Помоги проекту - поделись книгой:
— Я видел его со спины. Субъект среднего роста, волосы с проседью. Одет как обычный служащий — серый костюм, черные туфли.
Я вызвал Лардена.
— Спасибо за клиента, он первый заметил убийцу. Человек из черного «Рено-30 ТХ» с парижским номером следил за Тиро с момента его выхода из префектуры. Свяжитесь с жандармерией, дорожной полицией, со всеми постами, взимающими плату за проезд по автодороге, от ворот Сен-Клу в Париже до пригорода Сен-Денье в Тулузе. Отложите всю остальную работу. За два последних дня по дороге Париж — Тулуза не могло проехать больше десяти таких автомобилей. Внимательно просмотрите все полицейские протоколы. А я займусь поисками машины в Тулузе, вдруг повезет.
Было одиннадцать часов. Я мог подвести итог проделанному: допрос, посещение морга, беседа с любителем игры пашинко. Чтобы тщательно все обдумать, не хватало чашки хорошего кофе...
Следствие по делу об убийстве Бернара Тиро топталось на месте. Записка баллистической лаборатории лежала у меня на столе. Выстрелы были произведены из оружия, найденного в канализационном люке. Лаборатория произвела тридцатикратно увеличенную фотографию пуль. Они прошли через тот же ствол. Схема траектории показывала, что Тиро получил две пули спереди и шесть в спину уже после того, как упал на землю; попадания спереди были точными; по данным лаборатории, дистанция стрельбы составляла от двух до четырех метров. Следующие выстрелы оставили следы ожогов. Убийца находился не далее 50 сантиметров от жертвы.
Сообщение бригадира Лардена ничего не прибавило. Можно было подумать, что «Рено-30» вообще не существовал, если бы его водителю не пришла в голову дурная мысль отметить свой приезд в Тулузу убийством.
— Вы опросили служащих бензоколонок?
— Конечно, инспектор. Одного за другим. Это не сложно: такая машина, как «Рено», имеет бак на 70 литров. Считается, что в среднем на автодороге ей требуется 11 литров на сто километров. Если предположить, что она выехала с полным баком, то у Марманда или Ажана горючее должно было кончиться. Во всяком случае, она не могла не заправиться. Однако ни у одной бензоколонки машина такого типа не останавливалась. Ни на пути в Тулузу, ни обратно.
— А почему вы думаете, что преступник уехал из Тулузы?
— Мне это кажется логичным. Человек получил задание ликвидировать Тиро; выполнив «работу», он спокойно поехал домой... Все говорит за то, что мы имеем дело с профессионалом. «Лама эспесиаль» принадлежит к числу пистолетов, украденных в Испании.
— Я согласен насчет оружия, но кое-что все же не клеится.
— Что же, инспектор?
— Само убийство. Прочтите записку лаборатории. Всю сцену легко восстановить. Тиро повернулся в сторону убийцы. По всей очевидности, он его не знал. В трех или четырех метрах человек вынимает оружие и всаживает две пули: одну в плечо, другую в шею. Тиро падает, и преступник добивает его шестью выстрелами в спину. Много ли вы знаете профессионалов, которые работают таким образом? Нет! Специалист подождал бы, когда цель окажется на расстоянии одного метра. Вытянув руку, он бы выстрелил ему либо в сердце, либо в висок, в зависимости от того, как его учили. Одну пулю, максимум — две. Вместо того наш «простак» опустошает целую обойму, рискуя всполошить весь квартал и быть схваченным. Заметим при этом, что только вторая пуля, попавшая в шею, оказалась смертельной. Все это склоняет меня к мысли, что убийца был лично причастен к делу, иначе чем объяснить его остервенение? Это не профессионал, а весьма опытный любитель. Таких ловить труднее всего. Чтобы его схватить, нам потребуется больше энергии и сообразительности, чем для решения задачи кубика Рубика.
Поедем в мэрию. Перед смертью Тиро интересовался архивами мэрии и префектуры. Он занимался историей. Вполне возможно, нужные ему документы связаны с его занятиями. Нельзя ничего оставлять без внимания...
Стоянка на рыночной площади была заполнена машинами до отказа. Ларден нашел место на улице Тор, рядом с кабаре «Ла Кав». Судя по тому, что сказал дежурный сотрудник, Бернар Тиро интересовался административными документами, относящимися к 1942—1943 годам. Нам принесли все материалы, которые просмотрел Тиро. Это были договоры, торговые сделки, протоколы совещаний, ворох бумаг с печатями, подписями, датами, цифрами. Ничего интересного. Если бы у нас был хоть какой-то след! День обещал быть нелегким. Я не нашел ничего существенного, если не считать отчета о сборе годового налога на собак в районе Тулузы в 1942 году. Ларден откопал связку документов Военного совета, который приговорил бригадного генерала де Голля к смертной казни за государственную измену.
На другой день нас принял в префектуре месье Лекюссан, директор административного архива. Старый человек с лицом, изборожденным морщинами, да к тому же еще с протезом на искривленной ступне. Он проводил нас к стеллажам с документами. При ходьбе его туловище наклонялось влево, но в момент, когда голова едва не упиралась в железные стойки шкафа, протез стучал о паркет, и архивариус принимал вертикальное положение. Его покачивание сопровождалось едва слышным ворчанием.
— После вашего телефонного звонка, инспектор, я просмотрел досье, которые изучал убитый. Все они на букву Д. Старье, которого здесь предостаточно. Я отложил документы. Они на моем столе, там вам будет удобнее работать. Я полностью в вашем распоряжении.
Он тихонько прикрыл дверь и вышел, сопровождаемый постукиванием протеза.
— Удобный стук: мы будем точно знать, когда он подслушивает под дверью.
Шутка привела Лардена в хорошее настроение. Он взял первую связку бумаг и углубился в ее изучение.
«Дезинфекция», «Делегация», «Деньги», «Детство»...
Административные документы мало чем отличались от предыдущих. На этот раз они относились не только к Тулузе, но и ко всему департаменту Верхняя Гаронна. Вскоре мы знали назубок проблемы ассенизации в Мюре и в Сен-Годоне, ознакомились с жалобами коммун Монтастрюк и Легевен по поводу реконструкции национальных дорог № 88 и 124. Случайная классификация документов вела нас от смешного к трагичному. Так записка префекта требовала разогнать муниципалитет города Лантье под тем предлогом, что его члены собирались в заднем зале таверны. В следующем письме те объяснили, что в помещении мэрии течет крыша, и потому они собираются в другом месте. Но им ничего не помогло: префект остался при своем мнении и разогнал советников.
«Депортация» рассматривалась администрацией так же, как и другие рядовые задачи. Казалось, чиновники заполняли списки именами лиц, подлежащих ссылке, с той же тщательностью, с какой выдавали талоны на уголь для населения или для школ. В пожелтевшей телеграмме от 29 сентября 1942 года, прикрепленной скрепкой к картону и подписанной Пьером Лавалем (Пьер Лаваль (1883—1945) — французский политический деятель, премьер-министр марионеточного правительства Виши в годы оккупации Франции гитлеровцами. Был судим и расстрелян после Освобождения.), администрации рекомендовалось не разъединять семьи, которые увозили в ссылку. Текст уточнял, что «в связи с волнениями, вызванными этим варварским мероприятием, мне удалось получить от немецкой армии разрешение на то, чтобы детей не отделяли от родителей, а отправляли вместе с ними».
Пачка циркуляров, подписанных буквами АВ, претворяла эту директиву в жизнь. От призывов к гуманности — к отправке в печи Бухенвальда и Освенцима!
Я передал Лардену папки «Детство» и «Деньги», а сам погрузился в бюрократические глубины папки «Дезинфекция»...
Радиограмма с пропавшего судна
18 июня 1941 года на приемном радиоцентре Балтийского государственного морского пароходства в Ленинграде нарастало беспокойство. Молчали пять судов, прибывших в порты Германии. У причалов Штеттина, Данцига и Любека: «Хасан», «Волголес», «Магнитогорск», «Каганович», «Эльтон». С подходом к берегам Германии связь с советскими транспортами внезапно прекратилась. Ни одно судно не вышло из немецких портов и не дает о себе знать! А из Ленинграда согласно плану цепочкой, одно за другим идут все новые суда, груженные пшеницей. На пути в Германию пароход «Днестр». Только что вышли из Лениграда курсом на немецкие порты теплоход «Вторая пятилетка» и пароход «Луначарский». Заканчивают погрузку другие суда. В эфире по-прежнему слышны наши транспорты, идущие только на запад, только на запад, и ни одного советского судна на восток! Нашим судам встречаются лишь немецкие транспорта, плывущие на восток с войсками и зачехленной брезентом военной техникой. Фашисты через порты Финляндии подбираются к границам СССР. Германские суда исчезли из всех советских портов. Некоторые, не выгружаясь, повернули домой...
Данциг, 19 июня 41-го года. По окончании разгрузки пароход «Магнитогорск» готовился к выходу в Ленинград. На судно поднялся немецкий чиновник с красной повязкой на рукаве. Чиновник объявил: «Фарватер минирован англичанами, «Магнитогорск» задержать в порту». На судне этот немец не первый раз. Когда «Магнитогорск» еще только швартовался, он в сопровождении еще одного чиновника и солдата, вооруженного автоматом, уже стоял на стенке. Поднявшись на судно, он вызвал радиста и капитана, затем вдвоем с помощником опечатал рубильники включения радиостанции и выставил у дверей часового. «Кто включает функштатьон, будет строго наказать! Отвечайт за сохранность пломб капитан и радист! Невыполненный приказ — солдат стреляйт!»
В прошлый рейс «Магнитогорска» пленные французы и англичане, разгружавшие судно, предупреждали команду: «Скорей уходите и больше не возвращайтесь. Боши собираются воевать с вами». Несмотря на то, что у красного здания пароходства в Ленинграде об этом вполголоса рассказывали многие моряки, побывавшие в портах Германии, говорить открыто опасались, дабы не прослыть провокаторами и паникерами, к которым не было пощады.
Только за один рейс в Германию пароход «Хасан» встретил тридцать четыре немецких транспорта, следующих с войсками в Финляндию.
Капитан парохода «Днестр», вернувшийся из Швеции, зашел в политотдел пароходства сказать о своей тревоге. Шведы заявляют: «Вы не боитесь, что немецкие войска, которые длительное время копятся в Финляндии, как лавина, обрушатся на вас?» Начальник политотдела обозвал Богданова паникером, пригрозил арестовать. Наверное, говорил не от себя, а под давлением свыше. Ему это было известно давно. При попытке доложить выше ответили — паникер...
Команда «Магнитогорска» догадывалась: немцы задерживают выход умышленно. Капитан Савва Георгиевич Дальк решил сообщить в пароходство и предупредить другие суда о грозящей опасности. Однако с опечатанной радиостанцией и часовым у ее двери, не говоря уже о риске провала и жестокого наказания, сделать это было чрезвычайно сложно. На совещании в каюте капитана, где находились помощник по политической части и секретарь судовой партийной организации, радист Юрий Стасов предложил план операции.
...Матросы должны будут отвлечь часового от дверей радиорубки, а Стасов с готовыми и зачищенными проводами и инструментами заберется в рубку. Затем соединит запломбированные рубильники и включит коротковолновый передатчик на волне вечернего вызова Ленинградской радиостанции — 48 метров. Время включения передатчика должно быть приурочено к началу сеанса связи Ленинграда с судами в море. Перед работой приемником радист обязательно проверит точность установки волны передатчика. Проверка хотя и займет лишних полторы минуты, но она необходима. Во время пломбирования радиостанции немцы могли умышленно или неумышленно изменить волну излучения передатчика. Тогда планируемая операция окажется бессмысленной. Вместо Ленинграда и советских судов радиограмму примут только нацисты! Сообщение не должно включать ни кодовых позывных, ни названия судна, ни адреса, кому оно направлено. Но содержание его, переданное открытым текстом, должно быть однозначно понято вахтенным радистом Ленинграда и радистами советских судов в море. Почерк работы Юрия Стасова на ключе наши радисты знают, а вместо позывных он использует свое имя — Юра, которое также им известно. По этим признакам операторы приемного центра догадаются, кто и откуда передал радиограмму.
— Для соединения рубильников проводами вам не потребуется помощь механиков? — спросил капитан.
— Нет,— ответил Стасов.— Если фашисты застанут в рубке меня одного или передачу запеленгуют и расшифруют, вину возьму на себя. В противном случае они обвинят в заговоре всю команду. Единственная моя просьба к механикам — поддерживать нормальное напряжение судового электрогенератора во время передачи.
«Справится»,— решил капитан, глядя на интеллигентное волевое лицо радиста. Капитану было известно о высокой его квалификации.
Перед началом операции капитан Дальк спустился в машинное отделение. На вахте стоял студент-практикант из Ленинградского института инженеров водного транспорта Николай Тульский — сын капитана знаменитого ледокола «Ермак».
— Сейчас включишь рубильник на радиостанцию. Стасов играет в шахматы по радио. Торопится передать ответный ход,— улыбнулся капитан.— Я буду на мостике. Услышишь свисток по переговорной трубе — ток на рацию вырубай немедленно. Во время работы радиста напряжение держи точно.
Заметив капитана на мостике, матросы завели разговор с немецким часовым. Расспрашивали о жизни в Германии, а потом принесли гитару... Матросы расположились так, чтобы часовой, который подошел к ним, не видел дверей радиорубки. Стасов с проводами и инструментом мигом проник в рубку. Как он и подозревал, настройка волны излучения передатчика оказалась сдвинутой в сторону волн немецких радиостанций. Перестройка частоты заняла не полторы, а две минуты.
Через несколько минут ребята разошлись, а часовой снова стоял у дверей радиостанции. Оставалось неясным: был ли он действительно обманут или догадался, что его умышленно отвлекали, и делал вид, будто ничего не происходит.
Вахтенный радист радиоцентра в Ленинграде принял странное сообщение неизвестной радиостанции. Вначале она несколько раз передала трехзначные позывные «ЮРА, ЮРА...». Затем радист открытым текстом отстучал: «Нас задержали! Из порта не выпускают! Чинят насилие! Не посылайте других судов! ЮРА, ЮРА... В Наркоминдел Советского Союза. В немецких портах задержаны советские суда! Насилие! Протестуем! ЮРА, ЮРА...»
На приемном радиоцентре по почерку работы на ключе и позывным «ЮРА» догадались: передавал радист парохода «Магнитогорск» Юрий Стасов. Сообщение Стасова приняли также на кораблях и радиоцентре Краснознаменного Балтийского флота.
В ночь на 19 июня радиограмму с «Магнитогорска» пароходство отрепетовало в Москву. Политотдел БГМП немедленно связался с заместителем наркома морского флота. «Сохраняйте спокойствие, ждите указаний»,— последовал ответ. Утром 20 июня пароходство обратилось к секретарю Ленинградского обкома партии А. А. Кузнецову. Он посоветовал, какие меры на всякий случай принять. «А тем временем,— говорил он,— вопрос, очевидно, решится в Москве».
Теплоход «Вторая пятилетка» и пароход «Луначарский», вышедшие за пароходом «Днестр» в Германию, утром 20 июня передали радиограммы в пароходство, что экипажи их судов объявили свои рейсы стахановскими и обязались на пять часов раньше срока прибыть в порты назначения.
Спустя два часа «Вторая пятилетка» встретила большой немецкий транспорт, идущий на восток. Солдаты на палубе смеялись и что-то кричали...
В Ленинградском порту суда в Германию грузились круглые сутки. Работники порта взяли обязательство: каждый транспорт загружать зерном на четыре часа раньше намеченного срока.
Днем 20 июня Балтийское пароходство направило шифрованные радиограммы теплоходу «Вторая пятилетка» и пароходу «Луначарский»: «Замедлите ход. Держитесь южного берега Финского залива, будьте готовыми зайти в советские порты Ригу, Таллин или в бухты Моонзунда».
Пароход «Днестр» приближался к берегам Германии, назад его не повернули.
К утру 21 июня никаких официальных распоряжений от Народного комиссариата морского флота в Ленинград не поступило. С согласия Ленинградского областного комитета партии в пароходстве приняли решение «Вторую пятилетку» по радио повернуть в Ригу, а пароход «Луначарский» в Ленинград. Выход других судов в Германию отменили.
Пароход «Днестр» продолжал двигаться в Штеттин, повернуть его назад время еще было...
Вечером 21 июня пораженные советские моряки увидели входивший в порт Штеттина еще один советский пароход. Это был «Днестр» с тремя с половиной тысячами тонн отборного зерна — ответ на мольбу радиста «Магнитогорска»: «Не посылайте больше судов в Германию».
Страх ослушаться приказа свыше не позволил ни руководству пароходства, ни Народному комиссариату морского флота вернуть судно в Ленинград. Сколько тысяч жизней можно было спасти в блокаду, до которой оставалось 73 дня, только пшеницей одно судна, а таких судов был не один десяток...
Приход «Днестра» подтвердил опасения капитанов задержанных судов о лживости заявлений администрации порта, будто фарватер минирован англичанами и непроходим.
21 июня, суббота. Весь день в пароходстве прошел в тревоге. По радио как будто ничего не происходило. Москва передавала обычную программу. Из Народного комиссариата морского флота никаких распоряжений по-прежнему не поступало.
22 июня в 3 часа 30 минут утра с парохода «Луга», возвращавшегося с Ханко в Ленинград, от капитана В. М. Миронова получена радиограмма: «Судно обстреляли немецкие самолеты. Имею около 20 пробоин. Ранен вахтенный помощник С. И. Клеменов».
В 3 часа 34 минуты 22 июня сигнальщик рейдового поста Кронштадт и поста маяка Толбухин обнаружил четыре немецких самолета типа «Хейнкель-111». Самолеты сбросили мины на Большой Кронштадтский рейд и, сопровождаемые огнем зенитных батарей, скрылись.
Эстонский товаро-пассажирский пароход «Рухну», вышедший ночью из Ленинграда, подорвался на магнитной мине у входа в открытую часть Морского канала. Лоцман Ф. А. Трофимов сообразил: «Если судно утонет в канале, вход в Ленинградский порт будет закрыт». Трофимов успел повернуть погибавший пароход из зоны канала. Морской путь в Ленинград остался свободным. Вслед за этим радист латвийского парохода «Гайсма» успел передать радиограмму капитана Николая Георгиевича Дувэ из Ирбенского пролива: «Судно атаковано самолетами, торпедировано немецкими катерами. «Гайсма» тонет! Прощайте!»
22 июня на рассвете германское правительство объявило войну Советскому Союзу...
22 июня в 6 часов утра из динамиков, установленных в портах Штеттина, Данцига и Любека, где стоят советские суда, несется истеричная речь Гитлера. Через полчаса на судах хозяйничают эсэсовские отряды. Срывают флаги, громят продовольственные склады, рассовывают по карманам личные вещи моряков.
22 июня, 8 часов утра. По-прежнему никаких официальных распоряжений от Народного комиссариата морского флота не поступает. В пароходстве включены все приемники. Москва передает обычную воскресную программу. О войне ни слова. В пароходстве издан приказ «О немедленной готовности судов и экипажей». Моряки спрашивают:
— Война?
— Нет,— отвечают представители пароходства,— пробная мобилизация...
22 июня, полдень. По радио передано сообщение правительства СССР о вероломном нападении гитлеровской Германии на Советский Союз.
23 июня, 5 часов утра. Спустя более суток после начала войны на море и более четырех суток после передачи радиограммы с «Магнитогорска» Народный комиссариат морского флота передал, чтобы все суда, находящиеся в южной части Балтийского моря, зашли в ближайшие порты Советского Союза.
Из-за запоздалого приказа, не считая потопленных гитлеровцами транспортов, Германия задержала 32 советских судна различных пароходств с грузом и экипажами, общей численностью около 900 человек. Многие из них погибли в фашистских концлагерях...
Команда «Магнитогорска» знала о тайной радиограмме радиста Стасова, но среди моряков предателей не было.
9 июля 1945 года оставшиеся в живых прибыли в Ленинград. Среди них и Юрий Стасов. Начались изнурительные допросы: как и почему был интернирован? Чем занимался в лагере и тюрьме? Были ли там знакомые?
Вернуться в пароходство и пойти в загранку с «каиновой» отметкой в анкете «был интернирован» не разрешали. Коммунистов исключили из партии с мотивировкой: «За неуплату членских взносов и длительный отрыв от работы партийной организации». Партбилеты им вернули лишь в пятидесятых годах, после XX съезда партии...
Гренландский дневник
Для меня эта экспедиция началась в марте 1988 года, когда я был приглашен на тренировочный сбор на ранчо Стигера в Миннесоте, где собрались все участники экспедиции. Францию представлял Жан Луи Этьенн, Англию — Джеф Сомерс, Японию — Кеидзо Фунацу, Канаду — Мартин Вильяме, Советский Союз — я. Этьенн и Вильяме были на ранчо впервые, а Джеф и Кеидзо уже работали здесь с осени, тренируя собак и подготавливая снаряжение. Кеидзо же был приглашен Стигером в эту экспедицию еще и как каюр-профессионал и преемник знаменитого японского путешественника Наоми Уэмуры. Надо сказать, что среди шести участников экспедиции только трое, а именно Стигер, Фунацу и Сомерс, имели опыт работы с собачьими упряжками. Джеф Сомерс два с половиной года работал в качестве каюра и проводника в Британской Антарктической службе на Антарктическом полуострове. Ни я, ни Этьенн, ни Вильяме до сих пор дел с собаками не имели, и поэтому Стигер предполагал, что мы наберем необходимый опыт во время этих сборов. Они начались споро, в том смысле, что мы сразу же получили по собачьей упряжке, с которой должны были работать, начиная с утра, с запрягания нарт, и кончая вечером, до часа кормежки.
Тренировка заключалась в том, что мы возили разнообразный груз на нартах: стройматериалы, бочки с горючим, кирпич... со склада, расположенного километрах в пяти от ранчо. К складу вели две основные дороги: по льду озера и через лес с многочисленными подъемами и узкими местами.
Спустя пять дней у Мартина возникли какие-то неотложные дела. Он уехал, пообещав скоро вернуться, но так и не приехал более, прислал Стигеру извинительное письмо, из которого следовало, что он не сможет принять участие в трансгренландском переходе. Это известие нас всех опечалило, ибо мы успели привыкнуть к Мартину, к его рыжей бороде, улыбке и постоянной готовности прийти на помощь. Этот «нехороший» почин, к сожалению, поддержали Этьенн и Стигер, они тоже покинули ранчо неделю спустя. Таким образом, на ранчо остались я, Джеф и Кеидзо, и мы работали вместе до конца марта.
Сначала мы предполагали пересечь Гренландию с севера на юг, но потом выяснилось, что заброска экспедиции и всего экспедиционного груза на ледник Гумбольдта в апреле весьма дорогостояща, поэтому было принято решение идти с юга на север по пути, ранее нехоженому. В пользу этого предложения работало и то обстоятельство, что, передвигаясь таким образом, мы сможем избежать трудностей, связанных с наступающим летом: лето будет идти нам вдогонку, но не перегонять нас. Наоми Уэмура, который пересек Гренландию в 1978 году, шел с севера на юг, и в июле, находясь в районе южнее 70-го градуса, столкнулся с трудностями, вызванными высокой температурой воздуха, туманами, мокрым снегом.
Гренландская экспедиция, названная нами тренировочной, является уникальной в своем роде. Достаточно сказать, что это была всего вторая в истории гренландских путешествий попытка пересечь Гренландию по меридиану (первую успешно завершил Уэмура). Все остальные экспедиции, включая и легендарную экспедицию Нансена,— кстати, в августе 1988 года исполнилось ровно сто лет с момента ее начала,— пересекали Гренландию в широтном направлении, с востока на запад.
Нам предстояло преодолеть свыше 2000 километров по ледяному куполу на высотах порядка 2—2,6 километра над уровнем моря. Мы рассчитывали пройти маршрут за 60 дней. По плану перехода первые две недели мы должны были двигаться на четырех упряжках по восемь собак в каждой и группой в составе девяти человек. Имелось в виду, что, помимо шести основных участников, с нами пойдут на первом этапе французские кинематографисты, снимающие фильм о всех этапах подготовки экспедиции «Трансантарктика», и штатный фотограф экспедиции.
Весь день 9 апреля и начало следующего дня прошли в подготовке снаряжения, получении продовольствия и корма для собак из рефрижераторов. Продовольствие было тщательно упаковано и расфасовано по большим плоским картонным ящикам в ширину нарт, на каждом ящике стояла маркировка, обозначающая, на сколько дней и на сколько человек рассчитано его содержимое. Были арендованы два грузовика: один для перевозки собак, другой для снаряжения, продовольствия и четырех нарт, двое из которых были по конструкции аналогичны нансеновской, а двое — конструкции Стигера; все нарты были изготовлены на ранчо Стигера. На полозьях нарт красовались надписи, отражавшие преемственность нашей гренландской экспедиции: «Гренландия, Нансен, Уэмура».
Вечером 10 апреля состоялись теплые проводы нашей экспедиции в одном из многочисленных парков Миннеаполиса. Было много народа, детей, корреспондентов ТВ и радио.
Нам предстояло пересечь на машинах три штата: Миннесоту, Висконсин и Мичиган, прежде чем добраться до столицы Канады Оттавы, откуда мы должны были лететь на север Канады и далее в Гренландию.
Вся поездка до Оттавы заняла 36 часов, ночевали в спальных мешках в кузове автомобиля. Вылетали из Оттавы 13 апреля утром на самолете канадской авиакомпании «Фёр-стайр» во Фробишер Бей — поселок на севере Канады, который возник на месте эскимосской деревни и имеет эскимосское название Икалют. Это местечко является отправной или промежуточной точкой многих полярных экспедиций в канадской Арктике. И Стигер и Этьенн останавливались во Фробишер Бее перед своими арктическими путешествиями, у них здесь много друзей и помощников, в том числе — частная авиакомпания «Брэдли», услугами которой они воспользовались и на этот раз. Зафрахтованный Стигером самолет этой компании уже ждал нас. Погода стояла великолепная — морозец под десять градусов, солнце, синее небо и ослепительно белый снег на окрестных сопках, сам воздух пах экспедицией, и первыми это почуяли собаки, которые с готовностью, но не без нашей помощи карабкались по крутому трапу в самолет, в отведенный для них носовой отсек. Мы разместились в хвостовом, после чего вылетели в Гренландию, в поселок Нарсарсуак.
Подлет к Гренландии был исключительно красив: розовые в свете заходящего солнца ледники, покрытые снегом, хорошо различимые сверху трещины, темно-коричневые горы и темно-синее, сливающееся с океаном небо. Нарсарсуак открылся неожиданно: бетонная полоса, ангары и поселок в окружении покрытых снегом гор. Наш самолет выполнил вираж, перебросив солнечные блики с одной плоскости на другую, и, идя впритирку к вершине одной из сопок, зашел на посадку. Смеркалось, самолету надо было до полной темноты вернуться во Фробишер Бей, поэтому разгрузку проводили в высоком темпе, собак выгружали на руках и привязывали к проволочному забору, ограждавшему летное поле.
Самолет улетел, а мы занялись устройством ночлега для собак и себя. Надо сказать, что особых проблем в связи с этим занятием у нас не возникло -— об этой экспедиции знали, нас встретил представитель местных властей, он выделил в распоряжение экспедиции небольшую машину БМВ с кузовом, в котором мы и отвезли собак на отведенное для них место, километрах в двух от взлетной полосы. На этом месте привязывал своих собак и Уэмура, когда именно в этом поселке завершил свой трансгренландский переход, о чем свидетельствовала мемориальная доска, укрепленная у подножия одной из сопок, названной его именем.
В моей памяти еще свежи впечатления от этих ночных поездок с собаками: открытый кузов машины, мы сидим со Стигером на корточках в подпрыгивающем на ухабах кузове лицом к лицу, точнее, к мордам очередной партии из восьми собак (больше не влезало в кузов), греем озябшие на ветру руки в их густой шерсти, а над головой огромные звезды и мерцающая зеленым цветом лента полярного сияния.
Привязав собак, отправились в отведенные нам апартаменты — длинное одноэтажное здание бывшей гостиницы, где каждый из нас мог занять любой понравившийся ему номер, благо матрацы и спальники были у каждого из нас. Мы с Этьенном разместились на полу огромного номера, без традиционных для отелей мебельных излишеств.
Утром 14 апреля из Копенгагена прилетали французские кинематографисты, одному из которых, звукооператору, известному французскому альпинисту Бернару Прюдому, предстояло разделить с нами все трудности предстоящего перехода: он вошел в состав экспедиции вместо канадца Вильямса. Вылет на ледник к месту старта был намечен на 16 апреля. 14 и 15-го мы продолжали готовить снаряжение, прошли под руководством Бернара и Джефа инструктаж по методам оказания помощи при падении в трещины ледника.
16 апреля утром я в последний раз насладился великим благом цивилизации — принял душ, а в 14 часов был заказан первый вертолет, на котором улетели Этьенн, Джеф, представители телевидения и прессы, а также часть собак, ну и конечно, Стигер. Он летал с каждым бортом и строго хронометрировал полет, ибо стоимость вертолета — один доллар в секунду, а расплачивался Стигер с пилотом наличными, и сразу же. Я полетел в последнем вертолете вместе с оставшимися собаками.
Место, которое было выбрано в качестве стартовой площадки экспедиции, выглядело очень живописно, оно располагалось у подножия гигантского снежного шлейфа, подпиравшего скалу, обрывающуюся с противоположной стороны к ледниковому куполу пятисотметровым уступом. Собаки с радостью выпрыгивали из раскрытой двери вертолета в рыхлый снег, их тут же подхватывали уже освоившиеся на месте Джеф и Кеидзо и отводили к остальным, привязанным на длинных стальных тросах, растянутых между зарытыми в снег деревянными якорями.
Джеф уже поставил свою небольшую ярко-оранжевую палатку, в которой нам с ним предстояло прожить вместе первые две недели путешествия. Вертолет, забрав журналистов и покружив над нами, исчез за гребнями окружающих нас с трех сторон гор, и мы остались одни — 9 человек и 32 собаки.
Прямо перед нами уходил к горизонту застывшими белыми волнами гренландский ледник, которому готовила вызов наша небольшая экспедиция. Было 16 апреля, около 17 часов местного времени. Еще раз назову тех, кто остался этим морозным, ясным и тихим вечером один на один с ее высочеством Гренландией (под ее величеством мы все условились понимать Антарктиду). Кроме нас, основной группы, с нами — режиссер и оператор Лоран Шевалье, камер-мастер Дамиан (оба из Парижа) и фотограф Пер Брейхаген, молодой норвежец, обучающийся в Миннесотском университете. Ну и конечно же, наши верные спутники-собаки, и почти каждая — яркая собачья индивидуальность.
Таким расширенным составом мы предполагали двигаться две недели до точки с координатами 64 градуса северной широты и 45 градусов западной долготы. В этой точке, расположенной примерно на траверсе гренландской столицы — города Готхоба, мы должны были принять самолет с продовольствием и снаряжением, достаточным для прохождения оставшихся 1800 километров пути без всякой поддержки извне, и на этом же самолете должны были покинуть экспедицию Лоран, Дамиан и Пер с двумя собаками и одними нартами.
17 апреля, используя хорошую видимость, мы решили провести визуальную рекогносцировку начального участка нашего маршрута — подъема на ледниковый купол. Это было очень важно, поскольку именно на подъемах на ледник наибольшее количество трещин. Для этого мы решили взобраться на ближайшую вершину, под надежным прикрытием которой расположился наш первый лагерь.
Стартовали все участники эспедиции, но до вершины добрались только мы с Джефом. Подъем был достаточно крутым и скользким, однако открывшаяся сверху картина полностью оправдала все наши усилия. С 500-метровой высоты мы увидели прямо перед собой бескрайнюю волнистую белую равнину, слева и справа чернели величественными памятниками уходящие к горизонту горы, они как бы ограничивали пространство, занятое этой застывшей белой рекой. Мы наметили направление, по которому нам следует завтра идти, чтобы избежать неудобств, связанных с неожиданными встречами с трещинами. Спустившись в лагерь, рассказали всем участникам о виденном, о трещинах, договорились о том, что стартуем завтра, 18 апреля, в 10 часов утра. Впереди будет идти Этьенн, за ним упряжка Стигера, затем упряжка Джефа, Кеидзо и замыкающим — я. Французская киногруппа и фотограф выйдут раньше на лыжах и займут наблюдательный пост на вершине горы, у подножия которой будет проходить наш маршрут.
И вот этот день настал.
Собаки, полные нерастраченных сил, побежали очень резво, несмотря на внушительный груз, лежащий на нартах, так что мы едва поспевали за ними на своих «Россиньолях», а порой нам приходилось просто скользить за ними, держась одной рукой за нарты. Однако, когда мы добрались до подъема с рыхлым глубоким снегом, ситуация изменилась, и теперь уже нам приходилось, подталкивая нарты, помогать нашим друзьям, которые, вывалив длинные языки, проваливаясь по брюхо в снег, лезли вон из кожи и из синих ярких постромок, очевидно, недоумевая, почему же стал таким тяжелым груз. Толкать нарты, стоя на лыжах, оказалось делом достаточно трудным, лыжи скользят и все время путаются. Намучились мы в первый день изрядно. Все наши мучения и быстротечные моменты триумфального скольжения под горку были отсняты на кино- и фотопленку. Несмотря на блестяще проведенную рекогносцировку накануне, мы все-таки не избежали встречи с трещиной, она приоткрыла свой голубой глаз в непосредственной близости от полозьев упряжки Джефа. Джеф предупреждающе поднял вверх лыжные палки, и мы с Кеидзо на цыпочках обошли ее стороной. Около полудня остановились и стали поджидать наших киношников, которые на расстоянии выглядели совсем крошечными черными точками на белой, искрящейся под солнцем поверхности ледника. Поднявшись на купол, мы лишились того надежного прикрытия, которое нам предоставляла наша гора, и попали во власть довольно резкого холодного восточного ветра, незаметного в движении, но весьма ощутимого на стоянке. Прячась от ветра, мы развернули нарты поперек и укрылись за высокой баррикадой лежащего на них груза; подобную операцию нам приходилось проделывать во время всего нашего путешествия, когда мы останавливались на обед.
Поделиться книгой: