Журнал «Вокруг Света» №01 за 1967 год

Джеральд Даррелл. Строптивый питон

Это хроника нашего шестимесячного путешествия в горные саванны Камеруна в Западной Африке. Нас привела туда не совсем обычная причина: дело в том, что мы задумали устроить свой собственный зоопарк.

После войны я снарядил несколько экспедиций за дикими животными в разные концы света. И каждый раз, когда дружба с привезенными зверями только-только начинала приносить плоды, когда открывалась бесподобная возможность изучать повадки и нрав животного, приходилось расставаться.

Я видел только один выход: завести свой собственный зоопарк. Конечно, он будет открыт для посетителей; я представлял его себе как своего рода самоокупающуюся лабораторию, где можно держать и наблюдать добытых мной животных.

Но была еще одна, на мой взгляд, более важная причина создать зоопарк. Как и многих людей, меня очень тревожит, что повсеместно из года в год человек медленно, но верно, прямо или косвенно истребляет разные виды диких животных. Много уважаемых организаций, не жалея сил, пытаются решить эту проблему, но я знаю бездну видов, которые не могут рассчитывать на надлежащую защиту, так как они слишком мелки и не представляют ценности ни для коммерции, ни для туризма. В моих глазах истребление любого вида — уголовный акт, равный уничтожению неповторимых памятников культуры, таких, как картины Рембрандта или Акрополь. Много лет я мечтал учредить подобный зоопарк, и вот как будто пришло самое время начать.

Любой рассудительный человек, замыслив такое дело, сперва оборудовал бы зоосад, а уж потом добыл животных. Но мне редко удавалось чего-либо достичь, действуя логично. Сперва я раздобыл животных и только после этого принялся искать участок для зоопарка. Это оказалось далеко не просто, и теперь, оглядываясь на прошлое, я поражаюсь собственной дерзости.

Следовательно, это рассказ о том, как я создавал зоопарк.

Сидя на оплетенной бугенвиллеей веранде, я смотрел на искристые голубые воды залива Виктория, испещренного множеством лесистых островков — словно кто-то небрежно рассыпал на его поверхности зеленые меховые шапочки. Лихо посвистывая, пролетели два. серых попугая, и в ярком синем небе призывно отдавалось их звонкое «ку-ии». Стайка утлых челнов черными рыбами сновала между островками, и через залив до меня невнятно доносились крики и речь рыбаков. Вверху, на высоких пальмах, затеняющих дом, без умолку щебетали ткачики, прилежно отрывая от листьев полоски для своих корзиновидных гнезд, а за домом, где начинался лес, птица лудильщик монотонно кричала: «Тоинк... тоинк... тоинк!»— словно кто-то безостановочно стучал по крохотной наковальне. По моей спине струйками катился пот, рубаха взмокла, и стакан пива на столике рядом уже нагрелся. Я снова в Западной Африке...

Оторвав взгляд от крупной оранжевоголовой ящерицы — она взобралась на перила и усердно кивала, будто приветствуя солнце, — я вернулся к письму, которое сочинял:

Фону Бафута,

Дворец Фона,

Бафут,

Округ Баменда. Камерун.

Я остановился, ища вдохновения. Закурил сигарету, обозрел потные следы, оставленные моими пальцами на клавишах пишущей машинки. Отпил глоток пива и сердито посмотрел на письмо. По ряду причин мне было трудно его составить.

Фон Бафута — богатый, умный, обаятельный монарх, правитель обширного государства, которое раскинулось среди саванны в горах на севере. Восемь лет назад я провел несколько месяцев в его стране, собирая обитающих там необычных, редких животных. Фон показал себя чудесным хозяином. Теперь я собирался опять навестить Фона в его уединении и возобновить нашу дружбу. Однако я был слегка озабочен. Слишком поздно меня осенило, что созданный мной портрет в книге, которую я написал по возвращении, может быть неверно понят. Что Фон мог усмотреть в нем изображение престарелого алкоголика, который проводит дни, накачиваясь вином среди женского цветника. Вот почему я не без трепета принялся писать ему письмо, призванное выяснить, буду ли я желанным гостем в его королевстве. Н-да, вот оборотная сторона литературного труда... Я вздохнул, затушил сигарету и начал:

Мой дорогой друг!

Как ты, возможно, слышал, я вернулся в Камерун, чтобы добыть новых животных и отвезти их к себе на родину. Теперь я приехал сюда, привез с собой жену, и мне хотелось бы познакомить ее с тобой и показать ей твою замечательную страну. Можно нам приехать в Бафут и погостить у тебя, пока мы будем ловить животных? Я хотел бы, как в прошлый раз, поселиться в твоем рестхаузе, если ты позволишь. Надеюсь, ты мне ответишь.

Искренне твой Джеральд Даррелл.

Я отправил это послание с гонцом, приложив две бутылки виски и строго-настрого наказав гонцу, чтобы он не выпил их по дороге. После этого нам оставалось ждать и надеяться, меж тем как гора нашего снаряжения тлела под накаленным брезентом. Через неделю гонец вернулся и вытащил из кармана рваных серо-зеленых шорт письмо. Я живо разорвал конверт, положил листок на стол, и мы с Джеки наклонились над ним.

Дворец Фона, Бафут, Баменда.

Мой дорогой друг!

Очень обрадовался, когда узнал, что ты снова в Камеруне.

Я буду ждать тебя, приезжай в любое время. Оставайся у нас, сколько захочешь, никаких возражений. Мой дом всегда открыт для тебя, когда бы ты ни приехал.

Пожалуйста, передай искренний привет своей жене.

Преданный тебе Фон Бафута.

Я решил, что по пути в Бафут мы задержимся на десять дней в городке Мамфе. Здесь кончается судоходная часть реки Кросс, дальше на много километров простерся безлюдный край. За время двух моих предыдущих приездов в Камерун я убедился, что Мамфе — очень удобная звероловная база.

Знойное марево, казалось, превращало саванну в трепещущее зеленое море. Когда я вылез из раскаленного грузовика и спрыгнул на землю, я больше всего на свете хотел попить, искупаться и поесть — все в указанной последовательности. Почти таким же срочным делом было раздобыть деревянный ящик для нашего первого зверя. Речь шла о чрезвычайно редком животном, детеныше черноногой мангусты, которого я приобрел в деревне в двадцати пяти милях от Мамфе. Я был очень рад, что нашу коллекцию открывает такой редкий экспонат, но моя радость поумерилась, после того как я промучился с мангустой в кабине грузовика два часа. Малыш решил непременно обрыскать все уголки и закоулки, и, боясь, как бы он не застрял в рычагах и не сломал себе ногу, я заточил его у себя за пазухой. Первые полчаса мангуста, фыркая носом, сновала вокруг моей поясницы. В следующие полчаса звереныш вновь и вновь пытался прокопать своими острыми коготками дырочку у меня в животе, когда же я убедил его прекратить это занятие, он захватил ртом кожу на моем боку и принялся упоенно сосать, орошая меня нескончаемым потоком горячей, остро пахнущей мочи. Весь потный, запыленный, я не стал краше от этой процедуры, так что, когда я зашагал по ступенькам дома, с болтающимся из-под наглухо застегнутой мокрой рубахи мангустовым хвостом, вид у меня был, мягко говоря, не совсем презентабельный. Сделав глубокий вдох и стараясь держаться непринужденно, я вошел в ярко освещенную гостиную, где вокруг карточного стола сидели трое. Они вопросительно посмотрели на меня.

— Добрый вечер, — сказал я, чувствуя себя не совсем ловко.— Моя фамилия Даррелл.

Из-за стола поднялся невысокий человек с черным чубом и, дружелюбно улыбаясь, пошел мне навстречу. Он крепко пожал мне руку и, игнорируя внезапность моего появления и странный вид, сосредоточенно уставился мне в глаза.

— Добрый вечер, — сказал он. — Вы, случайно, не играете в канасту?

— Нет, — оторопел я. — К сожалению, не играю.

Он вздохнул, словно оправдались его худшие опасения.

— Жаль... очень жаль. — И он наклонил голову набок, изучая мое лицо.

— Как вы сказали вас звать?— спросил он.

— Даррелл... Джеральд Даррелл.

— Силы небесные! — воскликнул он, озаренный догадкой. — Это вы тот одержимый зверолов, о котором меня предупреждали?

— Очевидно, да.

— Послушайте, старина, но ведь я вас ждал два дня назад. Где вы пропадали?

— Мы приехали бы два дня назад, если бы наш грузовик не ломался с таким нудным постоянством.

— Да, здешние грузовики чертовски ненадежны, — сказал он, словно поверяя мне секрет. — Выпьете стопочку?

— С превеликим удовольствием, — пылко ответил я. — Можно, я схожу за остальными? Они сидят там, в грузовике, ждут.

— Ну конечно, ведите всех, что за вопрос. Всем по стопке!

— Большое спасибо. — Я повернулся к двери.

Хозяин поймал меня за руку и потянул обратно.

— Скажите, дружище, — хрипло зашептал он, — я не хочу вас обидеть, но все-таки: это мне из-за джина мерещится или ваш живот всегда так колышется?

— Нет, — мрачно ответил я.— Это не живот. У меня мангуста за пазухой.

Он пристально посмотрел на меня.

— Вполне приемлемое объяснение, — произнес он наконец.

Так мы вторглись в дом Джона Гендерсона. В два дня мы превратили его, наверно, в самого многострадального хозяина на западном побережье Африки. Для человека, дорожащего своим уединением, приютить у себя четверых незнакомцев — благородный поступок. Когда же он, не любя никакой фауны и даже относясь к ней с великим недоверием, предоставляет кров четверым звероловам, это героизм, для описания которого нет слов. Через двадцать четыре часа после нашего приезда на веранде его дома были расквартированы, кроме мангусты, белка, галаго и две обезьяны.

Пока Джон привыкал к тому, что, стоит ему выйти за дверь, как его тотчас обнимает за ноги молодой бабуин, я разослал письма своим старым знакомым из числа местных охотников, собрал их вместе и рассказал, какие звери нам нужны. После чего мы с Бобом, не утруждая себя работой, стали ждать результатов. Они последовали не сразу. Но вот в один прекрасный день на аллее показался охотник Огастин; он был одет в красно-синий саронг и, как всегда, напоминал подтянутого, деловитого администратора универмага. Его сопровождал один из самых. рослых камерунцев, каких я когда-либо видел.

— Доброе утро, сэр, — сказал Огастин, поддергивая свой яркий саронг.

— Доброе утро, сэр, — подхватил великан голосом, напоминающим далекий раскат грома.

— Доброе утро... Вы принесли зверей? — с надеждой спросил я, хотя непохоже было, чтобы они доставили каких-нибудь животных.

— Нет, сэр, — скорбно ответил Огастин, — зверей нет у нас. Мы пришли просить масу, чтобы маса одолжил нам веревку.

— Веревку? Зачем вам веревка?

— Мы нашли большого боа, сэр, там в лесу. Но без веревки нам его никак не взять, сэр.

Боб, специалист по рептилиям, подскочил на стуле.

— Боа? — взволнованно сказал он. — Что он подразумевает... боа?

— Они подразумевают питона, — объяснил я.

У пиджин-инглиш есть свойство, которое особенно сбивает с толку натуралиста, — это обилие неправильных названий для различных животных. Питонов именуют боа, леопардов — тиграми и так далее. В глазах Боба загорелся фанатический огонек. С той минуты, как мы сели на судно в Саутгемптоне, он почти только о питонах и толковал, и я знал, что ему свет не будет мил, пока он не пополнит нашу коллекцию одним из этих пресмыкающихся.

— А вы кого-нибудь оставили сторожить нору, чтобы боа не убежал в лес? — спросил я.

— Да, сэр, двоих оставили.

Я повернулся к Бобу:

— Ну, вот и выдался тебе случай: настоящий дикий питон заперт в норе. Пойдем попробуем?

— Господи, конечно! Пойдем сейчас же, — загорелся Боб.

Он побежал раскопать в горе снаряжения веревку и сети, а я наполнил две бутылки водой и вызвал нашего боя Бена.

— Бен, приготовься. Мы отправляемся в лес ловить боа.

— Слушаюсь, сэр, — сказал Бен. — А где этот боа, сэр?

— Огастин говорит, что он в норе под землей. Вот почему ты мне нужен. Если нора слишком узкая, так что ни мистеру Голдингу, ни мне не пролезть, ты заберешься внутрь и поймаешь боа.

— Я, сэр? — переспросил Бен.

— Да, ты. Один.

— Ладно, — ответил он с философской улыбкой, — Я не боюсь, сэр.

— Врешь, — сказал я. — Ты знаешь, что здорово боишься.

— Правда, не боюсь, сэр, честное слово, — с достоинством возразил Бен. — Я никогда не рассказывал масе, как я убил лесную корову?

— Рассказывал, два раза, и все равно не верю. А теперь ступай к мистеру Голдингу, возьми веревки и сети.

Чтобы попасть туда, где прятался наш зверь, надо было спуститься с холма и пересечь реку на пароме — большой, формой напоминающей банан лодке, которая, наверно, была сделана лет триста назад и с тех пор медленно приходила в негодность. Веслом орудовал глубокий старик, вид у него был такой, словно он вот-вот умрет от инфаркта; с ним плавал мальчишка, который вычерпывал воду. Это был неравный поединок, так как мальчишка был вооружен всего-навсего ржавой консервной банкой, а борта лодки водонепррницаемостью могли сравниться лишь с дуршлагом. И к тому времени, как паром достигал противоположного берега, пассажиры оказывались по пояс в воде.

Паром уже подошел, и Бен и Огастин горячо спорили с престарелым паромщиком, требуя, чтобы он вез нас не напрямик, а к широкой песчаной косе в полумиле выше по течению. Тогда нам не надо будет идти целую милю по берегу до тропы, ведущей в лес. Но старик почему-то заартачился.

— Маса, это моя лодка, если я ее потеряю, я не смогу больше зарабатывать деньги, — твердо ответил он. — Не будет еды для моего живота... Ни одного пенни не получу.

— Но как же ты потеряешь лодку? — удивился я.

Я хорошо знал этот участок реки: здесь нет ни порогов, ни коварных стремнин.

— Ипопо, маса, — объяснил старец.

Я вытаращил глаза: о чем толкует этот паромщик? Ипопо, что это такое — какой-нибудь грозный местный «ю-ю», о котором я до сих пор не слышал?

— Этот ипопо, в какой стороне он живет? — Я старался говорить увещевающе.

— Ba! Маса никогда не видел его? — Старик был поражен. — Да вон там, в воде, около дома районного начальника... огромный такой, как машина... ого!., силища страшная!

— О чем это он говорит? — озадаченно спросил Бен.

Вдруг меня осенило.

— Это он про стадо гиппопотамов, которые обитают в реке по соседству с домом, — сказал я. — Просто сокращение необычное, вот и сбило меня с толку.

— Он думает, что они опасны?

— Очевидно, хотя я не понимаю почему. Прошлый раз, когда я здесь был, они вели себя тихо.

— Надеюсь, они и теперь тихие, — сказал Боб.

Я снова повернулся к старику.

— Послушай, уважаемый. Если ты отвезешь нас вверх по реке, я заплачу шесть шиллингов и подарю тебе сигарет, хорошо? А если ипопо повредят твою лодку, я дам тебе денег на новую, понятно?

Паром медленно пошел против течения. В лодке было воды на полдюйма, и мы сидели на корточках.

— Не верится мне, что они опасные, — заметил Боб, небрежно купая пальцы в реке.

— В прошлый раз я подходил к ним на лодке на тридцать футов и фотографировал, — сказал я.

— Теперь эти ипопо стали злые, сэр, — бестактно возразил Бен. — Два месяца назад они убили троих человек и разбили две лодки.

— Утешительное сообщение, — сказал Боб.

Впереди из бурой воды тут и там торчали камни. В другое время мы бы их ни с чем не спутали, теперь же каждый камень напоминал нам голову гиппопотама — злого, коварного гиппопотама, подстерегающего нас, чтобы напасть. Бен, вероятно, вспомнив свою былину о поединке с лесной коровой, попытался насвистывать, но попытка вышла довольно жалкой, и я заметил, что он тревожно рыскает взглядом по реке. В самом деле, гиппопотам, который несколько раз нападал на лодки, входит во вкус, словно тигр-людоед, он всячески старается сделать людям гадость, для него это становится своего рода спортом.

Постепенно мы обогнули мыс и впереди, в трехстах ярдах, увидели на той стороне словно гофрированную белую песчаную отмель. Старик облегченно крякнул и быстрее заработал веслом.

— Почти доехали, — весело заметил я, — и никаких гиппопотамов не видно.