Помоги проекту - поделись книгой:
— А чего не на Резвом-то? — спросил Прим.
— Уж больно бешеный. Я его в конюшне пока держу.
— Я Белку кликну. Он с конями чуть ли не разговаривает.
Однако вместо слуги с забавным именем Белка из дверей вышел смуглый невысокого роста крепыш, выправки явно военной, но одетый просто, по-домашнему.
— Приск, дружище, я ж говорил, ты сегодня прискачешь! — Крепыш обнял центуриона, будто медведь-подросток облапил.
— Ты что ж не в лагере, Кука?
— У меня отпуск, небольшой такой отпуск, — хитро ухмыльнулся крепыш.
Ясное дело, дал взятку центуриону, вот тебе и отпуск.
Измученным же скакуном занялся сам Прим, так и не дождавшись запропастившегося неведомо куда Белку, — взял под уздцы и повел к конюшне.
— Где Кориолла? — на ходу спросил Приск, открывая дверь и попадая прямиком во внутренний садик-перистиль.
Мог бы и не спрашивать — Кориолла сидела тут же на скамейке, греясь в лучах еще нежаркого утреннего солнца, косо заглядывавшего в перистиль, и что-то писала бронзовым стилем на восковых табличках.
— Гай! — Она едва-едва поднялась — и тут же очутилась в его объятиях.
Впрочем, центурион тут же отстранился и оглядел ее. Кориолла была в тягости и уже больше половины срока до родов отходила.
— Как ты? — спросил Приск, чувствуя, как губы сами расплываются в улыбке.
— Толкается. — Она тоже улыбнулась — растерянно и радостно, как умеют улыбаться только беременные женщины, сознавая себя посвященными в самые загадочные мистерии жизни.
— А мы его приструним. — Центурион положил руку ей на живот. Впрочем, положил осторожно, будто там, под тканью старенькой, не раз стиранной домашней туники, находилось хрупко-стеклянное, способное пострадать от одного неловкого прикосновения — не то что грубого движения.
— Ой, — ахнула Кориолла. — Ты почувствовал?
Приск молча кивнул. И смешно поджал губы, будто наозорничавший мальчишка.
— Да что ж это я… — спохватилась Кориолла. — Ты с дороги в баню наверняка хочешь. Иди, иди, мойся, а я пока соберу поесть — специально приготовила твои любимые колбасы. И вино хиосское у нас.
— Поставь на стол неразбавленным, — попросил Приск. И, как только Кориолла ушла на кухню, оборотился к Куке, который тоже вышел в перистиль — домом они владели на пару, и садик был общий, как конюшня и кладовая. — А теперь объясни, что за письмо ты мне прислал? Почему насочинил неведомо что, будто Овидий в «Метаморфозах»?
Кука подмигнул — кому, Приск не понял, потому что старый товарищ подмигивал вовсе не Приску, а кому-то неведомому, хотя в перистиле они были только вдвоем, и сказал:
— Кориолла верно решила: сначала помойся с дороги, а там и разговор будет.
Бани в доме Куки и Приска не было — не тот статус. Зато бани общественные, наскоро восстановленные после разграбления канабы бастарнами две зимы назад, имелись, и Приск отправился туда мыться. Белка, бессовестно дрыхнувший под лестницей, был наконец найден, разбужен и отправлен с господином — сторожить вещи, пока Приск нежится в горячей ванне в кальдарии.
Погрузившись в воду, центурион прикрыл глаза, кажется, впервые с того момента, как получил в Дробете письмо.
Это было вчера днем. Прочтя, он тут же кинулся к военному трибуну — просить немедленно отпуск, потому как жена…
— Конкубина, — поправил Требоний.
— В тягости, а теперь старый товарищ Кука пишет: больна.
У Приска прыгали губы. Будто не побывавший в боях центурион, а мальчишка-новобранец.
Ничего больше не говоря, Приск протянул послание Куки.
Трибун взял восковые таблички, раскрыл, пробежал глазами.
— «Успеть бы повидаться», — процитировал вслух и продолжать не стал. — Что ж, езжай. Если дело серьезное, можешь остаться подольше. Деньги-то есть, если что?..
«Если что» — имелось в виду на похороны.
Приск вышел во двор и тут же прислонился спиной к стене, стиснул зубы так, что заломило челюсти и скулы. Почти сразу же следом из претория выбежал Фламма и протянул центуриону императорский диплом, чтобы Приск мог менять лошадей на почтовых станциях. И к диплому — бронзовый кошелек, в котором весело позвякивали монеты. Вспомнив об этой сцене, Приск ощутил приступ стыда — как будто он вместе с Кукой обманул трибуна и выпросил неположенный отпуск. Потому как выходило, что болезни вроде как нет никакой, да и не было вообще.
Выбравшись из горячей ванны, Приск окунулся в ледяном фригидарии для бодрости, растерся полотенцем из грубого льна и обрядился в новенькую шерстяную тунику. Он терпеть не мог ходить в грязном и потому не пожалел четыре денария, купил по дороге в баню обновку.
Дома в триклинии на столе уже были расставлены закуски: колбасы, творог, свежий хлеб — только-только от пекаря. Кориолла поставила перед мужем кувшин неразбавленного вина. Для себя же принесла горячей воды с медом.
Приск отхлебнул вина и отправил в рот кусок колбасы.
— Хорошо, что ты приехал, — улыбнулась Кориолла. — Я уж не чаяла, что ты раньше рождения ребенка появишься.
— Да, не планировал. А что Кука? Почему не едет в Дробету? — спросил несколько раздраженно Приск.
— Поедет он, как же, — Кориолла хмыкнула. — Он уже месяца два как кухарку себе купил. Все никак насытиться не может.
— Да ну! Что ж не написал-то? — Приск подавил улыбку.
Кука давно уже болтал, что надоела ему одинокая жизнь, и, глядя на Приска с Кориоллой, всякий раз вздыхал, что в ближайшие дни непременно обзаведется кухарочкой. Да только дальше болтовни дело не шло — то ли денег не хватало на покупку девчонки, то ли не хотелось отягощать жизнь свою хозяйством. И вот — сподобился.
— Точно-точно. Девочку-дакийку. Понятное дело, его теперь из дома не вытащишь. А она девочка тихая да понятливая. Недаром Мышкой зовут. Мы с Кукой сговорились, она мне прислуживает.
— А, ну, значит, будет с кем дите нянчить.
— Гай, милый, а почему мне нельзя поближе к тебе, в Дробету переехать? — Голос Кориоллы сделался вкрадчив. Она уже не в первый раз начинала этот разговор. Но всякий раз Приск говорил ей «нет». Эск после победы над Децебалом сделался почти безопасен. А вот Дробета… Дробета была на северном берегу. К тому же крепость охраняла мост. Если даки начнут войну и нападут, то штурма Дробеты не миновать.
— Нельзя. — Приск губами попытался поймать колечко волос, что соблазнительно закрутились на шее Кориоллы. — До вечера не дотерплю… Может, прямо сейчас?
Кориолла с явной неохотой отстранилась.
— Письмо-то не просто так написано… — Она многозначительно умолкла и направилась к выходу. И уже на пороге бросила: — В таблинии тебя ждут.
«Прямо заговор», — подумал Приск, неспешно входя в таблиний, все еще держа в руках кубок с вином и отхлебывая на ходу.
Чувствовал, что после бессонной ночи (он скакал и ночью, меняя лошадей, позволяя себе лишь четверть часа отдыха) его развезет, и стоило бы добавить в вино воды.
— Теперь мы можем поговорить? — раздался знакомый голос.
Приск повернулся. В углу так, чтобы не сразу можно было заметить в полумраке, сидел ничем не примечательный человек в серой тунике. Смуглый, полноватый, начинающей седеть. Длинные волосы он носил, чтобы спрятать проколотые в прежней, рабской своей ипостаси уши.
— Зенон? — Меньше всего ожидал Приск обнаружить в своем таблинии вольноотпущенника Адриана, которому императорский племянник поручал дела самые тонкие, опасные, сомнительные и скользкие.
В общем, всё, что касалось самой высокой политики, поручалось Зенону. И значит, теперь Адриан хотел, чтобы в его опасных играх вновь принял участие Приск.
— Приветствую тебя, центурион! — Вольноотпущенник поднялся.
— Письмо — твоих рук дело?
Теперь, будто заново разделив написанный на пергаменте текст на слова, Приск разобрал — что же на самом деле обозначают эти идущие друг за другом непрерывной вереницей буквы. Зенон прибыл от Адриана. У Адриана тайное поручение. И ему непременно надо было, чтобы Приск явился сюда, в Эск, а Зенон ни в коем случае не появлялся в Дробете.
— Так что за дело? — Центурион нахмурился.
— Гней Помпей Лонгин, — отозвался Зенон. — Слышал о таком?
Приск кивнул.
— Наверняка, — продолжил Зенон. — Так вот, этот человек посвящен во все планы грядущей войны.
— Грядущей войны? О какой войне ты говоришь? Децебал еще не скоро оправится от поражения.
— Поход в Дакию начнется, скорее всего, следующим летом, — перебил Зенон.
Так скоро? Приск надеялся, что у него будет несколько мирных лет передышки. Траян добился своего, Децебал затаился. Пока эти двое обдумывают планы, солдаты и крестьяне могут перевести дух и просто жить, а не служить Беллоне и Гекате.
— Ты должен сделать все, чтобы оказаться в свите Лонгина, — закончил наставления Зенон.
— Ну, коли так нужно, чтобы я шпионил за Лонгином, то почему Адриан не написал мне письмецо? — спросил центурион раздраженно, злясь сразу и на требование Адриана, и на известие, что грядет новый поход на север. Разумеется, во время войны можно очень быстро возвыситься. Но в сражениях центурионы гибнут первыми — это Приск знал тоже очень хорошо.
— Письмо может попасть в нежелательные руки. Учти, тебе все придется устроить естественно. Лонгин не должен догадаться, что тебя к нему подсылает Адриан.
— Да зачем все это? Неужели император будет скрывать от своего племянника планы крепостей, если начнется война?
Зенон покачал головой и заговорил с Приском как учитель с недалеким учеником:
— Адриан хочет, чтобы подле Лонгина постоянно находился его человек. Прежде всего Адриану необходимо быть в курсе грядущих событий, ибо на новой войне надлежит ему так отличиться, чтобы ни у кого не оставалось сомнений: у Траяна может быть только один наследник — и это Адриан.
Зенон раз за разом повторял имя Адриана, как будто оно служило заклинанием.
Приск поставил кубок на стол и задумался.
Бессмертные боги, ну почему опять! В битве при Тапае Приск был ранен так тяжело, что не чаял вернуться в строй: левая рука до сих пор ноет, чуть на улице начинает холодать. Потом, зимою, когда горстка ветеранов да новобранцев, а с ними Приск и его контуберний обороняли от бастарнов лагерь Пятого Македонского легиона, канабу подле лагеря сожгли дотла. То, что отстроили за два года, было жалким подобием прежнего поселка. А уж то, что сам лагерь отстояли, — можно было считать настоящим чудом. А в каких передрягах потом во второе лето войны[35] пришлось побывать! Кому расскажи — не поверят. Приск сам себе не верил порой, когда вспоминал речные долины, больше похожие на ущелья, перевалы, узкие тропы и дакийские крепости, настоящие орлиные гнезда на вершинах холмов. Однако ж крепости были взяты, армия даков разбита, и, когда войска римлян подступили к столице Дакии Сармизегетузе, Децебал запросил мира, склонил гордую голову перед императором Траяном. Мир-то, конечно, сомнительный получился — кто спорит, и добычи немного, и присмиревший на время дакийский царь явно хитрил, договоры выполнять не желал, в горах затаился. Да только варвары всегда так: обещают одно, делают другое. И длиться эти игры могут годами. Два года мира — это так мало, так бессовестно мало… Кориолла к декабрьским календам[36] должна родить. Да только не жена она центуриону, как справедливо заметил легат, а всего лишь любовница, конкубина, и женой пока стать не может. И если погибнет Приск, что станется с ней и ребенком? Об этом он думать не хотел. Не хотел, а придется.
Приск тряхнул головой и посмотрел на Зенона.
— Я что-то не расслышал. Ты сказал…
— Ничего.
— Ты что-то сказал, — с нажимом повторил центурион.
Зенон кашлянул:
— Адриан вернет тебя в сословие всадников, Приск. Он дополнит твое состояние до четырехсот тысяч сестерциев, необходимых для ценза. Если ты все сделаешь так, как нужно.
— Как нужно! — Приск покачал головой.
Обещание звучало заманчиво. Если ты всадник — то впереди служба военным трибуном, официальный брак и дальше — занятие должностей выгодных и почетных. Кто знает — быть может, даже легат в будущем. То есть командир легиона. У Приска перехватило дыхание от открывавшейся головокружительности перспективы.
— И что значит это загадочное: как нужно? Знай — убивать я никого не собираюсь и…
— Адриану нужна Сармизегетуза. Планы ее укреплений — а еще лучше, свой человек внутри, дабы в нужный момент открыть ворота.
Приск мысленно ахнул. Ну наконец-то понятно. Не больше и не меньше — столица Дакии. Не многого ли от него хочет Адриан?
— Откуда ты знаешь, что Лонгин доберется до Сармизегетузы?
— Траян лично поручил легату сделать все что угодно, но побывать в столице Децебала. Так что Лонгин туда поедет. Сейчас, осенью или весной — но поедет. И ты — вместе с ним.
Надо же, обрадовал. Приск спешно сделал глоток, будто пытался залить внезапно образовавшуюся внутри мерзкую ледяную пустоту.
Зенон больше ничего не говорил. Ждал. Что делать? Сказать нет — и тянуть лямку до старости, жить в жалкой хибаре и смотреть, как твой незаконнорожденный сын уходит на войну простым легионером, а дочь становится женой какой-нибудь отпущенника или мелкого торговца? А самому до конца дней считать жалкие гроши и многочисленные раны на теле.
Или — рискнуть? Бросить кости? Что выпадет? Удача? Смерть? Играй, Судьба!
Знаю-знаю, одна грань на кубике всегда утяжелена свинцом — та грань, что в руках жулика приносит ему выигрыш, а в руках Судьбы означает смерть. Но ведь время последнего броска еще не настало. И если мы сыграем по-честному, у меня ведь есть шанс. А, Судьба?! Ты ведь не выбросишь мне собачье очко?[37] Так ведь?..
— Хорошо, Адриан получит план укреплений Сармизегетузы, — проговорил Приск после затянувшейся паузы. — Но пусть не забудет не только вернуть меня в сословие всадников, но и отдать мне дом моего отца в Риме. Дом-моего-отца!
— Адриан все сделает, если сделаешь ты. — Зенон улыбнулся. Лживой улыбкой бывшего раба.
Вечер выдался удивительный — не жаркий, теплый, напоенный ароматом цветущих в перистиле роз. Прииск, прихватив с собой чашу разбавленного вина да тарелку с перченым печеньем, расположился в садике. Горел подвешенный на бронзовом крюке светильник, ветра не было, и слабый масляный огонек тянулся строго вверх, будто новобранец перед центурионом. Кука выбрался со своей половины и уселся на скамье напротив. Служанка-дакийка мелькнула в дверном проеме и скрылась — верно, приехавшего центуриона она боялась до смерти, и даже Кука не убедил ее выйти.
— Война? — спросил Кука кратко.
Приск молча кивнул.
— Ты здесь, в Эске, или в Дробету? — продолжал допытываться Кука.
— В Дробету вернусь.
Поделиться книгой: