Помоги проекту - поделись книгой:
Дурацкая ситуация, что и говорить. Чем я могу ей помочь? Мне бы кто помог… Но она не отпускает меня, так крепко ухватив за ноги, что я того и гляди упаду, как сноп. Может, она припадочная? Надо будет узнать у настоятельницы…
— Тише, дитя мое, тише… — приговариваю я, одновременно пытаясь оторвать ее руки от моего платья. — Нас могут услышать!
— Но вы же королева, вам все можно! — тоненько всхлипывает она, но от платья все-таки отцепляется. И очень вовремя — на дорожке, ведущей к огороду, показываются мои дамы. Наверное, их привлек поднятый послушницей шум. Только зрителей мне не хватало!
— Мы молились, — говорю я, предвосхищая расспросы. — И юной Жозефе было откровение… Вы, думаю, и сами слышали, как звала она спасителя нашего, Иисуса Христа. Так давайте же вместе вознесем молитвы Господу!
Я встаю рядом с Жозефой на колени и принимаюсь горячо молиться. Девчушка, оказывается, не настолько глупа, как я уже было подумала: она быстро пристраивается рядом и складывает руки в молитвенном жесте.
Как же я все это ненавижу! И сколько уже лет живу именно так… «Вы королева, вам все можно»… о, если бы! «Все можно» королевам бывает только в сказках, да еще, пожалуй, в мечтах таких вот глупышек, как малютка Жозефа. А вот мои дамы уже прекрасно знают, что из себя порой представляет королевская жизнь. И они от этого не в восторге, определенно. Вместо турниров и пиров они вынуждены находиться рядом со мной, безмужней женой, кочевать из чьего-нибудь замка в монастырь, из монастыря в замок, и везде быть чем-то средним между гостьями и приживалками. Да, аббатство — это мое спасение! Вот уж где я буду у себя дома и сама себе хозяйка. Правда, сомневаюсь, что кто-нибудь из них последует за мной… но там, в моем мире, они мне не очень-то будут и нужны, так что я с радостью избавлю их от своего общества. Ведь из тех, кто прибыл со мной семь лет назад из Наварры, рядом не осталось никого. А те люди, что окружают меня сейчас, мне безразличны. Вот Джоанна — другое дело, но она теперь замужем и так далеко от меня. А те, кто рядом — чужие, совсем чужие, и ни одной близкой души рядом нет…
Вот еще одно условие королевской жизни, малютка Жозефа — жить рядом с десятками людей и не доверять ни одному из них.
… Но что это мы замечтались, пора заканчивать с религиозными откровениями. Я встаю, отряхиваю подол платья, мои дамы бросаются мне на помощь. Девчушка тоже поднимается с колен.
— Молись! — горячо восклицаю я. — Молись, и Господь укажет тебе верный путь!
Незаметно сую ей в ладошку пару монет и, придав лицу подобающее королеве выражение, медленно и с достоинством продолжаю свою прогулку.
Дамы следуют на пару шагов сзади и о чем-то шепчутся. Наверное, о своей религиозной фанатичке — королеве… Ну, это не самое страшное.
Вечером я довольно быстро покидаю их и затворяюсь в своей келье. Вот за что люблю монастыри — так это за возможность остаться одной. Нигде, ни в одном замке, ни при одном королевском дворе подобное невозможно. А в монастыре, да еще при определенной сноровке — легко. Так что в последнее время я часто предоставляю возможность своим придворным развлекаться без меня. И они, надо полагать, не сильно огорчаются этому обстоятельству. Поначалу — да, это было странно. Некоторые все пытались остаться рядом, думаю, больше из привычки, чем из желания выслужиться, но я быстро поставила их на место.
— Но как же вы будете одна, Ваше величество? — посмели они все же высказать мне этот вопрос.
Своим ответом я раз и навсегда пресекла все дальнейшие разговоры на эту щекотливую тему, потому что произнесла единственно возможную в такой ситуации фразу:
— Я — не одна, я вместе с Господом…
Так что в последнее время у меня появилось гораздо больше времени на то, чтобы поразмышлять, повышивать, да просто посидеть, зная, что никто не ловит твой взгляд, не следит за малейшим поворотом головы. Вот такая вот радость. Знала бы об этом бедняжка Жозефа, вот бы удивилась! Какая она маленькая и худенькая, как птичка… Птичка-невеличка… Как знать, может быть, я куда охотнее жила бы ее жизнью — пусть бедной и нелегкой, но полной надежд. Пела бы псалмы и пропалывала репу. А надоело бы — так взяла бы, да и убежала, куда глаза глядят! Ведь когда не боишься своим поведением опорочить несколько королевских семей разом, все несколько проще…
Я не заметила, как задремала. И в полудреме мне привиделось лицо дорогого моего супруга, славного короля Ричарда. И оно было таким взбешенным, что и сомнений не оставляет — знает, все знает! И, как это ни странно, вся тревога моя вдруг разом утихла, будто не в грезе, а наяву я увидела, что мой удар достиг цели.
За ужином настоятельница-аббатиса пожаловалась, что сегодня на ночлег попросилась такая орда паломников, что всем едва хватило места. Но тут же принялась расписывать, в какое далекое путешествие они собрались. Не только пойдут посуху, но и поплывут по морю, и все ради того, чтобы поклониться благодатным мощам святой девы Эверильды…
Не могу сказать, что наслышана о ней, хотя имя вроде бы знакомое. И хотя мне не так уж и интересны подробности ее праведной жизни, я все же задаю вопрос:
— Имя ее мне знакомо, но не напомните ли, чем же так знаменита эта святая?
— О-о-о… — мать-настоятельница вздымает руки, не в силах выразить свои чувства словами, — …это воистину замечательная история! Дева Эверильда из Уэссекса была настоятельницей женского монастыря и много лет служила Господу в святости, чистоте и молитве, заботилась об инокинях и подавала им пример своей жизнью. Хоть до Англии путь и не близкий, но я наслышана, что к ее мощам вот уже пять веков стекаются паломники, а особенно паломницы, со всего света! Ведь святая Эверильда помогает будущим матерям и роженицам… Говорят, что она благословила всех женщин Эвен… Эвер… ох, ну что за названия у этих англичан, и за какие прегрешения дал же им Господь такой язык!.. одним словом, деревни рядом с монастырем, и с тех пор ни одна мать в этой деревне не умерла при родах! Представляете, Ваше Величество — ни одна! Мало того, тем женщинам, которые никак не могут понести — тут аббатиса к моему удивлению покраснела, — она помогает зачать дитя… Вот что значит слово ангельское перед Господом! Вот все эти женщины — она махнула куда-то в сторону, очевидно, подразумевая то крыло обители, в которой разместили паломников, — и торопятся припасть к мощам девы Эверильды и заодно омыться в святом источнике, который, поговаривают, забил неподалеку от монастыря сразу же после ее кончины.
— И многим женщинам удалось родить после омовения? — мне на самом деле становится интересно.
— Говорят, что многим… очень многим…
— О, эта дева воистину достойна восхваления! Кто более нуждается в чуде, чем женщины, отчаявшиеся подарить своему супругу наследника… — отвечаю я, стараясь попасть настоятельнице в тон.
И тут вдруг настоятельница бледнеет и замирает на полуслове. Что такое?
— Ваше Величество! — шепчет она вне себя от непонятного мне страха, — простите меня, умоляю вас, простите… язык мой — враг мой, и лукавый всегда рядом, чтобы смутить нас и заставить произносить недостойные речи… поверьте, у меня и в мыслях не было напомнить вам о вашем горе…
Так она обо мне? О, нашла о чем переживать… В моем случае никакой источник, подозреваю, не помог бы. Разве что миру был бы явлен еще один случай непорочного зачатия, в чем я очень сомневаюсь.
Ночью мне не спится… В голову лезут разные мысли: то Жозефа, то репа в огороде, то любимый супруг, то неизвестный нахал, назвавшийся его сыном… А, может, и правда — сын? Посмотреть бы на него, даже интересно, что за человек… Ну уж явно не хуже моего муженька, хотя наглец порядочный. Но где он, а где я? Разве что привет передать с паломниками, раз уж они в те края направляются? А что, это мысль… Очень красиво получится — вот тебе, сынок, от матушки благословление и сердечный привет!
Сказано — сделано. Написать пару строк — дело нехитрое. Надеюсь, что читать по-французски он умеет, все-таки королевский отпрыск. Хотя, если пошел в отца, то и стихи должен сочинять… На всякий случай повторяю те же слова на латыни, и, подумав, добавляю несколько слов по-наваррски — пусть изучает «родной» язык… и запечатываю пергамент. Ну вот, дело сделано, осталось только поговорить с паломниками.
Очень кстати, что мои дамы уже спят… Как они устают со мной, бедняжки! Две из них, как и положено, почти у самых дверей, но спят они так крепко, что мне удается проскользнуть незамеченной. Во дворе монастыря деловито снуют паломники — они уже собираются отправляться в путь. В предрассветной дымке все фигуры кажутся безликими. Сколько тут женщин, подумать только! И все скоро будут уже далеко отсюда… Надеюсь, доберутся до источника и наплодят своим мужьям вскорости ребятишек. Свет фонаря вдруг выхватывает из темноты знакомое лицо — малышка Жозефа, ну и ну! Да она никак собралась сбежать? Вот уж не ожидала такой прыти — оказывается, она гораздо храбрее, чем мне представлялось утром! Глупая, конечно. И молодая. Слишком молодая. Но будь мне столько лет, сколько ей, я бы, по чести сказать, поступила бы так же.
Что-то так грустно стало, что даже письмо дорогому сыночку передавать расхотелось. Казалось, все вокруг, даже глупышка Жозефа, могут отправиться куда захотят. Все, кроме меня. А я так и буду только выполнять чужие приказания… И тут вдруг — назовите, как хотите, Божья ли благодать на меня сошла или наоборот, подстерегло дьявольское искушение, но я бросила пергамент в огонь, метнулась в свои покои, и уже совсем скоро шагала по дороге в толпе других женщин. Как кстати подвернулся под руку чей-то старый потертый плащ и другая немудренная одежда, развешенная у догорающего очага! Дай им Бог здоровья… Обувь у меня, конечно, будет побогаче, чем у большинства, но я очень ловко измазала ее в первой же луже. Капюшон на глаза, в руках торба, и вперед. Подхватываю Жозефу под руку:
— Решила отправиться в дальнюю дорогу?
Если бы не моя рука, девчушка бы упала тут же, как подкошенная… Глаза вытаращила, губами шевелит, а сказать ничего не может…
— Вот что, — говорю я ласково. — У тебя своя тайна, у меня своя. Но если проболтаешься кому — убью. Поняла?
Она молча трясет головой.
— Ну, вот и хорошо. Идем!
Мы продолжаем путь дальше, а на душе легко и приятно. Вот и я отправляюсь в паломничество. Других детей просить не буду, но за недавно обретенного сыночка спасибо деве Эверильде непременно скажу.
Мы без приключений добираемся до очередной деревни, но тут вдруг я вижу, как по вытоптанному двору около харчевни в тревоге мечутся мои придворные. Понимаю, что боятся не за меня, а за себя — что случись, не сносить им головы. Все-таки я хоть какая ни какая, но королева… Да и куда они денутся без должностей и денег, которые я им плачу? Ведь остались только те, кому пойти и вправду некуда. Вот и бросились вдогонку…
Ну, что ж, Беренгария, вот ты и сходила в паломничество, вот и сделала, что хочешь… Никуда, видно, мне от них не деться, так что придется придумать другую историю.
Выхожу вперед, благодаря Бога за то, что кругом стоит шум и суматоха, и паломникам не до меня, и сбрасываю капюшон. Придворные кидаются ко мне с криками, но я тут же приказываю всем молчать.
— Слушайте меня внимательно. Я отправляюсь в Англию. Путь неблизкий. Тем, кто откажется сопровождать меня, я разрешаю остаться в монастыре и дождаться моего возвращения. Но, главное, если не хотите пострадать от гнева моего супруга — никому об этом ни слова. Вы живы, пока сохраняете тайну. Проболтаетесь — мой муж вздернет вас на первом же суку, будьте уверены. Так что…
Свита в замешательстве — я никогда не говорила с ними в таком тоне. Ну, ничего, пусть привыкают!
— И запомните, что сейчас здесь, на постоялом дворе к паломникам присоединиться высокородная дама… высокородная дама… — в голове, как нарочно, ни одного имени! — хм… Беатриса… де Леоне. А наша добрая королева Беренгария продолжает возносить молитвы за стенами обители. Всем ясно?
Ответом мне служит почтительная тишина.
Глава 9
О тридцати трех богатырях и о правосудии божьем или «Спартак — чемпион!»
Следующее утро началось для меня с яростного рева сержанта де Литля. По-видимому, бедолага искренне полагал, что шепчет, но от его шепота тряслись стены:
— …Все равно не пущу! Дайте ему поспать, mat» vashu! Взяли моду: прынца ни свет, ни заря будить! Он ночью караулы проверял, умаялся, а тут вы!
В ответ раздалось приглушенное дверью бормотание, в котором однако слышались голоса лейтенанта Энгельса, сенешаля Мурдаха и фельдмаршала Паулюса. Судя по всему, они пытались убедить Джона, что им очень, очень-очень нужно…
— А вот сейчас как тресну тебя по башке, Энгельс!..
Вот этого допускать нельзя ни в коем случае, а то ведь треснет, как пить дать! Вставай, солдат, труба зовет…
— Джон, пропусти их немедленно! Я уже проснулся…
Дверь со скрипом, сопровождаемым басовитым бормотанием сержанта де Литля: «Разбудили, изверги!», распахнулась:
— Мой принц!.. Зять мой!.. Ромейн!..
— Так, говорите по одному, а то я ни хрена не понимаю.
Говорить на правах родственника взялся мой бесценный тестюшка:
— Зять мой, ваше высочество! К северным воротам прибыл отряд в три десятка всадников, которые утверждают, что вы обещали им свое покровительство. Они желают принести вам омаж и получить от вас фьеф…
— Немедленно пропустить! Я знаю этих людей!
— Мы так и подумали, мой царственный зять! Их впустили в город, и сейчас они ожидают вашего прибытия под надежной охраной…
Интересно, кого это он счел надежной охраной? Надеюсь не своих «рыцарей без страха и упрека»?..
— …наших валлийских родичей…
Вот это хреново! Эти идиоты могут запросто задраться с моими землячками! А русичи, насколько я могу сообразить, как раз имеют опыт борьбы с подвижным, бездоспешным и нахальным противником. Навострились на всяких там хазарах-печенегах…
— Так, — я оделся с такой скоростью, что оказался бы не последним даже в «учебке». — Двинулись к ним, и поскорее. По дороге расскажете, если еще что-то есть…
Верхами мы добрались до Северных ворот примерно за четверть часа. И вовремя, мать его, вовремя! Русские и валлисские витязи успели уже с успехом преодолеть языковой барьер, и теперь дело шло к всеобщей потасовке. Обе стороны изощрялись в оскорблениях, и руки уже сжимали рукояти мечей, ощупывали стрелы в колчанах и примеривались к лукам и топорам…
— Здорово!
— О! — жилистый выехал вперед. — По здорову ли, принцепс Робер… Гудкович?
— Благодарствую, — надо и мне попробовать придерживаться их манере речи. — Что ж, надумали ли витязи земли Русской под мою длань идти?
— Не розумею, о чем ты баешь, принцепс, но гадаю — об нашей роте. Мы круг дружинный собрали, да и приговорили: быть по сему!
— Славно, молодцы, славно! — повернувшись к своим сопровождающим, я произнес — Тесть мой, славный сенешаль Англии… Короче, деньги нужны, — я быстро пересчитал русских воинов. — Девяносто девять марок. Давай: одна нога тут, а другая — уже здесь!
Славный сенешаль Ральф Мурдах, успевший за время нашего тесного общения и родства уяснить, что мои распоряжения должны выполняться бегом, унесся за деньгами. И очень скоро я сообщил своим подданным, что в наше войско вступили тридцать три богатыря…
— Знакомьтесь, друзья. Это — боярин из далекой Руси, Олекса Ольстинич, — я выдвинул вперед жилистого предводителя своих земляков. — Он и его люди пожелали принести мне клятву верности, потому как поняли, что я воюю за правое дело.
Ближние одобрительно зашумели, хотя тесть и хмыкнул, словно бы про себя:
— Ну да, а серебро — взял…
— Тестюшка… — Я наклонился к нему поближе и прошипел на ухо, — А ты мне по прекрасному и благородному порыву души служишь? И ничего-ничего за свою службу не желаешь? И Машу за меня бы отдал, если бы я Хэбовым сыном оказался? Вот то-то: молчи-ка в тряпочку, да с новыми товарищами дружбу води. Ты же — сенешаль, по-ихнему — «воевода»…
— Voevoda, — тесть пробует слово на вкус. — Voevоda, voevoda…
Услышав знакомое слово, русичи подтягиваются, а Олекса Ольстинич делает шаг вперед:
— Исполать тебе, славный воевода… — он вопросительно смотрит на меня.
— Ральф Мурдах, — подсказываю я ему. — Великий сенешаль английский.
— Исполать тебе, славный воевода, скинь-шиш-кисель ангельский, Ральфий Мурдахович…
— И посла же господь имечко, — прошептал благоговейно один из дружинников. — Эдаким едино ворогов пужати, або нечистого закляти…
…Через пару часов, я беседовал с моими новыми «гвардейцами» — бойцами «русской сотни». Правда, до сотни им еще далеко, ну да лиха беда начало… А вот, кстати:
— Олекса, а ты ж вроде говорил, что вас три десятка и еще четверо? Так куда еще-то один делся? Там остался, или погиб при вашем побеге?
— Да сказнили мы его, — сообщает боярин после секундной заминки. — Ишь, удумал, поганец: о нашем круге да приговоре данам поведать…
Он делает долгий вкусный глоток вина и грустно замечает:
— Недаром про него молва шла, будто матка его не от мужа сваво, а от половчина-полоняника понесла. Слюбилась, змеюка, вот и выродила выродка… — И, заметив мое удивление, поясняет, — Да мы его втихую. Жилу подсайдашником перехватили — он и охнуть не успел…
И пока я пытался переварить разъяснения, в очередной раз восхититься принятым здесь методам убеждения и понять, что за зверь «подсайдашник», Олекса Ольстинич неожиданно, понизив голос, выдал:
— Ты, принцепс, не боись. Про род твой мы ни единой душе не обмолвимся. То, что ты Гудкова племени — так нам то и ладно: Гудок, он завсегда удалый был, баской добычей славен. А ты, по всему зримо, в батьку задался…
Собственно говоря, это как раз меня не удивляет. Русичи уже поведали, каково на чужбине живется. Гривны — это, конечно, хорошо, но русичам хотелось еще и какой-то определенности. А ее-то как раз и не было: русским воинам не разрешалось покупать в Дании землю и заводить поместья. Короче говоря, славные датчане превратили знатных дружинников в простых наемников, а их это никоим образом не устраивало. Да еще выяснилось, что эти гривны были меньше чем четверть от марки, так что мое предложение оказалось куда как кстати. Русичи уже и сами подумывали, не свалить ли куда-нибудь, на вольные хлеба, то есть заняться каким-либо «благородным промыслом, типа пиратства, разбоя на большой дороге или ввязаться в какую ни на есть войну, на одной из сторон. Желательно на той, где платят побольше…
Так же выяснилось, что в тот вечер Олекса со товарищи отправился в Виборг на предмет изыскания способа спасения епископа Гуннара — задушевного друга королевского братца Вальдемара. Не желая рисковать своими воинами, Вовочка, отправил в поиск иноземцев, которые если и пропадут — так не очень-то и жалко. А русичи никогда не отличались отсутствием сообразительности, и все резоны своего командира просчитали на раз. А, значит, перейдя под мои знамена, никаких особых душевных терзаний не испытывали. За исключением покойного номера тридцать четыре, но тому уже было решительно наплевать на все в этом суетном мире…
…К вечеру я полюбовался на милую компанию, состоявшую из взвода де Литля и русских дружинников, которые восприняли приказание «выпить и побрататься» буквально и в чудовищных размерах. Невменяемо пьяные люди, пошатываясь, водили хоровод вокруг костра, на котором тихонько сгорал средних размеров бык. То есть, вообще-то он должен был жариться, но, так как вертел никто не крутил, мясо медленно, но верно обугливалось, превращаясь в антрацит с одной стороны, и оставаясь совершенно сырым — с другой…
Алканавты нестройно распевали какую-то заунывную песню, текст которой я полностью не разобрал, но из услышанного можно было сделать вывод, что мои бойцы поют некий древний вариант «Черного ворона» вперемешку с не менее древним пращуром песни «Как на дикий Терек…». Из чего я сделал вывод, что пьянка плавно переходит из второй стадии в третью: от «шапками закидаем» к «летай иль ползай — конец известен». Ну и ладушки, потом будут обниматься, прощаться и обещать умереть друг за друга. Значит, последние остатки языкового барьера сметены алкогольным цунами. Надо не забыть выставить им завтра бочонок пива на опохмел, а то вдруг война, а у меня войско бодуном мается…
…Но на следующее утро мне стало резко не до пива и не до непохмеленных страдальцев потому что…
Утро встретило меня симпатичным солнечным лучом, бьющим в окно и покрывающим позолотой стены комнаты; симпатичным веснушчатым лицом девчонки, чье имя я не сумел припомнить, но которая доверчиво положила во сне на меня свои голые стройные ножки и уткнулась своим вздернутым носиком мне в грудь; еще одной, тоже вполне симпатичной девицей с смпатичными упругими грудями, одна из которых просто-таки идеально вписалась мне в ладонь… И совершенно несимпатичными воплями Маленького Джона за дверью:
— Робин! Прынц! Робин! Там иеорльд прискакамши! Без денег! Робин! Ты его слушать будешь?! Или сразу повесить?!
О, господи! Если я немедленно не встану — прощай дипломатический протокол, а вместе с ним — возможность срубить бабала без лишнего кровопролития!..
— Джон! Пусть никого не вешают — я уже иду!..
Поделиться книгой: