Русская лилия

— Позвольте мне поговорить с ней, ваше высочество, — обратился он к великому князю.

Тот только кивнул, не в силах молвить ни слова; в его глазах блестели слезы.

— Пусть кто-нибудь покажет мне, как пройти в ту комнату, — попросил Георг, и Константин Николаевич кивнул одному из слуг, который проворно кинулся в здание. Георг последовал за ним.

В несколько прыжков они взбежали на третий этаж и ворвались в комнату, одно из окон которой было распахнуто.

Георг перекинул ногу через подоконник и уселся, глядя на девушку, которая стояла к нему полубоком. Ветер шевелил ее легкое платье и завитки светлых волос на шее. Обнаженные руки были покрыты гусиной кожей: она, конечно, озябла, но вряд ли замечала это. Вдруг напугала мысль, что он не знает русского языка, как же к ней обращаться… Но через мгновение Георг вспомнил, что до этого все разговоры велись по-французски.

— Мадемуазель, меня послал ваш отец. Попытайтесь отпустить брата. Он упадет на мягкие подстилки, ему ничто не угрожает.

— Я же говорю, — безжизненно ответила девушка, не оборачиваясь, — у меня не получается разжать пальцы.

— Тогда я вам помогу… — Георг перебрался на бортик стены и встал рядом с девушкой.

Отсюда было видно, как напряжены пальцы ее правой руки, вцепившиеся в плечо брата, и левой — ею она держалась за подоконник. Лица мальчика Георг не мог разглядеть, но можно было догадаться, что он без памяти или просто оцепенел от страха. Его обмякшее тело все сильнее провисало под собственным весом — вот-вот он выскользнет из сведенных судорогой пальцев сестры и упадет, не получив вреда. Можно было бы дождаться этого мгновения, однако не потащит ли он за собой Ольгу?

Георг вдруг вспомнил, как лазил по стене своего дворца в первую ночь после прибытия в Грецию. И в памяти возник человек, который остановил его в саду… Георг так и не узнал, кто это, больше они не виделись, и даже его голоса — глубокого, запоминающегося, Георг больше не слышал. Он исчез, словно являлся лишь для того, чтобы выполнить некое предназначение. Георг до сих пор не знал, во вред или во благо было то, что его ночная встреча с Элени была тогда предотвращена… В конце концов Георг забыл о нем. Удивительно, что сейчас вспомнил. И очень хорошо, что вспомнил!

— Ольга, — заговорил Георг, стоя так близко к девушке, что теперь кудряшки на ее нежной шее шевелились не от ветерка, а от его дыхания, — знаете, я тоже очень люблю лазить в окна. Мы с вами еще не знакомы, я — Георг, король греческий, брат вашей кузины Минни. Когда мы покончим с этим приключением, я представлюсь вам по всем правилам, а сейчас просто хочу рассказать одну историю. Когда я только приехал в Грецию, вот только-только, моя коронация была назначена на другой день, но я не мог усидеть во дворце и решил погулять под… колоннами Акрополя.

Он несколько отступил от реальности, но сейчас детали были совершенно не важны. Главное — он ощущал это всем телом — напряжение отпускало девушку. Георг осторожно взял ее за руку, вцепившуюся в одежду брата, и начал по одному разжимать пальцы.

— Я не хотел тревожить охрану и спустился из окна по стене. Знаете, там, в моем дворце, много очень удобных выступов под окнами. Я слез, никем не замеченный, вдоволь погулял под луной, а когда захотел вернуться, охрана меня не впустила. Они меня не знали… Я приехал ночью, они не видели моего лица, да им и некогда было на него смотреть. И они меня хотели арестовать, но я убежал! Можете себе представить короля, которого не пускают во дворец?! И мне пришлось снова лезть по стене…

Он привирал, конечно, да и что? Главное, что ему удалось разжать ее пальцы… Мальчик упал… Снизу раздался общий радостный крик. Георг понял: все удалось! Ребенок спасен!

— Он жив! — послышался голос великого князя. — Уходите оттуда! Забирайтесь в окно!

Легко ему было сказать… Он не видел, как крепко держится Ольга за подоконник, а Георг видел. И ему пришлось продолжить вранье, которое оказалось таким действенным:

— И вот я начал залезать на стену, но оказалось, что те выступы, по которым я с легкостью спустился, слишком высоко от земли. Я не мог до них дотянуться. Что было делать? С одной стороны, меня не пускает охрана. С другой — невозможно залезть по стене. А утром у меня коронация. Вот только вообразите: утром приходит народ, священники, министры, а король топчется под стенами дворца, не в силах туда попасть!

— Какой ужас! — Девушка чуть повернула к Георгу голову, и он тотчас положил руку на ее пальцы, которые немного расслабились. — И что же было потом?

— Потом я все же влез в окно. Но только после того, — честно признался Георг, — как меня подсадил один человек, который знал, кто я такой. С тех пор минуло три года, и иногда меня охватывало невыносимое искушение полазить по стенам. Но я стыдился этого желания. Поэтому вы не представляете, с каким удовольствием я сейчас стою рядом с вами.

— Нет, этого не может быть! — воскликнула Ольга, и шея ее порозовела, а пальцы перестали стискивать подоконник.

— Не верите мне? Может, вы вообще не верите, что я греческий король? — грозно спросил Георг.

Ольга легко засмеялась:

— Верю. Я знаю, что Минни ждала брата… Она даже показывала нам ваши фотографии в альбоме.

— Вот из-за этого альбома я сюда и пришел. Минни вчера забыла его у вас… И она даже не помнит, где именно. Вы не могли бы помочь найти альбом?

— Да что ж искать? Я отлично знаю, что он в моей комнате.

— Тогда не могли бы вы отдать альбом Минни? — осторожно попросил Георг.

— Конечно.

— Тогда пошли в вашу комнату… — предложил Георг так спокойно, словно им всего лишь надо было пройти по коридору.

— Разумеется, — ответила Ольга столь же спокойно. — Следуйте за мной!

Она как ни в чем не бывало приподняла платье, закинула длинную ногу в белом чулке на подоконник и забралась внутрь. Георг запрыгнул следом.

Только сейчас он заметил, что находится в небольшой спаленке (в алькове стояла узкая кровать), убранной в белых и розовых тонах. Шкафчик с книгами, бюро, туалетный столик, круглый диванчик, на котором сидят в несколько рядов разнообразные куклы в нарядных одеждах…

— Вот альбом, — сказала Ольга, снимая его с книжной полки и подавая Георгу. — Да, теперь я вас узнала, хотя вы не очень похожи на ваш портрет.

Георг взял альбом, глядя в светлые растерянные глаза. Улыбнулся, поблагодарил… И вдруг девушка лихорадочно одернула платье, панически огляделась, вскрикнула и, побледнев, начала оседать на пол.

Георг отшвырнул альбом и едва успел подхватить ее. Итак, Ольга наконец осознала, что произошло, и лишилась чувств от потрясения! Весь ужас испытанного вдруг обрушился на нее. Да, ей нелегко пришлось… Но сколько же в ней внутренней силы, сколько самообладания! И она красива — вернее, прелестна тихой, спокойной, неброской, светлой прелестью.

Ее голова лежала на его плече, и волосы источали легкий цветочный аромат.

«Чем же они пахнут? — думал Георг. — Ромашкой? Или календулой? Или ромашкой и календулой вместе? Или это аромат лилий?.. Легкий, как будто принесенный теплым ветерком? По-гречески лилия — кринос…»

Он так задумался, что даже не сразу заметил, что дверь в комнату распахнулась. Ворвался великий князь, поддерживавший под руку ту самую рыжеволосую красивую даму, которую Георг несколько минут назад видел лежавшей без памяти.

Они оба с изумлением уставились на Георга, который держал в объятиях их дочь.

Ольга вздохнула, приходя в себя, слегка повернула голову, и ее губы уткнулись в шею Георга. Скользнули по ней бессознательно…

— О боже! — воскликнула дама.

«Наверное, это мать Ольги», — подумал Георг и сказал:

— Вы позволите, ваше высочество, и вы, сударыня, просить руки вашей дочери?

Собственный голос долетел до него как будто со стороны. Он испытал мгновенный испуг, а потом невероятную радость от того, что шаг сделан и слова эти назад уже не взять, и племянница королевы Виктории ему уже не угрожает, а ноги у Ольги длинные…

Жена великого князя начала рыдать, а Константин Николаевич стоял в совершенной растерянности. Этот баловень судьбы до сих пор впадал в столбняк, когда фортуна незамедлительно исполняла его очередное желание.

* * *

В Афинах есть место, которое называется Алтарь двенадцати богов. Этот алтарь, сохранившийся на древней Агоре, служил точкой отсчета расстояния во все концы Эллады. Скажем, все знали, что до Пирея, который служил портом столицы, сто двадцать стадий. Пятнадцать миль. Два часа верхом. По сути, рядом! Однако тем, кто приходит морем, попасть отсюда в Афины вовсе не просто, потому что каждый корабль, приходящий в Пирей, должен пробыть определенный срок в карантине. Избегнуть этой меры могли только контрабандисты, подходившие к берегу тайно, ночами, и вдобавок знавшие, кому из пограничников, патрулировавших прибрежные воды, можно дать взятку, чтобы быть уверенными, что никаких преград ни охрана, ни таможенники чинить не станут. В последнее время, впрочем, и контрабандистам приходилось нелегко: афинские негоцианты понимали, что выгоднее приводить и уводить в законном порядке целые флотилии, чем тайно выпускать в море одно жалкое суденышко. Несколько человек в правительстве держали в руках всю афинскую торговлю, и их-то стараниями против нарушителей принимали самые суровые меры. Однако небольшой быстроходный корабль, подошедший под покровом ночи к берегам Пирея, не только не был задержан, но и встречен лоцманом и препровожден в безопасную, укромную бухту.

Непохоже было, что на этом корабле прибыл какой-то груз. В шлюпку спустился только один пассажир в куртке, галифе, сапогах и мягкой калабрийской шляпе с опущенными полями. Он был спешно перевезен на берег, где его уже ждал всадник со свободной лошадью в поводу.

Светало. Прибывший вскочил в седло и снял шляпу. Русые кудри водопадом обрушились на плечи, и стало видно, что это женщина. Она скользнула взглядом по рыбачьим лодкам, сновавшим тут и там по розоватой, озаренной первыми лучами солнца водной глади, и повернулась к человеку, который ее встретил:

— Я хочу сначала навестить кое-кого в Пирее.

— Госпожа Элени, княгиня с нетерпением ждет вас, — возразил слуга.

— Я говорю, что мне нужно заехать в Пирей, — строптиво повторила девушка. — Провожатый мне не нужен. Возвращайся. До дому я доберусь сама. Только скажи моей матери, чтобы она немедленно послала за Кинтией. Скажи ей только одно слово — «аподем».

Она поворотила коня и помчалась по узкой дороге к городку.

С давних пор Пирей был, собственно, портом Афин, но лишь каких-то двадцать лет назад он начал расстраиваться как подобало. Здесь появились большие каменные дома, прекрасная новая церковь, обширное здание карантина, много лавок, магазинов, кофеен, две гостиницы. Всадница, впрочем, миновала эти строения и пустила коня по неширокой каменистой дороге к морю, где один близ другого стояли дома потомственных моряков и рыбаков, отделенные друг от друга весьма своеобразными заборами: это были колья, на которых постоянно сушились сети, ибо у хорошего рыбака их не одна, а несколько.

На повороте дороги Элени спешилась и привязала коня к сухому дереву на обочине. Дальше она направилась пешком и через минуту подошла к дому, который отличался только флюгером, изображавшим не дельфина, как на других крышах, а петуха. Дом находился на краю обрыва, и за его забором уже не было ничего, кроме моря. Посреди двора, задумчиво глядя на лазурную гладь, стоял высокий человек в закатанных до колен шароварах. Его торс мог бы служить моделью античному скульптору. Он обладал мускулами Геракла и талией молодой женщины. Черные волосы кольцами лежали на атласных загорелых плечах. Лицо было бы столь же прекрасно, как тело, если бы не кривой шрам, пересекавший левую щеку от подбородка до лба, причем левый глаз прикрывала черная повязка.

— Васили… — Голос девушки звучал едва слышно, однако атлет повернул голову и окинул ее взглядом.

— Ты? — Его рот презрительно искривился. — Давно мы не виделись… Приехала взглянуть на дело рук своих? Что так долго ждала? Три года прошло!

— Я не раз приезжала в твой кафенес, — волнуясь, сказала Элени. — Но сначала там был один только Адони, а потом не стало и его. У кафенеса уже давно другой владелец.

— Да, Адони рассказал мне, что однажды ты приезжала вместе с Мавромихалисом и королем. И что вы вдвоем поднимались в мою комнату. — В голосе его звучало холодное презрение. — И я понял, что в Афинах мне больше делать нечего. Я не скоро пришел в себя после того, что ты и твои сообщники сделали со мной той ночью в саду при дворце. А потом мы с братом решили вернуться в дом покойных родителей и занялись старинным нашим промыслом. Теперь я просто рыбак! Одноглазый, изуродованный рыбак…

— Я ни при чем. Я приказала просто связать тебя, чтобы ты не помешал нам в ближайшие дни! Все это… — Она потянулась к лицу Васили, но не осмелилась коснуться его и замерла, — …дело не моих рук!

— Мне все равно. Ты, кто-то другой — все вы одна разбойничья шайка.

— Кто бы говорил о разбойниках, клефт?! — вспылила Элени.

— Я не подличал с теми, кого когда-то любил. Я не причинял им боль.

— Ты причинил мне боль, когда бросил меня! — отчаянно закричала Элени. — Это было подло! Я никогда этого не забуду! Никогда не прощу тебя!

— Успокойся. Ты вполне расквиталась со мной, когда на моей постели отдалась новому любовнику. Мне ничего не оставалось, как признать, что ты и твои сообщники победили. Мечты о короле, который сам поймет, кто ему друг, а кто враг, развеялись. Теперь я ничем не могу тебе помешать. Можешь ты оставить меня в покое? Теперь наша с братом жизнь здесь. Адони довольно страдал из-за меня. Больше я ни во что не вмешиваюсь. Зачем ты приехала снова?

— Разве ты ничего не знаешь?

— О чем я должен знать?

— Неужели эта весть еще не дошла до страны? — удивилась Элени. — А впрочем, в Стамбуле обо всем узнали только вчера. Мне-то известно давно… Да, кажется, ты будешь первым из греков, кто узнает, что их король нашел себе невесту в России! И завтра в полдень состоится его свадьба!

— Свадьба? Но разве ты не присматриваешь за каждым его шагом? Я не мог поверить, что он отправился в Россию без тебя, а уж чтобы женился без твоего одобрения… Впрочем, ты сама мечтала стать его женой, какое тут может быть одобрение, верно?

— Я не так глупа. Я знала, что у него должна быть другая жена. Но я не думала, что это произойдет так вдруг! Я побывала во Франции, в Германии, я сама нашла ему невесту королевской крови! А он намерен жениться на русской! И нам не удалось сорвать… — Она осеклась, отвернулась.

— Хотел бы я знать, что оскорбляет тебя больше? Что король посмел поступить не так, как ты хочешь, или что он нашел себе именно русскую невесту и ты боишься, что под ее влиянием он сам переменится? И в политике, и к тебе?

— Ты издеваешься? Я ничего не потеряю! Он мой, как был моим всегда, с первого мгновения нашей встречи. Он останется моим. Какая разница, русская она или француженка! Этот мужчина никогда меня не покинет, уж я-то отлично знаю! А между ними не будет никакого согласия. Это будет официальный брак, лишенный супружеского счастья. Нет, нет, за страстью он всегда будет приходить ко мне. Она будет подбирать жалкие остатки с моего стола! Ты знаешь, я знакома с цыганскими тайнами владения сердцами мужчин и женщин. И еще есть старая Кинтия… Она сделает все, что я захочу! Я уже послала за ней. И будет так, как я хочу! — выкрикивала Элени в полупомешательстве от ярости.

— Ты всегда была не в меру хвастлива, — Васили пожал плечами, и мышцы заиграли под его атласной кожей.

— О, Васили… — Элени уставилась на его тело как завороженная, и губы ее вдруг пересохли, а глаза наполнились слезами.

— Зачем ты приехала? — Он взглянул искоса и отвернулся. — Не могу поверить, что, пока король в отъезде, у тебя не было мужчин. Ты ведь не из тех, кто хранит верность. Поэтому не строй из себя изголодавшуюся женщину.

— Я изголодалась по тебе! — Элени страстно протянула к нему руки. — С тех пор, как я еще девочкой на ночь съела соленый бублик армирокулура, а потом мне приснилось, что ты принес мне воды, я мечтала о тебе! Васили… ну позволь мне любить тебя… хотя бы раз! Никто и никогда, никогда…

У нее перехватило дыхание. Сейчас она говорила истинную правду, и ее бесило то, что Васили не верит. Конечно, порой Элени и сама не могла отличить ложь и правду в своих словах, но сейчас-то!

— Васили, Васили… — Она бессознательно вцепилась в свои волосы и перебросила на грудь вьющиеся, золотистые от солнца пряди. Пальцы проворно побежали по пуговицам куртки, потом Элени расстегнула рубашку и выпустила на волю груди с напряженными сосками. — Ну, Васили! Иди ко мне!

— Я не телок, который бежит к сиськам, лишь только завидит их. — Он ответил грубо, но эта грубость заставила Элени возбужденно засмеяться.

— Говори, говори, говори что хочешь! Брани меня! Бей меня! Я готова снести от тебя любое унижение! Я готова целовать тебе ноги… Ну иди ко мне, Васили! Мужчины… Да, их было много, но ни с кем я не кричала от счастья так, как кричала с тобой!

— А ты кричала с ними громче или тише? — спросил он глумливо, но голос его предательски дрогнул.

— Даже не думай притворяться, — восторженно взвизгнула Элени. — Ты хочешь меня так же сильно, как я тебя!

— Я мужчина. Я никогда не откажусь, если женщина предлагает себя.

Элени торжествующе бросилась к нему, обвилась, оплела его руками и ногами, впивалась в губы, терлась голой грудью о его голую грудь, прижималась бедрами, стонала, изнемогая от нетерпения:

— Пойдем в твой дом, скорей, скорей…

— В моем доме тебе нечего делать, — холодно ответил Васили. — Не хочу, чтобы ты осквернила его своей похотью. Да и зачем укладывать первую попавшуюся шлюху в свою постель? Для этого довольно соломы.

Любая другая уже бросилась бы прочь или выцарапала бы глаза оскорбителю, но Элени грубые слова только распаляли. Васили втащил ее в сарайчик, где стояла коза над охапкой соломы, смешанной с пожухлой травой. Не переставая жевать, коза уставила свои раскосые желтоватые глаза на вбежавших людей и тупо моргала, изредка недовольно мекая и тряся бородой.

Васили стянул с Элени куртку и рубашку. Одной рукой он стиснул запястья ее рук, не давая обнять себя, потом рванул галифе с такой силой, что швы не выдержали — галифе свалились к коленям. Васили слегка толкнул девушку, и она упала на солому. Резкими движениями с нее были сорваны сапоги, потом остатки галифе. Теперь она лежала голая, нетерпеливо ерзая и разводя ноги, протягивая руки и облизывая губы. Жадные стоны срывались с ее губ… В ее откровенной, всепоглощающей, неуемной похоти было что-то звериное.

Коза громко мекнула и отвернулась, продолжая меланхолично жевать.

Васили перевернул девушку на живот, заставил встать на четвереньки и, распустив завязку своих шаровар, с силой вонзился между ног Элени. Та истошно закричала, забилась, но не пытаясь вырваться, а придвигаясь к любовнику. Взаимное извержение наступило почти мгновенно, однако Васили продолжал любодейство, снова и снова получая наслаждение и снова и снова давая его Элени.

Они были неутомимы оба, но в конце концов Элени, обессиленная, упала плашмя, со стоном перевернулась на спину и пробормотала, прикрываясь руками:

— Я больше не могу… Не могу… Хватит! Довольно!

— Видимо, ты и в самом деле забыла меня… — С недоброй усмешкой Васили навалился на нее всем телом.

Он был тяжелым, сильным, и, как она ни билась, не могла вырваться. Крики ее были заглушены его тяжелой ладонью, они перешли в стоны и вскоре совсем затихли. А Васили обладал ею снова и снова. Его способность к телесному возрождению казалась почти невероятной, и с каждым разом извержение наступало все реже и реже. Наконец, освобожденный от семени, вполне утоливший похоть, он приподнялся.

Элени лежала без сознания — измятая, измученная, истерзанная, покрытая следами зубов, синяками и соломенной трухой.

Васили встал, отряхнул колени, завязал шаровары, поправил съехавшую с пустой глазницы повязку, стряхнул солому со смоляных кудрей. Коза переводила сонный взгляд с него на неподвижную Элени.

— Значит, старая Кинтия, — проговорил Васили задумчиво. — Ну так запомни: ничего у тебя не выйдет, ведьма!

Он вышел из сарайчика и зачерпнул воды из кадки, стоявшей под навесом. Умылся, на миг вбежал в дом и вернулся в рубашке и короткой черной безрукавке, в мягких сапогах, с пистолетом и кинжалом за поясом, грозный и неумолимый. Вышел за ворота, увидел лошадку Элени, которая дремала, прислонив голову к стволу дерева, но трогать ее не стал, а зашел во двор соседа, старого Никодимоса Ставроса.

— Это ты, сынок? — спросил старик, который вместе с отцом Васили когда-то ходил в Гиметские горы, пристанище клефтов, а теперь доживал свои дни, разъедаемый изнутри канцером.

— Это я, — ответил Васили. — Позволь взять твоего коня, отец.

— Зачем спрашиваешь? Когда он возвращается после скачки с тобой и я слышу запах его пота, мне кажется, я сам только что мчался по дорогам. Эх, что бы я только не дал за одну хорошую скачку, за возможность умереть, как подобает клефту, а не старой развалине! Кто-то молит Бога о здоровье, а я молюсь о достойной гибели!