Помоги проекту - поделись книгой:
А недавно мне и самому пришлось побывать в таком районе Атлантического океана. Мы работали на борту польского научно-исследовательского судна «Профессор Седлецкий». Состав экспедиции был интернациональным: вместе с хозяевами — поляками — там работали два специалиста из Советского Союза, а также ученые ГДР и Кубы.
Участок океана носит пышное наименование Северная субтропическая конвергенция и находится между Испанией и Азорскими островами. К юго-западу от него располагается так называемый Азорский максимум — зона повышенного атмосферного давления, источник хорошей погоды. По северной периферии участка прокатывались правые фланги циклонов, которые спешили своими привычными путями из Западной Атлантики на северо-восток и далее — в Европу.
Согласно программе мы сначала спускались вдоль меридиана на юг, до 37° северной широты, затем поворачивали на запад, шли до следующего меридиана, и снова поворачивали на север, до 46° северной широты. Потом опять на запад и на юг... И так день за днем.
Однажды я услышал громкие голоса, доносящиеся с крыла мостика: вахтенный штурман что-то возбужденно объяснял капитану, размахивая руками. Капитан старательно всматривался в бинокль. В быстрой польской речи среди отдельных знакомых слов все время мелькало слово «боя».
— Что случилось? — спросил я одного из своих польских коллег.
— Боя! — лишь повторил тот непонятное мне слово.
— Что? Что? — переспросил я. Он обернулся, увидел меня и смутился.
— Пшепрашам, Руди! Я не знаю, как это по-русски. Такое...— он показал руками в воздухе нечто непонятное.— Он плавает.
Меня осенило:
— Буй, что ли?
— Да, да! Боя, боя! — радостно воскликнул поляк и протянул руку, показывая, где искать этот буй.
Солнце, многократно отраженное гребнями волн, слепило. На глаза наворачивались слезы, и я ничего не разбирал, пока меня не повернули на требуемое число румбов.
Наконец и я увидел полосатый красно-белый бак с торчащими из него трубами. Судно не изменило курса, мы проводили глазами загадочный предмет и занялись своими делами.
Дня через два радисты получили так называемый «Навип» — навигационное предупреждение. Оказывается, штормом сорвало и унесло в море оборудование с какой-то буровой вышки. Об этом и предупреждались все суда. Информация о нашем наблюдении тоже ушла в эфир.
Это была первая встреча. А потом хоть раз в день мы обязательно встречали какой-нибудь буй. То это был самый непритязательный кусок пенопласта, завязанный в сетку, с притороченной к нему четырех-шестиметровой корявой жердью, то встречались фабричные буи с претензией на элегантность, снабженные отражателями электромагнитных волн.
Я так подробно описываю их потому, что теперь мы стали подворачивать к каждому бую, вылавливали их, и на спардеке постепенно скопилась целая коллекция морских скитальцев...
На борту «Профессора Седлецкого», кроме прекрасно оборудованных лабораторий, была и отличная аквариальная, которой заведовал гидрохимик Богуш Шпиганович. Он вообще был «фах-майстер» — мастер на все руки: постричь — к Богушу, починить, что-то смастерить — к нему же. Шпиганович мечтал наловить рыб для морского аквариума своего института. Но попадались только глубоководные рыбы, погибавшие при подъеме еще в трале. И вот когда решили поднять на борт первый буй, оказалось, что его сопровождает стайка рыб.
Богуш воодушевился. За борт спустили мальковый трал — мелкоячеистую сеть на металлической раме — и стали подводить ее под снующих рыбешек.
Я не ихтиолог, а «беспозвоночник», то есть специалист по беспозвоночным животным. Поэтому и ринулся не в аквариальную за остальными любопытствующими, а в лабораторию за пинцетом и банкой, потом — на верхнюю палубу, куда вытащили буй. У меня в тот момент был свой интерес: я хотел порыться в обрастании буя.
Обрастанием называется сообщество живых организмов, поселяющихся на камнях и скалах, на всяких плавающих в море предметах — от любой деревяшки до судового днища. В последнем случае это превращается в проблему, поскольку скорость судна падает очень сильно.
Основу обрастания составляют водоросли, зелеными косяками покрывающие днища судов, и усоногие раки: их называют морскими уточками. Странное название, не правда ли? А мне с детства запомнилась картинка, воспроизведенная из какой-то средневековой книги. На ней изображалось, как себе представляли в те времена появление водоплавающих птиц: на берегу стоит дерево с ветвями, усеянными странными белыми плодами. Из них торчат не то хохлы, не то пучки перьев. Часть плодов свалилась в воду, и из них постепенно, через ряд переходных стадий, образуются всякие утки-лебеди. Я вспомнил эту картинку, когда попал в тропики и впервые увидел морских уточек. Меня осенило: «плоды» — это изображение усоногих раков, морских уточек. Может быть, и название ведет свое происхождение оттуда?
Еще один компонент обрастания на буях — гидроидные полипы, колониальные морские родственники пресноводной гидры. Они образуют изящные кустики, деревца.
Но основной фон создают именно морские уточки. Сотни, тысячи усоногих раков всех размеров — от миниатюрных молодых раков до крупных, четырех-пяти сантиметровых особей — плотными рядами покрывают подводную поверхность буя.
На гидроидных полипах обнаруживаются какие-то червеобразные животные, которые при ближайшем рассмотрении оказываются рачками-бокоплавами из так называемых капреллид («капрелла» — по-латыни «козочка»).
В щелях между пенопластовыми блоками сидят толстые, жирные, словно набранные из колечек вороненой стали, кольчатые черви, кое-где попрятались маленькие прямоугольные крабики — планес. Это типичные обитатели всякого тропического и субтропического плавника.
Понятно, что привлекает рыб!
Разобравшись с обрастанием, я пошел в аквариальную. Там в огромном аквариуме, закрепленном на карданном подвесе, медленно кружили выловленные рыбы — коричнево-серые, с желтоватыми брюшками.
Наши ихтиологи быстро определили, что это полиприон американский, рыба из окунеобразных. И действительно: по виду — типичный каменный окунь, обитатель прибрежных вод, любитель скал, подводных гротов. И вот — целая стайка этих рыб паслась в тени буя над глубинами не менее 3000 метров, на расстоянии сотен миль от ближайших берегов! Что ни выловленный буй, то — полиприоны! Сколько же их в открытом океане? Значит, это не случайность!
Я решил поискать, что же пишут об этой рыбке специалисты... По совету своего немецкого коллеги из ГДР Ганса Дитера Баста, с которым мы работали на «Седлецком», я взял здоровенный английский справочник «Рыбы Британских островов и Северо-Западной Европы» и сразу нашел под латинским именем Polyprion americanus бытовое английское название: wreckfish. А с английского «wreck» — это слово имеет много значений — переводится и как «остов разбитого корабля». Следовательно, наш «окунь» — это рыба обломков кораблекрушения.
И действительно, дальше читаю: «Полиприон — рыба открытых морей, которая время от времени появляется в прибрежных водах. Его образ жизни тесно связан с плавающим лесом, обломками или водорослями...» Питаются полиприоны, конечно, морскими уточками. А на моих глазах, в аквариуме, один из полиприонов ловко ухватил крабика, который, на свою беду, решил выглянуть из щели.
Когда же возникла эта адаптация? Ведь издревле реки несли стволы упавших деревьев вниз по течению, в море. Там на них поселялись морские уточки, за ними устремлялись полиприоны.
Потом понесло море на своих волнах творения рук человеческих и частенько безо всякого благоговения разносило их вдребезги о скалы — на утеху всему честному сообществу обрастания и тем же самым полиприонам — спутникам обломков кораблекрушения.
Да, море использует все: и шлак из судовых топок, и обломки кораблей... Вроде бы парадокс: мы засоряем поверхность океана буями, бочками, а для морских уточек создаем субстрат для оседания, «средство транспорта», условие для поддержания высокой численности, для молодых полиприонов — дополнительный источник пищи. Словом, этой компании морских существ грех жаловаться на человечество. Но может ли сие обстоятельство послужить для нас оправданием?
«Сюрприз»
Описываемый здесь случай более уместно назвать курьезом, нежели сюрпризом.
...Мой коллега и давний друг, ведущий на нашем областном телевидении передачу «Природа и мы», однажды показал рострум рыбы-меча. Так называется вырост верхней челюсти, имеющий форму плоского обоюдоострого клинка. Именно из-за него рыба и получила свое имя.
Рыба-меч — одна из крупнейших скомброидных рыб и уступает в размерах лишь голубому марлину, описанному Эрнестом Хемингуэем в повести «Старик и море». Вес ее — до 500 килограммов и скорость — до 130 километров в час — говорят сами за себя! В отличие от других «носатиков» (так называют рыбаки всех рыб из подотряда мечерылых), у которых вырост верхней челюсти — «копье» — служит лишь для улучшения гидродинамических характеристик тела, у меч-рыбы он предназначен и для нападения. Известны случаи атаки этой рыбы на шлюпки, крупные суда, китов.
Что же курьезного в том мече, что был показан по телевидению?
На том мече была надета... пластиковая банка из-под моющего средства. Но мой коллега и друг тут был ни при чем. Пластиковый сосуд нацепила на нос сама рыба, и настолько давно, что вращавшаяся при ее движении банка протерла заметный желобок у основания меча.
По прихоти случая называлось это моющее средство... «Сюрприз»!
Не знаю, как это произошло. Возможно, рыба пала жертвой собственной привычки атаковать все, что попало... Возможно, это произошло случайно. Для меня это не имеет значения. До чего же мы довели океан своей, мягко говоря, неряшливостью, если королева открытого океана рыба-меч подверглась такому унижению — была обречена всю жизнь таскать на носу банку с издевательски звучащим в данном случае названием «Сюрприз»!
Можно бы продолжить список историй, но что нового они добавят? Можно рассказать, например, как на глубине более тысячи метров, на дне океанического рифта, из иллюминатора подводного аппарата ученые увидели... новехонькую консервную банку. Легко читалось не только название консервов, но и дата выпуска.
Банка была покрыта тонким слоем осадка. А у иллюминатора находился настоящий ученый. Он тут же измерил толщину осадка. Зная, за сколько лет накопился осадок на банке и какова его толща на дне океана в этом районе, ученый рассчитал возраст всей осадочной толщи. Данные очень точные и очень важные для понимания общих законов осадконакопления в океане.
Так и живем: одной рукой засоряем, а другой — делаем важные выводы из этого. А обитатели океана пытаются по-своему использовать «плоды» наших трудов.
Но насколько еще хватит их сил?!
Общность вод
Перед самым визитом в Комитет по воде вдруг образовались трудности. Выяснилось, что все переводчики этого ведомства в разъезде, а найти кого-нибудь на стороне не удавалось: начался туристский сезон, и у всех прочих переводчиков время было расписано на месяцы вперед. Дело было даже не во владении языком, а в специфике. Не понимая смысла русского термина, не переведешь его на венгерский, а переведя, не поймешь, что тебе отвечают.
Трудности исчезли так же мгновенно, как и появились, стоило лишь позвонить в комитет. Оказалось, что инженер Мате Бела, заведующий отделом, который должен был меня принять, окончил инженерно-строительный институт в Союзе и защитил диссертацию в Москве. Удивляться тут можно было только тому, что это не пришло нам в голову раньше. Гидростроительный факультет лет тридцать назад был самым престижным в МИСИ, а может быть, и во всех строительных вузах. Во всяком случае, его выпускники и по сей день занимают весомое положение в организациях, связанных с водой и гидростроительством почти во всех братских странах.
Прежде я не раз проходил мимо Комитета по воде и всегда обращал внимание, что здание его — огромное и очень современное — совершенно не походило на помещения других венгерских министерств. Те обычно занимают великолепные мрачноватые дворцы времен императора Франца-Иосифа.
— Так и есть,— согласился Мате Бела.— Комитет наш относительно нов. Вообще говоря, и до войны существовала подобная организация, но средств ей отпускали немного, и она совершенно изнемогла в борьбе с крупными землевладельцами. Ведь у каждого барона, графа и герцога была своя фантазия. А когда дело касается воды, нужно действовать или в масштабе всей страны, или опустить руки. Тогдашний «Визхиватал» их и опустил. Теперь же говорить только лишь о масштабах страны недостаточно. Мы связаны водой со всеми соседями, и все зависим друг от друга. Особенно Венгрия. Мы, к сожалению, нижележащая страна — по отношению ко всем соседним государствам, кроме Югославии.
На свете не так уж много стран, территории которых вмещают крупные реки целиком: от истоков до устья. Большая же часть таких рек протекает по землям нескольких государств. И, в зависимости от направления течения, страны делятся на верхнележащие (ближе к истокам) и нижележащие (ближе к устью). Достаточно вышележащим забрать побольше воды на свои нужды, как нижележащие тут же это болезненно ощутят. Отравлена вода в верхнем течении — она устремляется вниз. Построена гидроэлектростанция, но не предусмотрены меры по охране рыбы, и нижележащие рыбаки могут искать себе иные средства к существованию. Это только самые первые, лежащие, так сказать, на водной глади примеры.
— Так вот, истоки девяноста шести процентов речной воды Венгрии находятся за границей,— инженер Мате говорил не торопясь, очень четко, чуть по-профессорски. Видно было, что он умеет и любит читать лекции. И вдруг, прерывая плавное течение собственной речи, спросил: — Вам по стране ездить пришлось? А что больше всего бросается в глаза в пейзаже?
Чуть помедлив, я отвечал, как студент на зачете:
— Глобусы.
Хоть и не очень велика страна, пейзажи ее весьма разнообразны, и за час-полтора пути они резко меняются. Вот дорога петляет среди мягко-пологих гор, а за поворотом — ровная, даже плоская местность. Едешь среди леса, кругом разлито благоухание, но уже через четверть часа шоссе отделяет от бескрайнего поля только узкий пояс искусственных насаждений, а воздух горячий и пыльный. И везде взгляд довольно скоро упирается то в здание на горизонте, то в городок поодаль, то в какие-то длинные блестящие, явно сельскохозяйственные строения.
Но как общая деталь любого уголка страны — высится огромный серебряный шар на очень длинной и тонкой серебряной ноге. В лучах солнца он сверкает, а поскольку выше его ничего поблизости нет, глобус отражает закатный свет еще некоторое время после того, как все вокруг погружается во тьму.
Мате удовлетворенно кивнул.
— Мы их так и называем: «гидроглобусы». Вода, добываемая из артезианских скважин, нагнетается в шар — водонапорную башню, резервуар которой вознесен высоко над землей. У нас ведь обработан каждый клочок земли. Самый большой массив чернозема за пределами СССР. Мягкий климат. Чего, казалось бы, не хватает? А вот не хватает зачастую воды. Сильные засухи могут свести на нет все труды земледельца.
Впрочем, не только засуха. С чего началось водное хозяйство? С борьбы с наводнениями. Все наши реки принадлежат к бассейну Дуная. Вторая крупная река — Тиса. Дунай, в общем-то, не опасен, река по большей части равнинная. А вот Тиса, бегущая с Карпатских гор, иной раз становится страшной. Никогда не знаешь, сколько времени она будет покрыта льдом и замерзнет ли вообще. Не предскажешь, когда сойдет лед, когда вода начнет стремительно прибывать и широко рванется на равнину. Паводкозащитных сооружений — четыре тысячи километров. А гарантий все равно нет.
Каждый день в 13 часов 45 минут радио передает данные о состоянии воды в венгерских реках. В Чехословакии последние известия по радио всегда заканчиваются сообщением гидрологов: сначала по-чешски — «став воды в ческих ржеках...», а потом по-немецки — «...им Мольдау — хундерт фюнф унд цванциг центиметер...» Такая же служба есть и в Австрии, и в Румынии — всегда на двух языках, чтобы приняли в соседних странах. Какая же неустанная аккуратность и бдительность нужны, чтобы жить в уютной Центральной Европе!
— Предварительно мы получаем сведения от ваших гидрографических постов в верховьях Тисы. Вы ведь верхнележащая страна. И единственная из наших верхнележащих, с кем нет и не было никаких проблем. В сущности, для Советского Союза Тиса особого хозяйственного значения не имеет. Для нас же ее значение огромно. Но по конвенции от 1952 года вы взяли на себя половину расходов по гидросооружениям. А ведь от состояния верховьев реки мы очень и очень зависим...
Я вспомнил, как в областном управлении водного хозяйства в Черновицах услышал выражение: «вторые пограничники». Разговор шел о гидрологах, работающих на общих с Румынией реках Пруте и Серете. Я сказал об этом инженеру Мате.
— С румынами у вас гораздо проще: «вторые пограничники» следят за чистотой воды, чтобы вовремя оповестить о возможном загрязнении. Там два поста, советский и румынский, неподалеку один от другого, и еще по два поста, так сказать, «в тылу». А на Тисе этим не обойдешься: там у вас очень сложные гидротехнические сооружения и в основном для того, чтобы мы могли поить наши поля.
У нас есть совместный проект по дождеванию. Разрабатывали его вместе с Союзводсистемавтоматикой. Ничего название? А еще говорят, что венгерский язык трудный! Ну да бог с ним, с названием, главное, что работает нормально. Да, а вы, кстати, как себе представляете дождевальную систему?
Я мог себе представить лишь приятной формы машину, над которой в кружащихся водяных брызгах стоит радуга.
Инженер поморщился.
— Что вы кончали? Ах, вот как... Ну, то, что вы представляете,— хорошо для огорода. И вообще это вчерашний день. Вода ныне подается по постоянным трубам — только не воображайте себе серебристые трубы, протянувшиеся между грядок. Тут бы никакому трактору не развернуться. Нет, трубы проложены под землей, надежно изолированы. Приборы четко регистрируют влажность почвы и воздуха, температуру. И в нужный момент подают фонтанчики воды. В северовосточной части страны автоматика из вашей Киргизии очень надежно работает.
На следующий день я собирался на северо-восток, в город Шарашпатак, и поинтересовался, где смогу увидеть систему в действии.
— Если повезет — будет жаркий сухой день,— увидите эти фонтанчики. Систему вам не увидеть, в этом ее смысл: она совсем не занимает земли.
Мне не повезло. Конец мая был нетипично влажным и прохладным. Но я все пытался разглядеть из окна машины хоть какой-то намек на гидротехнику. Я знал, что под зелеными всходами, под молодой травой ветвились трубы,— знал, но не видел. Небо было синим, свежий ветер трепал кроны деревьев. Проезжали на велосипедах крестьяне в коричневых вельветовых пиджаках. Шляпы были низко надвинуты на лоб, и мужчины время от времени придерживали их, оторвав руку от руля. Ветер прекратился где-то за Казинцбарцикой, и стало теплее.
К полудню потеплело еще заметнее, но, очевидно не настолько, чтобы земля потребовала дополнительной влаги. Только на обратном пути в одном месте я увидел, как робко рванулись вверх струйки, опали, а в следующий момент над полем встало прозрачное блестящее полотнище. Все-таки мне повезло.
Но это было на следующий день.
— Вода — как кровеносная система планеты,— говорил Мате Бела.— Это не расхожий оборот. Внесите заражение в кровь — будет отравлен весь организм. Где бы не были испорчены река, озеро, водоем, это обязательно отразится не только там, где внесли заразу, но и в любой другой точке земли. Нельзя превратить пустыню в сад в одном месте, чтобы пустыня не появилась в другом. Количество воды в природе ограничено, и никто не вправе пользоваться ею только в своих интересах. У нас тут с выше- и нижележащими странами, нанизанными на одну реку, все это очень наглядно. И относительно просто. У вас проблема Байкала вроде бы сдвинулась с места? Нам это не безразлично. И не только из чистого интереса.
Уже прощаясь, я поинтересовался: куда разъехались переводчики? Неужели столько советских специалистов одновременно прибыли в Венгрию?
Мате пожал плечами.
— Ну, кое-кто приехал к нам. А в основном народ отправился в Киргизию. На Большой Чуйский канал. Мы там ведем совместные работы на Восточной ветке — все по той же автоматизации водного хозяйства. У нас вообще много общих работ. А уж если дело связано в водой — хозяйство всегда общее.
Два измерения реки
— Магомед, твоя машина может хоть чуть-чуть медленнее ехать? Мне же еще в Москву возвращаться,— в десятый раз повторил я.
И каждый раз, даже не посмотрев в мою сторону, кареглазый шофер лишь слегка притормаживал, чтобы через минуту снова нажать на газ...
Левый борт КамАЗа, казалось, терся о каменную стену, уходящую в поднебесье, а правые колеса висели над пропастью. На поворотах захватывало дух: за боковым окном — ни дороги, ни скал. Только глубоко внизу, пенясь и ворочая камни, ревела река Аварское Койсу, неся свою воду в Сулак. А за ней все закрывала другая гора. Лишь полоска неба висела над нами.
Из-за этой дикой реки, из-за этого душного ущелья и оказался я здесь, в горном Дагестане. Или нет, не из-за них. Выражаясь суховатым языком экономики, внизу билась не река, дорогу стиснули не горы — то были гидроэнергетические ресурсы. Чтобы использовать эти месторождения водной энергии, и возводят каскад ГЭС. Электростанции, они интересовали меня.
Каскад что ступени на реке. Начиная с низовья каждая ГЭС и водохранилище — голубая ступень в горах. Чем выше плотина, тем круче ступень. Двадцать электростанций намечено воздвигнуть к началу XXI века на реке Сулак. Двадцать ступеней в небо. Пока их только три.
Вдоль Сулака я проехал, как говорится, «от» и «до». Река небольшая, всего 144 километра от Каспийского моря до того места, где сомкнулись два кипящих потока — Аварское Койсу и Андийское Койсу («койсу» по-кумыкски — «бешеная вода») — и начался Сулак. Проехал, чтобы увидеть и понять, что дают эти гигантские стройки горному краю и в добром ли согласии живут они с его природой.
Итак, я двигался вверх по Сулаку вдоль его берегов. На равнине, где горы кончаются,— река смиренная. Но и дальше, уже в горах, я не видел, как беснуется Сулак. Горной реки, по существу, уже нет. Лишь на отрезке — километров пять — можно было почувствовать ее прежний нрав. (Пока незатопленным оставался участок Миатлинской электростанции, здесь еще не было плотины и здания ГЭС, но уже было все необходимое, чтобы возвести их.)
— Как построим плотину, здесь будет водохранилище,— сказал Аким Степанович Данилов, начальник строительства.
Аким Степанович был моим гидом на Миатлинской ГЭС. Его «Жигуленок», казавшийся крошкой среди гор, среди могучих самосвалов и бульдозеров, катал по объектам стройки. Когда воочию видишь панораму строительства, когда слышишь неравнодушного человека, для которого в этом хаосе развороченной горы, техники, строительных материалов, оборудования, нет ничего лишнего, хаотичного, а есть только одно — работа, подчиненная четкому замыслу, то невольно проникаешься уважением к этому человеку, к его делу. Ради него уже двадцать с лишним лет Аким Степанович и живет в высокогорном поселке Дубки.
Он приехал сюда сразу после окончания Бакинского политеха (в Дагестане тогда строили Чиркейскую ГЭС), оставаться не думал, сперва хотелось только посмотреть, как начинают, потом несколько лет ждал отметки высоты плотины в десять метров, потом — в 50 и так до 320. А потом... потом бывший молодой специалист, ставший главным технологом строительства Чиркейской ГЭС, возмечтал построить свою плотину — Миатлинскую. Опять будет считать высоты: нуль, десять, восемьдесят два...
Плотины ГЭС долгое время были символами нового. И не только в Дагестане. Но... мало кто из неспециалистов знает, что вырабатывают-то ГЭС совсем немного электричества, лишь чуть больше десятой части, если смотреть по стране в целом, и работают многие из них всего лишь несколько часов в сутки — в так называемые часы «пик». Энергетические «реки» начинаются у нас на тепловых станциях, отсюда идет свыше трех четвертей всего электричества
— Вах, что ты знаешь о ГЭС? — недовольно спросил Аким Степанович как будто кто-то плохо отозвался о его детище.
— Я ведь по специальности географ. Географ-экономист.
— Ну хорошо. А при чем здесь географ? Ваше дело карты.
— Обижаешь, Аким Степанович, тоже восхищаюсь вашими плотинами. Восхищаюсь, но не разделяю вашего вое хищения.
— Как так?
Поделиться книгой: