Звезды в моем сердце

– Вы уже подумали о том, как доставить меня домой, Рудольф?

– Ну конечно, мадам, – ответил он. – Я тотчас послал грума за вашей каретой, как только узнал, где вы находитесь.

– А как вы это узнали? – поинтересовалась императрица.

– Мне повстречался маленький мальчик, который шел через поле, когда мы разыскивали вас. К тому времени мы уже поймали вашего коня. Мы спросили у ребенка, не видел ли он или, может, слышал, что кто-то упал с лошади. Тогда он рассказал нам, что в фермерском доме находится леди, которая послала его в Истон Нестон за каретой.

– Как все просто! А я-то думала, что вы действовали как настоящий охотник и вас привели сюда мои следы.

– Вы же знаете, я пошел бы по вашим следам куда угодно, – тихо ответил принц.

Императрица снова рассмеялась и тронула его руку.

– Вы мне льстите, Рудольф, – сказала она. – По правде говоря, я ужасно зла на себя за такую глупость, как падение в самый разгар охоты.

– Если бы вы позволили мне сопровождать вас… – произнес принц.

– Вы недостаточно быстро ездите, – парировала императрица. – Завтра здесь будет капитан Миддлтон, вот тогда мы вам продемонстрируем, что такое настоящая погоня.

– Не сомневаюсь, – вздохнул принц.

Он взглянул в окно.

– Вот и карета, – сказал он. – Мне показалось, я услышал стук колес.

Императрица медленно встала, чуть морщась от боли.

– Хорошо бы поскорей оказаться дома и принять горячую ванну, – сказала она, – После чего я займусь гимнастикой и завтра смогу охотиться хоть целый день.

Она протянула руку Гизеле, которая присела в глубоком реверансе.

– Благодарю тебя, маленькая самаритянка, – произнесла императрица. – Я не забуду тебя. Передай отцу, что мне нужно сказать ему два слова сегодня вечером. А еще лучше, попроси его приехать к обеду вместе с тобой. Мы обедаем в семь часов…

– К обеду… мадам? – пролепетала Гизела. – Но… это невозможно. Я уверена… отец… ни за что не согласится.

– Скажи отцу, кто я. Он поймет, – велела императрица.

Она взяла под руку принца и улыбнулась ему.

– Признаю, что королевская власть иногда имеет свои преимущества, – заметила она. – Но только иногда.

– Вы, мадам, были бы королевой, в каком бы слое общества ни родились, – ответил он.

– И опять вы мне льстите, – сказала она. – Наглядный пример тому – Гизела. Как вы заметили, она походит на меня лицом. Но тем не менее она, бедняжка, не стремится быть королевой.

Последнее слово осталось за императрицей. Принцу нечего было добавить. Он осторожно повел ее из комнаты, Гизела еще раз сделала реверанс. Перед домом миссис Ренолдз отвешивала чересчур усердные поклоны. Она не представляла, насколько знатны ее гости, но их важный вид внушил ей благоговейный страх, который усилился при виде роскошной кареты, приехавшей за ними. Гизела не подошла к дверям проводить уезжавших. Вместо этого она присела ненадолго на ковер и уставилась на пламя в камине. В ее мозгу пролетало круговоротом все, что произошло с того момента, как она восторженно неслась за гончими. Дружеский тон императрицы, ее красота, необычное удивление принца Рудольфа – все это привело Гизелу в полное смятение, так что она уже ни о чем не думала, ничего не понимала, за исключением того, что она в самом деле по душам побеседовала с императрицей Австрии.

Каким бесцеремонным ей теперь показалось все, что она говорила и делала. А с другой стороны, неужели ей следовало вести себя иначе, даже если бы она знала, с кем говорит?

Она услышала шум отъезжающей кареты и в конце концов поднялась с ковра. Когда миссис Ренолдз вошла в комнату, она увидела, что Гизела стоит, внимательно всматриваясь в зеркало на каминной полке.

Что они имели в виду, утверждая, что между ней и императрицей есть сходство? Неужели она похожа на Елизавету Австрийскую? Она ничего не видела в своем отражении – только бледное лицо, темные испуганные глаза и неаккуратный узел тусклых рыжих волос, загнанных в уродливую сетку.

Глава 3

Когда Гизела переступила порог дома, то поняла, что отец уже вернулся, так как заметила в холле его охотничью шапку и кнут. Она взглянула на часы и увидела, что слишком долго преодолевала те несколько миль, которые отделяли ее дом от фермы Ренолдзов.

Это было так на нее не похоже – ехать медленно, но ей о многом нужно было подумать, поэтому она намеренно выбрала длинную дорогу, неспешно проехала через лес, остановила лошадь над извилистым ручьем, чтобы полюбоваться открывшимся видом, а сама не переставала размышлять о том, что принесет ей грядущий вечер.

Ее охватили противоречивые чувства. Ехать или остаться дома? Это был королевский приказ, императрица ясно дала понять, и ее отцу придется подчиниться требованию. Но что касается ее самой, то дело обстояло иначе. Ее пригласили из милости, хотя какая тут особая милость – быть объектом пристального внимания блестящей свиты императрицы и сознавать при этом, что они посмеиваются про себя, если не в открытую, при виде такой особы, неизвестно как оказавшейся среди них?

Но где-то в глубине души она понимала благодаря дару предвидения, которым обладают все, кто тесно связан с жизнью природы, что это не просто вечернее развлечение, а нечто более важное и серьезное. Она знала, что находится на распутье, откуда может двинуться вперед или остаться на прежнем месте.

Раздавленная и униженная бранью и побоями мачехи в течение долгих лет, Гизела тем не менее сохранила гордость, которую леди Харриет так и не сумела сломить. Эта гордость, по-детски считала Гизела, появлялась в ней от снов, которые она видела по ночам. Во сне она становилась совершенно другим человеком, непохожим на раболепную служанку, как тень передвигавшуюся по дому, на перепуганную девочку, смиренно сносившую каждодневные побои и проклятия, которые, несмотря на все ее усилия угодить мачехе, становились день ото дня все яростнее и сильнее.

– Ну почему я не способна сделать хоть что-нибудь как следует? – Раньше она часто задавала себе этот вопрос, жалуясь как ребенок. Сейчас она понимала, что, как бы она ни старалась, ей ни за что не умилостивить свою мачеху.

Да! Она оказалась на перепутье, и разве не могли появиться в ее сердце сомнения, какую дорогу выбрать? Она вспомнила добросердечие императрицы и то, как они мило и беззаботно болтали, пока Гизела не узнала, кем является на самом деле красивая незнакомка. Эта встреча словно пробудила в девушке какое-то чувство, которое до сих пор спало. Оно заставило Гизелу повернуться лицом к солнцу и понять, что, в конце концов, в ее темном мире есть место и красоте, и свету.

– Я поеду! Я должна поехать! – вслух произнесла Гизела. Она сознавала, что, хотя жребий брошен, борьба за то, чтобы ее решение стало реальным, еще впереди.

Вот поэтому она и не торопилась домой, находя различные для себя предлоги. Но наступил момент, когда все отговорки стали бесполезны: вдали появились башенки и фронтон Грейнджа.

Гизела медленно отвела лошадь в конюшню, где ее принял мальчик-слуга. Придерживая амазонку одной рукой, она побрела к дому; теперь, несмотря на то что внутренне она была настроена очень решительно, ее охватила дрожь. Как ей все объяснить? Где найти слова, чтобы рассказать о происшедшем? До чего смешно, что она так волнуется! Годы покорности и жестокого обращения после смерти мамы лишили ее всего, кроме воспоминаний.

Оглядываясь назад на то время, когда мама была жива, Гизела представляла себе его в золотистых тонах счастья, искрящимся от радости, но все это исчезло в маленькой, покрытой каменной плитой могиле на церковном кладбище.

«Где ты, мама? Почему ты не придешь ко мне?» – с плачем произносила маленькая Гизела каждую ночь, лежа в своей узкой кроватке, несчастный и одинокий ребенок, который боялся смотреть не только в темноту, но и в свое будущее.

Ей казалось, что мама покинула ее навсегда, что не существует никакой загробной жизни, что невозможно восстать из могилы. Но, подрастая, Гизела стала верить, что иногда ее мама рядом с ней. Она не могла объяснить словами свое ощущение, оно ничего не имело общего с материальным осязанием. И все же в самые горестные минуты, после особенно яростных нападок мачехи, когда все тело ныло от побоев или лицо горело от отпечатка тяжелой ладони, Гизела верила, что ее мама совсем близко, нашептывает утешительные слова, говорит о стойкости и терпении.

И сейчас, в эту минуту, у нее внутри росла уверенность, что мама настоятельно убеждает ее принять сегодняшнее приглашение.

«Ступай! Ступай! Не упусти свой шанс!»

Слова, казалось, звучали в самом сердце. Гизела была уверена, что они шли неизвестно откуда, что их не мог подсказать ее собственный бедный, совершенно сбитый с толку умишко.

Она положила кнут и перчатки рядом с отцовскими и сняла шляпку. Мельком взглянула на себя в зеркало: глаза – как у испуганного оленя, лицо – бледное от смертельного страха; и тут же отвернулась, зная, что чем больше будет разглядывать себя, тем больше разнервничается.

Как она и предполагала, отец был в курительной комнате. Он сидел справа от камина, развалясь на своем обычном стуле и вытянув перед собой ноги в заляпанных грязью охотничьих сапогах, которые он так и не снял; в камине разожгли большой огонь, и от его белых бриджей и алой куртки шел пар. Под рукой стояла неизменная бутылка портвейна, а напротив сидела его жена.

Леди Харриет жаловалась на что-то своим тонким пронзительным голосом, и хотя сквайр удостаивал ее односложными репликами, она довольствовалась такой аудиторией, пусть не очень внимательной, чтобы высказать свои горести.

– А я ей отвечаю: «Может, это для вас хорошо, а для меня – так не очень», – рассказывала мачеха, когда Гизела вошла в комнату.

Леди Харриет услышала, как за девушкой закрылась дверь, и резко обернулась.

– Итак, ты вернулась, Гизела, – сказала она. – Давно пора. Где ты была, я хотела бы знать. Твой отец уже полчаса как дома. Я только что ему сказала, что, если это будет продолжаться, можете распрощаться со своей охотой, миледи. В доме полно работы, а ты, вместо того чтобы заняться делом, носишься по полям, растрепанная, как чучело, и заигрываешь с мужчинами.

Гизела подошла поближе к камину и, слегка заикаясь от волнения, обратилась к отцу:

– Папа… я должна… тебе что-то сообщить.

– Что такое? – спросил он, даже не повернув головы, чтобы взглянуть на нее, но зато протянул руку к стакану, который успел налить до краев.

– У меня к тебе поручение, папа. От графини Гогенемз. Она просит, чтобы сегодня вечером… ты отобедал с ней в Истон Нестоне… и… взял меня с собой.

Сквайр поставил на место стакан, но прежде, чем он смог сказать хоть слово, леди Харриет визгливо закричала:

– О чем говорит этот ребенок? Что за чепуха! Графиня Гогенемз! Как бы не так! Ну разве можно поверить, чтобы она пригласила отца таким способом? Ты перепутала имя.

– Нет, я ничего не перепутала, – сказала Гизела. – Я… помогла ей сегодня, когда она упала с лошади на поле Ренолдзов. Ты знаешь, папа, какое там коварное место возле ограды. После я отвела ее в дом. Она особо подчеркнула, что хотела бы видеть и меня сегодня.

– Невероятно! – завопила леди Харриет, поднимаясь со стула. – Только послушай ее, Джордж! Ты же прекрасно знаешь, кто такая на самом деле графиня Гогенемз!

– Да, знаю, – медленно произнес сквайр.

– Глупая девчонка все перепутала. Это на нее похоже. Нерадивое и глупое создание! Даже простое поручение не в состоянии выполнить.

– Я все правильно передала, – терпеливо настаивала на своем Гизела. – Если вам угодно, то отца на обед пригласила императрица Австрии.

Наступила недолгая тишина, затем сквайр произнес:

– Ты уверена, что не ошиблась, Гизела?

– Да, папа. Она спросила, как меня зовут, а когда услышала, кто была моя мама, то сказала, что хочет тебя видеть.

– Ах вот как! – язвительно заметила леди Харриет. – Значит, ты расхныкалась перед императрицей – если, конечно, ты действительно говорила с ней – о своих аристократических родственниках из Австрии.

– Да, я сказала ей, кто моя мама, – с готовностью ответила Гизела. – Ты знаешь, папа, императрица помнит ее! Они встречались в детстве. И моего дедушку она тоже помнит!

– И поэтому она пригласила тебя на обед, – продолжала язвить леди Харриет. – Тебя! На обед к императрице! Неплохо! Хорошая шутка. Сейчас умру от смеха.

Она откинула голову и расхохоталась грубым, неприятным смехом, в котором совершенно не чувствовалось веселья. Сквайр посмотрел в ее сторону.

– Полно, Харриет, – сказал он, и в голосе его прозвучало предостережение.

– Нечего меня останавливать, – заявила жена сквайра. – Я прекрасно понимаю, что произошло. Эта сладкоречивая маленькая дрянь помогает императрице, а потом втирается к ней в доверие. Она сообщает нашей гостье, кто она такая, и императрица, думая, что встретила свою соотечественницу вдалеке от дома, любезно приглашает ее отобедать. Меня не приглашают – о нет! Мной пренебрегают, как будто меня на свете не существует! Но так всегда и бывает. В этом доме я терплю только такое обращение. Нет, нет! Наша принцесса обязательно должна поехать, разряженная в пух и прах. Там она вдоволь наговорится о своем благородном происхождении и о родственниках своей матери, которые, что весьма любопытно, ничего не хотят иметь с ней общего. Возможно, Гизела, ты сообщила императрице об этом обстоятельстве? Возможно, ты объяснила ей, почему твоя знатная родня никогда не пишет, почему никогда не поинтересуется, жива ли ты?

Мачеха задавала вопросы с такой злобой, вытянув и без того длинное лицо с острым носом, что Гизела от нее отпрянула.

– Харриет! Харриет! – снова предостерег жену сквайр.

– Нечего покрикивать на меня, Джордж, – огрызнулась она. – Если ты думаешь, я позволю, чтобы этой неряхе все сошло с рук, то ты ошибаешься. Я собираюсь сказать ей всю правду. Сейчас она узнает кое-что о своей драгоценной мамочке, о чем и не подозревала до сих пор.

– Харриет, я запрещаю тебе говорить что бы то ни было, – заявил сквайр.

– Запрещаешь! Ты не можешь мне ничего запретить, – ответила леди Харриет, распаляясь все больше и больше, пока не впала в полное неистовство, так хорошо известное Гизеле. – Я слишком долго терпела. Мисс Мазгрейв! Как бы не так! Дочь сквайра, его наследница, его единственный ребенок, свет его пьяных очей! Ну вот, она и услышит впервые в жизни правду и, надеюсь, порадуется ей!

– Харриет! Замолчи! То, что ты знаешь, я доверил тебе строго по секрету! – закричал сквайр.

Он попытался подняться со стула, но, прежде чем ему удалось сделать это, леди Харриет схватила Гизелу за плечи и принялась изо всех сил трясти, как грушу.

– Я слишком долго терпела весь этот бред, – прорычала она. – Послушай правду о себе. Ты всего-навсего внебрачный ребенок иностранки, которая не страдала избытком добродетели. Постарайся запомнить это своим скудным умишком, а потом можешь бежать к императрице, чтобы поведать ей историю твоего происхождения, и погляди тогда, как ей это понравится.

– Неправда! Это неправда!

Гизела услышала свой истошный вопль; с усилием вырвавшись из рук мачехи, она подбежала к отцу. Ему все-таки удалось встать с кресла. Гизела вцепилась в лацканы его охотничьей куртки и заглянула в полном смятении ему в глаза.

– Это неправда, папа! Скажи, что это не так!

Но ответ она поняла еще раньше, чем он раскрыл рот. Прочитала по его лицу, по испуганному и смущенному выражению. И тут же с криком отчаяния рухнула к его ногам, сотрясаясь от бурных рыданий, которые, казалось, разорвут ее на куски. Впервые сквайр вспомнил, что он мужчина, хозяин в доме.

– Выйди из комнаты, Харриет, – велел он жене тоном, которым редко говорил с ней и в котором чувствовалась давным-давно позабытая им властность.

В первую минуту она не обратила на его слова никакого внимания, но потом, когда он повторил: «Выйди из комнаты, я хочу побыть наедине со своей дочерью», Харриет тряхнула головой, и кокетливые локоны, обрамлявшие ее уродливое лицо, насмешливо запрыгали.

– Очень хорошо, я уйду, – сказала она. – Я все сказала, что хотела. Надеюсь, вы оба отлично проведете вечер!

Она повернулась и, шелестя дорогими шелковыми юбками, поплыла к двери. Дойдя до нее, она закатилась от смеха, писклявого и язвительного смеха, каким смеется женщина, которая торжествует победу, которая знает, что нанесла смертельный удар, и упивается своей разрушительной силой.

Дверь закрылась, и наступила тишина, нарушаемая неистовыми, раздирающими душу рыданиями. Сквайр тяжело опустился в кресло, возле которого Гизела сжалась в комочек. Затем он очень нежно опустил руку на ее голову.

– Не плачь, Гизела, – сказал он. – Я хочу поговорить с тобой.

Она сделала над собою усилие, но прошло еще несколько минут, прежде чем она смогла сдержать поток переполнявших ее слез и подавить громкие всхлипывания, вырывавшиеся из побелевших губ. Наконец она успокоилась, но тело все равно сотрясалось от дрожи, исторгнутой из самой глубины души. Когда она подняла распухшие глаза и взглянула на отца, то увидела, что он пристально смотрит в камин, а на лице его застыло выражение, которого она до сих пор не знала.

– Я предал тебя, – тихо произнес он. – Никогда не предполагал, что ты все узнаешь. Стефани взяла с меня клятву, что ты ни о чем не будешь знать. Я предал тебя, Гизела.

– По мне, лучше знать правду, – всхлипнув, ответила Гизела.

– Я и не думал рассказывать Харриет, – продолжал он. – Она как-то сумела выудить из меня все. Я был глупцом, Гизела, проклятым глупцом, что снова женился, после того как узнал, что такое счастье.

– Теперь… слишком поздно, отец, – сказала Гизела. – Пожалуйста, скажи мне… кто я… если не твоя дочь.

Сквайр тяжело вздохнул и, повернувшись к Гизеле, взял ее руки в свои. Ее пальцы были холодны как лед, и он неловко постарался согреть их, растирая между ладонями. От этого простого проявления доброты на глаза Гизелы вновь навернулись слезы и побежали безудержно по щекам.

– Я встретил твою мать двадцать один год назад, – неторопливо начал сквайр свой рассказ. – Я гостил тогда в Австрии у своего друга, с которым мы вместе учились в Оксфорде. Я поехал к нему поохотиться. Как-то раз он взял меня с собой в гости к друзьям, жившим неподалеку, – к графу Ганзалии и его семье. Я влюбился в Стефани с первого взгляда. Она была прелестна, Гизела. Золотоволосая, с голубыми глазами. От ее смеха всем вокруг становилось радостней. Я молил ее стать моей женой. Но она сказала, что любит другого.

Сквайр замолчал на секунду и прикрыл глаза рукой, как бы заново испытав боль прошлого.

– Дальше… папа, – прошептала Гизела.

– Она доверила мне свою тайну. Рассказала, как сильно любит и верит, что ее избранник отвечает ей такой же любовью. Но они не могли пожениться, потому что у него уже была жена. «Он женился бы на мне, если бы мог, – говорила Стефани. – Но его заставили заключить выгодный брак. Он возненавидел свою жену с самой первой минуты, а она возненавидела его. Их родители договорились между собой об этом браке, и они ничего не могли поделать. Он очень несчастлив и никогда не знал, что такое счастье. Я отчасти могу облегчить его страдания».

Сквайр издал стон.

– Для меня было мукой слушать ее, – сказал он. – Но мне не хватало мужества уехать. Каникулы кончились, а я остался. Мой друг все понял. Я не доставлял ему никаких хлопот своим пребыванием в его доме, поэтому я остался. Проходил месяц за месяцем, и я все больше и больше влюблялся в Стефани, стараясь утешить себя тем, что она, по крайней мере, мой друг. Но однажды она прибежала ко мне, как безумная, вся в слезах. Прошло много времени, прежде чем мне удалось уговорить ее рассказать, что случилось. Ее признание поразило меня как удар. У нее должен быть ребенок! Она боялась рассказать родителям, боялась будущего. Я спросил, знает ли об этом ее возлюбленный. Она ответила: «А что он может сделать?» Я так и не узнал, кто это был, ты понимаешь? По-моему, я никогда и не встречался с ним. Я знаю только то, что говорила мне Стефани, – он был очень важной особой и, по ее словам, горячо ее любил. Я умолял ее пойти к нему. Она отказалась. Каждый день мы встречались с ней у озера и все обсуждали без конца ее дилемму. Но разговоры так ни к чему и не привели. В конце концов мне пришло в голову единственно возможное решение: Стефани должна выйти за меня замуж, и тогда весь мир признает, что ребенок – мой!