Дом для Одиссея

Лёня моргнул растерянно и уставился на нее долгим, даже немного туповатым взглядом, словно спросила она сейчас у него о чем-то очень сложном и для простого ответа неразрешимом. Потом растерянно улыбнулся и переспросил:

– Ты что, и впрямь хочешь операцию оплатить? А ты не шутишь?

– Господи, разве этим шутят? Ну, ты даешь. Я понимаю, что ты меня всегда за бабу очень циничную держал и где-то даже и прав был, может, но сейчас просто не тот случай.

– Ну да, ну да, – продолжая так же виновато и растерянно улыбаться, быстро и благодарно закивал он головой и сразу стал похож на неприкаянного китайского болванчика, с которым Лиза любила играть в детстве. Тронешь слегка за голову, а он кивает и улыбается, кивает и улыбается. Да, совсем другим стал здесь ее Лёня. Она его таким жалким и не знала никогда. Но чего уж греха таить, вся эта теперешняя его жалкость – и Лиза понимала это распрекрасно – очень на самом деле дорогого стоила. А вот интересно, если б она вдруг заболела чем-нибудь серьезным, стал бы он так убиваться по этому поводу? Или нет? Скорее всего, нет. Потому что такие, как она, в поддержке не нуждаются. Такие, как она, сами находят для себя средства для решения проблем. Потому что они сами эти средства зарабатывают. Вернее, имеют здоровую возможность их заработать.

– В общем, ты завтра узнай, куда и сколько надо перечислить, и сразу позвони мне. Я все тут же сделаю. И пусть она едет на свою операцию.

– Лиза… Ты… Спасибо тебе, конечно.

– Да ладно! – махнула она в его сторону, поморщившись. – Чего я, зверюга подколодная, что ли? Мог бы и сам догадаться попросить, а не ждать, когда я сюда вломлюсь.

– Спасибо, спасибо, Лиза. Я и не предполагал, что ты так вот можешь.

– Да ты вообще меня не знал. Вернее, не захотел узнать. Взял и комплексанул сдуру – игрушка он, видишь ли. Вот и Алину сам себе выдумал.

– Я ее не выдумал. Она есть. Она существует. И ей действительно сейчас нужна моя помощь. А теперь выходит, что и твоя тоже.

– Ладно, пойду я. Буду ждать завтра твоего звонка. Я так поняла, что чем быстрее она в Москву попадет, тем лучше. До связи.

– Погоди, я тебя провожу! Темно уже, а там на лестнице лампочки нет…

В следующий момент Лиза и сама не поняла, что случилось. Только они двинулись в прихожую, как маленькая квартирка огласилась таким диким ревом-воем спрыгнувших с дивана и бросившихся к Лёне мальчишек, что у нее тут же сердце провалилось куда-то в желудок и никак не хотело возвращаться на свое законное место. Потому что смотреть, как маленькие цепкие лапки-ладошки судорожно впиваются в его руки, как в плаче мелко-мелко дрожат-трясутся детские губы, не выдержит ни одно сердце, даже самое что ни на есть цинично-адвокатское. Так теперь и будет оно, бедное, прятаться от всего этого в желудке, наверное. И еще – она вдруг увидела себя глазами этих мальчишек: пришла вся такая красивая, ухоженная, хорошо одетая, сытая, злая тетя и пытается увести от них Лёню. Их Лёню: няньку, опору, на сегодняшний день единственную связь с умирающей в больнице матерью.

Лиза трусливо выскочила в прихожую, быстро просунула руки в рукава пальто, огляделась в поисках сумки. Потом осторожно выглянула, поймала Лёнин взгляд и покрутила выразительно несколько раз пальцем по воздуху – позвони, мол, завтра, обязательно.

11

На следующий день Лёня действительно позвонил. Прямо с утра. И Лиза сделала все быстро и деловито, как, впрочем, всегда и все делала. Работы в этот день навалилось много – все запустила со своими семейными проблемами. И судебные разбирательства были назначены, и сроки по всяким важным бумагам тоже подпирали – успевай поворачивайся! Она и поворачивалась, и выкручивалась, и сосредоточивалась, и думала, и беседовала, и выступала с речью. А что делать – адвокатский хлеб не из легких. Тут проворонишь, там проиграешь – и на обочине останешься. Казалось бы, некогда ей и скучать-то. А вот поди ж ты – через неделю снова так затосковала – хоть умирай! Не хватало ей Лёни, и все тут. И дом был без него пустым и неприютным, и камин не грел, и Татьянина еда была безвкусной, и даже рояль, казалось, злобно пучился на нее своей вынужденной молчаливой неприкаянностью. Не принимала Лиза никак эту на голову свалившуюся данность, эту «новую любовь», появившуюся в Лёниной жизни. Думалось все время – вот сейчас она, эта Алина, сделает операцию, вылечится от болезни, и что дальше-то? Станет и дальше жить-поживать с ее мужем да растить своих детей, Бориса и Глеба? В бедности, но в гордости? А что, и станет, многие так живут, и ничего!

Промаявшись таким образом две недели, Лиза не выдержала и снова поехала в тот старый двор, прикупив по пути для Бориса и Глеба подарков – вкусной детской еды и игрушек. Подождав их немного в привычном укрытии, она, взяв в руки пакеты, решительно поднялась в квартиру – некогда ей тут, понимаете ли, часами по-шпионски сидеть да из-за голубятни выглядывать.

Лёня с мальчишками был дома: выглянул из ванной, провел мокрой красной рукой по волосам, откидывая их назад, улыбнулся Лизе грустно:

– Привет. Проходи, я сейчас, только прополоскать осталось. Подождешь?

– Конечно. Мы вот пока с Борисом и Глебом подарки разберем.

Лиза прошла в комнату, вывалила перед ними на диван все купленное игрушечно-съестное хозяйство. Мальчишки смотрели на все эти богатства молча и будто сжав зубы, испуганно прижавшись друг к другу, как красные партизаны на расстреле.

– Ну? Что же вы? – пыталась растормошить мальчишек Лиза. – Это же все вам, подарки! Вот, смотрите, жвачка, трансформер интересный, а вот киндер-сюрпризы. Посмотрим, что там, внутри?

– Это же яйца, тетя, – снисходительно удивившись ее взрослой глупости, проговорил Глеб, слегка выступив вперед. – Их надо сначала сварить, а потом уже расколупывать! А внутри у них белток и желток!

– Надо правильно говорить – белок, а не белток! – совершенно серьезно поправил его Борис. И тоже, выступив вслед за братом на шаг вперед, проговорил, окончательно введя гостью в состояние ступора: – Тетя, а зачем вы яйца в яркую бумажку обернули? Чтоб красиво было?

Лиза молча протянула руку, сорвала с одного из «яиц» красивую обертку и разделила шоколадную основу на две половинки, вытащив оттуда маленькую желтую коробочку. Потом раскрыла ее, достала оттуда крохотную игрушку и протянула ее Борису. Потом так же протянула каждому по половинке от разломленного яйца. Сил на объяснения этого чуда у нее просто не осталось, и говорить не могла – от жалости очень больно стало и основательно сжалось горло. Правда, она быстро пришла в себя. Даже увлеклась слегка, распаковывая вместе с вошедшими во вкус Борисом и Глебом остальные «сюрпризы» – мальчишки повизгивали от восторга, открывая эти коробочки. Много ли малому ребенку для счастья надо? Подумаешь – коробочку открыть. Дальше по ходу дела выяснилось, что чупа-чупсов они тоже никогда не пробовали. И чипсов. И творога «Растишка». А жвачка ребятам вообще не понравилась – они все норовили ее проглотить, как ириску. И удивлялись Лизиным объяснениям, что ее полагается просто жевать, и все. Зачем тогда жевать-то, если проглотить нельзя? Вот глупая какая тетя, ей-богу.

Закончивший постирушки Лёня молча наблюдал за ними со стороны. Поймав в какой-то момент ее грустно-удивленный, полный настоящего отчаяния взгляд, только и развел руками – так, мол, в жизни бывает. Потом, мотнув головой в сторону кухни, спросил:

– Чаю хочешь?

– Хочу, – поднялась ему навстречу Лиза. – Давай, пои меня чаем, хозяин. А то у меня от всего этого уже в горле пересохло. И покрепче, пожалуйста, сделай. А может, лучше кофе предложишь, а?

– Кофе в этом доме не держат. Им здесь сроду и не пахло. Не потому, что дороже чая, а потому, что сердечникам не положен.

– А… Что ж, понятно.

– Пойдем на кухню.

– Что ж, пойдем.

Лёня молча налил чаю в большую неуклюжую фаянсовую чашку и поставил ее перед Лизой. Потом подумал и достал из шкафа такое же неуклюжее блюдце, торопливо подсунул его под чашку. Гостья сидела тоже молча, смотрела в окно на старый двор, весь утыканный зеленоватыми, такими же неуклюжими тополиными стволами. Потом положила на покрытый голубой веселенькой клеенкой стол красивые ухоженные руки и тихо подняла глаза:

– Лёнь, а почему они такие? Даже про жвачку не знают. Ты что, им не покупал никогда гостинцев, что ли?

– Почему? Покупал. Молоко в основном, фрукты, хлеб, муку, яйца. Да на что моей зарплаты хватало, то и покупал. Половина, конечно, на лекарства уходила. Я ведь человек не очень обеспеченный. Я, как Алина, по сути. Просто был твоим нахлебником. Согласись, не мог же я у тебя денег брать на их нужды? Это было бы уж совсем по-свински. А своего у меня и нет ничего. Все твое: и кров, и хлеб, и одежда. Даже музыку ты заказывала. Так что я такой же бедный, как и Алина. И тоже больной. Только у нее болит сердце, а у меня – самолюбие. Мы одного поля ягоды. И выходит, нужны друг другу.

– А ты давно сюда приходишь?

– Нет. А вообще, как посмотреть. Год – это давно или недавно?

– Ничего себе! Конечно, давно. И что, она так всегда и болела?

– Ну да.

– А что врачи говорят? Поможет операция?

– Вообще-то должна, конечно. Только до нее еще как-то добраться надо, до операции.

– В смысле? Она что, до сих пор не уехала?

– Нет.

– А почему?

– Ее сопровождать некому. Это надо обязательно, понимаешь? Да и сама она боится.

– Что значит – боится? А здесь умереть не боится?

– Лиза, ты просто не совсем понимаешь, может. Она так измучена болезнью, что у нее апатия ко всему появилась, странное какое-то равнодушие. Лежит и в потолок смотрит. Главное, говорит, чтоб он на меня не свалился. Ее надо поднимать и везти, а иначе она с места не сдвинется…

– Ну так вези! – громко, в сердцах проговорила Лиза. – В чем дело-то?

– Да как? – так же сердито-отчаянно ответил Лёня, по-бабьи хлопнув себя по бедрам. – С кем детей-то оставлю? Я даже к маме своей сунулся, но ты же ее знаешь.

О да, маму его Лиза действительно знала распрекрасно. Еще будучи Лизиной клиенткой, эта эгоистичная и глупая женщина намучила ее претензиями достаточно, затеяв долгий процесс по разделу имущества с Лёниным отцом, добрым и симпатичным скрипачом родом из тех самых «голубых кровей», из остатков былого дворянства. Процесс тогда так ничем и не закончился – отец подписал в конце концов нужную бумагу, в которой официально отказался от своей законной доли в пользу бывшей жены, то есть Лизиной клиентки, все тогда и совершилось. Вроде как радоваться надо было, однако Лиза помнит, осталась у нее после всего этого дела жуткая досада. И не досада даже, а легкое омерзение какое-то. И любовь к сыну капризной клиентки осталась. Похоже, что навсегда.

С Борисом и Глебом Лёнина мать не осталась бы ни при каких обстоятельствах, хоть земля под ногами разверзнись да небо над головой тресни. Она и сына-то своего старшего из жизни сумела вычеркнуть, огромный такой жирный крест на нем поставила, потому как не оправдал он материнских надежд и не стал известным пианистом с мировым именем. Она так об этом мечтала, чтоб непременно с мировым, а он не смог… Поэтому, обозвав Лёню жалким неудачником, только и способным жениться на женщине, которая старше на шесть лет, устранила его из своей жизни навсегда. Лиза, конечно же, мысленно возблагодарила ее за это, потому как, тесно общаясь с такой свекровушкой, надо было всячески измудряться добывать из себя лишние силы, волю да терпение. А они при напряженном умственном труде совсем не лишние. Да сам Лёня тоже материнским отказом-презрением не особо уж удручался. И даже, как Лиза догадывалась, где-то радовался. Только младшего братишку ему было искренне жаль. Тот в свои пятнадцать уже подавал большие надежды как очень талантливый скрипач, и мама отдавала ему все силы. Так что само собой выходило, что нянькой Борису и Глебу она никакой быть не может. А это значит, что…

– Ладно, поезжай сам. Вези в Москву свою Алину. А я с детьми посижу.

– Ты?!

– А что такое? Я не справлюсь, по-твоему? Или я их съем? Или что-то ужасное делать заставлю?

– Да нет. Не в этом дело, конечно…

– А в чем?

– Лиза, но это же несовместимо. В голове не укладывается! Ты – и дети. Тем более чужие. Это же, прости меня, конец света! Нонсенс какой-то!

– Да пошел ты знаешь куда? – обидевшись, со слезами в голосе крикнула Лиза. Она и в самом деле чуть не расплакалась, но вовремя взяла себя в руки, проговорив тихо и горестно: – Вот почему, почему ты все время обидеть меня норовишь? И так у тебя это ловко получается, как ножом в спину… Почему ты ко мне так жесток, Лёня? Или считаешь, что от меня любая обида может отскочить и рассыпаться, как от стенки горох? Зря так думаешь.

– Да я вовсе не хотел тебя обидеть, что ты! Я хотел сказать, что… Что… – загорячился в ответ Лёня, пытаясь лихорадочно подобрать простые и необидные для своих объяснений слова. – Хотел сказать, что ты просто… Другая…

– Да ладно! – махнула на него рукой раздраженно Лиза. – Знаю я, что ты хотел сказать! Что я никогда раньше не говорила о детях, да? Что не хотела иметь своего ребенка? Что слишком занята профессией, чтоб думать обо всем этом? Это ты хотел сказать?

– Ну, нет… Хотя, в общем…

– А ты знаешь, почему я их не хотела? Просто потому, что у меня их быть не может, вот почему! Не смогу я родить никого и никогда! По обыкновенным и пресловутым физиологическим причинам не смогу, и все!

– Лиза, я же не знал. Ты никогда не говорила…

– А самое обидное знаешь что? Всего неделю назад мы с Варварой взяли и придумали выход из этого положения. Если б ты не ушел, мы бы смогли с ее помощью родить ребенка.

– Ну, что теперь поделаешь, Лиза, дорогая… Значит, не судьба, наверное!

– Значит, так. Ты прав. Ладно, поговорили на тяжелую тему и хватит. Детей я прямо сейчас с собой заберу. Чего тянуть-то?

Она решительно встала и быстро вышла из кухни в комнату, присела на корточки к сидящим на полу Борису и Глебу, с самозабвением катающим вокруг себя маленькие машинки и отключившимся в этот миг от всего земного и вокруг происходящего. Глеб вдруг взглянул на нее испуганно, моргнул белесыми ресничками и пропищал потерянно:

– Тетя, а вы когда домой к себе пойдете, машинки с собой заберете, да?

– А давайте мы, ребята, так поступим: я заберу машинки вместе с вами. Все вместе ко мне домой и поедем – и вы, и машинки.

Близнецы озадаченно уставились на нее одинаково расширенными глазами, изо всех сил прижимая сокровища к груди. Потом переглянулись быстро и настроились пореветь от таких странных тетиных непоняток – чего это она говорит такое!

– Ну, ты, Лиза, даешь! Воспитательница Макаренко! – пришел на помощь вошедший вслед за ней в комнату Лёня. – С ними нельзя так. Им надо только правду говорить, они все прекрасно понимают.

Так же как и Лиза, присев рядом на корточки, он положил ладони на белобрысые темечки близнецов, повернул их головки к себе:

– Слушайте сюда, мужики. Тут такое дело. Надо маму в другой город на операцию везти, чтоб она выздоровела. Вы ж понимаете… Можно я ее отвезу? А?

Борис и Глеб одновременно мотнули под Лёниными руками головами, соглашаясь. Потом снова уставились на него доверчиво и послушно, ожидая дальнейших объяснений.

– А вам оставаться одним дома нельзя. Вы кашу варить умеете? Нет. Дверь закрывать умеете? Нет. В магазин за молоком ходить умеете? Нет. Так что по всем раскладам выходит, что надо вам ехать к тете Лизе в гости.

– А она умеет кашу варить?

– Тетя Лиза-то? Кашу? Я думаю, умеет. Тетя Лиза, ты умеешь кашу варить? – совершенно серьезно обратился он к Лизе.

– А то! Всю жизнь только этим и мечтала заниматься! – глядя Лёне в глаза, так же совершенно серьезно ответила Лиза. Даже слишком серьезно и даже где-то с вызовом, будто огрызаясь таким образом на его «воспитательницу Макаренко». – Уж эту проблему решу как-нибудь. Голодными в любом случае не останутся.

– Да ты не обижайся, – примирительно улыбнулся Лёня. – Я и в самом деле ни капельки не хотел тебя обидеть! Я все прекрасно понимаю. И безумно за все благодарен. Вообще, у меня такое чувство, будто заново с тобой знакомлюсь.

– Спасибо на добром слове. Ты знаешь, у меня точно такое же чувство.

– Тетя, а тебя Лизой зовут, да? – перебил их обмен любезностями Глеб. – А у тебя в доме комната большая? Мы все в ней поместимся? А кухня есть?

– У тети Лизы в доме много комнат, ребята. Всем места хватит, – весело повернул к нему голову Леня.

– Как это, много комнат? Так ведь не бывает, – недоверчиво проговорил Борис, тоже вступая в интересный разговор. – Вот в больнице, где мама лежит, много комнат, я видел. А в обыкновенном доме только одна комната.

– А у тети Лизы еще и лестница есть, самая настоящая. На которой прыгать можно. А еще живой огонек в стене – камин называется. В него дровишки подкладываешь, и он горит. И лужайка вокруг дома – на ней можно в футбол играть. А в доме тетя Таня живет, которая такие булочки печет – просто ум отъешь.

– Ладно, чего словами рассказывать? Неинтересно же! Надо все глазами глядеть, правда? Так что одевайтесь, поехали! – решительно поднялась Лиза.

– Прямо сейчас? – испуганным хором спросили мальчишки и уставились на Лёню, ожидая его решения.

– Лиз, погоди, я хоть одежонку какую с собой соберу.

– Да не надо ничего! Все сама куплю. И до машины нас не провожай, ладно? Мы сами…

– А мы что, тетя Лиза, прямо на настоящей машине поедем, да? – с радостным придыханием спросил Глеб, просовывая руки в рукава своего кургузенького пальтеца. – Прямо с настоящим рулем? И с колесами? По-настоящему поедем, по большой дороге?

– Ну да, по-настоящему, – растерянно подтвердила Лиза, торопливо отгоняя от горла противный слезный комочек, приготовившийся засесть накрепко, как давеча после не опознанных близнецами игрушек в виде киндер-сюрпризов, или Глебовых «яиц, обернутых в яркие бумажки».

– Как здоровски! Ура! Мы поедем на настоящей машине! – запрыгали близнецы в маленькой прихожей, мешая ей одеться.

Лёня молча смотрел на них, улыбаясь грустно. Потом присел, поправил на шее Бориса клетчатый шарфик, поднял воротник пальто у Глеба. Прижав их к себе руками, замер на полминуты, закрыв глаза, потом проговорил тихо:

– Слушайтесь тетю Лизу, мужики, ладно? Она хорошая, очень хорошая.

– Ладно, не подлизывайся! – сглотнув прорвавшийся таки к горлу комок, решительно проговорила Лиза. – И давай сейчас же дуй за билетами! Чтоб к утру духу твоего вместе с Алиной в городе не было! Понял, папашка Макаренко? Пошли, ребята.

12

За всю дорогу до Лизиного дома мальчишки не проронили ни звука, сидели, прижавшись друг к другу, как два воробышка, робко поглядывая в окошко. На Лизины вопросы тоже не отвечали, и она тревожно оглядывалась назад, изо всех сил растягивала губы в ободряюще-веселой улыбке. Честно признаться, она сама перетрусила, ругала себя последними словами. Надо же, порывистая какая нашлась! Вот не зря ее старик Заславский всегда поругивал за первые эмоции. Нельзя идти на поводу у первого порыва. Посидеть-подумать надо, а потом уж принимать какие-то решения. А тут, смотрите-ка, добрая какая тетя Лиза нашлась. Мери Поппинс по совместительству. «Воспитательница Макаренко». Сейчас еще и Татьяна ее деревенским трехэтажно-остреньким словцом покроет за такой подарочек, это уж и к гадалке ходить не надо.

Впрочем, долго она не досадовала. Что теперь делать, раз так получилось? Надо жить по-новому, как-то исполнять взятые на себя обязательства по содержанию и воспитанию, или как там еще говорится. А обязательства она всегда выполняет добросовестно. Уж по крайней мере, по содержанию детей она их точно добросовестно выполнит, а вот с воспитанием – это уж как бог на душу положит. С воспитанием потом их матушка как-нибудь разберется.

Въехав во двор дома, она быстро соскочила со своего сиденья, распахнула дверцу:

– Ну все, ребятки, вот и приехали! Пойдем с тетей Таней знакомиться. Вам с ней и придется теперь дружить. Она хорошая тетя, добрая, вы ее не бойтесь.

– О господи, Лизавета, горе ты мое! – только и всплеснула руками Татьяна, выйдя к ним навстречу из кухни. – Где таких чумичат умудрилась найти? И откудова их только взяла? На помойке какой подобрала, что ли?