Диалоги кармелиток

Бланш. После пострижения я вышла из его воли. Теперь я обязана ему только сердечной любовью и уважением.

Шевалье. Бланш, только что когда я вошел, вы едва не упали в обморок, и мне показалось на секунду, что при свете этой скверной лампы я увидел все наше детство. Может быть, это из-за моей неловкости мы уже почти что фехтуем словами, как шпагами. Неужели моего зайчонка подменили?

Бланш. Его переменили. О, конечно, не в нежности к вам! Но это правда, что великий день моего пострижения стал словно днем нового рождения.

Шевалье. Если я правильно вас понимаю, это новое рождение осво­бождает вас от долга перед тем, кому вы обязаны своим первым рождени­ем? О Бланш, довольно пустых словопрений! Подумайте, ведь наших родных и друзей разметало по свету; здесь никто не противится тому, чтобы вы вернулись к вашему отцу. Он может теперь рассчитывать только на вас.

Бланш. Разве у него не остаетесь вы?

Шевалье. Мой долг призывает меня в армию принца.

Бланш. А мой удерживает меня здесь. О! Зачем вы пытаетесь снова влить в меня яд сомнений? Я едва не погибла от него. Это правда, что я стала другой. Это правда, что Бог послал мне ту силу, тот дар Духа Святого, коего я недостойна, пусть так; но он все равно стократ драгоцен­нее земной храбрости, которой так тщеславятся люди.

Шевалье. Вы больше ничего не боитесь?

Бланш. Я знаю, что вы смеетесь надо мной. Но я и вправду ничего не боюсь. Там, где я обитаю, меня ничто не достигнет.

Молчание.

Шевалье. Ну что ж, прощайте, дорогая. Она внезапно бросается к нему. При этих словах прощания она, пошатнувшись, хватается обеими руками за решетку. Голос ее меняется, как ни старается она придать ему твердости.

Бланш. О! Не прощайтесь со мной так, не сердитесь! Увы! Вы так долго дарили меня своим состраданием, что вам трудно сменить его на простое уважение, которое вы дарите не раздумывая любому из ваших друзей!

Шевалье. Бланш, теперь вы говорите жестоко.

Бланш. У меня к вам только любрвь и нежность. Но я больше не зайчонок. Я дочь Кармеля, я буду страдать за вас, и.я прошу вас думать обо мне как о боевом товарище. Ведь мы будем сражаться, каждый по-своему, и в моем бою свой риск, свои опасности, как и в вашем.

Она произносит эти слова с крупицей детской важности и неловкости, отчего они звучат еще пронзительней. Шевалье бросает на Бланш долгий прощальный взгляд. Бланш держится за решетку, чтобы не упасть. Мать Мария от Воплощения подходит к ней,

Мать Мария. Успокойтесь, сестра Бланш.

Бланш. О мать моя, я солгала? Разве я не знаю, кто я такая? Увы! Их жалость так меня измучила! Бог мне прости! Эта нежность разрывала мне сердце. Неужели я навсегда останусь для них ребенком? Мать М а р и я. Довольно, пора идти.

Бланш. Я буду наказана за гордыню.

Мать Мария.. Есть только один способ умалить свою гордыню: стать выше ее. Но чтобы достичь смирения, не надо распластываться, как большой кот, лезущий в крысоловку. Подлинное смирение — это прежде всего пристойность, уравновешенность. (Она нежно поглаживает на ходу чуть сгорбившуюся спину Бланш.) Держитесь с достоинством.

Сцена IX

К концу свидания появляется капеллан и приглашает шевалье отужинать, прежде чем

пуститься в путь. Он приводит шевалье к себе и сам ему прислуживает за столом.

Капеллан. По правде сказать, господин шевалье, я думаю, что сейчас вашей сестре будет лучше здесь, куда Бог ее поместил.

Шевалье. У нас никогда не было в мыслях ее неволить. Кроме самой нежной привязанности, у меня к ней еще и то чувство, которое должен такой простой человек, как я, питать к существу, отмеченному судьбой. Она цришла в мир, осыпанная всеми дарами происхождения, богатства, приро­ды. Жизнь была для нее словно наполнена до краев дивным питьем, но оно превращалось в горечь, как только она подносила его к губам.

Капеллан. Полно! Мы сказали об этом все, что нам нужно было сказать. Хлебните-ка Лучше этого винца, оно чисто как золото и прозрачно как слеза. Вот и будет на посошок. Что вы теперь намерены делать?

Шевалье. Отправлюсь в путь до рассвета. Дорога до Вермона небе­зопасна. Но там у меня есть убежище, где я смогу передохнуть и послать весточку моему отцу.

Капеллан. Господин маркиз, наверно, очень беспокоится о вас?

Шевалье. Это я беспокоюсь о нем. Хоть он и стар, ничто не может поколебать его дух или изменить его привычки. Кажется, люди этого, рожденного для удовольствий, поколения, не отказывая себе ни в чем, научились обходиться без всего. Он смотрит, как события громоздятся друг на друга, будто сломанные деревья в ураган, и верит, что дождется тех времен, когда река вернется в свое русло.

Капеллан. Увы! Боюсь, как бы река прежде не разрушила берегов. Что вы найдете здесь из того, что отправляетесь защищать, господин шевалье, когда вернетесь?

Шевалье. Ба! Поток смывает только то, что преграждает ему путь. Чего вам здесь рпасаться?

Капеллан. Сын мой, французы всегда сражались между собой толь­ко ради чужой выгоды и чужого блага. Но им хотелось верить, что они сражаются за принципы. Поэтому всякая гражданская война оборачивается войной религиозной.

Шевалье. Они злобствуют только против знатного происхождения.

Капеллан. Вздор! Вас они боятся, но ненавидят они нас...

Сцена Х

В монастырь явилась комиссия во главе со странным маленьким человечком с фригийским колпаком на голове. Мария от Воплощения его сопровождает.

Комиссар. Что означает эта комедия?

Мать Мария. Монахиня должна просто идти впереди вас и звонить в колокольчик. Таковы правила нашей обители.

Комиссар. Мы не знаем иных правил, кроме Закона. Мы — представители Закона.

Мать Мария. А мы — лишь смиренные служанки нашего закона. Этим объясняется моя настойчивость. Но коль скоро вы расположены требовать того, в чем вам отказывают, я больше не противлюсь.

Комиссар. Поторапливайтесь!

Мать Мария. Менее всего я хочу вас задерживать. От преподобной матери настоятельницы я получила приказ дать вам осмотреть наш дом.

Комиссар. Мы его осмотрим и без вас.

Мать Мария. Моя рольне в том, чтобы составить вам компанию, а в том, чтобы избавить вас от труда взламывать двери, которые я могу отпереть своими ключами.

Другой комиссар. Не спорь с ней, гражданин, это хитрая бестия, последнее слово всегда будет за ней.

Первый комиссар. Я попрошу тебя, гражданин, придерживаться выражений, соответствующих той миссии, что на нас возложена.

Мать Мария. Если вы действительно надеялись найти здесь золото и оружие, как пишется в ваших листках, разве не достаточно было перерыть вверх дном наши подвалы и чердаки? Зачем теперь ходить по кельям, где вы не увидите ничего, кроме тюфяка и налоя?

Первый комиссар. Возможно, мы увидим там и юных гражданок, которые заточены здесь своими семействами и имеют право на покровите­льство Закона. '

Мать Мария отпирает первую келью. Она пуста. Затем другую, дверь которой запирается за ней. Слышатся голоса. Дверь снова открывается. На пороге стоит монахиня. Лицо ее трудно разглядеть сквозь длинное покрывало.

Комиссар. Я требую, чтобы с этим смехотворным маскарадом было покончено. Снимите покрывало.

Монахиня не двигается. Мать Мария мягко приглашает ее откинуть покрывало. Это очень старая монахиня, она никак не соответствует образу юной девушки, заточенной в монастырь семейством. Первый комиссар начинает нервничать.

Комиссар. Гражданка, отдайте ключи. Этот гражданин сам будет отпирать мне кельи. Ваше присутствие явно влияет на этих несчастных.

Карлик открывает дверь в келью Бланш. Как только его гримасничающая физиономия появляется в дверном проеме, Бланш издает душераздирающий крик. Вытянув перед собой руки, она отступает в дальний угол кельи и стоит вжавшись в стену, словно в ожидании казни. Мать Мария остается в коридоре. Лицо ее живо передает первый порыв, который она не в силах подавить,— чувство негодования и презрения к трусости Бланш. Дверь за комиссарами закрывается. Мать Мария явно заставляет себя не двигаться с места. Дверь снова открывается.

Комиссар. Гражданка, я требую, чтобы вы мне сказали, как давно заключена здесь эта юная особа.

Мать Мария, Я полагаю, сударь, что лучше вам самому спросить ее об этом.

Комиссар. Она как будто разучилась говорить.

Мать Мария. Вам не кажется, что вы напугали ее своим приходом? Вам не кажется, сударь, что в вашем облике и поведении есть от чего прийти в ужас?

Другой комиссар. Гражданин Монстреле, не попадайтесь на удоч­ку. Юная гражданка сама все сейчас объяснит муниципалитету.

Мать Мария. Ордер на обыск не дает вам Никаких прав на личность. Эта девушка выйдет отсюда только по своей доброй воле.

Она входит в келью. На ее лице, внешне очень спокойном, читается какая-то тревога,

смешанная с жалостью.

Мать Мария. Сестра Бланш...

Комиссар. Я запрещаю вам продолжать.

Мать Мария. В вашей власти принудить меня к молчанию, но не вменить мне его в обязанность. Я представляю здесь преподобную мать настоятельницу и вашим приказам не подчиняюсь.

Другой комиссар. Чертова шельма! Рот ей не заткнуть, гра­жданин, но напомните ей, что у Республики есть машина, которая пе­ререзает глотки. -

Первый комиссар. Хватит! Я снова призываю вас держаться с достоинством, как подобает истинному представителю народа. (Поворачивается к Бланш.) Юная гражданка, вам нечего нас бояться, мы — ваши освободители. Скажите одно слово, и над вами будут больше не властны те, кто в стремлении поработить вас не побоялся оскорбить природу, узурпиро­вав само священное имя матери. Знайте, что отныне вы под защитой Закона.

Мать Мария. Она прежде всего под моей защитой. Или вы думаете, что я позволю вам и дальше злоупотреблять страхом ребенка? Я постара­юсь не пользоваться языком, который вам непонятен. Что нас собрало здесь и удерживает до самой смерти — этого вы не знаете, а если знали, то, конечно, забыли. Но может быть, есть еще слова, общие для нас с вами и способные проникнуть вам в душу. Так вот, сударь, знайте, что и в самой смиренной из дочерей Кармеля честь говорит громче, чем страх.

При слове «честь» Бланш поднимает глаза. Ее взгляд бродит от одного лица к другому, как у человека, который едва проснулся. Рыдая, она бросается в объятья матери Марии от

Воплощения.

Сцена XI

Перед залой капитула, дверь в которую охраняют двое солдат. Сестры собрались под галереей; их вызывают в залу поодиночке для допроса. Прежде чем войти, каждая из них опускается на колени перед настоятельницей и испрашивает ее благословения. Когда черед доходит до матери Марии от Воплощения, она преклоняет колена, как и другие, . затем входит внутрь. Первый комиссар небрежно развалился в кресле настоятельницы, другие комиссары стоят. Мать Мария также отвечает стоя.

Комиссар. Пока мы должны довольствоваться заявлением, которое сделала эта гражданка. Но не думайте, что на том дело и кончится. Я дам отчет муниципалитету о том, что видел.

Мать Мария. Отчеты вы должны давать своей совести, сударь. И ради нее я желаю вам поскорее найти себе другого противника вместо перепуганного насмерть ребенка.

Комиссар. Какого противника? Может быть, вас?

Мать Мария. Я не могу быть противником кому бы то ни было.

Комиссар. Ая вам — противник.

Мать Мария. Едва ли это зависит от вашей воли, потому что ни по долгу, ни по склонности я вас своим противником не признаю.

Комиссар. Я знаю, вашей дерзости не переспорить.

Мать Мария. Мне довольно лишить вас повода к дерзости. Что до остального — вы можете радоваться мысли, что я полностью в вашей власти.

Комиссар. Вы говорите, таким тоном только для того, чтобы снова подчинить себе эту душу, столь же слабую, сколь ваша тверда и непреклонна.

Мать Мария. Это правда. Вы не ошиблись.

Комиссар. Пока существуют такие люди, как вы, патриоты не будут в безопасности. .

Мать Мария. А ведь мы просим всего лишь возможности жить свободно по тем правилам, которые для себя избрали.

Комиссар. Нет свободы для врагов Свободы.

Мать Мария. Наша свобода вам неподвластна.

Комиссар. К чему было брать Бастилию, если Нация терпит сущест­вование других бастилий, таких, как эта? Они еще омерзительнее, ибо здесь каждый день приносятся невинные жертвы не деспотизму, а предрассудкам и лжи. Да, здесь тоже Бастилия, и мы уничтожим это логово.

Мать Мария. Не забудьте и нас уничтожить всех до последней. Где есть хоть одна из дочерей Святой Терезы там есть Кармель. Идемте, Бланш.

Бланш уже несколько минут смотрит на нее с каким-то наивным восхищением и беспредель­ной, детской доверчивостью. Она «ледует за ней как тень.

Сцена XII

Монастырская часовня. Капеллане священническом облачении заканчивает мессу и выхо­дит из алтаря. Он идет к решетке и просит сестёр приблизиться.

Капеллан. Милые дети мои, то, что я должен вам сказать, для некоторых из вас уже не тайна, а остальных не удивит. Мне запрещено исполнять свои обязанности и оставаться здесь. Месса, которую я сейчас отслужил,— последняя. Дарохранительница пуста. Я повторяю сегодня жесты, а может быть, и слова наших первых отцов-христиан, наших от­цов во Христе, цри каждом новом гонении. Вы знаете, что в мирских делах, когда всякая надежда на примирение утрачена, последним при­бежищем становится сила. Но наша мудрость не от мира сего. В делах Божиих последнее прибежище — жертвоприношение душ, посвященных Богу. Во все времена Господь неизменно зовет их к себе, но ныне Он словно зовет их по именам. День сей — великий день для Кармеля. Про­щайте, благословляю вас. Воспоем вместе хвалу Кресту. (Уходя, он за­дувает свечу в алтаре и оставляет дверцу дарохранительницы откры­той.)

Сцена XIII

Приемная. Бланш и капеллан по разные стороны решетки.

Бланш. Как вы будете жить?

Капеллан. Так же, как и сейчас,— изгнанником.

Бланш. Они говорят «вне Закона».

Капеллан. Бедное дитя мое, рыба не может жить вне воды, но христианин отлично может жить вне закона. Что охранял для нас закон? Наше имущество и нашу жизнь: Имущество, от которого мы отказались, жизнь, которая отныне принадлежит одному лишь Богу... Иначе говоря, закон не слишком-то и был нам нужен.

Бланш. Но если верить слухам, они убьют вас, если вас узнают.

Капеллан. Может быть,'они меня и не узнают.

Бланш. Вы переоденетесь?

Капеллан. Да. Такой мы получили приказ. Дорогая сестра Бланш, у вас слишком пылкое воображение. У тех несчастных, что нас преследуют, больше злобы, чем хитрости. Вполне возможно, что я отделаюсь просто какими-то мерами предосторожности, к которым быстро привыкну, и вы тоже.