Диалоги кармелиток

Обряд пострижения Бланш в монахини в монастырской часовне. На сестрах длинные покры­вала и белые накидки. Алтарь весь в цветах. Новая настоятельница и мать Мария от Воплощения ведут к решетке Бланш де Лафорс, тоже одетую в белое, с открытым лицом. Она получает имя сестры Бланш от Смертной Муки Христовой.

Сцена V

Монастырская приемная. Представитель муниципалитета и мона­стырский нотариус объясняют, что они должны приступить к описи имущества Общины, которое переходит в распоряжение Нации. В опись должны войти все земельные владения и приданое сестер. Тон чиновников безукоризненно вежлив; они просят извинить их

за вторжение.

Сцена VI

Рекреация после этого визита и описи.

Настоятельница. Вы понимаете, что означает такой шаг властей. , Я сказала бы, что нам грозит бедность, если бы бедность могла быть для \ нас угрозой. Что вы там говорите потихоньку, сестра Бланш? !

Бланш. Преподобная мать моя, я говорила... я говорила... я говорила: «Тем лучше! Мы будем работать...»

Настоятельница. Если бы вы были на моем месте, доченька моя, вы бы знали, что самое трудное для такого дома, как наш,— это сносить бедность, не нарушая благопристойности. Не наше дело — убеждать зевак, что можно жить без пищи, как осел папаши Матье, который умер в тот самый день, когда собрался это доказать. И чем бы вы занялись, сестра Бланш?

Бланш. Мы могли бы устроить швейную мастерскую, преподобная мать моя...

Настоятельница. Посмотрим сначала, что у нас есть, прежде чем считать будущие доходы. Сестра Матильда, сколько у нас осталось прови-I чии на зиму? Со смерти Ее Преподобия я толком и не заглядывала] в кладовую... i

Сестра Матильда. Преподобная мать моя, у нас мало что! осталось. Морозы стояли до середины марта, а в последнее время перед} смертью преподобная мать наша раздавала не считая. Считать — этого | она не умела. j

Настоятельница. Это я умею. Видите ли, дети мои, до сих пор мы; слишком часто жили так, как живут люди в большом свете, где принято!

швырять деньги на ветер. Что пользы помочь еще двум-трем нищим, если мы разорим наш дом и будущей зимой бедняки найдут здесь лишь запер­тую дверь?.. Мой чепец мне свидетель! Это точь-в-точь как старина Блез, который срубил яблоню, чтобы достать яблоко... Что ж, сестра Бланш, видно, надо вернуться к вашей швейной мастерской.

Бланш. Это будет так весело!

Настоятельница.У сестры Бланш чешутся руки при одной мысли, что она снова прикоснется к батисту и кружевам...

Сестра Матильда. Не в упрек вам будь сказано, сестра Бланш, это будет полегче, чем пилить дрова, как вот мы с сестрой Анной со среды...

Настоятельница. Ну, ну, дети мои, не так уж вам эта работа противна. Я же слышу, вы все время смеетесь.

Сестра Анна. Потому что нам все кажется, будто мы дома, препо­добная матушка. Мы ведь почти что соседки будем, сестра Матильда и я. Она из Кормейля, а я из Блемон-сюр-Уаз.

Сестра Матильда. Чего уж там! Работы мы не боимся.

Настоятельница. Ну-ну, довольно, доченьки мои. Без хвастовст­ва! Бьюсь об заклад, что в ваших краях девушки и повеселиться успевали. Ваш батюшка выкупил почти все земли у своего сеньора, и теперь маркиз де Манервиль много беднее своего фермера...

Сестра Бланш держится чуть поодаль. Одна из монахинь отделяется от остальных, подходит

к ней и восклицает.

Сестра Гертруда. О Боже, преподобная матушка, сестра Бланш как будто плачет!

Она ведет Бланш обратно; Бланш пытается улыбнуться.

Сестра Матильда. Мы пошутили, сестра Бланш. Пилить дрова — это наше дело, нам оно аппетит нагоняет.

Настоятельница. Вот легкомысленные речи! Кто бы мог под­умать, что мирской дух проникает всюду, даже сквозь стены Кармеля!

Сестра Марта. Среди нас нет ни буржуазок, ни аристократок.

Настоятельница. Фи! Добрые намерения и глупый язык!

Сестра Марта. Прошу прощения у Вашего Преподобия. Я только хотела сказать, что мы все — сестры. Разве все люди не должны тоже быть братьями? Разве крещение нас всех не равняет между собой?

Сестра Валентина от Креста. Братья необязательно равны между собой, сестра Марта.

Сестра Марта. Это так.

Сестра Алиса. Но дворяне — не старшие братья нам, сестра Вален­тина от Креста. Вы знаете старую поговорку: — когда Адам пахал и Ева пряла, где был дворянин?

Сестра Валентина. Позвольте, сестра Алиса! Говорят, наш пра­отец прожил больше тысячи лет. Могу поспорить, что перед смертью он непременно должен был определить, кто из множества его детей будет пахать землю, а кто, числом поменее, будет ее защищать от разбойников. Так и родились дворяне.

Сестра Марта. Овцы давали шерсть задолго до того, как люди надумали обучать собак их стеречь, и тут нет ничего обидного ни для овец, ни для собак, ни для пастуха.

Сестра Алиса. Случается, что собака и полакомится овечкой...

Сестра Валентина. Если овцы избавятся от собак, разве будут они вернее защищены от волка?

Сестра Анна. Что ж, это верно, что дворяне воюют. Наш граф потерял троих сыновей на королевской службе, а покойному его отцу угодили из мушкета в поясницу, так его всего скрутило. Теперь мадему­азель осталась в девицах, потому что приданого нет. Уж как жалко смот­реть на господина графа, когда он приходит к воскресной мессе в заплатан­ных штанах.

Сестра Алиса. Держу пари, что от этого он не меньше нос задирает.

Сестра Матильда. Если б он его повесил нынче, не больно бы это было кстати!

Сестра Марта. Что верно, то верно, сестра Матильда, надо быть справедливой. У моего папаши добро кой-какое тоже есть, но он такой же простой крестьянин, как другие. И все равно у него сердце разрывается смотреть, как у нас верх берут пьяницы да лентяи, которые на всю округу известны. В былые времена их и нанимали-то разве что в самую страду.

Сестра Валентина. Патриоты в одном только Бовуази сожгли девять замков.

Сестра Алиса. Все так, сестра моя. Но подумайте, что великие смуты похожи на мор, чуму или холеру. Тут отовсюду всякий сброд вылезает наружу, как улитки и слизняки при дожде. Но есть ведь и такие патриоты, кто почитает Христа. Говорят, в Вершене они пронесли крест Господень в торжественной процессии.

Сестра Валентина. После того как разграбили церковь и отбили головы статуям святых.

Сестра Алиса. Вершен — всего лишь глухая деревушка, и нельзя судить по тому, что там происходит.

Сестра Гертруда. Это правда, сестра Алиса, Вершен есть Вершен, но Париж есть Париж... А в Париже разве не присутствовал добрый наш король на том славном празднике, когда князь епископ Отенский служил на помосте высотой в двадцать футов? Разве господин наш капеллан не говорил нам тогда, что такого зрелища не видывали со времен римской истории?

Сестра Констанция (взрываясь). Да что нам за дело до греков и римлян? Или наши французы должны брать уроки у кого бы то ни было?

Сестра Гертруда. Как вы вдруг стали воинственны, сестра Кон­станция... Вы будете работать в мастерской сестры Бланш в шлеме на голове и с мечом на боку?

Сестра Констанция. Смейтесь, смейтесь, сестра Гертруда! Если бы мой пол и мое звание мне позволяли, я бы разделалась как следует с теми людьми, о которых вы говорите...

Сестра Гертруда. Когда вы их увидите поближе, сестричка моя...

Сестра Констанция. Мне до них дела будет не больше, чем рыбе до яблока.

Сестра Гертруда. Вспомните, сестра моя, как был наказан мон- сеньор святой Петр за то, что говорил, как вы.

Сестра Констанция. О, святой Петр... святой Петр... Во-первых, святой Петр не был ни французом, ни... {Внезапно умолкает.)

Сестра Гертруда. Ни кем еще?

Сестра Алиса. Говорите прямо, сестра Констанция...

Сестра Марта. Бьюсь об заклад, она собиралась сказать, что святой Петр не был дворянином.

Все смеются.

Сестра Анна. Ну-ка, как вы из этого выпутаетесь, сестра Ко­нстанция?

Сестра Марта. Это правда, да или нет?

Сестра Констанция (не в силах лгать). Это правда, я так подума­ла... (Умоляющим голосом, со слезами на глазах.) Но я так подумала не из гордости или презрения к кому-то... Я только хотела сказать, что коль святой Петр не был солдатом, он не должен был давать Господу слово солдата... Он был простой рыбак. Если бы он дал слово простого рыбака, он бы его сдержал.

Бланш. Хороший ответ, сестра Констанция!

Сестра Гертруда. А вы, сестра Бланш...

Очень недолгое молчание. Оно длится ровно столько, чтобы понять: в монастыре живет какое-то недоверие к сестре Бланш. Но одна из монахинь тут же говорит, чтобы рассеять

общую неловкость.

Сестра Марта. А вы, сестра Бланш, что вы думаете о патриотах?

Это краткое молчание явно привело Бланш в смятение. Она побледнела, губы ее дрожат.

Бланш. Я... Я... Я думаю, что они не любят религию, сестра моя...

Сестра Марта. Может быть, они ее просто не знают?

Сестра Валентина. О! Вам свойственны большие иллюзии, сестра моя...

Сестра Марта. А вам — маленькие предубеждения, сестра моя...

Настоятельница. Довольно, довольно, дети мои! Стоило на де­сять минут отпустить поводья, как вы тут же, Бог мне прости, открыли заседание, как эти господа в парламенте. Пусть такой постыдный случай послужит уроком для тех, кто уже считал себя отрешившимся от мира потому только, что молится с охотой. Вы знаете, дети мои, люди думают, что мы совсем не такие, как они. Но с нашим святым уставом и с этой обителью — а они неразлучны, как душа с телом,— дело обстоит так же, как с королевским величием или с роскошными одеждами: они прикрывают иной раз убогость безобразного тела. Чем бы мы были, несчастные, без устава и нашей обидели! Поэтому знайте твердо — я пойду на все, чтобы нас оставили жить здесь, согласно нашему призванию, даже если все вокруг заполыхает огнем. Дух нашего устава требует, прежде чем претерпевать насилие, сделать все возможное, чтобы его обезоружить. Как нет сражения без павших, так нет и мученичества без человекоубийства, и смиренная дочь Кармеля должна понимать: кроме тех случаев, когда нельзя поступить иначе, не оскорбляя Господа, принимать мученичество, быть может с рис­ком для спасения души своих палачей,— значит, слишком дорого платить за славу для таких жалких служанок, как мы... Впрочем, к чему говорить о мученичестве? Об этом нет речи для нас, и я не хочу, чтобы наши головы распалялись от таких мыслей. Нас могут выбросить на улицу, вот и все. Мы в таком же положении, как те бедняки, что не смогли расплатиться с до­лгами к Троице и на Михайлов день [10] оказались без гроша в кармане. Так что поумерьте ваше пылкое воображение.

Сцена VII

- Настоятельница вместе с матерью Марией от Воплощения. Звенит коло­кольчик. Какой-тр шум, приглушенный толстыми стенами. Настоятельница и мать Мария переглядываются. Наконец входит одна из монахинь.

Настоятельница. Что происходит?

Монахиня- Там у калитки человек на лошади. Он хочет видеть преподобную мать настоятельницу.

Настоятельница. У какой калитки?

Монахиня. У той, что с переулка.

Настоятельница. Кто так старается проскользнуть незаметно, тот не может быть врагом. Взгляните, мать Мария.

Преподобная мать настоятельница встает, губы ее чуть заметно шевелятся. Но лицо ее остается невозмутимым. Мать Мария возвращается через минуту.

Мать Мария. Мать моя, это господин де Лафорс, который желает повидать сестру перед отъездом за границу.

Настоятельница. Пусть предупредят Бланш де Лафорс. Обсто­ятельства позволяют такое нарушение устава. Я хочу, чтобы вы присут­ствовали при их беседе.

Мать Мария. Если Ваше Преподобие позволит...

Настоятельница. Вы, мать Мария, и никто другой.

Сцена VIII

Монастырская приемная. Занавеска наполовину отдернута. Бланш с открытым лицом. За занавеской мать Мария от Воплощения; на лице ее густое покрывало.

Шевалье. Почему уже двадцать минут вы держитесь так — глаза в землю, едва отвечаете? Разве так нужно встречать брата?

Бланш. Богу известно, как я не хотела бы чем-то вас огорчать.

Шевалье. Без лишних слов — наш отец полагает, что здесь вы не в безопасности.

Бланш. Может быть, так и есть, но я чувствую себя в безопасности, и мне этого довольно.

Шевалье. Как отличается ваш тон от прежнего! Теперь в вашем поведении есть что-то принужденное, натянутое.

Бланш. То, что кажется вам натянутостью,— это просто с непривыч­ки и от неловкости. Я еще не приучилась к блаженству жить счастливой и свободной.

Шевалье. Счастливой — может быть, но не свободной. Не в вашей власти одолеть природу.

Бланш. Как, жизнь кармелитки представляется вам согласной с природой?

Шевалье. В нынешние времена немало женщин, вызывавших некогда всеобщую зависть, охотно поменялись бы с вами местами. Я говорю жестоко, Бланш, но у меня перед глазами стоит наш отец, оставшийся один среди слуг.

Бланш (с жестом отчаяния). Вы думаете, меня здесь удерживает страх!

Шевалье. Или страх страха. А такой страх в конце концов не лучше любого другого. Надо быть готовым к страху, как и к смерти^ в этой готовности и есть настоящее мужество. Может быть, я говорю с вами слишком грубым языком, языком солдата? Бог свидетель, я всегда видел в вас невинную жертву самого жестокого, самого несправедливого жребия...

Бланш (сдавленным голосом). Я здесь отныне— только бедная ма­ленькая жертва Царя Небесного. Господь поступит со мной, как Ему заблагорассудится.

Шевалье. Я хоть и не доктор Сорбонны, но скажу, что так будет и здесь, и в любом другом месте.

Бланш. Нет, брат мой, здесь я более всего чувствую себя в Его воле.

Шевалье. Такая уверенность не освобождает вас от долга повино­ваться воле отца.