Помоги проекту - поделись книгой:
— Он хочет узнать, — медленно произносит главбух храмовников, — зачем вам понадобилось платить Ричарду, если вы и так — законный наследник? Ведь вас признала королева! А уж если мать признала — отец может только молча кивать…
Интерлюдия
Рассказывает король Англии, герцог Аквитании, герцог Нормандии, граф де Пуатье, граф Анжуйский, Турский и Мэнский Ричард I прозванный «Львиным Сердцем»
Горизонт залило пламенем заката, и казалось, будто где-то там, вдали, некий новый Зигфрид поразил грозного дракона, затопив весь небосклон его кипящей кровью. Я стоял возле своего шатра и любовался открывавшимся передо мной зрелищем. Сколь же славен должен быть меч, проливший столько вражеской крови! И сколь же славна должна быть десница, направлявшая сей меч…
Я крепко стиснул рукоять меча. Моя рука сильна, и скоро — очень скоро! — эту силу узнает весь подлунный мир! Все земли, от океана и до океана, все которые описал великий Аристотель, все они склонятся перед Плантагенетами, не будь я Ричард!
И теперь у меня есть достойная опора, истинный продолжатель моего дела — мой сын! Сын льва вырастает львом! До меня уже дошли известия о его подвигах в Германии и Дании. И если раньше у меня еще могли появиться сомнения в его происхождении, то теперь… О, теперь все они рассеялись подобно утренней дымке, бегущей солнечных лучей, точно вспугнутая оленуха — охотничьей своры! Только мой сын мог так жестоко покарать предателей немцев, и только мой сын мог в первом же сражении поставить на место зазнавшихся владык Дании. Я уже послал им известие о том, что желаю дабы они присоединились к будущему походу в Святую Землю. А если они вздумают уклониться… Хо, тогда я напущу на них сына, моего маленького Робера, и он быстро заставит их передумать!..
Недавно братец Уильям прислал мне весть о том, что мой Робер уже почти собрал требуемое серебро и, должно быть скоро появится здесь, чтобы припасть к родительским стопам, чтобы преклонить колени пред своим отцом и поклясться, что он будет моим верным паладином. И что он будет предан мне до самой смерти. И даже дольше! Да я сам лично изменю его благородный герб: уберу с него символы побочной ветви — алую розу и ромбы — и увенчаю его полосатого Англо-Наваррского льва малой короной наследника! А коли он имеет права еще и на Уэльс, о чем свидетельствует зеленый цвет на его гербовом поле…
— …Сир! Вести из Англии!
— От Уильяма?
— Нет, сир. Это — от самозванца…
— Думай, что говоришь, Фиц-Урс, если не хочешь распрощаться с головой! Это — мой сын, принц Робер, истинный Плантагенет! Давай немедленно сюда!
Посмотрим, что пишет мне мой сын…
Королю Англии, герцогу Аквитании, герцогу Нормандии, графу де Пуатье, графу Анжуйский, Турский и Мэнский Ричарду прозванному «Львиным Сердцем» Робер Плантагенет фон Гайавата де Каберне де ля Нопасаран, граф Монте-Кристо, наследный принц Англии шлет свой сыновний привет и просит благословения!
Благословения? Ха! Разумеется, я благословляю тебя, сынок!..
Сообщаю вам, отец мой, что я получил известия от своей матери…
От его матери?! Ну-ка, ну-ка… И что же она сообщает? Кстати, заодно и узнаю, как там ее зовут?..
Сообщаю вам, отец мой, что я получил известия от своей матери, вашей супруги, королевы Беренгарии…
Что?!! ЧТО?!!
Сообщаю вам, царственный отец мой, что я получил известия от своей матери, вашей возлюбленной супруги, королевы Беренгарии, которая послала мне свой привет и материнское благословение, ободрила меня нежными словами и свидетельствами ее и вашей, дорогой мой отец, любви и родительской заботы. Она успокоила меня, сообщив, что ваше требование представить вам известное количество серебра, было лишь проверкой, испытанием, дабы вы, возлюбленный отец мой, могли убедиться в том, что мои воспитатели сделали из меня истинного рыцаря и настоящего Плантагенета. Я искренне благодарен вам, мой дорогой отец, за это испытание, ибо теперь я имею собственную казну, которая, безусловно, станет основой и залогом благополучия в начале моего правления.
Матушка сообщила мне, что вы, отец мой, изъявили желание посмотреть, как я буду справляться с управлением страной. Я клянусь вам, что постараюсь оправдать возлагаемые на меня вами надежды. Отныне, во исполнение вашего святого для меня пожелания, я принимаю на себя управление Англией. Я умоляю вас, царственный отец мой, не тревожиться об вашей, а отныне — нашей вотчине, и не утомлять себя помыслами и заботами об этой стране Вы увидите, что я достоин вашего доверия, и моя бесценная матушка — ваша супруга, кою вы любите столь безмерно! — права, называя меня вашим истинным сыном.
За сим я прощаюсь с вами, мой дорогой отец, и шлю вам свою искреннюю благодарность за все то, что вы с матушкой сделали для меня.
Писано в день святого Шелана Валлийского, смиренным архиепископом Кентерберийским Адипатусом, руку и печать приложить соизволил Робер Плантагенет фон Гайавата де Каберне де ля Нопасаран, граф Монте-Кристо, наследный принц и властитель Англии.
Сука! Сука!! СУКА!!! Наваррская овца! Пиренейская шлюха! Как, нет, как она посмела?!! Как она посмела вмешаться?!! Да я!.. Да я все ее семя!.. Огнем и мечем!.. Да я ее… СУКА!!!
Часть вторая
…и мир
Вступление
Рассказывает Эм из Клю, служанка принцессы Марион
Ой, мамочки, ну и натерпелась же я страху! Разве ж знала, что попаду в такие переделки! Не по мне это все, что и говорить… В деревне-то у нас если что и случается, так и то у соседей. Ну, корова отелилась, ну, свинья опоросилась, ну, муж жену поколотил, ну, кузнец запил… И все. Жила — горя не знала. Правда, и хорошего было не так чтоб много, но вот как меня к молодой-то госпоже взяли, тут та самая райская жизнь и пошла, про которую в церкви говорят. Ела каждый день досыта, о тяжелой работе и думать забыла. Велико ли дело госпожу нашу красавицу одеть — причесать, да за вещами ее присмотреть, ну и сбегать куда, если велят? Вот и я говорю — чистый рай! А уж как по деревне-то своих проведать пойдешь — так и вообще словно королева… Все тебе улыбаются, шутка ли — служанка самой молодой леди! Это вам не овец пасти, ясное дело.
Вот мы и жили — не тужили, а тут такое началось… Красавица наша принца себе нашла, да такого, что любо-дорого поглядеть! И жить бы им, да радоваться, детишек плодить, ан нет. Благородные, принцы они или нет, а только жить не могут без всяких своих мужских глупостей. Вот у нас в деревне как водится: ну, выпьют на праздник вечерком мужики браги, ну, подерутся, и всего делов. И себя показали, и силушкой померялись, чего ж им еще? Стало быть, опять можно жить спокойно.
А был у нас мельник, так тот не мог долго без драки обойтись, хоть и человек уважаемый. А жена у него была уж до того добрая и приветливая, что все ее любили и жалели — понимали, как ей тяжко приходится. И, стало быть, как увидят, что он опять смурной ходит, так сразу драку с ним и затеют — он сердцем и отойдет. А она уж так была благодарна, так благодарна, что и не передать. А у принцев, у них не так, простой дракой не обойдешься — если какое царство — королевство себе у другого принца-королевича не отобрали, все! Сидят, печалятся, на жен орут, а то и поколотить могут. Дело-то, конечно, пустяшное, не бываешь бита — считай, и замужем не была, но если так день за днем пойдет? Ясней ясного, что пора на войну его отправлять, чтоб дома не мешался. А там повоюет, успокоиться, да еще и подарков привезет. А что убьют — это вряд ли… что ж он, дурак, первым-то лезть? У него, небось, для этих дел и войска, и всяких там рыцарей достаточно…
Вот я думала, что и у нас так же дело пойдет. Будем себе жить дома, в Нотингеме, а если куда и переедем, так в самый Лондон. Вот няньку только с собой брать бы не надо — уж больно она всюду нос сует, да и нами командует, словно госпожа какая. Пусть себе дома сидит, чулки вяжет. А если что, я с ребятенками и сама справлюсь — мало ли я огольцов вынянчила, у меня ж младших братьев да сестричек семеро! Уж понимаю, что к чему.
Няньку мы и вправду с собой не взяли, да только и сами-то ни в какой Лондон тоже не попали. А попали в Скарборо: городишко так себе, да еще и всякого сброда там полным-полном, за порог вечером выйти страшно. Я-то особо и не хожу никуда, это Бетси у нас у нас любит всюду шастать. Да еще так нос задирает, будто у госпожи в самых главных служанках состоит. Много она о себе возомнила, что и говорить… И все толкует мне: «Запоминай, дура деревенская, ты теперь не просто «подай-принеси», ты, ровно как и я, считай, уже дамдонерь!» Что за дан… дам… дамдонерь такая, не знаю, да и слово дурацкое, только надо понимать, что это поглавнее даже няньки будет… Радоваться этому или нет, но по мне никакая дам-да-в-дверь не в радость, если Марион наша за своим муженьком на всякую войну таскаться будет, а мы, стало быть, за ней…
Она-то, конечно, на мужа наглядеться не может, но ведь и меру надо знать! А то ведь ему быстро надоест, если она будет на нем, как репей на собачьем хвосте, виснуть… А хуже надоевшей жены ничего нет. Самая постылая у них жизнь. Вот у нас в деревне была одна такая, лавочникова дочка. Вышла замуж, и вздохнуть мужу не давала. Чуть ли не до ветру с ним ходила. Ну и что вы думаете? Помаялся он, помаялся, да и отправился в Святую землю. Правда, поговаривали, что далеко он не ушел, прибился к шайке старого Хэба. Ну, так одно другого не лучше, и сидит теперь лавочникова дочка — ни вдова, ни мужняя жена, и все по собственной глупости… Эх, вот бы нашей госпоже да хитрости малую толику, ведь нам, женщинам, без этого нельзя… да уж видно, чего Бог не дал, того на ярмарке не прикупишь… А мужику показать, что без него свет не мил — самая большая глупость. И чему только этих леди учат! Вышивают все, да читают, да молятся, а как с мужем себя поставить — и слыхом не слыхивали.
А все просто — цену надо себе знать и на шею без дела не вешаться! Тогда и муж будет вести себя, как полагается. Вот взять хотя бы меня. Уж на что Бетси перед Джоном задом крутит, а колечко-то он мне подарил, да и потолковали мы с ним всерьез! А что, я по-другому не согласная, я вам ни какая-нибудь блудница вавилонская, я девушка порядочная. Да и сам-то Джон мужчина хоть куда, и муж из него выйдет неплохой, если в хорошие руки попадет. Ведь в жизни небесной все от Господа зависит, а в земной, житейской — от нас, от женщин. Ну, от тех, у кого ум есть. Да и Джон-то, небось, сам не дурак, видит, кто ему в жены годится, а кто только так, вечерок скоротать. Да и правду сказать, у нас такую, как Бетси, замуж-то только слепой да глухой возьмет. И сколько б она мне за Джона волосы повыдирать ни обещалась, а все равно — что было, то не скроешь. И если ей, не успели мы толком обжиться, каждый второй в этом самом Скарборо уже при встрече улыбается, так яснее ясного, отчего. Так что с Джоном у нее не выгорит, это уж я точно знаю. А вот с кем-нибудь не из наших мест, может, что и выйдет. Мало ли тут всякого народа шатается? Может, и найдет себе кого. Она-то, ясное дело, хочет благородного… может, и вправду, среди них какой дурак и сыщется.
Хотя посмотреть на этих благородных поближе, так тоже ничего хорошего. Все, как у нас, только по-другому обзывается. Взять хотя бы эту даму Беатрису, что теперь у нашей леди в подругах. Был бы у ней мужик хороший — и днем покладистый, и ночью не ленивый — так разве ж она отправилась бы в такую даль из своих-то земель? Сразу ясно, что муж у ней дрянь какая-нибудь, потому как от хорошего мужика на богомолья не бегают. Выдали, небось, голубку за какого-нибудь старого пердуна или кого-нибудь навроде нашего Гисборна, царствие ему небесное… Вот она и мается. А, может, и чего похуже, ведь всякому терпению конец имеется… Нет, до душегубства дело вряд ли дошло, но, может, чего и набедокурила. Глаз-то у ней горит, такую в черном теле держать — себе дороже. Так что что-то тут нечисто, хотя кто их, благородных, разберет.
Но вот был у нас в деревне один такой, малость придурковатый, Джоном звался. И однажды — уж то ли по голове его стукнули, то ли перепил, то ли еще чего приключилось — но только он совсем, видать, сдурел и говорит: не хочу зваться Джоном, хочу Уильямом. Мне это имя больше нравиться. Уж и смеялись над ним, и от церкви отлучить грозили, и куда похуже упечь, а он все на своем стоит. Ну и жалко нам его стало, что с убогого-то возьмешь? Ну и кричим ему, бывало: «Вилли! Вилли! Подь сюда!», а он и ухом не ведет. Раз на третий только и сообразит, что об нем речь. А крикнем «Джонни!» — тут же встрепенется, хоть и виду не подает. И ничего удивительного, потому как ежели тебя всю жизнь Джонни окликали, то на Джонни до конца своих дней и отзываться будешь. Вот и тут такая же история: чем больше на нее гляжу, на даму эту, тем больше замечаю — не тем именем ее крестили, каким она у нас тут прозывается. Но наше дело сторона — в чужие дела влезать не след, нам бы со своими разобраться… А с дамой этой поаккуратнее надо быть, недаром говорят — береженого Бог бережет. Я уж и Бетси намекнуть пыталась, но куда там! Заткнись, говорит, дура неумытая, ничего ты в благородных дамах не понимаешь! Я, говорит, дам-да-отмерь, и жениха себе найду из баронов, а ты так деревенщиной и проживешь, если всякие глупости выдумывать будешь. Нам, говорит, счастье само в руки плывет, только знай не зевай! А сама все с этой Жозефой, Беатрисиной горничной шушукается. Прям не разлей вода! Оно конечно, я ей теперь не подруга, рылом не вышла. Но это ладно. Это мы уж как-нибудь. А вот какая ты ни на есть благородная, а Джона-то тебе не окрутить, так и знай!
Эх, Пресвятая Богородица, быстрей бы уж принц наш заделал леди Марион ребеночка, что ли… Бог даст, перестанет тогда, как коза за ним скакать, ну и мы спокойно заживем…
Глава 1
О любви и о семейной жизни, о пользе научно-технического прогресса или «Проверено! Мины — есть!»
Жизнь налаживается. Теперь за мной уже не три графства, а почти вся Англия. Правда, я тут походя выяснил, что Шотландия почему-то не Англия. Наверное, поэтому ее тут и называют Скотландией. Ну, это мы еще потом разберемся: Скотландия она или Шотландия? Помнится, гвардейцы в Англии-то, в основном, из шотландцев были…
Тут еще Вэллис имеется. Тоже, вроде, независимый. Но это мы тоже потом разбираться будем. Пока надо подстраховаться от возможного набега папы Дика, который наверняка в ярости от письма шервудских казаков английскому султану. Мы тут с папаней Туком накарябали ему посланьице — ого-го! Сам оборжался, когда его слушал… Нам еще эта… Беатриче пособляла. Все-таки, вот что значит — благородная мадам! Вроде и на х… посылает, а вроде и все так культурно, так вежливо. Типа: «Не соблаговолите ли, мой добрый сэр, прогуляться в направлении на х…? Вы меня очень обяжете, милорд, если удовлетворите это мое пожелание».
Только после, когда я уже письмецо-то отправил, вдруг задумался: а как папа Ричард с трансплантированным от крупного хищника сердцем на эту эпистолу отреагирует? Если так, как я думаю, то ой… Он соберет войска и задолго до потомка красного шваба Ади Гитлера провернет высадку в Англии. И будет у нас тут такое рубилово, что Сталинград с Бородино пойдут нервно курить на Куликово поле…
В общем, когда я дошел в своих рассуждениях до этого вывода, то сразу понял: пока не поздно нужно срочно укрепить побережье. Англия все-таки — остров и просто абы где на нее напрыгнешь. Значит, ищем самый короткий маршрут в Англию из Франции…
— Скажи-ка, дядя…
— Что, племянник? — Уильям Длинный Меч поворачивается ко мне всем корпусом, словно волк, — Чего тебе?
— Вот если бы ты собирался перебросить войска из Франции в Англию, то какое место ты бы выбрал для высадки?
— Какое место? — дядя Вилли озадаченно скребет в затылке. — Ну, старый способ Вильгельма Нормандского не годится, а, значит… значит… Ну, высадился бы у Дувра. Там как раз мой отец — твой дед — построил крепкий замок. Там можно укрепиться, и вообще…
Так, а Дувр — это у нас где?..
Через три дня мы уже топали к Дувру. Пехота, конница, храмовники, мой двор, Машин двор, двор Великого Сенешаля, двор архиепископа Кентерберийского, еще куча всяких дворов — короче, великое переселение народов. Мы с Маней ехали бок о бок, а рядом с нами ехали батька Тук и леди де Леоне. Наш Адипатус, даром что архиепископ, к этой Биссектрисе неровно дышит. Впрочем, неудивительно: Беатриче и впрямь — женщина из разряда «умереть — не встать»! Красивая, умная, по местным меркам — образована по высшему разряду! И при том — вполне себе простая, не лишена чувства юмора, веселая… почти всегда. Вот только сдается мне, что чем-то ее батюшка мой венценосный крепко обидел. Причем так обидел, что не то, что простить или забыть — даже успокоиться она, бедолага, не может. Крепко она его не любит, факт…
Папаша Тук клеится к ней со страшной силой. Даже у меня совета спросить не побрезговал…
— …Послушай, сын мой…
— Ну?
— Вот как ты полагаешь: может лицо духовное — не благородного рода, но высокого сана, понравиться благородной леди?
— Ты-то? Можешь, Тукало, можешь. И понравится можешь и даже еще больше и дальше. Вот только если помоешься, а то от тебя, прости господи, разит, как от скакового жеребца.
Тук обиженно засопел, но тем же вечером я наблюдал дивную картину: папаня замполит, разоблачившись и потрясая телесами, точно резвящийся гиппопотам, взвизгивая, лез в ноябрьское море. Купаться. Он так яростно терся песком и соломенными жгутами, что мне стало его жалко, и я велел по окончании процедуры, выдать борцу за гигиену целый бочонок подогретого вина. Но произошло нечто, вовсе выходящее за пределы моего понимания. Отпив литра три, отец Тук, отказался от продолжения и куда-то умчался. А буквально через полчаса я наблюдал нашего бравого замполита, мчащегося в направлении дома леди Беатрис, с целым розовым кустом в лапищах и молочным поросенком подмышкой. И режьте меня — в кармане у него что-то звякало. Надо полагать — презренное злато, подвергшееся обработке ювелира. Презент от чистого сердца…
Кроме того папашка Тук постоянно трет Беатриче по ушам про наши с ним подвиги в Святой Земле и в прочих отдаленных областях обитаемого мира. То, что он плетет, не лезет ни в какие рамки, но Маша, которая тоже слушает эти блокбастеры раннего Средневековья, млеет. Правда, сдается мне, что Биссектриса про себя укатывается над этими рассказами, но виду не показывает. А может и верит — верили же в те времена в песьеглавцев, птицу Рок, страну плешивцев и остальную хрень. Так чего бы и в это не поверить?..
— …И вот тогда, прекрасные мои дамы, принц как скомандует: «Вперед, urody! Poimeem этого kozla!» И мы бросились на богопротивного Саладина, и сокрушили его войско. Принц своими стрелами сразил сотню саладиновых улемов, ассасинов и фатимидов…
— Кого-кого, святой отец? — дрожащим, и подозреваю, что скорее от смеха, чем от испуга, голосом переспрашивает леди Беатрис. — Кого сразил принц Робер?
— Улемов, ассасинов и фатимидов, моя госпожа. Это названии нечестивых рыцарей, баронов и графов богопротивного Саладина, гореть ему в аду.
— Ах, вот как? И принц сразил их стрелами?
— Да, моя прекрасная леди. А потом он прорвался к самому Саладину и ударил его своим копьем. И ведь тогда ему было всего пятнадцать лет, миледи! Неполных пятнадцать лет!..
…Вот такие истории сыплются из отца Тука словно из пулемета. В другое время из нашего замполита вышел бы сказочник, типа Бажова, или фантаст, вроде Беляева, но сейчас его «откровения» окружающие принимают за чистую монету. Вот так и рождаются удивительные географические подробности про неизвестные страны. Ну как же: сам отец Адипатус рассказывал!..
— …И вот тогда, прекрасные мои дамы, мы и увидали черную как смоль гору, на которой стоял замок мерзкого Саладина. Подлый язычник был уверен, что нам не удастся взобраться на гору и отвесные стены, но наш принц первым поднялся по тропам, которые до этого покорялись только козам, и показал нам путь. Он приказал взять стены под прицел и смести оттуда богомерзких язычников, пока остальные забросят наверх веревки с крюками и заберутся по ним. И мы сделали по его слову и вскоре христиане уже были на стенах…
Маша восхищенно кивает, а потом обращается к Беатрис:
— Вот точно также мой благородный супруг взял штурмом Гамбург, — она даже дрожит от возбуждения. — И, поверите, моя дорогая — я уже тогда подумала, что он не в первый раз так делает…
— Воистину, ваше королевское высочество, — радостно гудит замполит Тук. — Он уже неоднократно применял сей воинский прием. Но именно тогда он ворвался в замок подлого Саладина и в яростной сече поразил его черное сердце своим мечом. Только меч моего господина и друга, принца Робера Плантагенета, мог сразить нечестивца, ибо все остальное оружие было против него бессильно — ведь ему помогал сам дьявол! Но в рукояти меча его высочества были заключены величайшие реликвии: слеза девы Марии, зуб святого Георгия, власа святого Василия…
— Но, святой отец, — произносит леди де Леоне, кротко опустив глаза, — разве святой Василий не был плешивым? Откуда же у принца Робера взялись его волосы?
Интересно, и как бравый политрук из этого выпутается?
Но я, похоже, недооценил, своего папашу Тука. Он гордо ухмыляется и сообщает:
— Тем ценнее эта реликвия, моя прекрасная леди! Этих волос было так мало, что они обладают великой силой! И все эти реликвии помогли его высочеству победить нечестивого моавитянина и пронзить его своим клинком…
— О, это, конечно, меняет дело, святой отец. Вот только я слыхала, что Саладин умер от желтой лихорадки… — Теперь леди Беатрис уже откровенно насмехается над нашим архиепископом. — Именно о такой кончине мне рассказал… рассказали те, кто был в Святой Земле…
Но Тука просто так с толку не собьешь. Он подбоченивается и выдает:
— И были они абсолютно правы, моя госпожа. А вот вы, прекрасная леди де Леоне, просто не спросили: что значат сии слова? Ибо сарацины прозвали моего друга и господина, принца Робера, «желтой лихорадкой, за его губительность и неотвратимость, а многие христианские рыцари, завидовавшие славе его высочества, между собой называли его также…
Вот так! И никаких гвоздей! Мой батька Тук-Адипатус обогнал какого-то средневекового философа, который, как мне помнится, рекомендовал не умножать сущности без необходимости. А он пошел еще дальше: если есть сущность «принц» — остальные без надобности!..
Следующее утро преподнесло мне новый сюрприз. Когда мы с Машенькой уселись завтракать, в наш шатер вплыла леди де Леоне. Она прошествовала на середину, поклонилась, прижав руки к груди на восточный манер, и…
— Салям алейкум!
Господи! Что это: ей вздумалось из себя узбечку изображать? Ну, впрочем, всяк с ума по своему сходит…
— Валейкум асселям, пери!
Биссектриса смотрит на меня с неподдельным интересом, затем продолжает уже на человеческом языке:
— Вы ведь бывали на востоке, ваше высочество, и я хотела приятно удивить вас. Один… — тут она сбивается, и некоторое время подбирает слова, — один мой знакомый, хорошо знавший жизнь Востока, научил меня этому приветствию. И я надеялась, что звуки этого языка напомнят вам о минутах счастья, что вы испытали в тех краях…
Мне тут же вспомнились горы, желтые дороги, ночные перестрелки, дружок Леха откуда-то с Дальнего востока, который умер на моих руках. Он страшно матерился перед смертью, а я только зубами скрипел, потому как сделать ничего не мог…
Должно быть, Беатрис прочитала в моем лице что-то такое, потому что она тут же подошла ко мне и извиняющимся тоном произнесла:
— Прошу простить меня за неуместные слова, ваше высочество. Я не думала, что эти воспоминания будут столь тяжелы для вас…
Мне показался странным ее жест, которым она сопроводила свои извинения. Создавалось впечатление, будто она хотела погладить меня по лицу — знаете, так, как это делают заботливые и любящие жены, когда у их мужей неприятности. Но в последний момент передумала или опомнилась — не могу сказать с уверенностью — и отдернула руку. Словно обожглась…
— Я еще раз прошу меня извинить, ваше высочество. Должно быть воспоминания о тех, кто навсегда остался в песках Палестины до сих пор бередят вашу душу…
— Все хорошо, миледи. Мертвые мертвы, а у живых еще есть дела на этом скучном свете, где больше нет места сказкам. Только горькая проза жизни…
Вот опять она смотрит на меня с плохо скрываемым изумлением. А чего я такого сказал? Но Масяня тут же проясняет ситуацию:
— Возлюбленный муж мой! Я никогда не перестану восхищаться вашими способностями к стихосложению!
А это что — стихи? А-ахренеть!..
…Наш марш на юг продолжался целую неделю. Интереса для, я отправил конный отряд под командой дяди Вилли к Лондону. Во-первых, нужно было дать понять другому дяде — принцу Джону, что я ничего не забыл и ничего не простил. А во-вторых, надо было куда-нибудь срочно убрать этого полового террориста, который тоже внезапно воспылал к леди Беатрис. На самом деле в этом не было бы ничего плохого, тем более, что я тут неожиданно выяснил, что моему «дяде» всего-то двадцать два года! Это он просто выглядит на полные сорок пять. Впрочем, они почти все тут так выглядят, как будто у них год за два идет… Но еще занятнее то, что его жене — вообще одиннадцать! Я эту пятиклассницу, правда, не видел, но подозреваю, что тут уж не до секса, если не хочешь овдоветь раньше времени. А он, судя по всему, пока не собирается переводить жену в разряд ангелов. Но природа своего требует, вот дядюшка и бросается на каждую подходящую женщину…
Но именно с Биссектрисой дяде Вилли не светило ровным счетом ни хрена. Я не умею определять возраст здешних мужчин, а тем более — женщин, по внешнему виду, а у этой и вовсе — не разберешь. Если по лицу и рукам — моя ровесница. Ну может парой лет помоложе будет. Но если судить по тем речам, что ведет леди де Леоне — она будет постарше Уильяма лет на сорок, минимум. И мой озабоченный дядюшка ей абсолютно не интересен. А тут еще и наш удалой примас Англии скачет, точно олень во время весеннего гона. И на потуги Длинного Меча, которого в войске уже давно кличут за глаза «Длинным х…» архиепископ Адипатус реагирует в свойственной ему манере: обещает расшибить башку, намотать кишки на телефонную катушку и воткнуть бедолаге свой «пастырский посох» в известное место, причем по самые гланды. Если между ними случится конный поединок — у нас вакансия замполита Кертерберийского откроется, а если пеший — рупь за сто! — графиня Солсбери останется без своего графина. Не кисло так: одиннадцатилетняя вдова…
Короче говоря, именно поэтому пришлось срочно подыскивать место, куда можно убрать Вилли с его длинным х…, пока дело не дошло до большого п…. Но теперь дело сделано, и дядюшка-раз отбыл с тремя тысячами всадников пригрозить дядюшке-два и намекнуть ему в мягкой ненавязчивой форме, что в Англии ему хрен рады. Так что лучше бы ему упаковать свой гардероб и ночной горшок и линять отседова по скорому. А мы, тем временем уже выходили к Дувру…
…С первого же взгляда было ясно: эта крепость не чета всем прочим манорам, которые мне до сих пор довелось увидеть. Здоровенная хрень со стенами высотой метров в двадцать-двадцать пять и кучей башен, окруженная деревянным палисадом. Такую дуру шиш возьмешь с наскока…
На военном совете были последовательно предложены, рассмотрены и отклонены следующие планы овладения укреплением: подкоп с целью обрушения участка стены, достаточного для прорыва внутрь; блокада замка с последующим взятием его измором; наш старый отработанный способ с овладением участком стены, взятым под прицел лучников. Первые два отпали из-за чрезмерной протяженности по времени, последний — по непредсказуемости результата — во-первых, и вполне предсказуемых огромных потерь — во-вторых. Так что для начала мы ограничились оккупацией города-порта Дувр, и посылкой в замок парламентеров с предложением прекратить бессмысленное сопротивление и перейти на сторону законного правителя Англии принца Робера Плантагенета. Гарнизон обещал подумать, но его раздумье затянулось на столько, что мхатовская пауза просто плакала от бессильной зависти. Надо было срочно что-то предпринять, но расстреляйте меня из крупнокалиберного пулемета, если я знал — что…
…В сопровождении сержанта де Литля и его отдельного Взвода Охраняющих Жизнь Дорогого и Всеми Любимого Повелителя — мода на названия не обошла стороной Маленько Джона и его родню! — я ехал улочками Дувра и размышлял. Положение и в самом деле — аховое. Вздумай папа Дик устроить сейчас высадку в Дувре, мое воинство окажется в весьма щекотливой ситуации: спереди прет Ричард, который, в любом случае, полководец — что надо, а в тыл того и гляди вдарит гарнизон замка, в котором худо-бедно, а три тысячи воинов наберется во всяком случае. И я не поручусь за стойкость своих бойцов, когда те окажутся меж двух огней…
От подобных размышлений меня отвлек некий посторонний шум, раздававшийся из близлежащего дома. Вопли, грохот, заполошный женский визг…
— Джонни, будь любезен… — он моментально вытягивается в седле, едва не чиркнув ногами по неровной булыжной мостовой. — Отправь-ка кого-нибудь из своих ребят посмотреть: а чего это там так визжат? Кто-то что-то опять с евреями не поделил?
Де Литль отдает соответствующий приказ, и уже через пару минут из дома вылетают два близнеца-племянника Джона, которые рапортуют нестройным дуэтом:
Поделиться книгой: