Помоги проекту - поделись книгой:
— Хорошая песня! — сказал Клеон, когда они закончили. — Но только Агамемноновы доносчики песням были не обучены. Обучены были только одному — низости. Таких уж подбирал себе наш царь Агамемнон.
И было им тогда раздолье — на два голоса все замарали, все! И эту ночь, когда сплелись тела, и тихий вскрик девы в ночи, и цепочку эту порванную, упавшую с ложа: "Вот она, эта цепочка, о царь! Теона, глухонемая наша, утром подобрала ее и передала мидийцу, а он уж — нам. Небось, ищет, бедненькая: где моя цепочка? А там же, где невинность твоя! Иди-ка поищи, может, где и найдешь!"
И Агамемнон усмехался, слушая их, и брал эту цепочку из их грязных рук и (сатир сатиром!) обнюхивал, точно пытался вобрать запах девы...
Нет, не хочу вспоминать, Профоенор!
Едва их отпустив, Агамемнон огласил свое решение: собираем все корабли и через двадцать дней высаживаемся на троянском берегу. Не сомневался наш царь, что двадцати дней хватит с лихвой, чтобы совершить задуманное.
А что он задумал, ты, наверно, догадался уже: похитить Брисеиду и тем приковать к себе Ахилла прочнее, чем любыми цепями.
В тот же день он тайно послал всего пятерых верных людей на небольшой быстроходном корабле, чтобы те пристали к островку, что находился по соседству с островом Ахилла. Конечно, только безумцы могли бы напасть на этот остров, пока там Ахилл со своими мирмидонцами, но Агамемнону донесли, что обычно раз в семь дней Ахилл вместе с воинами уплывает с острова, чтобы поохотиться. Вот этого-то часа люди Агамемнона и должны были дождаться.
Прошло, однако, и семь, и четырнадцать дней, а Ахилл никуда с острова не уплывал. Теперь, когда он обрел счастье с Брисеидой, до охоты ли было ему? Этого-то и не предусмотрел Агамемнон, замыслив свой дерзостный план!
Уже и двадцатый день наступил, завтра нашим кораблям плыть к троянскому берегу, как заранее было оглашено, — а все еще доносят: не покидал Ахилл своего острова.
Однако отменить высадку Агамемнон уже не мог, иначе пришлось бы ему объяснять всем данайским царям, чего он ждет, признаваться в своем коварстве; делать это наш царь царей не желал. В конце концов, скрепя сердце, он дал повеление грузиться на корабли.
Вот почему тогда, в первом, страшном для нас бою не было с нами Ахилла.
А на другой день еще хуже нам пришлось. Троянцы поняли, что дух наш надломлен, и, хотя их было меньше, чем нас, сами перешли в наступление. Если бы не частокол, которым Агамемнон приказал накануне оградить наш лагерь, клянусь, мы были бы сброшены в море, тем, едва успев начаться, и закончилась бы эта война. И полегло наших при защите частокола едва ли не больше, чем в тот, первый день.
А был еще и третий, и четвертый день. Явно одолевали нас троянцы. Не о богатствах Трои уже помышляли многие наши воины, а лишь о том, как бы уцелеть. Началось дезертирство.
Агамемнон повелел: дезертиров ловить и побивать камнями на виду у всех. Остальным же — мужаться, терпеть и ждать якобы предреченной ему оракулом близкой уже помощи богов.
Ах, не от богов, уверяю тебя, Профоенор, он ждал тогда помощи! А от коварного плана своего, который все еще не был воплощен!
Но то, что ждал — это точно! Ибо не было у него, как у всех нас, обреченности на лице!..
На девятый день осады Трои (боги! да кто кого к этому времени в действительности осаждал!), — на девятый день, быть может, самый страшный из всех, ибо мы тогда потеряли не меньше четырех сотен воинов; — на этот самый девятый день, к удивлению всех, радость была на лице нашего царя. А чему радовался, — всего лишь тому, что приплыла какая-то лодчонка под парусом, коей правил какой-то тщедушный мальчишка-эфиоп в одной набедренной повязке. Однако, едва переговорив с ним, Агамемнон вышел к воинам и возгласил, что подходит к концу пора наших неудач. Еще совсем немного — и ждут нас под стенами Трои одни только славные победы, да такие, что песни о них будут потом слагать!
Помню ропот: уж не на этого ли эфиопского мальчишку возлагает он такие надежды? Уж не вконец ли обезумел наш царь?..
Но я догадывался, в чем дело: мальчишка, верно, передал ему долгожданное известие, что Ахилл со своими верными мирмидонцами отбыл, наконец, на охоту.
Я не ошибся. Минуло еще два дня (унесших, к слову, еще не менее сотни наших воинов) — и к берегу подошел тот кораблик, посланный когда-то Агамемноном за Брисеидой. Оттуда сошли его люди, и вели они за собой девушку, накрытую покрывалом, чтобы никто не увидел ее лица. Я сразу же понял: Брисеида!
Агамемнон приказал немедленно соорудить шатер, отвести туда девушку и выставить вокруг шатра охрану из ста пятидесяти лучших гоплитов.
Ах, не помогли бы и эти сто пятьдесят, если бы Ахилл со своими мирмидонцами нагрянул в тот же день!..
Однако Ахилл обычно возвращался с охоты лишь через два дня, и корабль его был не столь быстроходен, так что покуда наш царь не слишком-то опасался.
Уже на другое утро девушку снова посадили на корабль, и тот куда-то поспешно отплыл — видимо, в сторону какого-то известного лишь его гребцам и самому Агамемнону островку.
А что же Ахилл, что же наш Ахилл?! Что творилось в разуме его, когда, вернувшись с охоты на остров, он там не застал своей возлюбленной?!
Нет, не могу представить! Возможно, рапсоды сумели как-то себе вообразить все это...
Эй, почтенные старцы, про это у вас какие-нибудь песни есть?
Слепцы призадумались, о чем-то перемолвились между собой и наконец запели:
Клеон, прерывая их, сказал:
— Да, уж наши рапсоды насочинят! Зная Ахилла, ни за что не поверю, что стал терять время на рыдания, стенания и мольбы к богам. Не таков он был! Думаю, сразу повелел своим мирмидонцам при всем оружии грузиться на корабль. Ну разве что, может, нескольких рабов из тех, что оставил ему Агамемнон, сперва прикончил вгорячах — на такое он, взращенный кентаврами, вполне был способен, ибо скорее всего сразу понял, для чего они здесь были оставлены. Но этого я своими глазами не видел и не стану в том божиться...
...И вот помню тот день, когда мы снова увидели Ахилла. Мы стояли, прижавшись спинами к нашему частоколу, а на нас — к этому времени уже в двадцатый раз, наверное,— надвигались троянцы. И ужас теперь наводил на нас высокий гребень на шлеме Гектора — знали, что и нынче многих он отправит в Аид своим мечом. И многие, наверно, в тот час думали так же, как я: почему среди нас нет подобного героя?
А наши лучшие мужи где? Аякс лежит на своем корабле и, видать, не скоро еще воспрянет от полученной раны. И залечивает раны Одиссей на своем корабле. Ранены и Менелай, и храбрый Диомед — еще неизвестно, выживут ли. Дорого нам стоил тот первый приступ Трои!
Ах, если бы Ахилл был среди нас!..
Вдруг кто-то обернулся в сторону моря и воскликнул:
— Смотрите!
К берегу приближался корабль под черными парусами.
— Ахилл! К нам плывет Ахилл! — закричали в наших рядах.
И лишь его имени было достаточно, чтобы к нам вернулась храбрость и мы наконец-таки достойно, как подобает ахейцам, встретили врага.
Вот чего стоило на той войне одно его имя!
МЕЖДУ ПОЛУДНЕМ И ВЕЧЕРОМ
О мудрости мироустройства. — Рабыня или жрица? — "С нами Ахилл!" — Поединок Ахилла с Гектором. — Первая победа.
— Вот и солнце, хвала богам, прошло свою вершину, — прервав повествование, сказал Клеон. — Скоро и жара начнет спадать.
Как мудро, однако, устроен богами наш мир! Боги думают о нашей земле, потому Гелиос не зависает в зените на своей огненной колеснице, а сразу торопится вниз, иначе мир был бы давно уж испепелен.
Знойный день бывает мучителен, однако не слишком долог, и мы видим в том великое благо... А вот в том, что молодость наша дана нам на время, ненамного большее, чем то время, что солнце пребывает в зените, мы почему-то видим кару богов.
Нет, Профоенор! Долгий вечер старости — тоже одно из великих благ, дарованных богами. Ибо молодость слепа: она не видит самое себя. Старость куда как более зряча. Для того она нам и дарована, чтобы мы могли обозреть прожитую жизнь.
Но — уж не знаю, почему — не всем ее даровали боги! Вот и Ахиллу не была она дарована. Он был в зените славы, но жизнь его так же стремительно неслась к своему пределу, как вскорости это солнце неминуемо будет скатываться в море.
Хотя, может, и в том была предусмотрительность богов, отмеряющих жизнь нашу. Задержись Ахилл в этом мире — и, боюсь, много, много царств он испепелил бы своим неукротимым нравом и своей яростной отвагой.
Возможно, по той же причине пали и многие другие герои на этой войне. Говорят же у нас, что сам великий Зевс возжелал Троянской войны после того, как взмолилась к нему Гея-Земля, прося избавить ее от столь большого числа героев, ибо тяжко ей стало под их могучей поступью...
...Однако же я остановился на том, что корабль под черными парусами показался на горизонте и наши воины возгласили: "Ахилл! К нам плывет Ахилл!"
Его корабль не проделал еще и половины пути от горизонта до берега, а мы уже отразили натиск троянцев. Впервые мы смяли их ряды, и впервые они так поспешно отступили к стенам своего города.
Не знаю, видел ли нашу победу Агамемнон. Когда мы, упоенные ею, вернулись за частокол, он не отрываясь смотрел в море, на этот корабль, и не радость, а тревога была на его лице. Слушая, как мы наперебой рассказываем ему о посрамлении троянцев, кивал, но, кажется, не слышал нас, думая о чем-то своем.
Затем обратился ко мне:
— Клеон. Сейчас сюда прибудет Ахилл. Посему отбери две дюжины лучших гоплитов, пусть они будут при полном вооружении, и встретьте его с почестями, подобающими царевичу, а затем препроводите его в мой шатер и сами оставайтесь там, никуда не уходите. — Сам же поскорей удалился в свои чертоги.
Единственный из воинов я понимал, для чего им отдано такое распоряжение. Знал он, что такое Ахилл, наш царь, предвидел, сколь ужасен будет его гнев и страшился остаться с ним наедине.
Когда я, однако, увидел Ахилла, — он первым спрыгнул с корабля на берег и, не дожидаясь своих мирмидонцев, не слыша наших приветствий, устремился к шатру Агамемнона, — когда я увидел его искаженное гневом лицо, я понял, что, если он, Ахилл, даст волю этому своему гневу, то и мои две дюжины гоплитов не больно помогут нашему Агамемнону. Мои воины тоже что-то почувствовали — не слишком-то бодро двинулись за ним.
Надо было слышать, с какими велеречивыми словами обратился Агамемнон к Ахиллу, когда тот ворвался в его шатер!
— О, счастливейший день! Хвала богам — я, наконец снова вижу Ахилла, самого доблестного из моих воинов! Вот кто принесет нам победу, ибо рожден для великих подвигов!.. О, смотри, Ахилл — при виде тебя слезы умиления текут по моим щекам!..
И вправду мокры в тот миг были его глаза. Умел, если нужно, плакать настоящими слезами наш царь, ни один лицедей на подмостках с ним не мог бы тягаться!
Ахилл прервал его льстивые речи.
— Где Брисеида? — спросил он.
Брови царя в лицедейском удивлении поползли вверх:
— Брисеида?.. Но, Ахилл, поверь мне, мой мальчик, я не слышал ни о какой Брисеиде!.. Сейчас, после столь долгой разлуки, почему мы должны говорить о какой-то совершенно неведомой мне...
Но Ахилл опять перебил его:
— Не пятнай себя ложью, Агамемнон. Ты прекрасно знаешь, кто такая Брисеида — ведь это именно ты велел похитить ее! Рабы, твои лазутчики, признались мне, что это твои люди похитили ее!
Царь наморщил лоб, словно припоминая что-то.
— Погоди, погоди, Ахилл... — наконец произнес он. — Уж не о той ли черноволосой рабыне, что была у тебя на острове, ты говоришь?.. Неужели из-за какой-то рабыни мы, цари, будем ссориться?
— Она не рабыня, и ты это знаешь, Агамемнон, — вспыхнул Ахилл.
И опять брови Агамемнона поползли вверх в удивлении:
— То есть как — не рабыня?! Стало быть, меня ввели в заблуждение?.. Если это не рабыня, а твоя наложница — тогда совсем иное дело, и мы здесь же, сейчас все разрешим!.. Ты ее из Птелея привез? Или из какого-то другого данайского города?
— Она не данайка, — вынужден был ответить Ахилл, — и это тебе, Агамемнон, тоже наверняка известно. Она родом из того города, который сжег твой недостойный родственник Акторид.
— Значит, она ионийка! — подхватил Агамемнон. — В таком случае, как же ты говоришь, Ахилл, что она не рабыня? Все ионийские города — союзники надменной Трои, а ты ведь должен бы знать, что я повелел все союзные Трое города сжигать дотла, а уцелевших жителей забирать в рабство. Нет, она рабыня, и ты лишь подтвердил это своими словами, Ахилл!.. Кроме того, из твоих слов я понял, что это как раз та самая рабыня, которую я и повелел забрать, восстанавливая священное право собственности, оберегаемое самим Зевсом, я лишь восстановил это право, угодное богам. Она ведь, эта ионийская рабыня, принадлежит вовсе не тебе.
— И кому же тогда?
— О, как и сказано в законах, — тому, кто ее захватил! А захватил ее в том городе (я это знаю, и ты не станешь это отрицать) мой несчастный родственник Акторид, тяжко изувеченный в бою подлыми ионийцами.
Последние слова Ахилл пропустил мимо ушей, он, верно, и не знал, что стало с этим самым Акторидом после его удара. Будет настоящий герой интересоваться подобными пустяками! Но гоплиты, стоявшие в шатре, не смогли сдержать улыбок.
Агамемнон, однако, не обратил на их улыбки никакого внимания и продолжал:
— Да, да, мой бедный племянник Акторид получил страшные увечья, добывая эту рабыню! Он славно бился за нас; должен же и я отплатить ему добром — вернуть ему то, что он доблестно добыл в бою! Боги не простили бы меня, если бы я поступил иначе! Ибо чужую собственность нельзя отнимать, это преступление, Ахилл! По закону, добытая в бою рабыня становится собственностью того, кто первым ее схватил, и это, как все видели, сделал мой храбрый Акторид!.. Не печалься, Ахилл, ты еще добудешь себе много рабынь покраше этой! Вот она, вся Ионика, пред тобой! Ионийские женщины прекрасны, и любая из них — твоя!.. Кроме, конечно, жриц, ибо их, страшась гнева богов, я воспретил кому-либо обращать в рабынь.
Ахилл с надеждой сказал:
— Но тогда ее не вправе был обратить в рабство твой Акторид, ибо она жрица, эта девушка!
Теперь уже Агамемнон весьма правдоподобно изобразил на лице растерянность.
— Жрица, говоришь?.. Но я этого не знал!.. И какому же богу принадлежит эта жрица?
— Она жрица Аполлона.
— О! — схватил себя за волосы Агамемнон. — Великого Аполлона, любимейшего из сыновей Зевса!.. Ах, мой неразумный племянник Акторид, на что покусился ты! За что, видно, и претерпел он свои увечья: рука всесильного Аполлона покарала тебя!.. И наши последние военные неудачи — из-за того же: боги мстят и мне за моего неразумного племянника! Поделом же мне — ибо справедлива кара богов!.. Ах, мой бедный Акторид не знал этого! Как он мог догадаться, если она, бедняжка, не сказала ему?!
— Он мог бы догадаться, — сказал Ахилл, — уже по тому, что захватил ее в храме Аполлона, где перед тем у алтаря бога зарубил ее отца Бриса, Аполлонова жреца.
— Ахилл, Ахилл! — со слезами на глазах отозвался Агамемнон. — Ты же знаешь, сколь коварны ионийцы! Они могут прятаться в храмах, выдавая себя за жрецов, за богов, за кого угодно, лишь бы избежать той участи, которую я им предуготовил. Увы, боги не ставят тавро на своих жрицах и жрецах!.. Впрочем, несмотря на это, я вполне заслужил их кару, ибо — пускай даже невольно и косвенно — повинен в нанесенном им оскорблении. А еще более виновен перед богами мой Акторид, за что обречен с тех пор на страдания. Ибо нет страшнее кощунства, чем попытаться овладеть жрицей всесильного бога! Даже попытаться, Ахилл, даже помыслить о том, чтобы лишить невинности жрицу великого бога, — и то величайшее из кощунств, и кара за то всегда бывает страшна!
Конечно, он не мог не заметить, как смутился Ахилл при этих его словах, но, разумеется, не подал виду.
— О Ахилл! — все еще со слезами на глазах произнес он. — Как я благодарен тебе за то, что ты поведал мне о невольном кощунстве, кое мы совершили! Я сделаю все, чтобы попытаться загладить свою вину перед богами! Тебе же боги воздадут должное за твою заботу об их девственных жрицах!
Поделиться книгой: