Когда усталая подлодка...

— Могу ли я рассчитывать на вашу благосклонность? Душа моя рыдает и просит сменить пластинку тоски на дивный вечерочек… — расшаркался и мелким бесом засуетился перед Клеопатрой.

— Присаживайтесь. И я одна, и мне тоскливо… — голубкой проворковала она, лучезарно улыбнувшись. Лишь тогда я сел на стул, предварительно чмокнув ее лапку. Она назвала свое имя, но я его не запомнил. Бес вожделения заткнул мне уши. А тут еще, за соседним столиком какой-то горлопанистый  морячок-рыбачок прогорланил поморский тост:

— Выпьем за нас с вами и за х… с ними!

Поддержал его фужером коньяка. В башке и душе — будто Полярный день наступил. Все запело, заиграло и заблестело. Еще пара стопарей сделали из меня безудержного острослова. Дама восхищенно внимала мне и расцветала всеми красками веселья. Приобретала вид совершенства. В моих глазах. Чтобы второй раз не выспрашивать ее имя избрал приём-верняк:

— Милая! Поднимем бокалы за тебя!…

— Милая! Прошу это танго подарить мне…

Болтовня и чревоугодие — это одно, а танец — это уже хмель во все чресла. Несколько танцев и… я уже созрел. Чувствую, что хмель в хотимчике  вот-вот вышибет мне мозги.

— Милая! А не хочешь ли ты послушать мою любимую песню любви? И не в этом балагане, а где-нибудь в уюте? — воркую ей в ушко в танце. Притиснул ее так, что дрожь и хруст прошлись по телесам обоих.

— Я согласна, милый! И не где-нибудь, а у меня дома… — шепчет она в ответ. Ножкой своей, так это искусно елозит в моей промежности, будто поглаживает головку хотимчика. Он  просто-таки  взревел лосем от восторга. Взаимопонимание, полное, было достигнуто. Подзываю официантку.

— Голубушка! Мы тронуты вашим вниманием и радушием. К сожалению, мы должны откланяться. Нас ждут дела великие! Будьте так любезны, скомплектуйте суточный автономный паек на две персоны. На ваш вкус. Безлимитный…

Все было исполнено в лучшем виде. Возблагодарив официантку за ее радушие достойным образом, через десяток минут, я уже повелел таксисту:

— Ямщик, гони лошадей!

И мы помчались в микрорайон серых, как штаны пожарника, пятиэтажек. Он был послевоенной гордостью мурманчан. Среди серости табуна домов, будто бриллиантовое ожерелье на немытой шее цыганки, красовалась бело-красная вышка телебашни.

Но … в какой-то пятиэтажке, на каком-то этаже, в какой-то квартире  я воткнулся в уют, какого не видывал целую пятилетку подводного промысла. Исполнил свою песню любви. Да, пожалуй, так как не исполнял  ни до, ни после, во всем своем репертуаре. Хреновая штука слава! Она может поднять тебя до небес. Задохнешься от восторга! Вот тут-то она тебя и шмякнет оземь. Попробуй  предугадай, когда это произойдет И на фига это нужно? Восторгайся, пока восторгается, а дальше — будь  что будет.

Песня любви

За окнами беснуется Полярный день, а я повис, как жаворонок в поднебесье,  пою свою песню любви. Уют — потрясающий. Пассия  офигенно отзывается и ненасытна поболее меня. Заступил  на бессменную вахту. За себя и за того парня, который тралил в это время… селедку, где-то на Ньюфаундленской банке. Не посрамил честь военмора. Столь славно правил вахтой, что перекусоны-выпивоны  совершались будто на бегу, а то и в процессе обслуживания материальной части. Ну, прям,  как на испытаниях кораблей. «Давай, давай!» Глоток, зажор и снова:  «Давай, давай!» На них вкалываешь по долгу, а здесь — для отрады. Будто влюбленные, часов не наблюдали. Стойко держу пар на марке, а вот подружка моя притомилась и взмолилась:

— Все! Больше не могу. Если часик-другой не посплю — умру… — прошептала она и тут же отрубилась. Будто младенец.

На часах без малого пять. Но чего — утра или вечера? Глянул в окно. Светлынь. Но в какой стороне солнце,  не видать. Между корпусами — безлюдье, но я не придал этому значения. Решил, что время подгребает к семнадцати  и  народ скоро появится, когда повалит с работы. В башке бродит хмель. Остаточный. Не свежий. От суточного автономного пайка остались какие-то ошметки. Такое добро вестовые сваливают в ДУКовский мешок и выстреливают за борт.

— Пока она спит, освежу-ка запасы. Должна же быть где-то рядом лавка колониальных товаров… — озаботился я, вдруг. Будто обсемененный хмырь. Шустренько накинул на себя военно-морской лапсердачок,  и  за порог. Столь заторопился, что не стал надевать каску(фуражку) и, машинально, не переобулся. Так и поперся,  в домашних тапочках. Минут двадцать поносился между корпусов. Пару лавок нашел, но на обоих замки. Что за напасть? И спросить не у кого. Сообразил, что  все дело во времени. На часах раннее утро. Затея со свежаком   лопнула, как мыльный пузырь. Да и если бы и были открыты лавки, то до одиннадцати можешь пополниться только хлебом и селедкой. Шампузы, и той не выпросишь. Решил возвращаться на хазу-базу.

Вот тут-то и сработало мое темное ракетное прошлое. Кобель,  шастая по чужой территории, помечает углы, чтобы отыскать обратную дорогу. Штурман  засекает ориентиры. Ни к тому, ни к другому оказался не способен.  Пламя песни любви спалило в моих мозгах все извилины. Помню лик подружки, продолжаю осязать ее тело, а как зовут — забыл еще в ресторане.  Ни имени, ни адреса, ну ничего нет в моей бестолковке. Корпуса, как близнецы. Подъезды — тоже. Двери и те одинаковые,  и отличаются только номерочками,  намалеванными краской. Кривой и пьяной рукой. Вспомнил, что  дверь моей подружки оббита дермантином и украшена стежочками в ромбик. Это уже кое-что. Можно сказать маячок.

Перескакивая из корпуса в корпус, из подъезда в подъезд,  носился как спринтер. Нашел пару похожих дверей. На мои звонки  открывали двери заспанные дамы, но не моя. Из третьей квартиры высунулся бугай водоизмещением поболее моего. Я и рта не успел раскрыть, как он сгреб меня в охапку и такое придал ускорение моему телу, что я летел до первого этажа,  не чувствуя ступенек под ногами. Хорошо, что шваркнул мне вослед тапочки. Обиделся, наверное, что я его в такую рань поднял. Вывалился из подъезда без корпусных повреждений.

Осмотрел окрестности с целью избрания очередного корпуса для поиска своего маячка. И тут меня клюнула в темя шальная мысль. Можно сказать,  гениальная. А что? Яблоко шмякнуло на голову Ньютону,  и он тут же начирикал закон всемирного тяготения. Мне на голову ничего не упало, но на глаза попалась красавица-телебашня. Мысль,  как молния, пронзила меня и показалась простой как репа, но гениальной.

Вот-вот начнутся передачи в телеэфире. Всякие там новости, в которые можно воткнуть сообщение о потерявшемся мальчике и показать его рожицу.  Уговорю дикторов, они меня и покажут. А я еще и вякну:

— Милая! Ты где? Отзовись! Я прилечу к тебе голубем сизокрылым…

Она услышит-увидит, позвонит на телестудию,  и я помчусь к ней. Допевать  песню любви. Во мне еще трепетал крылышками жаворонок. Глянул на часы — время подгребает к шести. Как революционный матрос на захват телеграфа, ринулся к зданию телестудии у подножия телебашни. Столь шустро, будто я был на взлете. Как певучая птаха. И мыслишки не шевельнулось в башке, что я не взлетаю, а лечу в пропасть. Жуткая и взрывоопасная смесь из алкоголя и хмеля любви  образуется в башке мужика. Термоядерный заряд!!!

Клеопатра

К дверям телестудийного здания я пришмыгал в подлодочном состоянии. В легонькой прострации и в абсолютной готовности к решительным действиям. На мое физическое состояние намекала малая стрелка часов,   разглядывающая  «6» на циферблате. Хмуро и кисло, будто разглядывает мои тапочки. Большая стрелка часов, будто Р-13 на стартовом столе, нацелилась на цифру 12, к старту в небеса.

— Старт! … — скомандовал я сам себе и вломился в двери  вестибюля. Прямо в объятья стражников права, порядка и социалистической собственности. На охране объекта стратегической важности  и стражники оказались матерые. Сами, как шкафы, а будки — у каждого сорок на сорок. Может,  и температура у них была под сорок (ночь провели на страже). Уж очень горячими оказались их объятья. Трепыхнулся,  было,  как карась в руке рыболова, да быстро сник. Дыхалку перехватило. Через пару секунд  в режиме «языка»  даю показания. Как можно вежливее излагаю цель своего проникновения на государственный объект.

— Молодец! Это ты здорово придумал!… — восхитились мордовороты моей гениальности. Придирчиво окинули меня взорами и раздобрились до участливости.

— Парень, ты — загляденье! Помочь тебе — сам Бог велит. И мы поможем. И очень просто. Отвезем прямо к Клеопатре. Мы знаем,  где она живет. Пару минут потерпи, пока мы вызовем карету… — завершили они допрос-осмотр  столь учтиво, будто перед ними не старлей, а, как минимум, ценнейший «язык» в генеральском чине.

— Мужики! С меня банкет. Прямо у Клеопатры его и учиним… — возрадовался я. Опрометчиво. Подкатила «карета». Обычный серый «газончик» с будкой. В народе эту карету называют «раковой шейкой».

— Что-то эта таратайка мало смахивает на свадебную. Не загреметь бы в ней в тар-тарары… — мелькнула мысль.

— Пошутили ребята насчет кареты. И где им ее взять, если в их распоряжении одни серые рыдваны, с окошками в клеточку. Что есть, в том и возят… — устыдился собственных подозрений.

— Спасибо,  ребята! Век буду помнить вашу доброту… — промолвил я радостно, влезая в будку. Один стражник влез в кабину, другие остались на крылечке. Я им трогательно помахал ручкой из  зарешеченного окошка. Они заржали. И мы поехали.

— К  Клеопатре… — подумал ее вожделенно, хотя и не совсем уверенно.

Хотелось бы сделать запись в вахтенном журнале: «06.30. Ошвартовался левым бортом к плавбазе «Клеопатра». Команде — мыться, петь и веселиться. Вахтенный офицер ст. л. Друшлаг»

Хрен там!

«Раковая шейка» ошвартовалась к воротам комендатуры.

— Ну, ментура  поганая! Вечно вы путаете Клеопатру с комендатурой!… —  взвыл я волком,  прежде чем оказаться на допросе у коменданта.

Комендант

Комендант, как все коменданты — даже без зачатков юмора. Подполковник, в черной флотской форме, но с красными просветами на погонах. Просветы, будто лучики, отлетали от его красной упитанной рожи и ложились на погоны могучих плеч. Могучесть этого детины не могла не вызвать восхищения.

— Попадаешься к такому в лапы, не только заставит заговорить, но и вырвет гланды у тебя, через твою ж…, не моргнув глазом… —  очень хорошо подумал о нем, настроившись на мажорный лад.

Силушкой Бог коменданта не обидел. Вместо юмора напихал в него недоверчивости. До неприличия много. Мой краткий рассказ о многолетней и многотрудной службе на потаенных судах выслушал в пол уха. Скороговорку о заработанном праве на отдых в лоне ЮБК (южного берега Крыма) пропустил мимо ушей.

На мой последний аккорд  трогательного признания (без пыток) окрысился.  Всего лишь и сказал ему:

— На пути к ЮБК у меня возникли кое-какие препятствия. Помогите их преодолеть…

Дурень! Знал же ведь, что если не хочешь нажить себе врагов, не проси ни у кого помощи.

— Все документы на стол!… —  рявкнул комендант. Будто скомандовал:

— Руки вверх!

И вот тут-то я полез по своим карманам. Впервые, как отвалил от борта-бочка Клеопатры. Сказочные бабка с дедкой  по амбарам, по сусекам наскребли жмень муки и замесили колобок. В своих карманах я наскреб… — только партийный билет. Из него даже колобка не сварганишь.

— А где же мои документы, банкноты и доллары… —  озадачился вслух, не прекращая траления карманов.

— Что за доллары?..  —  сделал стойку пса комендант.

Пришлось ему пояснить, что долларами я называю металлические рубли. Таская их с собой жменями, как отмычки к суровым душам ресторанной челяди. Особенно в общении со швейцарами. Звякнешь-брякнешь по стеклу двери,  и ты уже желанный гость.

Неподдельно-жгучий интерес коменданта,  вспыхнув при слове «доллары»,  мгновенно угас. Презренный металл его не интересовал. Бумаг, подтверждающих мою личность и подводную доблесть, не оказалось. Мои устные признания-показания были ему до лампочки.

— Считай, что все свои документы, деньги и прочее барахло ты подарил Клеопатре. Сочтет нужным — даст о себе знать. Нет — это твои проблемы. И искать ее я не намерен, да и не имею права. В кутузку, и то не могу тебя засандалить. На фиг ты мне нужен без продаттестата ?… —  прорыкал он. Схватил телефонную трубку и начал требовать связи с «Дворцом» (скромный позывной штаба флота).

«Песня любви не допета. Не светит мне берег Крымский и даже «губа» комендантская. Спроворит он меня, похоже, в губу Западная Лица. На заклание начальникам и прозябание всего отпуска в камере плавказармы. Ох…ь можно!…» — подумал тоскливо. Добравшись до «Дворца», комендант полез на «Рекорд». Тот соединил его с дежурным нашей дивизии.

Дежурный подтвердил, что по амбарной книге дивизии за ними  числится маленький ракетчик Друшлаг, но изволит быть в отпуске. Загорает на ЮБК.

— Он уже не только загорел, но и сгорел. Отправляю его к вам. На «Кировобаде». На опознание… — гнусно пошутил комендант. Мастер черного юмора.

Отволок меня в «УАЗике» на причал и вверил меня заботам вооруженных матросов на «Кировобаде». Они были служивыми комендантской службы Западной Лицы и следили, чтобы среди пассажиров теплоходика не затесался вражеский агент. Сутки тому назад «Санта-Мария» приперла меня в Мурманск, и вот поперла обратно. Хорошего помаленьку.

К-19

До прихода в Западную Лицу безмятежно хрюкал на диванчике кают-компании «Санта-Марии». Как Клеопатра в своей уютной квартире. Многочасовая вахта любви, снотворная пилюля «Авось, пронесет!», сделали свое дело. Отменно выспался. Сошел на контрольный причал в слегка растрепанном виде, но в бодром духе. И сразу попал в лапы СПНШ (старший помощник начальника штаба) нашей дивизии. На «опознание». Он встретил меня, как родного, и тут же «облобызал» матерным непотребством:

— Мудак! На дивизии, да что там, во всём ВМФ жуткая трагедия произошла. Все на ушах стоят, а тут еще тобой надо заниматься. Сиди в каюте ПКЗ и носа не высовывай. Вызову, когда понадобишься…

— Что случилось-то?

— Что случилось, то и случилось. Эта тема запретна для разговоров. Валяй на ПКЗ. Мне сейчас не до половых гангстеров.

На следующее утро СПНШ вызвал меня и поставил туманную задачу:

— Ты включен в состав сменного экипажа. Быть на ПКЗ неотлучно. В готовности к выходу в море на плавбазе. Для выполнения спецзадания. Что конкретно предстоит делать — экипаж узнает после выхода в море. Какие вопросы?

— Какие у матросов могут быть вопросы? Сижу в каюте в готовности к бою и походу. Вот и всё… — и отправился в каюту.  О «великой тайне» спецзадания я уже знал.  На «К-19» в море произошла авария ядерного реактора. Экипаж облучен, но борется за спасение корабля от гибели. Людей у нас — прорва, а вот кораблей маловато. Атомные лодки только пошли, с тьмой конструктивных огрехов и кучами заводских недоделок.

В нашем высокоморальном обществе секс был постыдным делом, а венерические болезни — преступными. Трахались украдкой, заболевали часто, но лечились тайно. Одно дело — подхватить трипперок, можно и тайно подлечиться. А если подхватишь что-нибудь типа сифилиса? Всё равно в тайне пытались лечиться. Не омрачали общую картину благополучия и не ломали свою карьеру. Авось, пронесёт.

Во всех остальных делах — подход аналогичный. Еще в Северодвинске слышал, что головная «К-19» на заводских испытаниях подхватила «трипперочек» на реакторе.  Высокопоставленные комиссии, отодрав всех, приказали так расценивать залипуху с  реактором.

Выпихнули ее на флот под фанфары выполнения и перевыполнения плана. Два года экипаж, проявляя свойственный нам героизм, корячится на корабле, продолжая испытания, и бегает на судоверфь для тайных лечений. Похоже, что эта подлодочка «долечилась». Влюбленные в нее подводнички схлопотали по полной программе. И опять мышиная возня с тайнами и сверхтайнами.

Помыкался я пару месяцев в сборном экипаже. Когда мы сменили остатки первого на «К-19», да и вернулся на свою «К-16». Оставив там, где положено, очередную подписку о неразглашении сией великой тайны.

Дырка

Меня-то Клеопатра вернула из отпуска. СПНШ засиропил в сборный экипаж, с которым оказался сперва на плавбазе, а потом и на «К-19». Приперли ее в Северодвинск. Мой экипаж недолго нежился в отпуске. Отозвали и посадили в «К-16». Второй экипаж засандалили  на судоверфь,  менять уже нашу сборную солянку.  Чтобы и они пополоскали свои яйца в йодной яме. «Если радость на всех одна, то и беда одна». Так и живем. Десятки погибших и переоблученных. И все в тайне.

А вот моя тайна с Клеопатрой стала достоянием широкой общественности. Замуля постарался. Со всей партийной прямотой и неподкупной суровостью. Выхлопотал мне суд чести младшего офицерского состава. В клуб ПКЗ собрали толпу допштатников и заштатников, бессменных руководителей работ на помойках и баржах. Запалил он у них ненависть к негодяю и забулдыге Друшлагу, да и вселил надежду в их истрепанные души. Снимут с меня звездочку, а там, глядишь и с должности. Откроется вакансия. Пламенно выступил наш замполит, прозрачно намекая на эти обстоятельства. Про Клеопатру умолчал. С конца у меня не капало. Аморалку на меня нацепить не удалось, а вот потерю бдительности при хранении личных документов припаяли. Спороли с меня звездочку старлейскую. Он пошел дальше. Решил забрать у меня и партбилет, пока я и его не потерял.

— Мог бы спокойно перевестись из Заполярья в центральную часть страны, но партия сказала «Надо!», и вот я на корабле. Рядовой коммунист, но с полномочиями представителя ЦК партии на местах. Миссию свою выполню, будьте  уверены… —  заявил он нам, когда появился на корабле.

До этого он, с младых ногтей и до майора, вспахивал ниву марксистко-ленинской теории в архангельском Доме Офицеров. Пропагандистом. Карающий меч партии начал уже ржаветь в его ножнах. Пришпандорили ему капдва, переодели во флотскую форму и бросили на практическую работу. Двадцатипятитысячником. И вот я ему подсунул повод для обнажения меча.

— Мыслимое ли дело, товарищи коммунисты, у ракетно-ядерного щита Родины держать такого человека? Даже очень хороший специалист, утратив бдительность, может стать прорехой в важнейшем деле защиты Отечества. Сегодня он потерял удостоверение, завтра потеряет важнейшие секретные документы, а то и… ПАРТБИЛЕТ!!! Чтобы этого не произошло, предлагаю исключить его из рядов нашей партии… —  предложил он на партийной ячейке корабля.

Собратья уперлись и начали вести речь, что мои деяния при выполнении спецзадания на «К-19» достойны награды и прочая…

— Ему бы надо было просверлить дырку в кителе для ордена, а вы ему организовали дырку на погоне. Хватит и этого. Предлагаю ограничиться партийным внушением… —  предложил минер. Все его поддержали, но замуля пригрозил реализовать свое на парткомиссии. Старпом нашел мудрое решение:

— Как он исполняет свои функциональные обязанности, мы все знаем. Все бы знали свое дело так, как он. Занесло его не в ту степь в период берегового отдохновения, ну так и что? Холостяцкие выкидоны. За это он схлопотал на суде чести. Сверх меры. Но в труднейшей береговой коллизии умудрился сберечь партийный билет. Чтобы мы, вот сейчас взяли и отняли его у него? Не по-людски это. Предлагаю объявить ему строгий выговор без занесения в учетную карточку.

Как ни бесновался замполит на партсобрании и парткомиссии, оставили меня в партии со строгачом без занесения. И оставили кочегаром у топки Р-13. С годичным испытательным сроком. Либо отмыться добела, либо загреметь под фанфары.

— Шерше ля фам… как говорят французы. Все наши беды —  из-за баб-с.

Через день — на ремень

— Эх-х, ушел бы наш пароход годика на три в кругосветку, я бы и до каплея отмылся, и не переломился. Пришлось переносить муки береговых соблазнов, как схимнику. Стал лучшим другом помощника командира. Сам зачернил график офицерских нарядов своими дежурствами по лодке. Через день — на ремень. На полгода. Поскольку страсти-мордасти по сокрытию событий на «К-16» поулеглись, экипажу решили скомпенсировать прерванный отпуск. Расщедрились и на санаторные путевки. Предложили и мне. Решил никуда не ездить, а остаться с матросами. Продолжить свою вахту по части «облико морале».

— Дурак! Оно тебе надо?! Будут тебя гонять каждый день в жилой городок с бригадкой матросов, превращать помойки в сад. Забуришься к какой-нибудь девушке из военторга и сгоришь синим пламенем.  Бери путевку и дуй отсюда, опережая собственный визг. Чтобы не споткнуться о «Шестьдесят девятую параллель», автобусом езжай до Килп-Явра. В самолет, и на Киев! Побудешь денек-другой у родителей, и  на ЮБК! Ребята наши присмотрят там за тобой, да и прикроют в случае чего… —  посоветовал штурман, мой лучший кореш. Матерый каплей. Под тридцатник уже подгребал, а семьей себя еще не охомутал. Послушался его совета, да и к старпому помчался. Трусцой.

На Подоле, в Киеве

— Отдохни, как белый человек. Без закидонов и гусарства… —  проинструктировал меня старпом, вручая отпускной.

— Штурман! До ЮБК я еще не добирался. На всякий случай, будь готов к моему РДО. С получением, не мешкая, высылай телеграфом означенную сумму… —  озадачил и я, но штурмана.

— Ты же столько времени проторчал в прочном корпусе!!! Неужели не хватит отпускных?  —  вылупил он зенки.

— Гагры — не Ягры, а Хоста — не Роста. А меня ждет Ялта. Чуешь? Ялта особого обхождения требует… —  пришлось наставлять дружбана.

Со всем бережением особиста рассовал по карманам документы и дензнаки, в портфель — пару сотен «долларов». Банковский мешочек металлических рублей. И очертя голову кинулся из родимой потаенной базы атомоходов.  На автобус не попал, но на «Санта-Марию» затесался. Беседочным узлом скрутил своего хотимчика. В Мурманске  мужественно подавил собственный вопль: «Зайди в 69-ю параллель!» Разошелся с кабаком на дистанции не менее двадцати кабельтовых и полным ходом такси — в аэропорт. Умеренно ублажал себя только предпосадочными-пересадочными стопарями коньяка. С телками, буфетчицами и стюардессами,  общался как с замполитами —  официально-вежливо и лишь по острой необходимости … в коньяке.

Через несколько часов был уже на Подоле, в Киеве. В родительском кругу. Батька у меня судостроитель, ударник труда на «Ленинской кузне». До войны работал там клепальщиком. Корпус монитора «Железняков» — его работа. На такой  работе почти оглох.  После войны освоил сварку, из-за которой почти ослеп. Но продолжает вкалывать. Мамка кашеварит в заводской столовой, там же. Чуете, какая у нас династия? Родители корабли строят, а мы на них морячим. Два моих послевоенных братца в моряки подались, а двое пацанами погибли во время войны. Я чудом уцелел, а их разнесло в клочья. Снарядом. Уже когда наши Киев освобождали. Лезли мы куда надо и не надо без страха. Вот и довыпендривались.

Батька — слепой, глухой, но еще  крепкий мужик и кое-что кумекает в воинских  званиях, хотя и не служил по своей глухоте, вдруг озаботился моей карьерой.

— Володя! Кажись, ты уже был старшим лейтенантом и карточку нам присылал. И вдруг снова лейтенант. Как так?…