В доме коммерции советника (дореволюц. издание)

Только сегодня, на пятый день своего пріѣзда Кети опять пришла взглянуть на эту отдаленную часть парка и остановилась отъ сильнаго внутреннаго волненія.

На стѣнахъ, какъ частая сѣть все еще вились безлиственныя вѣтви хмѣли и хотя на высохшемъ холмѣ еще не показывалась ни одна травка, но апрѣльское солнце ярко сіяло надъ старой руиной и рѣзко отдѣляло эти развалины отъ темнаго сосноваго лѣса, разстилавшагося на заднемъ планѣ по длинному горному хребту. На стѣнахъ башни не замѣчалось слѣдовъ свѣжей замаски, нигдѣ не виднѣлось новаго камня, но за то старые остались невредимы, только громадныя оконныя ниши, прежде всегда закрытыя сгнившими деревянными ставнями, были теперь открыты и изъ глубокаго мрака по временамъ мерцалъ какой-то странный, слабый свѣтъ. Новая жизнь чувствовалась теперь вокругъ остатковъ замка Баумгартеновъ, надъ шпицомъ башни весело кружились бѣлые и пестрые голуби, а изъ чащи старинныхъ орѣшниковъ, окружавшихъ башню съ южной стороны, робко вышли двѣ козы и стали медленно прогуливаться по дерновому склону. Маленькая долина совершенно исчезла, не было и слѣдовъ знакомаго огорода. Широкая, блестящая водяная лента какъ и въ прежнія времена окружала холмъ и поглотила все, что нѣкогда цвѣло и зеленѣло, какъ будто человѣческая рука никогда не прикасалась къ его почвѣ. Черезъ канаву былъ переброшенъ висячій мостъ и поперекъ него лежалъ огромный бульдогъ, который, склонивъ голову на переднія лапы, строго слѣдилъ за противоположнымъ берегомъ.

– Ты видишь передъ собой царство Морица, Кети, – сказала Генріэтта, стоявшая возлѣ сестры, – прежде это было подземельемъ въ замкѣ, гдѣ хранились орудія пытки, еще четыре мѣсяца тому назадъ здѣсь было неоспоримое жилище совъ, летучихъ мышей и моихъ голубей, а теперь здѣсь зала, спальня и даже касса совѣтника Ремера… Правда, что эта руина имѣетъ весьма печальный видъ и боятся, что-бъ буря не опрокинула стѣну, но въ сущности она еще крѣпка и именно тамъ, подъ нависшими камнями живетъ лакей Морица – не завидно его мѣсто жительства.

Флора тоже подошла къ сестрамъ. – Кому какъ нравится! – замѣтила она сухо, пожимая плечами. Потомъ она прошла черезъ мостъ, однимъ толчкомъ своей прекрасной ножки согнала собаку съ мѣста и стала медленно подниматься вверхъ но дерновому склону.

Молодыя козы робко разбѣжались, услыхавъ шуршанье шелковаго платья, голуби въ испугѣ вспорхнули на верхнія окна башни, даже сердитый бульдогъ заворчалъ отъ неудовольствія и тихо пошелъ вслѣдъ за своею госпожею. Остановившись у двери и положивъ руку на желѣзный замокъ, слегка наклонивъ въ сторону голову съ блестящими русыми волосами, въ серебристо сѣромъ платьѣ съ гразіозно приподнятымъ шлейфомъ, она казалась сказочною принцессою.

Посмотрѣвъ на красавицу, Кети невольно перевела глаза на Генріэтту, которая все крѣпче къ ней прижималась. Эта маленькая, слабая фигура съ угловатыми линиями, въ плотно прилегавшемъ платьѣ яркихъ цвѣтовъ, положительно качалась на чрезмѣрно высокихъ коблукахъ. Она дышала коротко и порывисто, послѣдніе два дня она часто страдала припадками удушья, но ей нехотѣлось казаться больною, никто не долженъ былъ знать, что она страдаетъ. Генріэтга не могла выносить взглядовъ состраданія и сочувственныхъ замѣчаній, но тѣмъ не менѣе она страдала теперь сильнѣе, чѣмъ прежде, потому что докторъ Брукъ, лечившій ее и видимо помогавшій ея страданіямъ, былъ въ отъѣздѣ; вскорѣ послѣ своего послѣдняго визита на виллѣ онъ извѣстилъ свою невѣсту, что одинъ изъ его друзей вызвалъ его въ городъ, гдѣ ему необходимо будетъ пробыть нѣсколько дней.

Обратиться за помощью къ медицинскому совѣтнику Беръ больная ни за что не хотѣла. – Лучше умереть! – говорила она въ минуту страшнаго припадка. Только присутствіе Кети было ей пріятно, которая такъ заботливо умѣла за ней ухаживать.

Теперь, нѣжно обнявъ больную сестру, Кети осторожно повела ее черезъ мостъ къ руинѣ.

Какъ часто она еще ребенкомъ бѣгала по этому холму и пролѣзала черезъ частый кустарникъ! Какъ часто съ любопытствомъ заглядывала въ замочную скважину башенныхъ дверей. Прислуга говорила, что въ погребѣ лежитъ много пороху отъ тридцатилѣтней войны [2], а на стѣнахъ висятъ „страшныя вещи”; но тамъ всегда была непроницаемая тьма и тяжелая удушливая атмосфера обдавала личико любопытнаго ребенка.

Если-же въ ту минуту съ верху башни слышалось хлопанье крыльевъ совы, тогда она бѣгомъ спускалась съ холма и хваталась обѣими рученками за передникъ Сусанны.

Теперь она вступила въ башню, остановилась у подножья узенькой, витой лѣстницы, устланой коврами и съ удивленіемъ любовалась чудесами, сдѣланными на деньги богатаго купца. Снаружи – старинныя развалинны и руина, внутри роскошный домашній бытъ рыцаря. Въ былое время непроницаемый, мрачный подвалъ, съ крѣпкими сводами, поддерживающими всю тяжесть верхнихъ ярусовъ, былъ передѣланъ въ обширную свѣтлую комнату, на стѣнахъ которой все еще висѣли „страшныя вещи”, шлемы и оружія, но теперь, они были развѣшаны въ правильной симетріи и на сверкающихъ лезвіяхъ ярко отражались солнечные лучи, безпрепятственно проникавшіе въ широкія окна.

Что бы сохранить старинный характеръ развалины, въ толстыя оконныя ниши были вставлены зеркальные стекла, раздѣленныя крестомъ. Все строеніе походило на горную крѣпость, гдѣ граждане могли искать вѣрнаго убѣжища во время сильной опасности. Комнаты сохранили только свои первобытныя стѣны, но своею пышною обстановкою могли бы потягаться съ прежними залами средневѣковыхъ замковъ.

Когда обѣ сестры вошли въ первую комнату, Флора съ граціозною небрежностью сидѣла развалившись на пурпуровыхъ подушкахъ широкаго дивана, и медленно подносивъ къ губамъ дымящуюся сигаретку, смотрѣла какъ совѣтникъ на серебряномъ самоварѣ варилъ послѣобѣденный кофе, на который именно и пригласилъ своихъ трехъ свояченицъ.

– Кети, что ты скажешь о моемъ новомъ жилищѣ? – спросилъ, онъ указывая на всю обстановку комнаты.

Она стояла на порогѣ съ наброшеннымъ чернымъ вуалемъ на золотисто-каштановыхъ волосахъ, съ карими смѣющимися глазами, и такъ гордо выпрямилась, точно сама происходила отъ стариннаго рода Баумгартеновъ.

– Чудо какъ романично, Морицъ! Обманъ вполнѣ удался! – отвѣчала она весело улыбаясь. – Эта руина и этотъ ровъ могли бы испугать своимъ оборонительнымъ видомъ, если-бы не знать, что тутъ находится коммерціи совѣтникъ девятьнадцатаго столѣтія.

Онъ слегка нахмурилъ свои тонкія брови и посмотрѣлъ ей въ лицо, но она не замѣтила этого взгляда.

– Конечно, прежде было не тактично, что капуста и рѣпа осмѣливались рости вокругъ замка, хотя я очень любила этотъ маленькій огородикъ, – продолжала Кети. – Однако, какъ люди часто мѣняются ролями и случай привелъ купцу возобновить гнѣздо, отвергнутое старымъ рыцарскимъ поколѣніемъ.

– Не забывай, милая Кети, что я теперь и самъ принадлежу къ рыцарскому сословію! – возразилъ совѣтникъ разсердившись. – Нужно только сожалѣть, что старыя поколѣнія тоже заразились духомъ времени и безжалостно отказались отъ своихъ прежнихъ учрежденій, которыя не должны были никогда измѣниться.

– Онъ больше католикъ, чѣмъ самъ папа, – пробормотала Генріэта и вошла въ комнату, между тѣмъ какъ Кети крѣпко затворила дверь, не спуская глазъ съ задумчиваго человѣка у кофейнаго стола. Она была очень привязана къ нему, когда была ребенкомъ и любила его, какъ и всѣ сближавшіеся с нимъ.

Родители его были честные ремесленники, но рано осиротѣвъ онъ поступилъ въ ученіе въ контору банкира Мангольда и впослѣдствіи, благодаря своей красивой наружности и хорошему характеру, сдѣлался его зятемъ.

Кети знала, что онъ страстно любилъ ея сестру Клотильду, былъ всегда почтителенъ къ ея отцу и всегда ласковъ со всею прислугою въ домѣ, – а теперь на губахъ его мелькала улыбка гордости и чванства, – вѣрно счастіе и богатство имѣли на него дурное вліяніе.

Генріэтта сѣла на низенькій, мягкій табуретикъ и, обхвативъ руками свои колѣни, сказала довольно колко: – Любезный Морицъ, не принимай, пожалуста, такого вызывающаго вида, а то пожалуй проснется какая нибудь старая прародительница и увидитъ какъ ея храбрый потомокъ варитъ кофе, а молодая красавица лежитъ на диванѣ и куритъ сигаретки.

При этомъ замѣчаніи Флора ни на волосъ не измѣнила своего положенія, только медленно вынула изо рта сигаретку и спросила равнодушнымъ тономъ:

– Это тебя безпокоитъ?

– Меня? – сказала Генріэтта смѣясь, – ты очень хорошо знаешь, что всѣ твои дѣйствія нисколько меня не трогаютъ, – свѣтъ великъ, если хочешь, можно удалиться…

– Прошу тебя, безъ насмѣшекъ, дорогая моя! Я спросила тебя изъ участія, потому что у тебя грудь слаба. – Яркій румянецъ покрылъ впалыя щеки больной дѣвушки, но вскорѣ опять исчезъ; на глазахъ ея показались слезы, – она видимо боролась съ собою.

– Благодарю тебя, Флора, но совѣтую тебѣ прежде всего заботиться о себѣ. Я отлично знаю, что эта сигара жгетъ твои пальцы и ты смертельно хочешь выбросить ее за окно, потому что она портитъ твои бѣлые зубы, но ты продолжаешь курить изъ упрямства, изъ страсти къ эмансипаціи. У тебя слишкомъ хорошъ вкусъ, что-бъ любить вдыхать въ себя этотъ ужасный дымъ.

– Скажите пожалуста, какого высокаго мнѣнія обо мнѣ эта рѣдкая дѣвушка! – сказала Флора, насмѣшливо улыбаясь.

– Ты пріучаешь себя курить и можетъ быть выдержишь характеръ въ продолженіи трехъ или четырехъ недѣль, – продолжала Генріэтта, – есть люди, которые избѣгаютъ курящихъ женщинъ и боятся ихъ какъ заразы. Ты видимо ищешь ссоры, хочешь разсердить человѣка, и этимъ послѣднимъ средствомъ достигнуть цѣли…

Флора приподнялась съ дивана и приняла гордый видъ.

– А если и такъ, сударыня! Я думаю мое дѣло, если я хочу нравиться или отталкивать?

– Напротивъ, въ настоящемъ случаѣ ты должна стараться осчастливить человѣка, – возразила Генріэтта съ раздраженіемъ.

– Право смѣшно! Развѣ я уже ношу обручальное кольцо? – сказала Флора, поднимая къ верху четвертый палецъ правой руки. – Благодаря Бога, еще нѣтъ! Впрочемъ тебѣ менѣе всѣхъ слѣдуетъ волноваться и брать его сторону. Ты больна и постоянно нуждаешься въ своемъ докторѣ, а онъ предпочитаетъ отправиться веселиться съ товарищами и остается въ отсутствіи цѣлыя недѣли.

Совѣтникъ вмѣшался наконецъ въ разговоръ раздраженныхъ сестеръ.

– Ты говоришь, что Брукъ пропадаетъ и ѣздитъ веселиться, вѣроятно потому, что онъ не объяснилъ тебѣ въ письмѣ причину своей поѣздки? – вскричалъ онъ разсердившись. – Но ты знаешь, что онъ никогда не распространяется о своихъ больныхъ. По всей вѣроятности его вызвали къ опасно больному.

– Въ тотъ городъ, гдѣ всегда можно имѣть знаменитыхъ профессоровъ университета? Вотъ фантазія! Не дѣлай себя смѣшнымъ такими илюзіями, Морицъ! Впрочемъ объ этомъ вопросѣ я съ вами говорить больше не буду – кончено!

Она протянула руку за чашкою и стала медленно глотать ароматичный напитокъ. Генріэтта-же отодвинула отъ себя поданную ей чашку; она подошла къ стеклянной двери, выходившей на руину. Стѣна была остаткомъ коллонады, которая нѣкогда соединяла главное зданіе съ башнею. Двѣ красиво изогнутыя арки, образовали теперь террасу съ великолѣпнымъ видомъ вдаль.

Генріэтта поспѣшно отворила дверь, прижала судорожно сжатыя руки къ груди и принялась съ жадностію вдыхать въ себя свѣжій воздухъ, но нѣсколько минутъ спустя покачнулась отъ сильнаго припадка удушья. Кети и совѣтникъ поспѣшили помочь страдающей, Флора тоже привстала и не хотя бросая сигаретку въ пепельницу, сказала съ раздраженіемъ:

– Теперь скажутъ, что всему виной табачный дымъ, но это сущій вздоръ. По настоящему тебѣ слѣдуетъ лежать въ постели, а не дышать весеннимъ воздухомъ среди руинъ, зта атмосфера чистый ядъ для людей твоего сложенія, – я не разъ уже предупреждала тебя, но ты никогда не желаешь принять хорошаго совѣта. Ты ужасно упряма и кромѣ того еще отклоняешь всякую врачебную помощь.

– Потому что я не желаю довѣрять мои легкія первому встрѣчному отравителю; – возразила Генріэтта слабымъ, но рѣшительнымъ тономъ.

– Это ты говоришь на счетъ моего бѣднаго медицинскаго совѣтника, – воскликнула Флора смѣясь. – Продолжай, дитя мое, не стѣсняйся, если это доставляетъ тебѣ удовольствіе! Я тоже не могу знать, какъ онъ составляетъ свои микстуры, но я вѣрно знаю, что онъ еще никому во время операціи не перерѣзалъ горла.

Совѣтнику были видимо непріятны эти слова, онъ поблѣднѣлъ и поднялъ руку, какъ бы желая зажать ротъ дерзкой дѣвушкѣ; онъ не въ состояніи былъ произнести слова и глаза его робко посмотрѣли на Кети.

– Ахъ ты безсердечная! – воскликнула Генріэтта слабымъ голосомъ.

– Нѣтъ, я не безсердечная, но настолько храбрая, что могу называть дурные поступки ихъ собственными именами, даже и тогда, когда эти суровыя слова растравляютъ мои собственныя раны. Меня принуждаетъ къ тому строгая правдивость. Вспомни о томъ печальномъ вечерѣ и спроси себя, кто правъ! Я знала, что неизбѣжно его паденіе съ высоты фальшивой, воображаемой славы, – такъ и случилось, – паденіе было унизительнѣе, чѣмъ я предпологала, – не вздумаете-ли вы оспаривать единогласный приговоръ публики? Что я не хочу раздѣлить съ нимъ его паденіе, это каждый пойметъ, кто меня знаетъ; я не умѣю говорить краснорѣчивыми фразами, какъ это дѣлаетъ наша бабушка, – да и не хочу. Я считаю очень смѣшными тѣхъ глупыхъ женщинъ, которыя открыто продолжаютъ обожать того, кто по мнѣнію свѣта давно уже не достоенъ, что-бы ему поклонялись.

Съ этими словамн она отворила дверь и вышла на террасу, послѣ этого горячаго разговора ей необходимо было освѣжиться; мраморная бѣлизна ея строгаго, римскаго профиля невольно оживилась, въ глазахъ сверкало презрѣніе и тонкія брови нервно вздрагивали отъ нетерпѣнія.

– Впрочемъ, онъ легко могъ наставить меня на путь истины. Я бы тогда съумѣла защищать его устно и письменно! – продолжала она, – но онъ предпочелъ отвѣтить мнѣ гордымъ, ледянымъ взглядомъ на мой единственный вопросъ касательно этого предмета.

– И этотъ отвѣтъ долженъ былъ удовлетворить тебя.

– Ошибаешься, любезный Морицъ; подобный отвѣтъ очень легокъ и удобенъ, но я не могу довольствоваться краснорѣчивыми фразами, – я требую большаго. Впрочемъ ты долженъ знать, что у меня нѣтъ недостатка въ доброй волѣ и я повторяю тебѣ то, что говорила съ самаго начала: докажи мнѣ и свѣту, что онъ добросовѣстно исполнилъ свою обязанность, – вѣдь ты былъ свидѣтелемъ…

Совѣтникъ торопливо отошелъ отъ двери и прикрылъ глаза рукою, – яркій солнечный свѣтъ невыносимо утомлялъ его зрѣніе.

– Ты хорошо знаешь, что я не въ состояніи доказать того, чего ты требуешь, вѣдь я не знатокъ въ медицинѣ, – отвѣчалъ онъ подавленнымъ голосомъ, почти что шопотомъ.

– Ни слова больше, Морицъ! – вскричала Генріэтта, все тѣло которой судорожно дрожало. – Каждая твоя попытка къ защитѣ еще болѣе раздражаетъ нашу гордую невѣсту, которая считаетъ себя вправѣ быть несправедливою и непостоянною. – Ея большіе глаза, горѣвшіе лихорадочнымъ огнемъ, съ ненавистью посмотрѣли на прекрасное лицо сестры. – Можно только пожелать, что-бъ твои жестокія маневры какъ можно скорѣе достигли цѣли, или яснѣе сказать, пусть онъ скорѣе замѣтитъ твое враждебное чувство и самъ добровольно возвратитъ данное тобою слово. Правду сказать, Брукъ ничего не потеряетъ, разставшись съ твоею холодною душою; но къ несчастію онъ любитъ тебя, и скорѣе сознательно надѣнетъ на себя цѣпи несчастнаго брака, чѣмъ рѣшится на разлуку, это онъ постоянно доказываетъ своимъ поведеніемъ.

– Къ несчастію, ты права, – сказала Флора небрежнымъ тономъ.

– И по этой причинѣ я буду всегда защищать его и гдѣ только можно разбивать твои интриги, – докончила Генріэтта задыхающимся голосомъ отъ внутренняго волненія.

Сострадательный взглядъ, который Флора обратила на больную сестру, выражалъ ядовитую насмѣшку и казалось въ эту минуту въ головѣ ея блеснула еще новая мысль.

Подойдя къ Генріэттѣ, она положила правую руку ей на плечо, притянула ее къ себѣ и съ сардоническою улыбкою сказала ей на ухо: – Такъ осчастливь его сама, дорогая моя! Могу тебя увѣрить, что не стану препятствовать этому.

До какого нахальства способна дойти избалованная и тщеславная женщина! Кети стояла довольно близко и невольно слышала шопотъ сестры, причемъ глаза ея вспыхнули негодованіемъ.

Флора поймала этотъ взглядъ.

– Смотри, какіе глаза можетъ дѣлать эта барышня! Неужели ты не понимаешь шутки, Кети? – спросила она немного смутившись. – Я не сдѣлаю зла твоей питомицы, хотя имѣла-бы право выбранить Генріэтту за ея злостныя выходки. Эти двѣ особы – она указала на совѣтника и на сестру, – воображаютъ себя вправѣ слѣдить за моими поступками, а ты, едва успѣвшая выйти изъ пансіона и не имѣющая еще самостоятельныхъ идей, тоже берешь ихъ сторону и вооружаешься противъ меня. Неужели ты думаешь, что имѣешь понятіе о твоей сестрѣ Флорѣ? – Она весело засмѣялась и протянула руку къ молодому орѣшніку, изъ за вѣтокъ котораго внезапно вспорхнулъ голубь и быстро взвился къ блестящему небу. – Видишь, дитя мое, еще минуту тому назадъ сидѣла эта птичка на вѣткѣ возлѣ своихъ подругъ, а теперь ея расширенныя крылья мечутъ серебристыя искры и тамъ въ голубой высотѣ она составляетъ самостоятельное, гордое явленіе. Можетъ быть ты поймешь, съ кѣмъ я хочу сравнить эту птичку. – Поди сюда, Морицъ, – обратилась она къ своему зятю, – кажется за этимъ лѣскомъ лежитъ новое пріобрѣтеніе Брука, – посмотри какой тамъ сильный дымъ за деревьями.

– Очень понятно, потому что тамъ затоплены печи, – отвѣчалъ совѣтникъ, – тетушка Діаконусъ перебралась туда со вчерашняго дня.

– Какъ! въ эту грязную хижину?

– Да, ее не подновляли, – впрочемъ мельникъ былъ такимъ хорошимъ хозяиномъ, что строеніе еще очень прочно; въ домѣ цѣлы всѣ гвоздики, и ни одинъ кирпичъ не вывалился.

– Ну и Богъ съ ними! Въ сущности дѣло вовсе не такъ плохо. Старая, допотопная мебель тетушки и портретъ покойнаго Діаконусъ отлично гармонируютъ съ грязными стѣнами. Для банокъ съ вареньями и соленьями также будетъ мѣста довольно, а вода для стирки и мытья течетъ почти рядомъ съ домомъ.

Флора нервно вздрогнула и приподняла платье, какъ будто почувствовала себя на только что вымытомъ полу. – Не мѣшаетъ, однако, запереть дверь, – сказала она входя въ комнату, – вѣтеръ гонитъ прямо къ намъ весь этотъ дымъ и чадъ. Право, я думаю эта почтенная старушка печетъ свои неизбѣжные блины. Прежде чѣмъ устроиться въ квартирѣ, ей необходимо занятъся печеньемъ и вареньемъ. – Съ этими словами Флора плотно затворила обѣ половинки двери.

Между тѣмъ Генріэтта тихо вышла изъ комнаты. Насмѣшки сестры силъно на нее подѣйствовали, съ тѣхъ поръ она упорно молчала и уединилась на самый верхъ башни, гдѣ голуби и сороки вили себѣ гнѣзда.

Кети взяла свой зонтикъ, но не пошла за больною, она знала что сестра любитъ быть одна, когда удаляется отъ окружающаго ее общества, но съ другой стороны она не въ состояніи была оставаться въ комнатѣ, гдѣ чувствовала присутствіе властолюбивой и капризной сестры, и потому рѣшилась пройти на мельницу и навѣстить Сусанну.

– Ну ступай на свою мельницу, – вскричалъ совѣтникъ, тщетно стараясь удержать ее, – но прежде взгляни сюда! – Онъ прижалъ вдѣланную въ стѣну пружину, и въ глубокой стѣнной нишѣ показался новый денежный шкафъ. – Онъ принадлежитъ тебѣ, здѣсь всѣ твои богатства; всѣ деньги, вырученныя изъ продажи имущества твоего дѣда, лежатъ здѣсь, превращенныя въ цѣнныя бумаги. Эти бумаги денно и ночно работаютъ для тебя, они пригягиваютъ огромныя денежныя суммы въ этотъ скромный уголокъ… Мельникъ не терялъ золотаго времени, – это видно изъ его духовнаго завѣщанія, но онъ вѣрно не подозрѣвалъ, какъ быстро наростетъ оставленное имъ наслѣдство.

– Такимъ образомъ ты имѣешь надежду сдѣлаться первою партіею во всей странѣ, Кети, – и можешь какъ въ волшебныхъ сказкахъ для свадебнаго пира вымостить полъ блестящими талерами, – воскликнула Флора, снова садясь на диванъ и взявъ въ руки какую то книгу. – А все таки жаль твоихъ денегъ! Не сердись на меня, дитя мое, но ты не получила того нравственнаго развитія, и не съумѣешь распорядиться такимъ богатствомъ.

– Это мы еще увидимъ, – засмѣялась Кети. – Теперь конечно, я не имѣю права самостоятельно распорядиться ни однимъ талеромъ, но я очень бы желала хоть на одинъ день сдѣлаться полновластной хозяйкой мельницы.

– Развѣ она не содержится въ твоемъ вкусѣ и не нравится тебѣ?

– Моя мельница мнѣ одинаково дорога, какъ и моя молодая жизнъ, Морицъ, но я вчера гуляла тамъ въ саду – онъ такъ обширенъ, что Францъ за недостаткомъ времени и рабочихъ рукъ не въ состояніи обработывать ту часть, которая лежитъ ближе къ большой дорогѣ. Онъ хочетъ предложить тебѣ продать этотъ клочекъ земли и говоритъ, что за него дадутъ хорошія деньги, а я полагаю, что продавать его не слѣдуетъ, и желала бы предложить этотъ кусокъ земли тѣмъ изъ твоихъ рабочихъ, которые хотятъ выстроить себѣ дома недалеко отъ фабрики.

– Такъ ты хочешь подарить имъ эту землю?

– И не помышляю объ этомъ. Ты совершенно напрасно смѣешься надо мною, Морицъ. Я не имѣю никакого желанья поднимать себя на смѣхъ сентиментальностью. Да и рабочіе не требовали подарковъ, или милостыни, какъ сказалъ докторъ Брукъ.

– Вотъ какъ! какъ сказалъ Брукъ! Неужели онъ успѣлъ уже сдѣлаться и твоимъ оракуломъ? – вскричала Флора, приподнимаясь съ дивана и устремляя на сестру испытывающій взглядъ.

На щекахъ Кети вспыхнулъ румянецъ, но тотчасъ-же исчезъ; глаза ея встрѣтили взглядъ сестры съ твердостью и холодностью.

– Я хорошо знаю цѣну тому, что мы сами заработали; что я сама могу выработать, то предпочту всякому подарку, – продолжала Кети, не обращая вниманія на слова Флоры, – и потому взяла бы съ рабочихъ ту цѣну, какую они хотѣли дать за твою землю.

– Да, ты устраеваешь очень выгодное дѣло, Кети, – смѣялся совѣтникъ. – Той суммой не могъ бы вполнѣ оплатиться мой безплодный, береговой клочокъ, а ты хочешь отдать за него превосходную, черноземную почву, да еще рядомъ съ мельницей! Нѣтъ, какъ хочешь, но моя совѣсть не позволяетъ мнѣ согласиться съ тобою.

– Въ такомъ случаѣ имъ придется подождать еще нѣсколько времени, – отвѣтила она спокойно. – Черезъ три года я исполню свое намѣреніе и можетъ быть дамъ рабочимъ денегъ на постройку, конечно безъ всякихъ процентовъ.

Затѣмъ Кети поклонилась съ спокойною улыбкою и вышла.

VII.

Кети медленно спустилась по узкой, витой лѣстницѣ, ея пылкое воображеніе рисовала передъ нею тѣни покойныхъ Баумгартеновъ и сердце ея наполнилось грустью и отвращеніемъ. Все ее окружающее было ей непріятно, даже самъ новоиспеченный дворянинъ, который, не жалѣя денегъ на поддержку старинной славы, запускалъ руки въ объемистые денежные мѣшки гораздо глубже, чѣмъ это заставляло дѣлать его новое дворянское достоинство. На стѣнахъ все еще висѣли доспѣхи рыцарскаго поколѣнія, оружія, которымъ старые полководцы защищали свою честь и славу; въ былые времена эти сабли и шпаги составляли гордость богатырей, которые съ трепетомъ считали на нихъ капли непріятельской крови, теперь же они праздно сверкали на гвоздяхъ, а доспѣхами новаго поколѣнія въ старой башнѣ были новомодные денежные шкафы.

Да, этотъ странный элементъ – денежная страсть и духъ спекуляціи, столь ясно просвѣчивающійся во всѣхъ семейныхъ разговорахъ на виллѣ, проникъ даже и сюда въ старинный рыцарскій замокъ. Этотъ элементъ носился въ воздухѣ, являлся всюду, и тяжеловѣсные столѣтніе кубки, стоявшіе на буфетныхъ столахъ, казались ничтожностью въ мягкихъ рукахъ отрѣзывателей купоновъ. Огромные замки на желѣзной двери погреба стерегли бутылки съ шампанскимъ и рѣдкія вина коммерціи совѣтника. Историческій порохъ со временъ тридцатилѣтней войны также хранился внизу, но, по словамъ Генріэтты совѣтникъ оставилъ его съ тою цѣлью, что-бы любознательнымъ посѣтителямъ показывать въ то-же время рѣдкіе сорты винъ, собранные въ прохладной кладовой башни. Все это такъ измѣнило старую родственную почву Кети, что она едва могла узнать тѣ дорогія мѣста, гдѣ прошло ея дѣтство. Эта страсть выставлять себя на показъ, эта любовь къ наружному блеску, это лихорадочное стремленіе ослѣпить свѣтъ своимъ богатствомъ, все это было рѣзкою противоположностью съ духомъ старой фирмы Мангольдъ, которая никогда не хвасталась своимъ благосостояніемъ. При жизни банкира Мангольда денежная сила не играла главной роли въ семейныхъ кружкахъ, онъ дома никогда не упоминалъ о своихъ денежныхъ дѣлахъ. А теперь! Даже сама президентша пускалась въ биржевую игру, она весь свой капиталъ обратила въ акціи и непріятно было видѣть какъ при каждомъ денежномъ вопросѣ, лицо этой почтенной женщины краснѣло до корней волосъ отъ внутренней тревоги.

Кети вышла изъ башни и взошла на мостъ; тамъ она на минуту остановилась, перегнулась черезъ перила и задумчиво посмотрѣла на воду, какъ будто еще надѣясь увидеть тамъ слѣды своего огорода, но на водяной поверхности было только одно отраженіе ея собственнаго лица, обрамленнаго густою каштановою косою. – Прекрасно быть богатой, подумала она, но богатство не должно лишать человѣка свободы и связывать ему руки.

Кети прошла черезъ красивую рощицу, окружающую башню, и вышла на почти забытую дорогу вдоль рѣчнаго берега, обсаженнаго густыми ивовыми деревьями. Въ воздухѣ чувствовалась прохлада, мутныя струи воды съ шумомъ бѣжали мимо нея и несли цѣлыя глыбы таявшаго снѣга, а сквозь пѣнистыя волны мелькали серебристыя рыбки. На развѣсистыхъ вѣткахъ вербы сидѣли мягкія, пушистыя кисточки, а подъ деревьями показалась уже трава и нѣжные голубые цвѣточки.

Кети нарвала первыхъ весеннихъ цвѣтовъ и медленно подвигалась къ старому деревянному мостику. За нимъ растилался маленькій лужокъ, на которомъ Сусанна всегда бѣлила бѣлье, а вдали виднѣлся уже давно знакомый домикъ. Совѣтникъ былъ правъ, низенькій, деревянный заборъ сада и самый домъ не потерпѣли ни малѣйшаго поврежденія. Въ сущности, осмѣянная хижина была хотя и старымъ, но весъма хорошенькимъ строеніемъ. Оно такъ уютно стояло за шумящею рѣкою, а близь лежащій лѣсъ на заднемъ фонѣ придавалъ ему характеръ уединенной дачи.

Дѣйствительно, строеніе было довольно низко, всего въ одинъ этажъ, надъ которымъ возвышалась крыша съ позолоченными флюгерами и массивными трубами, изъ которыхъ одна выкидывала цѣлые облака дыма.

Давно уже въ этомъ домѣ, не было ни огня ни свѣта. При жизни мельника въ комнатахъ складывали жито [3], при чемъ окны были герметически закрыты ставнями и только разъ въ годъ, во время сбора плодовъ замкнутая домовая дверь открывалась на цѣлый день.

Когда маленькая Кети была здѣсь непремѣнной гостьей, она съ восторгомъ копошилась въ такъ называемой фруктовой комнатѣ и наполняла свой передникъ спѣлыми яблоками и грушами. Сегодня ставни были отворены и молодая дѣвушка въ первый разъ увидала стекла въ каменныхъ рамкахъ большихъ оконъ. Этотъ-то домъ былъ теперь собственностью доктора Брука.

Кети совершенно невольно перешла деревянный мостикъ и съ трехъ сторонъ обошла строеніе. Сердце ея забилось сильнѣе; вѣдь она не имѣла теперь права самовластно показываться въ этихъ мѣстахъ, но шаги ея почти утопали въ мягкой травянистой почвѣ; къ тому же безпокойная рѣка громко шумѣла, а на крышѣ щебетали веселые воробьи. Нѣкоторыя окна были растворены и Кети могла разсмотрѣть висячія лампы съ зелеными украшеніями изъ вьющихся растеній и блестящую мѣдную посуду на кухонныхъ полкахъ. Изнутри комнатъ доносилось чириканье птичекъ, но нигдѣ не замѣчалось присутствіе человѣческаго существа. Ободренная, она смѣлѣе обогнула уголъ дома и намѣревалась уже пройти мимо главнаго фронта, какъ вдругъ вздрогнула отъ испуга.

На порогѣ входныхъ дверей, раздѣлявшихъ фасадъ на двѣ равныя части, стояла стройная, красивая женщина. Передъ нею былъ столъ, заваленный книгами и картинами, съ которыхъ она тщательно стирала пыль. Съ удивленіемъ посмотрѣла она на незнакомую дѣвушку, робко подвигающуюся впередъ и при этомъ невольно опустила картину, которую только что собиралась вытирать, – это была фотографія Флоры въ овальной рамкѣ.

Неужели это была тетушка Діаконусъ? По описанію Флоры, пропитанному ѣдкою насмѣшкою, Кети представляла ее себѣ маленькою, сморщенною старушкою съ почернѣвшими руками отъ кухонной посуды и посѣдѣвшею отъ заботъ о разныхъ банкахъ съ соленьями, печеньями и вареньями. Но эта картина не имѣла ничего общаго съ стоявшею передъ нею дамою: ея маленькое, немолодое лицо было нѣжно и благородно, а выразительные глаза ласково смотрѣли изъ-за бѣлаго, кружевнаго платка, слегка наброшеннаго на густые, пепельные волосы.

Неловкое положеніе Кети увеличивалось, и робко приближаясь къ ступенькамъ лѣстницы она произнесла извиненіе едва слышнымъ голосомъ.

– Я играла въ этомъ саду еще ребенкомъ и только нѣсколько дней тому назадъ пріѣхала изъ Дрездена, – это моя сестра, – сказала она, торопливымъ движеніемъ указывая на портретъ Флоры, затѣмъ Кети засмѣялась и покачала головою, какъ будто стыдилась своего представленія.

Пожилая дама тоже засмѣялась; положивъ на столъ картину, она мѣрными шагами спустилась съ лѣстницы и протянула обѣ руки своей молодой гостьѣ.

– Въ такомъ случаѣ вы младшая свояченица Брука? Я не знала, что въ виллу пріѣхала родственница, – сказала она съ едва замѣтнымъ оттѣнкомъ горечи въ голосѣ.

При этихъ словахъ Кети почувствовала себя нѣсколько обиженной; неужели она была такимъ ничтожнымъ членомъ въ семействѣ Мангольдъ, что Брукъ не пожелалъ даже упомянуть о своей встрѣчѣ съ нею. Съ досады она прикусила себѣ губы и молча послѣдовала за гостепріимной хозяйкой, любезно отворившей широкія двери въ просторныя сѣни.

– Вотъ моя комната, я считаю ее теперь своею родиною, – сказала она съ такою радостью въ голосѣ, какъ будто до сихъ поръ она нигдѣ не имѣла спокойнаго угла. – До того времени, какъ моего мужа перевели пасторомъ въ городъ, мы всегда жили въ небольшомъ селѣ. Средства были весьма ограниченныя, и мнѣ приходилось много трудиться, что-бъ хотя по наружности жить прилично, но не смотря на то, это была самая счастливая пора моей жизни… Душный воздухъ, вѣчная пыль и шумъ городской жизни, были ядомъ для моихъ слабыхъ нервовъ; мое стремленіе къ деревенской тишины довело меня до болѣзни. Я этого никогда не высказывала, но милый Брукъ тайно копилъ деньги и нѣсколько дней тому назадъ привезъ меня въ этотъ домикъ, который сдѣлалъ моею собственностью. – Слова эти она произнесла нѣсколько растроганнымъ голосомъ и слегка улыбнулась. – Этотъ домикъ кажется мнѣ дворцомъ, просмотрите только на широкія двери и на великолѣпную лѣпную работу на потолкѣ! Да и эти кожаные обои [4] съ золотыми разводами были, вѣроятно, весьма драгоцѣнны въ свое время. Въ саду тоже остались слѣды тисовыхъ изгородокъ и гипсовыхъ фигуръ. Говорятъ, что домъ этотъ былъ нѣкогда обитаемъ одной вдовою изъ рода Баумгартеновъ. Теперь мы все здѣсь перемыли, провѣтрили и протопили нѣкоторыя печи, чтобъ обогрѣть старинныя стѣны. Кромѣ этого мы не дѣлаемъ въ домѣ никакихъ перемѣнъ, каждый гвоздикъ останется на своемъ мѣстѣ. Новая обстановка намъ не по карману, да и совершенно излишняя.

Кети съ внутреннимъ волненіемъ оглядывала все устройство. Старомодная мебель изъ потемнѣвшаго краснаго дерева подходила какъ нельзя лучше къ желтымъ комнатнымъ обоямъ. У средней стѣны, близь широкой бѣлой печки стоялъ диванъ, обтянутый пестрымъ ситцемъ, надъ которымъ висѣлъ портретъ покойнаго Діаконуса, а по угламъ комнаты и около двухъ высокихъ оконъ возвышались группы великолѣпныхъ растеній, разные сорта пальмъ и азалій, на которые падало яркое солнце, проникавшее сквозь прозрачныя филейныя занавѣски.

Золотыя рыбки въ стеклянной водѣ, веселыя птички, заключенныя въ позолоченныя клѣтки и пахучіе весенніе цвѣты на подоконникахъ придавали комнатѣ больше жизни и уютности.

Къ довершенію всего убранства мы еще забыли упомянуть объ рабочемъ столикѣ, скромно пріютившемся въ глубокой нишѣ, украшенной лавровою листвою.