и сбрасывали его сернам, — рассказал Герман Гейгер в своем последнем интервью журналу французских комсомольцев «Ну, ле гарсон э ле фий». — Мне говорили — и сейчас и раньше, — что я сумасброд. Конечно, иссушенным душам, засевшим в конторах, наплевать на то, что дохнут серны, у них и для спасения людей не выбьешь ни сантима...
Рискованные полеты, смелые посадки. В эпоху космических взлетов Гермаи Гейгер остался продолжателем линии энтузиастов авиации — Чкалова, Блерио, Сент-Экзюпери. И как и они, погиб в небе.
Его двадцатилетний сын, Пит Гейгер, налетал уже 45 часов. Собирается работать в авиакомпании погибшего отца: «Над ледниками всегда будет кто-нибудь из Гейгеров...»
Джанатас — новый камень
Из Ленинграда в Джанатас Генка Челышев ехал вместе с ребятами, пел песни и ел в Кзыл-Орде и Джамбуле великолепнейшие кара-гуляби. На обратном пути пришлось хуже. Денег на дыни не было, и песни петь не хотелось. Его никто не провожал, а если бы и захотел проводить, то сделать это было бы нелегко. Генка ушел из общежития ночью, даже не получив заработанных денег. Маршей ему на прощанье, конечно, не играли.
На следующий день песчаный буран замел его следы.
Генка уже месяц жил в Ленинграде. Скоро джанатасские ветры начнут забываться... А ветры там что надо! Как время к обеду, так и пошло крутить. Всегда в одни и те же часы. Дощатую столовку продувает насквозь. Опытные люди никогда не доедают суп до конца. Кому же интересно ломать зубы о песчинки?
Ленинградским друзьям Генка сказал, что у него болит сердце. Он даже сам в это чуть не поверил. Слоняясь по осеннему городу, иногда хватался за сердце. Получалось очень эффектно. Особенно, если рядом были девушки. «Вы больны?» — «Да, сердчишко пошаливает. В Казахстане надорвал. Там жара, понимаете...»
Возвращаясь однажды домой, Генка нашел в почтовом ящике письмо. Он не сомневался — от Сесигюль! Но письмо оказалось от Славика.
Славика он в последнее время невзлюбил, а за что — и сам не знал. Наверное, за вечные Славкины восторги: «Ребята, знаете, как мы город назовем? Город тысячи ветров». — «Да почему тысячи?»— «Почему? Ну хотя бы потому, что я буду работать здесь ровно тысячу дней: каждый день — новый ветер». — «А потом?» — «А потом еще тысячу!» Вот и весь разговор.
Генка читал письмо бывшего приятеля, все больше удивляясь, что тот его не ругает ни за котельную, строительство которой он завалил, ни за побег.
«Жили-были старик со старухой, — писал как ни в чем не бывало Славка. — У самого синего моря, в предгорьях Каратау, на краю пустыни. А море это, Генка, образовалось уже без тебя. Помнишь, ездили на охоту и пили из ручья? Так вот, построили плотину. Три воскресенья всем комсомолом вкалывали. В горах начались осенние дожди, воды помаленьку прибывает. К весне наберем метра на три. Лодочную станцию строим. Купальни и все прочее. А чтобы доски не растащили на костры, чтобы парк (о, две тысячи будущих теней!) какая-нибудь отара не вытоптала, мы прикатили на берег вагончик. Вместе со стариком и старухой, разумеется, — чтобы сторожили».
«Все так же витает в облаках», — поморщился Генка. Почему-то стало досадно, что без него в Джанатасе становится не хуже, а лучше. Купаться задумали, черти. Отвечать Славке или нет? В конце концов он вложил письмо в чистый конверт, на котором написал: «Джамбулская область, Джанатас, самому неисправимому чудаку». Буквы получились острые, злые...
* * *
Славик Савостин стоял на стене, отвернувшись от ветра. Время приближалось к полудню, и ветер уже начинал швыряться песком, наверное, только для того, чтобы позлить Славика. Но Славик и так был зол. Башенный кран раскачивался, как камышинка, Сесигюль взвизгивала от страха и грозилась все бросить.
— Плакали наши рекорды, — мрачно заключил Славик, а это значило, что он готов бороться до конца. Нахалов надо обставить хотя бы потому, что они в Джанатасе всего две недели и уже спорят со стариками. Между прочим, их кран что-то меньше раскачивается.
— Сесигюль! — крикнул Славик. — Хватит мечтать о Генке. Посмотри направо. Хитрые приезжие ребятишки поставили кран на тормоза да еще оттяжками страхуют. Надо перенимать опыт.
С оттяжками кран стал устойчивее. Но и ветер тем временем поднажал. Все равно качка. Плывет Сесигюль в кабине по бескрайним горам, хлещет ветер в лицо, а внизу, в адской пыли, суетятся каменщики. Это длится целую вечность. Если бы новички ушли, Славик тоже увел бы своих ребят. Но новички не уходят, а ему гордость не позволяет уступить.
Пыльное солнце прячется за горы. По всей обогатительной фабрике загораются фонари. Взорванный и неубранный гранит громоздится до самой железной дороги. Фабрики, конечно, еще нет. Ее еще предстоит построить.
Славик думает о фосфоритах, которым угораздило появиться именно в Каратау, в этих Черных горах, в этой каменной, всеми забытой пустыне. Не будь фосфоритов, не строил бы Славик город, а плавал бы где-нибудь на сейнере, селедку ловил бы...
Э, да ведь это слова Генки Челышева... Наверное, устал. Вот затеяли марафон! Если новички не уступят, придется работать так и сутки, и вторые, и третьи... Пока не упадут. Славик явственно увидел, как их несут на носилках в общежитие, и даже повеселел.
— Марафон только начинается!— он постучал кельмой по стене, давая знать, что в хорошем настроении и что надо бы еще поднажать.
Но тут некстати появилась почтальонша и стала искать «самого неисправимого чудака». Ей пришлось перебрать всех ребят, и она с тем же глупым вопросом пристала к Славику. Славик схватил ее за руку, подвел к краю, к самой черной пропасти:
— Ты будешь там, если скажешь еще хоть слово. У нас рекорд. Марафон.
— Это тебе, Слава, теперь я вижу, что тебе,— рассмеялась почтальонша и убежала.
Разорвав конверт, Славик увидел свое письмо, написанное, как он помнил, у костра...
Это было две недели тому назад. К Славику подошел прораб и просительным голосом сказал:
— Новички меня заклевали. Им подавай Каратау. Им покажи фабрику. Они доктора наук, не меньше. Я устал. У меня наряды и процентовки. А у тебя, Славик, светлая голова. Возьми над ними шефство.
Славик был в ударе. Окруженный толпой новичков, он говорил о роскошных танцевальных вечерах, театрах и такси. Над его головой шумели тополя. Подсвеченный, играл цветными огнями причудливый восточный фонтан. Журчали вдоль тротуаров арыки. Над черными горами висела неправдоподобно большая луна...
Но тут подул ветер, и унес его город. На том месте, где только что светился фонтан, поднялся песчаный смерч. Славик вздохнул. Город еще в зародыше — десять домов, детсад, ресторан, и тот недостроенный.
В прошлом году им, в числе первых приехавших на стройку, никто не смог бы показать и этого. Города тогда вообще не было. Ничего не было. Пустынные горы казались застывшим морем. Каменные волны до самого горизонта. Серые, однообразно голые. Ни деревца, ни кустика. Лунное безмолвие. Осколок чужой планеты, упавший в пустыне...
Славик подумал, что новичкам и сейчас не особенно уютно. Тысячи километров до дома. Кругом камни, и в этих камнях непонятные чудаки.
— Прошлой зимой мы катались здесь на лыжах,— улыбнулся ободряюще он, — две недели лежал снег...
Пока Славик лазил с новичками по взорванным горам, наступил вечер. Он здесь всегда начинался неожиданно. Вроде бы только что было светло — и вдруг сразу темень. С гор потянуло холодом...
— Идите к костру, ребята, — окликнули из темноты.
Славик повел на свет свою уставшую команду и увидел дядю Макулбека и механика. Они пекли картошку. Это было здорово! Ребята окружили костер. Когда картошка была съедена и все наличные папиросы выкурены, механик спросил:
— А вам известно, с чего начинался Джанатас?
— Со Славика, — сострил кто-то из приезжих. Механик не обратил на это внимания.
— С экскаваторов. Вон с того.
Там, куда он показывал, огненные глаза прожекторов яростно боролись с тьмой и угадывалось движение огромного стального тела. Все начиналось действительно с этих чудовищ — это было ясно, казалось даже, что они всегда ворочались в этих диких горах, чудом сохранившиеся динозавры.
Но механик говорил о другом. Он продолжал свое:
— В нем сто восемьдесят тонн. Его, значит, разбирают, везут на новое место, собирают, и на все это требуется два месяца. Ну, а нам ждать было некогда. Решили перевезти целиком, по железной дороге. Она, как вы, наверно, заметили, еще и сейчас не сдана. А тогда все на живой нитке держалось. Однако втащили на платформу. Повезли. Дня два тащились эти девяносто километров. Откосы не укреплены, справа кручи, дорога во многих местах по гранитной террасе идет. Паровоз тащит платформу, а мы рядом бежим. Уж и не рады, что затеяли. Если грохнется вниз, не собрать гаек. Да и не поднять его ничем. Во всей округе нет такого подъемного крана. Двигаемся целым табором и — ох, побаиваемся! Вот так и начинался Джанатас.
При свете костра механик стал разбирать какой-то ротор. И тут к огню подвинулся молчавший до сих пор Макулбек, по прозванию Веселый ата.
— Врешь ты все, — спокойно сказал он. — Джанатас начинался с апа Баги. Когда сюда проведут асфальтированную дорогу, вы ей поставьте памятник. Это Баги показала, как лучше проложить дорогу в Джанатас. Пришли люди к Баги и спросили: «Апа, ты помнишь самый большой разлив реки?» Баги села на ишака и поехала, чтобы показать вашим, куда поднималась большая вода.
— А ведь верно, был такой случай, — подтвердил из темноты кто-то.
— А что я говорил?! — торжествовал Макулбек. Но он, конечно, не знал и не мог знать, что, прежде чем расспрашивать бабку Баги о весенних паводках, геологи долго-долго жили в горах. По берегам Беркутинки еще сохранились их глиняные халабуды. Не было у геологов времени, чтобы строить хорошие дома. Они искали фосфориты, делающие поля хлебородными. Они знали, что найдут их, потому что этот желтый камень во многих местах выходил на поверхность. В горы поползли бурильные машины — началось последнее наступление на Черные горы. А когда оно кончилось и геологи «взвесили» найденный клад, некоторые не поверили расчетам. В горах Каратау оказалось полтора миллиарда тонн богатейших фосфоритов. Это гораздо больше, чем на Кольском полуострове...
Еще долго горел костер. При свете этого костра Славик и написал письмо Генке Челышеву.
Прошло еще полмесяца. Сердце у Генки Челышева перестало «болеть», и он тоскливо решал, куда устраиваться на работу. Он поймал себя на том, что медлит с этим. И еще заметил, что живет, как старик, воспоминаниями. Ему вдруг ни с того ни с сего явственно представлялось, как прошлой осенью он вытаскивал вместе со всеми ребятами из грязи машины. А то ему виделись лазоревые степные озера. Вода в них такая синяя, что кажется подкрашенной. Он заспорил со Славкой: переплыву, мол, озеро. Когда вышел на берег, ребята стали смеяться: «Никогда радикулитом не заболеешь». Озеро, оказывается, целебное.
А еще было и так. Они только что разгрузили десять машин с кирпичом, и тут кто-то крикнул: «Джанатас горит!» Было как раз воскресенье. Джанатас словно вымер — на охоту, на рыбалку разъехались ребятишки, а то и просто так, в степь, к озерам.
Ребята кинулись к домам, но оказалось, что дым несет из степи. Побежали туда. Их нагнала поливальная машина. Взобрались наверх...
Огненная волна катилась прямо на Генку, но он из упрямства не отступал. Стоит лишь побежать — и огонь кинется вслед, будет преследовать, как бешеная собака. Генка скинул с себя куртку, отличную ленинградскую куртку, и стал глушить ею огонь. Оглянувшись, он увидел: ребята делали то же самое — забивали огонь рубахами, пиджаками.
Воды в поливалке давно не было. Машину угнали прочь, подальше от пожара. А сами остервенело кидались на огонь.
Сейчас, находясь за четыре тысячи километров от того степного пожарища, Генка вдруг пожалел, что так быстро подошла подмога... Интересно, отступили бы они в конце концов?
А в Ленинграде осень, дождь, и Генке не хочется устраиваться на работу.
Он понимает, что если начнет работать, то привыкнет. Но почему-то ему не хочется привыкать...
В тот же день Славик Савостин говорил Вадиму Иванову, бригадиру новичков:
— Знаешь, старик, был у меня друг, да соскочили у него тормоза — удрал из Джанатаса. Пыльно здесь, видишь ли.
— Наши не убегут.
— А ты, Вадя, самонадеянный. Мы, между прочим, не решились сразу требовать отдельной бригады.
— А мы спецы — каменщики, монтажники, плотники, штукатуры.
— Ладно, спецы. Только уговор: не пищать, когда побьем вас.
Последние слова не произвели на Вадима ни малейшего впечатления. Он протянул Славику кельму, а Славик отдал ему свою. Так, обменявшись «шпагами», они разошлись.
Подойдя к «своему» объекту, Славик сразу полез на самый верх — туда, где шел монтаж. Славик любил монтаж. Он задрал голову к крану и оглушительно закричал:
— Майна! Сесигюль, проснись, ты о чем задумалась?
— Как ты думаешь, вернется? — донеслось сверху.
— Пусть только попробует!
Славик ухмыльнулся и посмотрел на соседний дом. Да, Вадим работать может. Доброволец теперь пошел солидный, не то что они год назад. Они тогда ничего не умели делать — эти сразу создали бригаду. Они целый месяц митинговали — эти начали с того, что вызвали на соревнование старичков. И главное, с таким видом, будто ничего здесь особенного нет. Будто приглашали на охоту.
«Плакала теперь охота», — подумал Славик, подсчитывая меж тем свои резервы.
За горами, по берегу Беркутинки, поднялось зарево: зажглись огни в Джанатасе. С промплощадки города не видать, о нем напоминают только вот эти ночные зарницы.
А вверху, в горах, салютовали башенные краны. Они — как регулировщики. Рука вперед — можно давать раствор, рука вверх — ставь колонну, устало опускается вниз — нужно отдохнуть.
Кран бригады Славки Савостина в эту ночь так и не опускал стрелу.
Поделиться книгой: