Видите ли, в каком-то смысле Страх — это тоже дитя Господне, искупленное в ночь Страстной Пятницы. Он не хорош собой, нет! Его то осмеивают, то проклинают, все от него отрекаются... И всё же — не надо обманывать себя: он стоит у изголовья каждой агонии, он предстательствует за человека.
«Радость» [1]
От переводчика
«Диалоги кармелиток» (1948) были написаны замечательным французским католическим писателем Жоржем Бернаносом (1888—1948) за несколько месяцев до смерти. Единственная пьеса романиста стала не только хронологически последним его сочинением, но и духовным завещанием, вобравшим в себя итоги многих размышлений, длившихся всю его жизнь. Между тем начинался этот труд как рядовая заказная работа профессионального литератора. В 1947 году священник отец Брюкберже сделал сценарий фильма по новелле немецкой писательницы Гертруды фон Лефорт «Последняя на эшафоте» и обратился к Бернаносу с просьбой написать диалоги для будущего фильма; литературный первоисточник был Бернаносу давно и хорошо знаком, и он принял предложение.
Сюжетом для новеллы Гертруды фон Лефорт, написанной в 1931 году, послужило подлинное историческое событие. 17 июля 1794 года за десять дней до конца якобинского террора шестнадцать монахинь кармелитского монастыря в Компьене были приговорены к смерти революционным трибуналом и в тот же день гильотинированы на одной из площадей Парижа. Одна из них, сестра Мария от Воплощения Сына Божия, случайно избежала ареста и оставила рассказ о судьбе своих подруг. В 1906 году папа Пий X причислил шестнадцать монахинь к лику блаженных.
Создатели фильма, ознакомившись с написанными Бернаносом диалогами, сочли, что для кино они не годятся. Только год спустя Альбер Беген, исследователь творчества Бернаноса, его друг и восторженный почитатель, обнаружил эту рукопись. Он дал ей название, разделил на пять картин и написал несколько связующих ремарок, пересказывающих содержание тех сцен, в которых диалогов не предполагалось. В таком виде «Диалоги кармелиток» были опубликованы, и вскоре их стали с большим успехом ставить театры во Франции и за ее рубежами. Сценический успех сопутствует пьесе и по сей день.
Кристине Манифика[1][2]
Действующие лица
Маркиз де Лафорс.
Маркиза де Лафорс.
Шевалье, их сын.
Бланш, их дочь (сестра Бланш от Смертной Муки Христовой[3]).
Госпожа де Круасси (мать Генриетта от Иисуса), настоятельница кармелитского монастыря.
Госпожа Лидуан (мать Мария от Святого Августина), новая настоятельница.
Мать Мария от Воплощения Сына Б о ж и я, помощница настоятельницы.
Мать Жанна от Младенца Иису- с а, старшая из монахинь.
Мать Жераль, Сестра Клара - пожилые монахини
Сестра Антония, привратница.
Сестра Екатерина.
Сестра Фелисите.
пожилые монахини.
Сестра Гертруда.
Сестра Алиса.
Сестра Валентина от Креста.
Сестра Матильда.
Сестра Анна.
СестраМарта.
Сестра Се н-Ш арль, Сестра Констанция от Святого Дионисия - совсем юные сестры
Капеллан монастыря.
Господин Жавлино, врач.
Маркиз де Гиш.
Г о и т р а н.
Э л о и з а.
Роза Дюкор, актриса. Монастырский нотариус. Т ь е р р и, лакей. А н т у а н, кучер.
Члены муниципалитета, комиссары, гражданские чиновники.
Заключенные, стражники, простолюдины и простолюдинки
ПРОЛОГ
Сцена I
1774 год. Площадь Людовика XV в Париже. Вечер праздника, устроенного в честь бракосочетания дофина, будущего Людовика XVI, с эрцгерцогиней Марией Антуанеттой. Сквозь веселящуюся толпу, сдерживаемую стражами порядка, пробираются кареты аристократов. В одной из карет можно разглядеть молодую чету. Это маркиз де Лафорс и его жена; она беременна. Маркиз выходит из кареты и направляется к трибунам.
Начинается фейерверк. Внезапно ящики с ракетами загораются, и один за другим следуют взрывы. Хотя никакой серьезной опасности нет, толпа впадает в панику. Давка, испуганные крики, люди падают на землю, их топчут. Юная маркиза в страхе защелкивает задвижку на дверце кареты. Кучер стегает лошадей, которые, закусив удила, срываются с места, не разбирая дороги. Вспышка ярости в толпе, лошадей останавливают, одно из стекол разбивается вдребезги. Мужской голос кричит: «Скоро все изменится, ваш брат попадет на бойню, а мы будем разъезжать в ваших каретах!» Солдаты подоспевают вовремя, чтобы спасти маркизу, которой грозит расправа.
Сцена II
Несколько часов спустя. Из спальни маркизы в особняке Лафорсов выходит врач. Он объявляет маркизу, что у того родилась дочь, но что молодая мать умерла.
Первая картина
Сцена I
Особняк Лафорсов. Апрель 1789 года. Маркиз и шевалье. Этот последний, очевидно, не ожидал увидеть здесь отца, но не может сдержать вопроса, рвущегося у него с языка.
Шевалье. Где Бланш?
Маркиз. Ей-богу, не знаю; какого дьявола вы не спросите об этом у ее служанок, вместо того чтобы врываться ко мне без стука, как дикарь?
Шевалье. Приношу тысячу извинений.
Маркиз. В вашем возрасте не беда быть чуточку сумасбродом. А в моем естественно держаться своих привычек. Визит вашего дядюшки лишил меня послеобеденного отдыха, и я сейчас немного задремал, по правде сказать. Но зачем вам нужна Бланш?
Шевалье. От нас только что ушел Роже де Дамас. Ему дважды пришлось сворачивать с дороги из-за огромной толпы. Говорят, они собираются сжечь на Гревской площади чучело Ревейона.[4]
Маркиз. И пусть себе сжигают! Когда вино продают по два су, следует ожидать, что весна немного вскружит головы людям. Это все пройдет.
Шевалье. Если бы я смел позволить себе в вашем присутствии дурную шутку, я бы ответил, что в случае с каретой моей сестры вы рискуете оказаться неважным пророком. Дамас видел, как толпа остановила ее на углу улицы Бюси.
Маркиз де Лафорс, который держал в руках открытую табакерку, внезапно захлопывает ее, ничего из нее не взяв. Шевалье делает шаг к отцу, но тот мягко отстраняет его рукой.
Маркиз. Карета... толпа... Простите меня, эти видения слишком часто преследовали меня по ночам... Сейчас много говорят о бунте или даже о революции. Но кто не видел охваченной паникой толпы, тот ничего не видел... Проклятье! Все эти лица с перекошенными ртами, эти сотни и тысячи глаз... Помилуй Боже! Площадь из конца в конец вдруг закипает, трости и шляпы взлетают вверх на невероятную Высоту, как будто их подбросил в воздух громовой крик. Кое-кто из свидетелей потом уверял меня, что не видел этих тростей и шляп, но я-то их видел, тысяча чертей!
Шевалье. Простите меня, отец, я должен был догадаться... Я опять сказал сгоряча.
Маркиз снова берет в руки табакерку, в задумчивости барабанит пальцами по крышке.
Маркиз. Пустяки, это я слишком горячусь, хоть моя голова и седа. Но хотел бы я знать, что общего между тем, что я видел тогда, и какими-то мелкими весенними беспорядками, кучкой пьяниц на парижских улицах? Карета у меня крепкая, старых лошадей ничем не испугать, Антуан нам служит уже двадцать лет, а два наших лакея — бывшие солдаты Наваррско- го полка. С вашей сестрой не может случиться ничего дурного.
Шевалье. О, вы же знаете, я боюсь не за ее безопасность, а за ее больное воображение.
Маркиз. Бланш просто слишком впечатлительна, правда. Доброе замужество все поправит. Полно! Хорошенькая девушка имеет право быть чуть-чуть трусихой. Немного терпения. Племянники у вас будут сорванцы.
Шевалье. Поверьте, здоровью Бланш, может быть, даже ее жизни угрожает не просто страх. Это страх, поразивший самую глубь души, как в дереве промерзает сердцевина... Да, поверьте, отец, в характере Бланш есть что-то, недоступное обычному разумению. Быть может, в менее просвещенном веке, чем наш...
Маркиз. Ба! Вы говорите, как суеверный простолюдин. Привязанность, которую вы неизменно испытываете к сестре, немного сбивает вас с толку. Мне Бланш почти всегда кажется спокойной, а порой даже веселой.
Шевалье. Да, конечно, бывает, что я и сам обманываюсь, глядя на нее. Я бы поверил, что судьбу удалось умилостивить, если бы не замечал постоянно печать несчастья в ее взгляде. То, что голос может скрыть, взгляд выдает. Страх выходит наружу не в голосе, а во взгляде, это мне довелось понять на королевской службе, хотя я в ней еще новичок... Но зачем говорить вам о том, в чем вас умудрили другие войны, посерьезнее, и задолго до моего рождения!
Маркиз сделал было протестующий жест, потом медленно отвечает с видом человека, перебирающего свои воспоминания.
Маркиз. Бог мой, это верно, мы знали о таких вещах, это нам бывало полезно при случае. Но мне странно слышать об этом из ваших уст. Мы-то о них не рассуждали, вот в чем разница между нашим поколением и вашим. Как мне могло прийти в голову судить о вашей сестре по своему опыту с капралами и сержантами Пикардийского полка? Вы не боитесь, что если вот так рассуждать обо всем, как вы, нынешние, то перестанешь понимать что бы то ни было? Когда Бланш с гувернанткой придут сюда через минуту, вы посмеетесь над вашими страхами, а она забудет о своих.
Шевалье. Вы хотите сказать, что она снова отделается испугом... Отделается испугом! Когда речь идет о Бланш, соседство этих двух слов кидает в дрожь... Такая благородная и такая гордая девушка! Болезнь засела в ней, как червь в яблоке... Ах, отец, такие речи, конечно, покажутся вам невнятицей или заумью, особенно в моих устах... Но соблаговолите извлечь из них толы?о самое необходимое, чтобы решиться отослать сестру в Миромениль или даже в Лимёйль, подышать весенним воздухом и попить молока от наших коров.
Маркиз. Ну да, поиграть в крестьянку, как сейчас модно. К несчастью, замуж так девушку не выдать. Я был бы дураком, если бы отослал свою дочь как раз сейчас, когда могу порадоваться знакам внимания со стороны вашего друга. Молодой Дамас, конечно, это не то, что в былые времена назвали бы блестящей партией, но я охотно сделал бы его своим зятем. Что поделаешь? По мне, теперешние молодые люди слишком мудреные. А этот — настоящий француз, в нем даже совмещаются три столетия. От одного в нем рыцарство, от другого — изящество, а от нынешнего — веселость. Да, поистине он и есть тот, кого я называю добрым французом, добрым малым, славным малым. Настоящий сеньор во вкусе французского двора — вот кто такой Роже де Дамас. Черт побери! Вы и сами о нем так думаете.
Шевалье. Он мой лучший друг, этим все сказано... Но не стройте себе иллюзий. В нынешнем своем дурном состоянии моя сестра ни за что не выйдет замуж за человека, который слывет повсюду самым отчаянным сорвиголовой. Она будет бояться, не придется ли ей краснеть перед ним.
Маркиз. Ребячество!
Шевалье. Не тешьте себя этим. Не знаю, способны ли странности ее натуры толкнуть Бланш на какой-нибудь предосудительный поступок — предосудительный по тем понятиям, которые она себе составила об обязанностях знатной девицы. Но я знаю, что она этого не переживет.
Сцена II
Дверь открывается, и на пороге появляется Бланш— достаточно неожиданно, чтобы можно было засомневаться, не слышала ли она последних слов. Шевалье не может удержать удивленного жеста, но старый маркиз лучше владеет своими нервами и говорит совершенно естественным тоном.
Маркиз. Бланш, вашему брату не терпелось снова вас увидеть.
Черты Бланш искажены волнением, но у нее, очевидно, было время прийти в себя, и она
пытается говорить веселым голосом.
Бланш. Шевалье слишком добр к своему зайчонку...
Шевалье. Не повторяйте по каждому поводу шутку, которая имеет смысл только для нас двоих.
Бланш. Зайчики обычно не покидают нерку на целый день. Правда, л я свою норку везла с собой. Но поверьте, простое сгекло между этой толпой и моей пугливой особой на какой-то миг показалось мне совсем ненадежной защитой. Наверно, у меня был очень смешной вид
Маркиз делает сыну знак молчать.
Маркиз. Довольно! Мы поговорим о ваших приключениях за ужином, когда вы немного отдохнете. Лучше позабыть на минуту о том . что вы видели. А чернь не надо судить по виду... Парижане - народ добрый, здесь все кончается песенками.
Шевалье. Господин де Дамас видел вас на углу улицы Бюси, и он рассказывал мне сейчас» что сквозь окошко вы выглядели очень достойно...
Она краснеет от удовольствия и, чтобы скрыть замешательство, говорит все более возбужденно, отчего мало-помалу возникает ощущение неловкости. Маркиз переглядывается с сыном.
Бланш. О, господин де Дамас, конечно, видел го, что хотел увидеть... Я и вправду выглядела достойно? О Боже, опасность — это, наверно, как холодная вода; от нее сначала перехватывает дыхание, а когда погрузишься по шею, становится приятно. Но какой же у нас, девушек, может быть случай проверить себя? Чтобы оценивать, надо сначала знать, что чего стоит... Боже мой, когда я выходила из кареты, предстаньте себе, госпожа Жанен не верила своим глазам, я чувствовала себя такой легкой... Эта вечная тяжесть у меня на сердце... (Прижимает руку к груби, озирается вокруг и смолкает.) Что это я говорю? Я просто глупышка, простите меня... (Прежде чем ее брат успевает что-то сказать, она продолжает, но уже с деланной веселостью.) Церемония у сестер визитандинок [5] была долгая, и я очень устала. Конечно, поэтому я и болтаю вздор. Если позволите, отец, я последую вашему совету и немного отдохну перед ужином. Смотрите! Как сегодня быстро темнеет...
Маркиз. Я бы сказал, что надвигается гроза, если бы время года не было для грозы слишком раннее. Пока вы говорили, небо внезапно затянулось.
Она идет к лестнице, брат ее провожает.
Шевалье. Раз вы уходите к себе в комнату, велите i отчас принести свс и не оставайтесь там одна. Я знаю, сумерки всегда наводят на вас тоску. Вы мне говорили, когда были совсем маленькая: «Я умираю каждую ночь и воскресаю каждое утро».
Бланш. Потому что есть только одно утро, шевалье: утро Пасхи. Но каждую ночь для нас настает ночь Пресвятой Смертной Муки... (Уходит.)
Сцена III
Маркиз. Воображение бросает ее из одной крайности в другую. Что за черт! Как понимать эти ее последние слова?
Шевалье. Не знаю, да это и не важно! Ее взгляд, ее голос — вот что переворачивает душу. Лошадей уже распрягли, пойду расспрошу старину Антуана.
Уходит. Сквозь приоткрытую дверь доносится крик ужаса. Маркиз на мгновение в нерешительности, куда идти, затем направляется к лестнице. Слышны шаги по ступенькам. Маркиз как будто узнает кого-то в темноте и кричит.
Маркиз. Это ты, Тьерри?
Шаги приближаются, и входит молодой лакей. Он очень бледен.
Маркиз. Что случилось, мой мальчик?
Лакей. Я зажигал свечи, и тут мадемуазель Бланш вошла в комнату... Наверно, она сначала увидела мою тень на стене. Я задернул занавески.
Сцена IV
Комната Бланш. Увидев входящего отца, Бланш идет ему навстречу. Ее голос, движения, черты лица выражают решимость и какую-то смиренную безнадежность.
