Цифровой журнал «Компьютерра» № 149

Ерёмка, не оборачиваясь, махнул рукой: вернусь, вернусь я. Куда ж денусь.

Идти было легко, ветер улёгся и только изредка шевелил хвостом, отчего снежинки прыскали в стороны, но тут же и успокаивались. Давешняя пурга была гонцом, напоминанием: ждите, ужо скоро... тогда надолго... Но скоро — это ещё не сегодня.

От быстрого шага Ерёмка распарился, и холод, домашний, нудный, пробиравший до самого нутра, ушёл. Вернулся в дом, чтобы ночью вновь заполнить собою — всё.

Небо чуть посветлело, но Ерёмка всё равно различал белесый кур над шахтой. Виделось хорошо, зорко, и он порадовался тому. Нужно ж хоть чему-нибудь радоваться.

Его нагнал Ванятка, потом Борщан, они тоже вглядывались в небо над шахтой, но вслух говорили о пустяках. То есть это, конечно, не пустяки — когда придет транспорт с углём, чего ждать от нового управляющего, будет ли почта — но все эти вещи происходили сами по себе, о них можно говорить или молчать, неважно, ничего не изменится хоть от самых долгих разговоров. Может быть, другое тоже не изменится, но оно касалось каждого по отдельности, и, случись что, каждый и останется — один.

Ближе к шахте подошли и остальные ребята, теперь их было много, задумай ссыльняшки что затеять — получат сполна, но те брели мирно, своею стороной.

Пришли они точно, ждать пришлось самую малость. Переоделись и получили по тормозку с салом.

Милостипросим проверил по списку каждого, затем Вовка-с-ямы начал медленно, по складам, читать газетные вырезки. «Российский Ратник» и без того обязан был выписывать каждый взрослый, и потому Ерёмке было скучно: всё это он читал прежде, и про победу под Гданьском, и про зверства кровавых тевтонов, и про движение «Фронту — нашу веру и наш труд». К тому же Вовка-с-ямы читал плохо, запинался, глотал слова, оттого выходило даже смешное, вроде «шолдатам нужно по уху, и они получат сполна», вместо «солдатам нужно пороху», но смеяться было нельзя, лучше опоздать, чем рассмеяться, и Ерёмка старался вообще ничего не слышать.

Когда политинформация, наконец, закончилась, все даже обрадовались. Милостипросим ещё раз пересчитал народ, выдавая фонарики. Прежде Ерёмка всегда удивлялся, зачем дважды делать пустую работу, а потом удивляться перестал, понял: пустую работу исполнять легче, чем нужную.

- Ну, молодая гвардия, милости просим. На всём готовеньком жить, конечно, приятно, но хоть что-нибудь отработайте отечеству, хоть капелюшечку.

Клеть шла быстро; минуты эти, когда замирало внутри, когда обступала со всех сторон — громада, чувствовались особенно остро. Казалось, продлись они, минуты, самую малость, и он научится летать, даже не научится, а просто вспомнит, как это делается. Сколько раз он опускался вниз, столько и появлялось это чувство. Да только пустое, обман. И лёгкость сменилась гнётом, что наваливался и давил книзу.

Клеть содрогнулась и — остановилась.

Приехали!

Здесь всегда было тепло и всегда дул чёрный буран — ветер, что для вентиляции. На самом деле он был, наоборот, светлым из-за млечного пара, но взрослые того не видели и звали — чёрным.

- Пошли, — подтолкнул он Ванятку. Оба они работали рядом, он с пятой бригадой, Ванятка с шестой, и потому сразу отделились от остальных.

Люма светила тускло, участок был самым старым. Говорили, что здесь работал ещё сам Мастер.

У развилки он попрощался с Ваняткой, толкнув того для бодрости в бок.

- Ну, пока, — отозвался Ванятка. — Вечером свидимся.

Тут бы его толкнуть вдругорядь, да не толкнуть, наподдать, чтобы не трепался зря, не сглазил, но Ерёмка только кивнул. Свидимся, если живы будем.

Ветер дул и дул, не иначе инспекцию ждут. Инспекция в непродутую шахту не пойдёт, побоится. А взрослые будут костерить ветродуй. Из-за него спину ломит, не разогнуться.

Его встретил Архипыч, большак.

- Как ты, Ерёмушка? — ласковый голос давно не обманывал Ерёмку, но он вежливо ответил:

- Спасибо, дядя Коля, хорошо.

- И ладненько. Нам, Ерёмушка, кровь из носу, план делать нужно. Десятый день сегодня, последний. Артель из сил выбивается.

Насчёт плана Архипыч врал, план артель выполняла с верхом. Просто хотел премпайку получить. Премпайка у большаков была что надо: и мясо давали, и лук, и муку. И артели кое-что доставалось, не без того. Ежели прикинуть, то простой артельщик едва четверть получал против большака, так на то он и большак, чтобы долей выше прочих быть.

- Хорошо, я постараюсь.

- Вот-вот, постарайся, Ерёмушка, а артель тебя уважит, обещаю.

Обещанию Ерёмка поверил. Жалко, что ли, большаку артельного?

Он побрёл в каморку. Архипыч шёл следом, бубня насчёт почёта, благ и хорошего отношения.

- Ведь я не как другие, не кричу, пальцем не трогаю, наоборот. И ко мне люди тоже с пониманием, для них ведь стараюсь, каждому дома лишний ломоть не помешает, ведь верно?

- Конечно, дядя Коля.

- Вот и ты принесёшь, мамка, небось, обрадуется, кормилец вырос.

- Обрадуется, дядя Коля.

Наконец они дошли до каморки.

- Видишь, как хорошо мы устроили местечко. И не дует ниоткуда.

- Очень хорошо, дядя Коля. Так я посижу.

- Посиди, Ерёмушка. Артель на тебя надеется, — и он прикрыл дощатую дверцу.

В каморке действительно не дуло. Пара прикопилось — туча, он валил и валил с куска Старой Жилы. Пахло грозою.

В углу лежал ворох дерюг. Ерёмка разложил парочку на новом месте, свернув в три слоя, сел, вышло удобно.

Большак ушёл, кашель его потерялся в далёком шуме ветродуя.

В голове зазвенел колокольчик, серебряный, чистый.

Начинается.

Пальцы будто иголочками протыкают, но не больно, щекотно. Пар, окружавший его, покраснел, стал малиновым, в клубах проступили лица, морды...

Первая ступенька. Мороки.

Одна из морд выступила вперёд, посмотрела внимательно на него. Шушунок. Он — морок общий, встречали его и в других местах, даже, говорят, старшие видели, хотя они мало чего видеть могут.

В глазах Шушунка блеснул огонёк, блеснул, и погас. Ушёл медведик.

За ним пропали и другие.

Туман рассеялся.

Он начал — видеть...

2

Ларионов перечитал шифрограмму в третий раз. Немыслимо. Обеспечить к очередной отправке партию русина в количестве одиннадцати фунтов сорока семи и трёх четвертей золотника. Особенно бесили идиотские «три четверти». Вот-де как точно мы спланировали, высоко сидим, далеко глядим, ни крошечки не упустим.

Две недели сроку — собрать эти фунты и золотники. Да где же их собрать? По всем сусекам скреби не скреби, а больше восьми фунтов не наскрести. Семь фунтов плановых, и один чрезвычайный, что берёгся на такой вот случай. Откуда же ещё взять три с лишком?

Он, конечно, соберёт рабочую думку. Станет требовать, грозить, объявит декаду ударного труда, пообещает за перевыполнение плана всякие блага. А какие — всякие? Лучших из лучших перевести в вольнопоселенцы? А что обещать вольным? Медали, ордена? Обещать можно и нужно, но только обещания в русин не всегда переходят. Такая вот диалектика.

Столица будет действовать как обычно. Жать и давить, давить и жать. Но тут даже не математика — арифметика. Аффинажный цех даёт двенадцать золотников русина в сутки. Второй цех никак не откроется, да и откроется, толку чуть: где для него взять руду? Решения о расширении добычи русина приняты на самом верху, указ подписан Императором, вот только месторождение о том не знает, новых жил не показывает. Можно и тысячу, и десять тысяч человек под землю послать — никакой уверенности, что обернётся отдачей, нет. И ведь пошлют, непременно пошлют, но раньше будущего лета не получится. До будущего лета дожить нужно. А фунты требуют сейчас. Сверхсрочно.

На жилу кричать бесполезно, да и уговаривать тоже не больно удаётся. Остаётся надеяться на чудо.

Чудо зовется гнездом. Скоплением русиновых самородков. Основатель рудника, Всеволод Николаев, разом добыв семь с половиной фунтов, получил прозвище «Всеволод — Большое Гнездо», монаршую благодарность и графский титул в придачу.

Елене очень хочется вернуться в Петербург графиней Ларионовой. А ему — просто вернуться в Петербург. Чья мечта смелее?

Ларионов обошёл показной стол, разглядывая макет рудника. Рудник с высоты птичьего полёта. Но редко летают здесь птицы. Очень редко. Сюда только за смертью птицам прилетать.

- Виктор Иванович, доктор Хизирин пришёл, — доложила Софочка. Он ей так и наказал: придёт — доложить сразу, не выдерживать Хизирина в приёмной ни минуты лишней. Нет их, лишних минут. Но сейчас пожалел: пусть бы подождал лекарь часок-другой, глядишь, и легче бы стало.

Да вряд ли. Не станет.

- Проси, — сказал он, усаживаясь за рабочий стол.

Хизирин, видно, робел. Лицо бледное, глаза бегают, пальцы сжаты в кулачки, чтобы не видели, как дрожат.

- Проходите, проходите, — Ларионов даже не сделал вида, что привстаёт. — Я вас вызвал по поводу июльского доклада. Вашего июльского доклада.

- Да-да, — нервно ответил Хизирин, если бессмысленное «да-да» можно считать ответом.

- Значит, вы предлагаете сделать упор на детях?

- На рудовидцах, — поправил доктор.

- Есть разница?

- Практически нет, — признал доктор. — Впрочем, если расходовать ресурс экономно, дети, по крайней мере их часть, станут взрослыми, и тогда на руднике будут полноценные совершеннолетние рудознатцы.

- Но почему дети способны чувствовать руду, а взрослые нет?

- Взрослые в рудник попадают уже взрослыми. Навыки же рудовидения развиваются до десяти, много — до четырнадцати лет. Один рудовидец стоит дюжины рудокопов. А если использовать его возможности по максимуму, то и дюжины дюжин.

- Почему же не используем? — спросил как бы невзначай Ларионов.

- Интенсивность рудовидения напрямую зависит от дозы облучения. На максимуме рудовидец протянет от силы две недели, после чего заболеет, и заболеет невозвратно. Поэтому и нужен постоянный приток молодняка — детей лет семи-восьми. Без родителей. От родителей одни хлопоты. Тогда удастся с уже существующих разработок получить русина вдвое, если не втрое. Без капитальных затрат.

Ларионов слушал внимательно, хотя ничего нового Хизирин не говорил. Но прежде это была теория, причём теория, никем не одобренная. Сегодня же...

- Вот вы, доктор Хизирин, беретесь на практике доказать, что ваш проект — не уловка, направленная на отвлечение ресурсов Российской Империи, а, напротив, идея, ведущая к преумножению добычи важнейшего стратегического материала? — сказал он нарочито официально.

- Мне нужны полномочия, — ответил доктор.

- Будут вам полномочия.

- И... Ведь неизбежен, просто обязателен расход материала.

- В этом-то ведь и суть вашего предложения: жизнь в обмен на русин? — Ларионов решил обойтись без околичностей.

- В этом, в некотором роде, суть любого горнодобывающего промысла, — расхрабрившись, ответил доктор. — Только моё предложение гарантирует, что ресурс, или, если вам угодно, жизнь, детская жизнь, будет потрачена не зря, а обернётся золотниками, нет, дюжинами золотников, а при особых условиях — фунтами добычи.

- Чем — гарантирует?

- Что?

- Вы сказали, что ваше предложение гарантирует. Так вот я спрашиваю, чем, собственно, оно гарантирует.

- Мой опыт, мои исследования, наконец, моя жизнь — вот гарантия.

Жизнь Хизирина Ларионов не ставил ни во что. Но вот опыт, исследования... Что есть, то есть. Ведь и попал сюда из столичного университета Хизирин именно за исследования. Сколько тогда нашли скелетов в подвале лаборатории — девять, десять? Другого бы четвертовали на площади, а Хизирину сошло с рук. А что он здесь, так ведь и Ларионов здесь, при этом его, Ларионова, руки чисты совершенно, да и формуляр безупречен.

- Пусть так, — согласился вдруг Ларионов. Это для Хизирина вдруг, для себя же Ларионов согласился, как только ознакомился с шифрограммой. — Поручаю рудовидцев вашему попечительству с этой минуты. Мне... Нам нужно за две недели добыть не менее четырёх фунтов русина. Лучше самородного. Результат оправдает любую цену. Но если результата не будет...

- Будет, — обыденно, как равному, ответил Хизирин. — Приказ, полагаю, уже готов?

- Возьмёте у секретаря, — ответил Ларионов, давая знать, что дальнейшее пребывание доктора здесь излишне.

После того как за Хизириным закрылась дверь, Ларионов открыл форточку: ему казалось, что сам воздух в кабинете стал ядовитым. Достал из ящика стола полуштоф крепкой «горной» водки и плеснул на ладони, хотя Хизирина он не касался и мизинцем. Потом наполнил рюмку — большую, железнодорожную. Покамест не граф, сойдёт и водка.

3

Не хуже вчерашнего нынешний день, нечего роптать. Урок десятидневный исполнили, лишку дали, чего ж ещё? Кашель вот только пригрызся, не отвяжется. Ничего, теперь, после обхода, дух перевести не грех.

Архипыч сел на табуретку, специальную, большаковскую. Никто из артельщиков садиться на неё не смел, да и некогда простому артельщику на табуретах рассиживаться. Артельщику положено руду рубить. Вот выйдет кто в большаки, тогда пожалуйста, сколачивай табурет и сиди.

Телефон зажужжал негромко, но требовательно. Ещё бы не требовательно!

Архипыч поднял трубку:

- Пятая артель на связи.

- Слон на коновязи. Архипыч, слушай внимательно, повторять некогда: кровь из носу, а нужно гнездо.

- Шутки шуткуешь, Павел Кузьмич, — но было ясно, что слова о гнезде не шутка. Павлуха никогда не шутил насчёт добычи, потому и стал верховодом.

- Значит, так: покуда гнезда не найдёте, наверх не подниметесь. Таков приказ. Еду, чай получать будете по полной. Даже табак спустим. Но без гнезда вам неба не видать.

- Это за что ж пятой такая честь?

- Почему пятой, всем.

- Всем, значит...