Помоги проекту - поделись книгой:
— Вот. Остатки прежней важности. Кандидат технических наук, бывший главный специалист «Союзспецавтоприбора» Евгения Фоминична Роговицына… Звони. И не откладывай. Говорят, с первого июня вместо «двушки» будем бросать в автомат пятнадцать копеек…
Она протянула визитку Нюме, наклонилась к Точке, желая потеребить ее за ушами. Известно: собачки обычно тащатся от такой ласки… Точка присела на задние лапы, повернула голову и зарычала, ощерив игольчатые мелкие зубы…
Женя боязливо отдернула руку.
— Ты что?! — изумился Нюма. — Как тебе не стыдно? Никогда такого еще не видел.
— Ревнует, Наум, — серьезно проговорила Женя. — Все как прежде. Тебя всегда ревновали женщины…
Женя выпрямилась и отошла быстрой, молодой походкой, отмахивая в сторону свободную руку…
Точка с укором посмотрела на Нюму. «Что, старый блядун, может, направимся, наконец, на Сытный рынок?! — говорил ее взгляд. — Интересно, что бы волосатик сказал о твоих проделках! И об этой тетке! Особенно после того, как она сказала, что в Ереване выливают помойное ведро прямо на улицу. Думаю, Самвелке это не очень бы понравилось… Да не стой, как каменный! Пошли давай!»
— Пошли, Точка, — ответил Нюма на взгляд собачки и поправил рюкзак.
Предвкушая чудные запахи, а может, и более что-то вещественное, Точка бодро бежала перед Нюмой. Тонкий белый хвостик, трогательно беззащитный, торчал подобно свечке за три копейки. Казалось, не Нюма держит собачку на поводке, а, наоборот, Точка ведет угрюмого Нюму. Временами она придерживала бег, останавливалась и оборачивалась назад. «Извини, дед! — говорил ее взгляд, — возможно, тетка и неплохая… Даже не знаю, с чего это я на нее взъелась. Может, на мгновение почувствовала себя человеком, не знаю».
— Беги, Точка, беги, — Нюма встряхивал поводок.
И Точка вновь устремлялась навстречу чудным запахам.
У поворота на рынок она остановилась и осторожно заглянула за угол. Единственная сила, которая могла остановить ее бег к рынку, был трамвай. Она боялась это грохочущее красное чудище… Трамвай ей напоминал вытянутый мусорный контейнер во дворе детского сада, где прошло ее младенчество. Особенно, когда он, зараза, был набит пассажирами. А грохот был такой же, с каким контейнер уволакивали на пересмену…
На этот раз улица ничем не грозила.
К концу дня Сытный рынок выглядел уныло и нище. Он и в середине дня был не особенно богат, скажем, как Кузнечный в центре города или Некрасовский. Те даже в начале безрадостного девяностого ухитрялись сохранить столичный вид. Правда, цены были «мама не горюй!» А на Сытном и цены были пониже, и ассортимент пожиже. В основном, картошка и сало. Молочные продукты — творог, сметана, сыр — из Эстонии. Ну и соленья, что повытаскивали из закромов сельские люди, бежавшие от голодухи из области. В надежде пережить эти безумные дни драчки за власть…
Вместе с тем на Сытном уже пригрелись непуганые валютные менялы. Эти спутники денежных комбинаторов, чья деловая энергия питала расплодившиеся коммерческие структуры, пышно расцветшие в последующие годы…
Один из таких менял — Сеид Курбан-оглы Касумов — расположился в бывшем ларьке «Союзпечать», под крышей Сытного рынка, рядом с самообъявленной чайной, которой ведал его единоверец Илюша Гулиев. Собственно говоря, он был по паспорту Ильяс Музафар-оглы Гулиев, но живя в Ленинграде пять лет и будучи женат на русской, стал Илюшей. Однако, в отличие от пожилого Сеида, приехавшего в Северную столицу из Армении, тридцатилетний Илюша был коренным азербайджанцем, из Кировабада… В ведении Илюши значились еще две чайные — несколько слабоногих дачных столиков под клеенками и две-три алюминиевые табуретки рядом. Чайные размещались и на других рынках, но эта, на Сытном, считалась главной. Особых проблем с начальством у Илюши не возникало — платил ежемесячно директору рынка, районному начальнику милиции, да раз в месяц еще кое-кому из крепких ребят за «крышевание». И жил без волнений. Единственная проблема — это сахар. Его отпускали учреждениям по разнарядкам, а физическим лицам ограниченно и только по визиткам от ЖЭКа, после предъявления паспорта. Илюша выкручивался. К чайному стакану «армуди», что напоминал формой грушу, теперь придавался кусочек рафинада, завернутого в голубую бумажку с изображением поезда. А еще полгода назад к одному стакану чая добавлялось два кусочка рафинада. Так что времена становились все труднее…
Именно об этом Илюша рассказывал сейчас Сеиду. Они сидели за столиком и пили чай. Илюша не позволял себе сидеть с клиентами, но Сеид был не какой-то «кянчи», деревенский житель из крикливых торгашей рынка, а человек, наверняка уважаемый в прошлой жизни, Илюша это чувствовал. Хотя Сеид не отличался откровенностью.
— Тогда как было, — говорил Илюша по-азербайджански, — я приходил к завмагу, давал деньги, брал двадцать-тридцать кило сахару и уходил. А теперь? Я даже ездил в Баку за сахаром. Там тоже не просто, и все же… Я даже кусковой сахар доставал…
— Да. С кусковым сахаром у чая даже вкус другой, — соглашался Сеид. — Я часто приезжал в Баку, в командировку. Приходил на морской бульвар пить чай. С кусковым сахаром, щипчиками расколотым на мелкие кусочки…
— Да, на бульваре была замечательная чайная. У парашютной вышки… Люди пили по десять-пятнадцать армуди. Были такие, кто и больше, — ностальгически подхватил Илюша. — А что, в Ереване не было чайных?
— Как не было?! Еще какие были чайные! И между прочим, во многих из них работали азербайджанцы.
— Да. Что-что, в чае мы понимаем…
— Армяне тоже в чае понимают, — справедливости ради обронил Сеид.
Они умолкли, грея пальцы на теплом стекле армуди… Их знакомство состоялось в середине прошлого, девяностого года. Хотя Сеид приехал в Ленинград в восемьдесят восьмом… Как-то заглянув в чайную на Сытном рынке, он взял армуди и сел, нахохлившись, за крайний столик, положив мятую шляпу на соседний стул. Это Илюше не понравилось. В такое время каждое место на счету. Тем более что две женщины-эстонки, из молочного ряда, стояли со стаканами в руках. Илюша подошел к клиенту. Тот жевал серый бублик, запивал чаем, устремив куда-то бездумный взгляд. Илюша приблизился к клиенту и вежливо попросил убрать со стула шляпу. Клиент извинился, как-то боком, исподволь, взглянул на хозяина затуманенными глазами, подобрал шляпу, встал и пошел прочь. Илюша, чувствуя неловкость, поспешил за ним, как был, в замусоленном переднике. Со стороны могло показаться, что он кого-то преследует за неоплаченную услугу…
Нагнав незнакомца, Илюша принялся извиняться, мол, он только попросил убрать шляпу, а тот обиделся… Со стороны подобные антимонии могли бы выглядеть смешными, но надо знать традиции. Почтение перед пожилым единоверцем — «гоча киши» — вошло в плоть молодого человека из провинциального Кировобада… «Гоча киши» это хорошо знал и принял извинение «чайханщика» с пониманием. Сказал, что рад молодому человеку, который даже в городе, где люди избегают смотреть друг другу в глаза, не забывает закон. Пообещал, что еще придет в чайную. И пришел. Они подружились… Только Сеид, в отличие от говоруна Илюши, неохотно рассказывал о себе. Так, самую малость… Он и жена попали сюда из Еревана после известных событий в Закавказье. В Баку не поехал, потому как в Ленинграде обещали работу. Из-за этой перестройки планы сорвались. Да и жена у него армянка, ей в Баку путь заказан. Пока живут у знакомых и ищут работу. Он инженер, а жена, пианист-концертмейстер. Вот и все. Тогда Илюша и предложил Сеиду работу…
На киоск «Союзпечати», рядом с чайной, как говорится, положили глаз крепкие ребята. То ли «казанские», то ли «тамбовские». Словом, бандюганы. Илюша не вникал. Главарей Илюша не знал, он имел дело с «шестерками». Те приходили раз в месяц брать оброк за «крышу»… Однажды они выбросили на помойку весь скудный ассортимент киоска, обили его жестью, провели телефон и посадили женщину менять валюту. Илюше эта затея пришлась по душе. Люди потянулись к киоску и, заодно, заглядывали в чайную. Так продолжалось с полгода. Пока женщину не увезли в Первый «мед» с инфарктом. Тогда Илюша и предложил Сеиду замолвить словечко относительно этой работы. Да где он найдет лучше? Сиди, меняй. В самый раз для инженера, не собьется со счета. А крепкие ребята в обиду не дадут. И зарплата не стыдная, проценты с оборота… Сеид согласился. Ребята было закочевряжились, мол, азербайджанец, чего доброго прихватит капитал и даст деру в свой край. Потом пораскинули, что, наоборот, хорошо — можно перед их, рыночной мафией, козырь выставить, мол, вашего человека привечаем. Да и залог есть, если что — того же Илюшу-чайханщика привлекут. С него и спросят…
Так инженер Сеид Касумов стал менялой.
И сейчас, сидя за стаканом армуди, он вел неторопливый разговор на родном языке с чайханщиком. У Илюши возникла мысль, предложить жене Сеида, пианистке, позаниматься музыкой с его пятилетним сыном Даудом.
— Маленький еще, — выразил сомнение Сеид.
— Ничего! — твердо сказал Илюша. — Пусть сидит, стукает по пианино, вместо того, чтобы баловаться.
— Надо спросить у жены.
— Еще найдем желающих. Анвяр-зеленщик. У него трое детей. Расул с винзавода, у него девочка… Целый класс наберем.
— А инструмент?
— Какой инструмент? Молоток, отвертка?
— Пианино.
— Куплю. Поставлю у себя дома. Сейчас, что хочешь можно купить. И недорого. Люди последние штаны продают… А?! Что скажете, мюаллим Сеид?
Назвав Сеида «учителем», Илюша выразил крайнее уважение не только к своему собеседнику, а и к его близким.
И Сеид поблагодарил сдержанным кивком.
— Есть, Ильяс, еще очень непростой вопрос. Моя жена, как ты знаешь, армянка.
— Я думал об этом мюаллим Сеид, — вздохнул Илюша. — Люди, которых я назвал… это другие люди… И потом, зачем им знать?! А дети? Что дети? Конечно, они дома слышали обо всем… Им тоже не надо знать… Учительница музыки и все! Пусть думают, что она… еврейка. Евреи похожи на армян. Такой же нос…
— Как раз у моей жены нормальный нос, — подправил Сеид не без обиды.
— Извините, мюаллим Сеид, — смиренно проговорил Илья. — Не хотел обидеть. У моего дяди Гашима был такой нос. Его даже звали Гашим-армяни. В Кировобаде армян было не меньше, чем в Ереване.
— Зато сейчас их там столько, сколько азербайджанцев в Ереване, — криво усмехнулся Сеид и послал крепкий, безадресный маток.
Впрочем, по интонации, адрес угадывался: глупость человеческая…
Некоторое время они бездумно огладывали полупустые торговые ряды неотапливаемого рынка, похожего на огромный сарай, закутанных в тряпки продавцов — не легко торчать на одном месте весь студеный день. Оглядывали покупателей, что слонялись между рядами, точно вороны у мусорного бака… И появление между ними пожилого мужчины с рюкзаком за спиной не вызвало особого интереса, если бы не собачка на поводке.
— Когда вижу человека с маленькой собачкой, клянусь, сердце радуется, — проговорил Сеид.
— У меня тоже есть собака, — простодушно отозвался Илюша, — кабан, а не собака. Жрет, как не знаю кто… На нее работаю, честное слово.
Сеид улыбнулся, не сводя глаз с пожилого мужчины. Интуиция подсказывала, что это его клиент…
Нюма приблизился к киоску, наклонился к опущенной решетке приемного окна и прочел слово «абед».
— Сейчас приду! — крикнул издали Сеид и принялся торопливо допивать свой чай.
— Если небольшие деньги, идите сюда! — вмешался Илюша и ответил на недоуменный взгляд менялы. — А что, ащ
Сеид улыбнулся и покачал головой. Его умиляло это уличное грубоватое «ащи», среди ереванских азербайджанцев его редко услышишь…
Нюма сделал несколько шагов к чайной, всем своим видом показывая, что сумма у него небольшая и все можно совершить без особой волокиты.
Точка же была явно недовольна. В ее планы никак не входила задержка из-за обмена валюты, когда голову кружил целый рой запахов. Точка тянула в сторону и повизгивала.
— Да погоди, ты! — Нюма удерживал поводок.
— Послушайте, у меня есть немного хаши, — вспомнил сердобольный Илюша, — собаки любят хаши. Мой пес из-за него Родину отдаст.
— А что это такое? — насторожился Нюма.
— Жидкий студень, — пояснил Сеид.
— А понос от него не будет? — подозрительно спросил Нюма.
— Какой понос, дорогой?! — обиделся Илюша. — Тогда бы я целый день не слезал с горшка, честное слово. Как собаку зовут?
— Точка, — буркнул Нюма.
— Дочка? — засмеялся Илюша. — У такого папаши, такая дочка!
«Ну что ты, Нюмка, опять начинаешь? Это у меня от манной каши будет понос. — Точка два раза тявкнула. — Давай свой хаши, тюрок! Не медли!»
Едва Илюша вынес из подсобки миску с хаши, как у Точки закружилась голова от предвкушения. Такого густого и вкусного запаха она никогда не знала. А когда миска оказалась перед ее носом, счастливее собаки в мире не было. Негромко урча и поглядывая искоса с презрением на Нюму, Точка черным носиком елозила по миске. Замечательное хаши уменьшалось с такой скоростью, что ей почудилось, нет ли дырки на днище миски? И, ступив лапой на край, она опрокинула миску вверх дном, вывалив на землю остатки хаши. Что явно не понравилось хозяину чайной…
— Вай-мэ! Такая маленькая собачка и такая большая неряха! — завопил он. — Ит гызы (что означало по-азербайджански «собачья дочь»).
На брань Точка не обиделась. А чья она дочь? Не жирафа же! Хотя свою мать Джильду она не помнила. А вот относительно неряхи, это неправда. Можете спросить у Нюмы…
Нюма же в эту минуту был занят менялой Сеидом. Он наблюдал, как Сеид разглядывает на свет физиономию великого американского ученого на стодолларовой купюре. Словно любуется его длинными женскими локонами…
Просмотрев первую купюру, он придирчиво принялся за вторую сотенную.
А Нюма всматривался в острое лицо менялы. В его узкий смуглый лоб, в его небритые сизые щеки, черные брови, обильно проросшие даже на переносице, выпяченный ковшиком подбородок…
— Скока? — спросил меняла.
— Триста, — ответил Нюма.
— Давайте третью, — попросил меняла, откладывая вторую купюру.
Очередную купюру меняла рассматривать не стал и спрятал доллары в боковой карман пиджака.
— Я вам должен девять тысяч девятьсот рублей. По тридцать три рубля за штуку, — проговорил меняла после непродолжительного шевеления узкими губами.
Он полез во внутренний карман полушубка, достал обандероленную пачку денег, сорвал маркировку, вытянул сотенную бумажку и протянул пачку Нюме.
— Пожалуйста. Ваши деньги!
— Это разве деньги? — вмешался Илюша. — Деньги, уважаемый Сеид, вы положили в пиджак. А это просто… талоны, раскрашенные картинки. Какие это деньги?!
— Что делать? — усмехнулся Сеид. — Все мы раскрашенные картинки, играющие в человеков.
Нюма пожал плечами. Эти люди ему были непонятны. Так же непонятны, как и его сосед. Но к Самвелу он привык, он многое понимал в его судьбе, многому сочувствовал. А эти… Скажешь что-нибудь не то, неприятностей не оберешься, люди они горячие, кавказские. Пожилому еврею лучше не влезать в их разборки, что-то советовать, о чем-то судить. Хотя так уж повелось, что евреи всюду суют свой еврейский нос, нередко за это больно получая… И все-таки, этот меняла по имени Сеид его чем-то тронул. В нем таилась печаль, и в то же время пружина гнева, что, распрямившись, перешагнет через печаль, несмотря ни на что. Тогда мало не покажется…
Нюма подобрал с пола поводок, брошенный в экстазе обмена денег. Точка на прощанье с надеждой посмотрела на Илюшу — нет ли еще какой-нибудь вкуснятины? Но выражение лица чайханщика не обещало ничего хорошего…
«Ну так перевернула его миску. Чего не сделаешь с голодухи! Я ведь все потом вылизала, — думала Точка, спеша за Нюмой. — Нельзя быть таким обидчивым. Подумаешь, миску ему перевернула…»
Так, размышляя каждый о своем, Нюма и Точка добрались до Бармалеевой улицы. Под сводчатой аркой дома собралось несколько человек. Они расположились кругом, в центре которого стояла дворник Галина. Сложив на груди руки, Галина слушала нарекания председателя жилконторы Маргариты Витальевны. О том, что двор стал совершенно запущен: мусор не убирается, снежная хлябь вровень с крыльцом подъезда, в подвале хозяйничают бомжи, вот-вот устроят пожар со своей электроплиткой…
— Третий раз их выгоняю, вешаю замок, срывают, — вставил участковый Митрофанов.
— А все нет догляда дворника, — кивнула Маргарита Витальевна.
— У меня вчера ботинок сполз в грязь у самого подъезда! — объявил жилец со второго этажа. — Пока елозил, спасал — простудился…
— Так сиди дома, лечись! — в укор ему вставила соседка по квартире. — Нет, явился жаловаться. Простуженный!
— Спокойнее, граждане! Не вносите сюда личные отношения, — осадила Маргарита Витальевна. — Идет разговор о состоянии вашего двора. Кругом грязь, собачье дерьмо, а вы…
— Собачитесь, — подсказал участковый Митрофанов.
— Вот именно, — согласилась Маргарита Витальевна. — И, потом, ты, Галя, стала филонить, редко появляться. Хорошо, сейчас я тебя тормознула. Подхалтуриваешь где-то, так и скажи…
Тут с лица дворника сползла загадочная улыбка Моны Лизы.
— А ну вас всех в жопу! — сказала она спокойно. — Я, блин, вторую неделю жду суку-мусорщика с его машиной! А вам говорить, Маргарита Витальевна, все одно, что в лужу пернуть! Никакого толку!
— Галя, Галя! — участковый Митрофанов покачал головой.
— А ты, старые яйца, приткнись со своим замком! — набирала голос дворник. — Платят тебе бомжатники бутылкой.
— Да ты… — Митрофанов порозовел с лица.
— Думаешь, я не знаю?! — Галина порушила знаменитую наполеоновскую позу и вскинула руки. — Что касается собачьего говна, известно откуда. В доме одна собака…
— Совесть имей, Галя! — возмутился Нюма. — Тебе ли говорить? Будто ты нас не знаешь?! Если что Точка и сотворит, так я тут же…
«Не унижайся, Нюмка, не оправдывайся! Мстит она нам за ту тетку у антикварного магазина, — тявкнула Точка. — Ревнует тебя, а ты и поддался! Пошли домой, Самвелка заждался».
Хотел Нюма, как говорится, «вставить пилюлю» — рассказать, где подхалтуривает дворник, да умолчал. Разве проживешь на те гроши, что она получает от Маргариты Витальевны. А то, что Галина и впрямь его приревновала к Жене Роговицыной, Нюме и в голову не пришло…
Поделиться книгой: