Помоги проекту - поделись книгой:
В «Эль-Фишави» есть особая комната — небольшая, не то чтобы VIP-зона, но место, где собираются, как правило, свои. Стены увешаны старинными фотографиями. На одних — члены семьи Эль-Фишави, на других — знаменитости, посещавшие кафе. Среди них вполне мог оказаться, если бы в те времена существовала фотография, и Наполеон: как утверждают хозяева, он бывал здесь не раз. Документально это нигде не зафиксировано, зато достоверно известно, что «Эль-Фишави» фигурировало в списке каирских кафе, составленном по распоряжению будущего императора, вошедшего в город во главе французской армии. Всего же в нем перечислены 1300 кофеен.
После закрытия базара в кафе собираются местные «олигархи» — главным образом хозяева ювелирных и антикварных лавочек. Это все люди степенные, попыхивая кальяном и потягивая чай, они обсуждают торговые дела: сколько удалось продать за минувший день, какой товар лучше идет, куда движутся цены. Такие посиделки затягиваются далеко за полночь. А на рассвете, когда зазвучит голос муэдзина, призывающего на молитву, в кафе уже появляются новые посетители. На завтрак чашечка кофе и сахлаб. И обязательное блюдо — свежие новости, которые, как и два века назад, стекаются со всего Каира сюда, в «Эль-Фишави».
Берег прожигателей жизни
Так выглядела площадь перед «Казино» в 1884 году, при жизни одного из его создателей, великого князя Карла III. Фото: CORBIS/FOTO SA
Известие, что недавно взошедший на престол император объединившейся Германии (Второго рейха) Вильгельм I запретил в своих владениях игорные дома и азартные игры, прозвучало для завсегдатаев модных европейских курортов как гром среди ясного неба. Славившиеся своими целебными водами Бад-Гомбург, Бад-Эмс, Висбаден и Бад-Пирмонт лишались игорных домов, в которых так любили проводить время европейские аристократы, приезжавшие сюда поправить здоровье.
Правда, шли разговоры, что во владениях князей Гримальди — княжестве Монако, клочке земли на средиземноморском побережье между Италией и Францией , — недавно открылся шикарный игорный дом, но те, кого в прежние времена судьба заносила в княжество, отзывались о нем как о жуткой дыре. Однако выбора особого не было, и игроки со всей Европы потянулись в Монако , которое к их удивлению оказалось настоящим игорным эдемом.
Манящие огни
В точном соответствии с русской поговоркой «Голь на выдумки хитра» князь Карл III Гримальди свои первые шаги в игорном бизнесе сделал в момент острейшего финансового кризиса — в наследство от своего папаши Флорестана, умершего в 1856 году, он вместе с титулом великого князя получил пустую казну и огромные долги. В довершение всего ближайший сосед, Франция, зарившаяся на часть княжеских территорий, присоединила к себе Ментон и Рокбрюн, оставив Карлу лишь Монако, представлявшее собой фактически один город, в котором тогда было не то 60, не то 70 домов плюс изрядно обветшавший княжеский замок на скале.
Правда, в качестве компенсации за отторгнутые территории император Наполеон III заплатил князю целых 4 миллиона франков. На эти деньги Карл перестроил старинный княжеский замок, завел двор, стал выезжать на европейские курорты, посещая главным образом немецкие княжества, где тогда еще были разрешены азартные игры. К чести его будет сказано, в отличие от множества других игроков князь Гримальди, наблюдая за вращением рулетки, довольно скоро уяснил главное — в любой азартной игре выигрывает тот, кто либо не играет вовсе, либо организует игру.
Великий князь выбрал второе. Почему бы и его Монако не превратить в подобие Висбадена или Бад-Эмса? Останавливало Карла то, что его отец уже делал такую попытку безо всякого успеха, да и для воплощения идеи в жизнь требовался стартовый капитал. Рисковать же своими собственными деньгами князь вполне благоразумно не желал.
Взвесив все за и против, семейство Гримальди занялось поисками человека, который мог бы вложить в создание игорного курорта значительные средства. Больше других в этих поисках пре успела мать Карла, вдовствующая княгиня Каролина. Говорят, именно ей удалось уговорить завсегдатая знаменитого в те времена игорного клуба Фраскати месье Даваля вложить 200 000 франков в организацию игорного дома в Монако.
Но опыта в подобном деле у партнеров не было — они хотели потратить мало, а получить сразу много. Игорный дом выглядел жалко: возглавивший предприятие месье Даваль арендовал здание напротив княжеского замка, но игорная зала там была размером 5 20 шагов и вмещала всего два стола для рулетки и один для карточной игры. Крупье набирали из ресторанных официантов.
К тому же путь из Ниццы в Монако по узкой горной дороге, на которой едва могли разъехаться два экипажа, был долгим и опасным. Там орудовали шайки итальянских разбойников, которые облегчали кошелек всякого, кто выглядел более или менее состоятельным. Пароход из Ниццы ходил нерегулярно и комфортом не отличался. Единственная в княжестве гостиница была мала и грязна, а то, что в Монако гордо именовали ресторацией, в лучшем случае тянуло на трактир.
Дураков, готовых, рискуя жизнью и кошельком, ехать через горы в приморскую деревню, чтобы просаживать деньги в каком-то сарае, находилось немного. К тому же князь сразу поставил условие, что вне зависимости от доходов заведения он должен получать в год фиксированную сумму — 40 000 франков. Скоро Карл фактически выгреб всю кассу заведения, и дело лопнуло.
Даваля сменил месье Лефевр, который подошел к делу гораздо более основательно: пустив в ход деньги своей доверительницы, некой мадам Гривуа, он прежде всего установил правильное пароходное сообщение между Ниццей и Монако — теперь пароход «Карл Третий» совершал рейсы дважды в день. В самом княжестве Лефевр начал строить роскошное игорное заведение, первый камень в основание которого заложил князь Карл, а второй — католический епископ. В предприятие было вложено всего 30 000 франков, но успеху начинания способствовала крайняя дешевизна земли и рабочих рук в княжестве: участок под строительство отеля был приобретен за обычный столовый сервиз на 12 персон! И все же, хотя дела шли совсем неплохо, инвесторы посчитали, что вложения окупаются слишком медленно. Не закончив строительства, Лефевр и мадам Гривуа вышли из дела.
Карл III Гримальди (князь Монако 1818–1889)
Общество морских купаний
Меж тем интерес к проекту Гримальди стал расти, поскольку поползли слухи, что в Германии вот-вот будет введен запрет на азартные игры. В 1863-м Монако посетил Франсуа Блан, владелец игорного бизнеса в курортном местечке Гомбург, наживший более 20 миллионов франков. Побеседовав с князем и взвесив все за и против, Блан решил не ввязываться. Он. Но не его супруга!
Бланшетта Блан родилась в Париже в семье башмачника и в молодые годы работала прачкой. Франсуа был сыном лакея и начинал официантом в ресторане. Поженившись, они уехали из Парижа. Поначалу Блан служил на немецких курортах в прежнем качестве, но скоро сменил ремесло, сделавшись сначала крупье, а потом, подкопив деньжат, взял концессию на рулетку. Постепенно супруги Блан прибрали к рукам весь игорный бизнес Гомбурга. Став владелицей большого капитала, Бланшетта возжелала взять реванш за погубленную у корыта молодость и стала искать способы проникнуть в аристократическое общество. Прекрасно разбиравшийся в людях князь Карл устроил в честь мадам Блан прием, на котором прилюдно поцеловал ей, бывшей прачке, руку! Супруга князя говорила с Бланшеттой как с равной. Отпрыску лакея и бывшему официанту великий князь пожаловал орден и звание монакского дворянина. Этот поцелуй, замок на скале, причисление к дворянскому сословию, грандиозные прожекты князя совершенно покорили Бланшетту! Когда поздно ночью супруги уединились в своих покоях и Франсуа объявил, что, сколько бы князь ни пускал пыль в глаза, вкладывать деньги в это авантюрное предприятие он не станет, Бланшетта схватила со стола графин и пригрозила разбить его о голову супруга, если тот будет упорствовать. Контракт, получивший название «Статут Общества морских купаний и Кружка иностранцев», был подписан. Месье Блан обязался единовременно выплатить князю 1 700 000 франков, вложить еще 7 миллионов в развитие дела, а также перестроить замок и оплатить долги, оставшиеся от князя Флорестана.
С приходом Блана игра действительно пошла по-крупному. Главный инвестор по-прежнему жил в Гомбурге и в Монако бывал лишь наездами, но там работали его деньги. На месте нескольких унылых селений словно в сказке вырастали шикарные отели, виллы, рестораны.
По проекту знаменитого архитектора Шарля Гранье был выстроен игорный дом из белого мрамора, настоящий дворец игры — «Казино» (от итал. casino — «домик»), название которого стало нарицательным. Одновременно возвели роскошную гостиницу Hôtel de Paris. Появилась удобная пассажирская пристань, для обслуживания линии Ницца — Монако закупили новенькие, прекрасно оборудованные пароходики, а к 1868 году через Альпы проложили железную дорогу с 10 тоннелями. Все это стоило уйму денег, но зато путь до княжества сделался простым, комфортным и безопасным.
С самого начала, едва шикарная ловушка для невольников игры была выстроена и о новом курорте заговорили в Европе, князю Карлу и семейству Блан дьявольски везло. Разразилась Франко-прусская война, закрывшая для французов немецкие курорты с их игорными домами, и богатые игроки потянулись в Монако. Не прошло и года после этого первого массового нашествия, как случилось то, о чем шел разговор в начале этого повествования: игра была запрещена в Германии, и Монте-Карло остался единственным благоустроенным местом в Европе, где функционировал легальный игорный дом и законом были дозволены азартные игры. Общество морских купаний сделалось фактически монополистом, а на князя Гримальди и его немногочисленных подданных буквально пролился денежный дождь, который продолжает идти по сию пору, несмотря ни на какие изменения европейского политического климата.
Когда «Казино» только еще строилось, Франсуа Блан установил самые дружеские отношения с редакторами влиятельных газет. Он щедро субсидировал столичные издания — одна только популярная парижская «Фигаро» получала в год 80 000 франков. Редакторы многих ведущих европейских изданий обзавелись в княжестве роскошными виллами, и мало кто сомневался в том, что заплатили они за эту недвижимость не из своего кармана.
Стараниями ангажированных газетчиков, писавших о «райском уголке», «благодатном климате», «блестящем аристократическом обществе», а также благодаря авторам сотен бульварных романов из великосветской жизни, где герой в конце концов неизменно срывает колоссальный куш, слова «Монте-Карло», «Казино» стали паролями, символами роскошной жизни, удачи. Людей влекло в Монако словно магнитом, и многие, попав туда, так и оставались в нем навсегда, прикованные незримыми цепями. В их числе было немало русских, давно спустивших в «Казино» все свое состояние, но не имевших сил покинуть столицу Игры. Один из самых известных — Илларион Никандрович Сокольников, оставивший в монакском «Казино» огромное, доставшееся ему совершенно фантастическим путем состояние.
Почтовая карточка начала прошлого века. Страсть к игре сильнее доводов рассудка, поэтому ни юмористические, как этот рисунок, ни серьезные предостережения человека азартного остановить не могут. Фото: LEEMAGE/FOTOLINK
Формулы удачи
Счастливый вдовец
О ранних годах жизни Сокольникова, до момента его появления в Москве , мало что известно. Судя по выговору, родился Илларион где-то на юге России , но где именно и какого он рода-племени, неизвестно. В молодце присутствовали следы некоторого образования, но очень небольшого, какое получают на медные деньги. Никакими особенными талантами Илларион Никандрович не блистал, полезных связей в московском обществе не имел, но он весьма умело распорядился своим единственным капиталом — редкой красотой и мужским обаянием. Высокий, прекрасно сложенный брюнет с матово-бледным лицом и жгучими черными глазами, он действовал на женщин магнетически. В высшее московское общество ему хода не было по причине плохих манер, известной фатоватости и недостатка образования, зато Илларион Никандрович пользовался бешеным успехом у прекрасной половины московского купечества, где нравы были проще, а кошельки толще. Много, очень много находилось желающих одаривать этого красавца, оплачивать его долги, которые Илларион, проводивший время в кутежах и большой карточной игре, делал с удивительной легкостью. Однако ничто не вечно под луной — вступив в пору жизни, которую принято называть средним возрастом, замоскворецкий донжуан все чаще стал задумываться о том, что прежним способом поддерживать образ жизни, к которому он так привык, скоро будет затруднительно. Нет-нет, он все еще оставался красавцем-мужчиной, но на легких хлебах любимец женщин стал тучнеть, в лице его появилась некоторая обрюзглость. Периодически в разговорах с друзьями он заводил речь о том, что пора, дескать, взять хороший куш и остепениться. Под кушем подразумевалась выгодная женитьба, и потому, когда Илларион снял дачу по соседству с загородным домом семьи Ворсановых, все, кто знал его близко, поняли, что от слов Сокольников перешел к делу.
В начале 1890-х годов в Москве наделала много шума женитьба купца Ворсанова: ему шел уж седьмой десяток, невеста же годилась жениху даже не в дочери, а во внучки. Но не разница в возрасте рождала пересуды — Москва видывала и не такое, — уж больно резко переменился сам Ворсанов. Миллионер и вдовец, он долгие годы вел очень замкнутую и подчеркнуто скромную жизнь. Строго придерживался заветов старины, одевался так, как в Москве даже среди купечества уже одевались немногие: ходил в русских сапогах «бутылками», носил долгополый сюртук и поддевку, а вместо шляпы — картуз. Старик слыл усердным богомольцем, едва ли не отшельником и, по слухам, готовился удалиться в один из старообрядческих скитов «на дожитие». И вдруг этот отшельник женится на молоденькой гувернантке! Свадьбу сыграли после Пасхи, и в скором времени «молодые» выехали на дачу в Царицыно. Туда же подался и Сокольников.
Чутье не обмануло опытного ловца удачи — резкая перемена образа жизни пагубно сказалась на здоровье старика. Еще недавно крепкий и бодрый, он стал быстро уставать, жаловался на сердце и однажды, прикорнув после обеда на диванчике, так и заснул на веки вечные. Почти все свое многомиллионное состояние: дома каменные и деревянные, поместья с угодьями в тысячи десятин пахотной земли, сенокосами, пастбищами, лесами, громадные склады строительного леса, дров и прочего лесного товара, капиталы, помещенные в процентные бумаги, долговые обязательства и наличные деньги он оставил «в полную и нераздельную собственность любезной супруги своей, Надежды Петровны».
Судя по тому, как тем летом развивались события, Илларион выжал из своего соседства с Ворсановыми максимум: осенью молодая вдова уехала на юг Франции, в Ментон, куда следом за ней последовал Сокольников. Из-за границы они вернулись после Рождества уже супругами. Их повенчали в Марселе, в православном храме при русском консульстве. В пересудах по поводу того, как скоро утешилась богатая вдова в объятиях первого красавца Москвы, недостатка не было, но при этом все отмечали, что Сокольникова как подменили: он отошел от компании приятелей, остепенился, оставил кутежи и игру, зажил семейным человеком.
Увы, по прошествии всего полутора лет совместной жизни Надежда Петровна ни с того ни с сего скоропостижно скончалась. Завещания она не оставила, и по закону все ее имущество и весь капитал достались Иллариону Никандровичу. Естественно, возникли подозрения, что Илларион немного пособил фортуне, и оба — старик Ворсанов и его супруга — были отравлены. Но если в первом преступлении подозревали молодую жену купца, то ее смерть приписывали уже самому Сокольникову. Поведение богатого вдовца только усиливало подозрения: получив огромное состояние, Илларион загулял так, как не гулял никогда прежде. Он швырял деньгами направо и налево — одна только золотая, украшенная драгоценными камнями цепочка для часов, по слухам, обошлась ему в 40 000 рублей. Если раньше женщины тратили деньги на него, то теперь Сокольников тратился на них, как бы беря реванш за молодость, прожитую альфонсом.
Меж тем многочисленные родственники Ворсанова не без основания полагали, что хотя бы часть его состояния могла перейти к ним. Их стараниями было возбуждено следственное дело об отравлении. По постановлению прокурора труп Надежды Петровны эксгумировали и подвергли исследованию. Группа судебных медиков и экспертов-химиков искала следы насильственной смерти, но пришла к заключению, что Илларион Никандрович чист: Надежда Петровна скончалась от прободения язвы желудка.
Дело закрыли, но в Москве Скольников чувствовал себя неуютно. Ходили разговоры, что он выкрутился, дав большую взятку. Его перестали принимать в приличных домах, и даже старые приятели отказывались поддерживать с ним знакомство. Тогда Илларион Никандрович превратил недвижимость в деньги, перевел их в парижские банки и покинул родину.
Обосновался он в благословенной Ницце, купив там виллу. Время проводил в «Казино» Монте-Карло, изредка для разнообразия выезжая в Англию на знаменитые эпсомские скаковые сезоны и в Париж, чтобы «проветриться» — так у него назывались кутежи в парижских ресторациях и кафешантанах. Заядлый картежник Сокольников, получив огромное наследство, погрузился в упоительный мир большой игры, благо он теперь мог особо не беспокоиться о проигрыше. Вокруг него постоянно паслись так называемые арапы — особый сорт игроков, обязанных своим названием одному азартному барину, который, согласно легенде, проигравшись, ставил на кон слугу-арапчонка. И хотя было известно, что он его давно проиграл, иногда ставку принимали. Арапы позднейшей формации выклянчивали немного денег на игру у патронов, богатых завсегдатаев, и у тех, кто был в большом выигрыше. Сами патроны часто, спустив все, становились арапами, поскольку не могли отказаться от игры. Этот проторенный многими путь в точности повторил Илларион Сокольников.
Добила его партия в баккара, которую он в 1895 году сыграл с принцем Уэльским. Илларион со своими миллионами, от которых, правда, к тому времени осталось около 500 000 франков, входил в круг известных всей Европе игроков-джентльменов. Сесть с ним за игорный стол не посчитал для себя зазорным даже наследник английского престола, совершавший европейский вояж. Сокольников держал банк, а будущий король Великобритании Эдуард VII понтировал. Ему в тот вечер не везло: дублируя ставку девять раз кряду, он проиграл 250 000 франков. И тогда принц, немного подумав, обратился к банкомету с вопросом:
— Вы позволите принцу Уэльскому пойти «на квит», на все 250 000?
— Я позволю принцу пойти даже на 500 000, если ему будет угодно! — учтиво ответил Сокольников.
На публику эффектный ответ «ле бояр рюсс» произвел впечатление. Поднялся шум, который тут же стих — карты легли на стол. Принц выиграл, и ставка была повторена. Фортуна и на сей раз улыбнулась Эдуарду! На лице Иллариона не дрогнул ни один мускул. Он выписал чек на 500 000 франков и протянул его принцу.
Их Высочество пожал руку Иллариону:
— С такими людьми, как вы, приятно играть!
На том они и расстались. Принц отправился по своим делам, а Сокольников, оставшись без гроша, стал думать, как ему, сроду ничего путного не делавшему, теперь добывать хлеб насущный.
Как и чем жил Сокольников несколько лет после своего легендарного проигрыша, покрыто мраком неизвестности. Какие-то крохи у него еще оставались: он продал виллу, немало имелось у него и драгоценных безделушек, но это уже была финансовая агония. Обычные спасительницы Иллариона — московские купчихи — были далеко, да и возраст уже брал свое, в общем, получилось как в известной басне: лето красное он пропел, прокутил, и нагрянула зима. В Москве даже прошел слух, что Сокольников застрелился, оставив записку: «Жить надоело вообще, а жить в нищете и вовсе нет сил». Но оказалось, рано его похоронили! Спустя какое-то время возвращавшиеся из Франции русские стали привозить московским знакомым Иллариона Никандровича приветы от него. Они рассказывали, что Сокольников живет попеременно то в Монако, то в Париже, промышляя «какой-то шаромыжкой».
Жизнь показала, что кое-какой капитал у Сокольникова все же сохранился — твердая репутация игрока-джентльмена, партнера особ королевской крови. И эта репутация прекрасно конвертировалась в деньги — Иллариону Никандровичу предложили хорошо оплачиваемую работу в «Казино» в качестве скрытого зазывалы, точнее, ловца потенциальных клиентов. Контракт был подписан, и никогда нигде не работавший Илларион приступил к исполнению своих обязанностей.
Блюстители порядка
Почтовая открытка 1902 года, на которой изображен порт Ментона. Этот соседний с Монако город когда-то принадлежал княжеству, но Карлу III пришлось уступить его Франции. Фото: LEEMAGE/FOTOLINK
Искусители
Такие фигуры, как Сокольников, были истинной находкой для «тайной гвардии» «Казино», созданной еще месье Бланом. Это была группа ловких искусителей, в чьи обязанности входило, как сейчас бы выразились, подсаживать людей на игру. В Ницце, Ментоне, Каннах и Марселе — в местах, где собиралась состоятельная публика, всегда можно было встретить хорошо одетых господ, которые громко обсуждали, как удачно они на днях сделали ставку в монакском «Казино». В ресторанах эмиссары Блана то и дело угощали шампанским «всех присутствующих по случаю выигрыша ». И никаких при этом призывов посетить «Казино». Этого и не требовалось, один вид «счастливчиков» наводил на мысль: «Вот люди, такие же, как я, выигрывают. Почему и мне не попробовать?!» И многие себе на беду шли пробовать.
В «Казино» они попадали в окружение элегантных, светских господ и дам, которые, казалось, полностью отдавались игре, легко проигрывая и шумно радуясь выигрышу. Завсегдатаи в любой момент готовы были помочь советом новичку, держались удивительно просто. Новоиспеченным игрокам льстило, что представители «высшего общества Европы» общаются с ними как с ровней. Никому и в голову не могло прийти, что и «счастливчики», и «аристократы» состоят на службе в «Казино».
Им не только платили твердое жалованье и премиальные, но и выдавали деньги на приобретение фишек. Эта публика могла позволить себе легко проигрывать — ведь денежки были не их, выигрыш же они полностью сдавали в кассу заведения.
Отдельная группа «специалистов» работала с очень богатыми клиентами. Таких иной раз обрабатывали неделями, стремясь любой ценой затащить в игорный дом, остальное было делом техники.
Дела у новоиспеченного «загонщика» с самого начала пошли совсем неплохо: всякому лестно было сыграть с самим Сокольниковым, партнером не кого-нибудь, а принца Уэльского. Со временем Илларион Никандрович стал специализироваться на русских. Он знакомился с ними в Париже и, конечно же, пичкал красочными рассказами о той роковой партии в баккара с принцем Уэльским, а также историями о нищих, в одночасье ставших миллионерами. Объяснял, что главное — уметь остановиться, в самой же игре нет ничего дурного. Соблазненные его рассказами соотечественники отправлялись в Монако, где бедолаг легко и изящно освобождали от лишних денег.
Нет, к прежней роскошной жизни Сокольникову, понятно, вернуться не удалось, но до конца дней своих он оставался душой общества, а главное, имел возможность проводить вечера напролет за любимым своим занятием — игрой.
Лицо вечности
Натужная вечность фараонов не производит особого впечатления: между нами и Тутанхамоном наворочено слишком много бальзамирующих пелен и золотых украшений. Древние охотники, высохшие на солнце или вмерзшие в ледники, обрели свою вечность непреднамеренно, но и они не очень похожи на живых. Лишь торф гарантирует полное жизнеподобие — тем и огорошивает.
Хотя на трупы, мумифицированные торфом, люди натыкаются издавна (первая находка зафиксирована в 1791 году), хотя нашли таких по миру уже около семисот (впрочем, целых не более двадцати), хотя первые фотографии относятся к 1871 году, тем не менее предметом общественного внимания и культурной рефлексии «болотные люди» сделались не так давно. Это произошло в мае 1950 года, когда двое крестьян из датской деревни Толлунд, братья Вигго и Эмиль Хойгорды, обнаружили в болоте тело, которое они приняли за пропавшего в прошлом году школьника из Копенгагена. Даже полицию вызвали.
Торфяник Бьельдскоудаль, в 10 километрах к западу от ютландского городка Силькеборг, к тому моменту по крайней мере дважды выпрастывал из своих недр «болотных людей», но никогда ни до, ни после, ни в Дании (здесь таких нашли уже более 150), ни где бы то ни было еще не обнаруживалось мумии с лицом такой поразительной, пугающей сохранности.
Как торфяному болоту играючи удается то, о чем мечтали поколения бальзамировщиков и таксидермистов? Все дело в гуминовых кислотах, растворяющих минеральные соли (отчего кости становятся подобны хрящам), но оказывающих дубильное действие на мягкие ткани. Те же кислоты убивают немногочисленных анаэробных бактерий. В торф не проникает кислород, и в результате благодаря отсутствию окислителя, бактерицидной среде и холодному климату гниение отступает. И вот перед нами темно-бурая вечность. ДНК частично разрушается, зато отпечатки пальцев — хоть сейчас подшивай в дело.
1. Тело было найдено обнаженным, на нем были только пояс из бычьей кожи и островерхая шапочка. Возможно, одежда просто разложилась за два тысячелетия, поскольку была сделана из растительных волокон — льна или крапивы
2. Черты лица «Человека из Толлунда» спокойны, а изрезанный морщинами лоб придает ему вид мудреца. Фото: SPL/EAST NEWS (x2)
«Человеку из Толлунда» чуть более 30 лет, на подбородке и над верхней губой — легкая щетина, на голове — островерхая шапочка из овчины, под ней — ежик волос. На бедрах — ремень, но никакой другой одежды не обнаружилось. На ступнях — порезы от ходьбы босиком по камням. В отличной сохранности сердце, печень, легкие. Человек страдал трихоцефалезом (кишечными паразитами), а так — вполне здоров, в отличие от подавляющего большинства «болотных людей», у которых обнаруживали остеопороз, сколиоз, задержку роста, дополнительные пальцы и пр.
В желудке «Человека из Толлунда» нашли остатки последней трапезы: примерно за 12 часов до смерти он ел зерновую кашу из ячменя, гречихи, дикого овса с добавлением ромашки, льняного семени и многих других растений. Археологи для эксперимента изготовили подобное блюдо, однако съесть не смогли — оказалось невкусно. Но, видимо, рецепт имел не кулинарное, а магическое значение, недаром многие ингредиенты пришлось тащить издалека — в этих местах такие растения не водятся. Есть подозрение, что в еду добавляли какие-то галлюциногены. Очень гуманно — ведь «Человеку из Толлунда» предстояла казнь.
Была весна. Его вывели на воздух, и он в последний раз вдохнул полной грудью — в легких осталась пыльца растений. Человека вздернули на дереве, а когда он перестал биться, срезали плетеную кожаную веревку ножом, а петлю оставили на шее. Потом человека опустили в торфяную яму, в 60 метрах от края болота (археологи нашли остатки деревянных мостков, которые вели к этому месту). Нет, нашего героя не бросили, не спрятали — его аккуратно положили на бок, колени подтянули к животу, одну руку поместили на колени, другую — под щеку. Так и оставили, и вернулись назад по мосткам.
Миллиарды людей, погребенных в могилах, навсегда утратили облик, этот — пережил тех, кто его вешал, хоронил, кто о нем плакал, кто просто глазел. Уютно свернулся калачиком под двумя с половиной метрами торфа — и пережил принца Гамлета, Андерсена и Бидструпа (если кто такого еще помнит). А теперь, под стеклом в краеведческом музее городка Силькеборг, он переживет всех нас.
За что убили «Человека из Толлунда»? Наш единственный письменный источник о древних германцах — трактат Корнелия Тацита «Германия» (98 год н. э.). Римский историк пишет: «Предателей и перебежчиков они вешают на деревьях, трусов и оплошавших в бою, а также обесчестивших свое тело — топят в грязи и болоте, забрасывая поверх валежником». С нашим героем сделали и то, и другое, а между тем (продолжим прерванную цитату) «различие в способах умерщвления основывается на том, что злодеяния и кару за них должно, по их мнению, выставлять напоказ, а позорные поступки — скрывать». Так что же, изменником был наш герой или гомосексуалистом? Скорее всего, ни то, ни другое. «Двойное» убийство свидетельствует о его ритуальном характере: «Человека из Толлунда» принесли в жертву богине, которую Тацит называет «мать-земля Нерта». После празднеств в ее честь «божество очищают омовением в уединенном и укрытом ото всех озере. Выполняют это рабы, которых тотчас поглощает то же самое озеро. Отсюда — исполненный тайны ужас и благоговейный трепет пред тем, что неведомо и что могут увидеть лишь те, кто обречен смерти». Может быть, именно к числу этих рабов и принадлежал «Человек из Толлунда»? В пользу этого свидетельствует странность его последней трапезы (у других болотных людей в желудках находят лепешки и прочие вполне объяснимые продукты). Если так, то ему довелось узреть нечто, чего людям не положено видеть, и причаститься бессмертию Нерты.
Археология не воспринимает человеческие останки как нечто требующее почтения. Вскрытие древних захоронений — повседневная работа ученых, и никому не приходит в голову обвинять их по статье 244 УК РФ в надругательстве над могилами. Все это ушло, исчезло, развеяно ветром; в сухих костяках трудно видеть людей. Оскаленные черепа — все на одно лицо. «Человек из Толлунда» уникален тем, что его лицо индивидуально, он сам, быть может, рассматривал именно эти черты, когда склонялся над водой, про него шептались деревенские барышни: мол, красавец, или, напротив, урод (кто знает, какие тогда царили представления о красоте). Вроде бы если есть лицо, то остается и некоторое подобие субъектности.
Именно поэтому «Человек из Толлунда» не оставляет в покое современное культурное сознание. Его вечность сообщает ему свойство то ли вурдалака, то ли Хозяина из «Обыкновенного чуда» Шварца, который «на свою беду, бессмертен». В 2004 году британская группа Darkness написала песню «Проклятие толлундского человека»: «Человек из Толлунда поднялся, чтобы наслать ужас на каждого, кого он увидит. Ничего нет страшнее проклятия человека из Толлунда. Зло не надо вырывать из-под земли!» Напротив, для ирландского поэта, нобелевского лауреата Шеймаса Хини, автора стихотворения «Человек из Толлунда» (1972), наш герой — «жених богини». Он пишет: «Что-то из той печальной свободы, с которой он ехал на телеге к месту казни, должно перейти и ко мне... Здесь, в Ютландии, на старинном месте для убийства людей, я почувствую себя потерянным и несчастным. Я почувствую себя дома».
Разумеется, бульварная пресса полнится байками про сокровища галеонов и тайны пирамид, но если говорить о глубоких культурных переживаниях, то ни одна археологическая находка не вызвала их столько, сколько «Человек из Толлунда». которому то ли 30 лет, то ли 60, то ли 2300.
Последние удары тевтонского меча
Знамена Тевтонского ордена, доставшиеся победителям под Грюнвальдом. Миниатюра Станислава Дуринка к «Истории Польши» Яна Длугоша (рукопись Banderia Prutenorum, 1448 год). Фото.: AKG/EAST NEWS
Шестьсот лет назад, в июле 1410 года, Европу облетела всех поразившая весть: непобедимые рыцари Девы Марии, заступники веры Христовой, разгромлены наголову. Говорили, что на них, объединившись, напали полчища язычников-литовцев, схизматиков-русских, татар и, как ни прискорбно, поляков, забывших, что они христиане. Сами поляки это событие оценивали совсем по-другому: славный король Владислав II наконец-то остановил алчных рыцарей, грабивших своих единоверцев. Много позже, когда возникли национальные государства, родился устойчивый миф, что на поле между деревнями Грюнвальд и Танненберг в решающем сражении сошлись славянский и германский миры. Прославянские идеологи утверждали, что славяне, одержав победу, избежали истребления и порабощения, в то время как прогермански ориентированные историки писали о восточных варварах (имея в виду прежде всего славян), которые путем обмана и предательства уничтожили цвет европейского рыцарства и тем самым остановили продвижение западной культуры на восток.
Но надо иметь в виду, что в XV веке не существовало еще ни германского, ни славянского, ни любого другого национального единства. Было единство христианское, и по тогдашним нормам правильной считалась война только с неверными. Конечно, на практике христиане много воевали друг с другом — за сюзерена, за свой город, за цех или корпорацию, за добычу и земли, но, повторимся, никогда за национальную идею, поскольку таковой просто еще не существовало. И тем не менее битва при Грюнвальде стала одной из главных битв Средневековья. С нее начался закат не только Тевтонского ордена — могучего государства, под властью которого находилась значительная часть балтийского побережья, но и рыцарства как института, а вместе с ним и идеи Крестовых походов.
Рыцари Девы Марии
История Тевтонского (или Немецкого, на латыни всех германцев называли teutoni — от племени тевтов) ордена к тому времени насчитывала 220 лет. Он был создан в 1190 году на Святой земле при госпитале Девы Марии. Его рыцари призваны были лечить и защищать раненых и больных. Духовно-рыцарские ордена возникали в ту пору один за другим: каждый крестовый поход рано или поздно заканчивался, основные силы покидали Святую землю, и кому-то надо было защищать завоеванное, да и просто обеспечивать нормальное функционирование государств крестоносцев. Большинство этих орденов (например, носивший курьезное на современный взгляд название — орден Благой смерти) просуществовало недолго, лишь три оставили заметный след в истории — храмовники (тамплиеры), госпитальеры (иоанниты, впоследствии Мальтийский орден) и Тевтонский орден церкви Святой Марии Иерусалимской, который сумел получить поддержку и пап, и германских императоров. Папа Гонорий III даровал рыцарям право на ношение белых одежд с черным крестом, что подчеркивало особый статус членов ордена — белый (серебряный) наряду с желтым (золотым) занимал высшую позицию в геральдической иерархии цветов. А император Фридрих II даровал Великому магистру ордена статус князя империи.
Меж тем дела у христиан на Святой земле шли все хуже, и было очевидно, что долго под мусульманским натиском им здесь не удержаться. Поэтому тевтонцы откликнулись на приглашение короля Польши, страдавшей от набегов своих северо-восточных соседей-пруссов. При этом они потребовали гарантий, что все покоренные земли перейдут в собственность ордена.
К востоку от пруссов, языческих племен, промышлявших когда торговлей, когда грабежом, располагались земли их родичей-литовцев — аукшайтов и жемайтов, также не принявших христианства. В 1231 году войска Немецкого ордена, обосновавшегося в пограничных между Польшей и Пруссией областях, перешли Вислу и вступили на землю врага. Семь лет понадобилось, чтобы покорить пруссов, хотя те и позже не раз поднимали восстания против своих новых господ. Вдобавок к прусским землям Тевтонский орден прибрал к рукам Ливонию (территорию нынешней Латвии и значительной части Эстонии). Она принадлежала другому рыцарскому ордену — братьев-меченосцев, который потерпел страшное поражение от жемайтов и влился в Немецкий орден. Таким образом, под властью рыцарей Девы Марии оказалась значительная часть Балтии. Правда, Ливонию и Пруссию разделяла независимая языческая Жемайтия (Жмудь), и одной из главных задач ордена стало ее покорение.
К 1303 году крестоносцы были окончательно изгнаны из Палестины и Сирии, и рыцарям католической Европы пришлось заняться поисками места, где они могли бы сражаться против язычников. Прибалтика, куда Тевтонский орден нес на остриях своих копий слово Божие, прекрасно на эту роль подходила. Те, кто желал послужить Господу и патронессе ордена Деве Марии (в честь которой тевтонцы назвали свою столицу Мариенбургом), стали стекаться в Пруссию. Поскольку помимо воинских доблестей тевтонцы отличались куртуазностью и любовью к изящной словесности — даже исторические хроники они писали в стихах, — здесь рыцари получали возможность не только сразиться с язычниками во имя Христа, но и, так сказать, культурно провести время. Перед оруженосцами в Пруссии также открывались заманчивые перспективы — рыцарское звание, добытое в сражении с язычниками, ценилось особенно высоко. Правда, порой приходилось воевать и с христианами, впрочем, православных русских тевтонцы считали почти язычниками. Но случалось крестоносцам и объединяться с русскими против общего врага — тех же литовцев.
1. Рядовой литвин с топором
2. Небогатый польский рыцарь. Такой воин мог сражаться и на стороне ордена, и в войске его противников
3. Орденский пехотинец с алебардой
Поделиться книгой: