С дыбы — на дыбу И — на дыбы! — А ну, рабы. Готовь гробы! Идет гроза, Топорами стуча! Как угли, глаза У палача. — Жгите, сволочи, Не помрем! — Горят мои волосы Русым огнем. Их не остудят Озера глаз… Вы слышите, люди, Вы помните нас?! 5 То не осень плачет В горькой вышине, Мой ровесник скачет На седом коне. Скачет на заставу По лесам, лугам. И тугие травы Бьют по стременам. Очи голубые Смотрят в синеву… Воины Батыя Залегли в траву… Молодой невесте Друга не видать. Не придется вместе Ночи коротать. Рано поредели Русские леса. Рано потемнели Синие глаза! 6 Там, Где солнце Тихо за гору зашло, Сколько нас, русоголовых, Полегло! Сколько нас — Поди попробуй сосчитать! Будут матери и жены Причитать, Будут батьки седоусые Рыдать… Сколько нас — Поди попробуй сосчитать! Подымая тучи пепла и золы, На кровавый пир Слетаются орлы. А поодаль, Боязливо семеня, Черный ворон косит глазом На меня. Я бы плюнул ему в очи, Да невмочь! Черный ворон, Что ты хочешь? Черный ворон хочет ночь. Черный ворон, Черный ворон Жаждет мне помочь. Там, где солнце Тихо за гору зашло, Сколько нас, русоголовых, Полегло! А как солнце поднималось из травы, Сколько наших Не подняло головы! 7 Глаза у славян потемнели От гнева. Пощады не жди! Опять подпирают Осеннее небо Косые дожди. В глухой деревушке За синей рекою, В глубоком бору, Не зная покоя, Не зная покоя, Не зная покоя, Стучать топору. Каленые стрелы Ложатся в колчаны, И кони храпят. И матери плачут Украдкой ночами, Ночами, Ночами не спят. Стучит наковальня. Стучит до рассвета. Стучит. До рассвета Куются мечи. Стучит наковальня, Как сердце планеты, В холодной ночи! 8 И гуси плыли, Плыли, Плыли, Плыли Над заводью немеркнущей зари. До хрипоты в колокола Звонили, Победу возвещая, звонари. Гудели церкви, Гулом налитые, Летели в поднебесье купола. И улыбалась Древняя Россия Той громкой славе, что ее ждала. Рассветы над озерами вставали, Размашисто Пылали васильки. Не торопясь, дороги пробивали И превращались в реки родники. Такой простор, Что не окинешь глазом! Земля не молода и не стара… Бродили по России богомазы — Великие земные мастера. Брело по небу солнце вслед за ними, Раздольно Освещая даль веков. Им самыми что ни на есть Земными Казались лица Праведных богов. Склонялся мастер головою русой Над солнечной иконой И не зря Лукаво улыбался Иисусу, Похожему на Сеньку-звонаря. 9 Россия! Не искать иного слова, Иной судьбы На целом свете нет. Ты вся — Сплошное поле Куликово На протяженье многих сотен лет. Россия! Зарождалось это слово В звучании разбуженных мечей, В холстах голубоглазого Рублева И в тишине Предгрозовых ночей. На поле боя Вызревали росы, На пепелищах Пели топоры — Мы все прощали. Мы — великороссы — Всегда великодушны и добры. Россия! Прозвучало это слово, Вписав в бессмертье Наши имена От льдов Невы — До поля Куликова, От Куликова — До Бородина! Тебя хотели сделать бездыханной, Отнять твою печаль и озорство. Ты столько лет Терпела Чингисхана И верных продолжателей его! 10 Я отстоял Страну мою в боях, А сею хлеб Не на своих полях. И силу, Что горит в моих руках, Проматываю В царских кабаках. Прости меня, страна моя, Прости! Я должен выход Правильный найти. Я отстоял Страну мою в боях, Я буду сеять На своих полях! Да славится Уменье побеждать, Жить для людей И за людей Страдать, Плевать на виселицы, На гробы И гордо повторять: Мы — не рабы! 11 Века мы жили И века терпели, По пыльным трактам Кандалы гремели. Но все равно — веселые дела! — Мы веселиться все-таки умели: Звенели гусли, Балалайки пели И братина с вином По кругу шла. Стонали песни на тропинках узких, Коль недруги Большой дорогой шли. Мы пуще глаза Берегли свой русский. Родной язык доверчивой земли. Мы нежно берегли Любое слово, Чтоб, чистое, оно дошло, звуча, До Пушкина, Некрасова, Толстого, До нашего родного Ильича. Оно шагало вместе с нами рядом, Не зная и не ведая преград, Вздымало гордо Флаг над баррикадой, Победное, врывалось в Петроград. Нам это слово приносило счастье, (Не зря его веками берегли) Декретами моей Советской власти Оно пришло во все края земли. 12 Ни возгласа. Ни слова примиренья. Я — безымянный. Я умру в ночи. Меня уже пытали палачи За семь веков до моего рожденья У рыжего эсэсовца глаза Глядят так ненавидяще и стыло, Как у того, Что семь веков назад Мне выжег очи и зарыл в могилу Он разъярен. Он не поймет никак, Откуда у меня берутся силы. А я бессмертен, Как бессмертен флаг, Что реет над Москвой И над Россией. Бессмертен я, Пока они живут, Родимые смоленские березы, Пока по небу облака плывут И травы на заре роняют росы, Пока не меркнут Ленина слова, Пока жива великая свобода! Бессмертен я, Пока она жива, Бессмертная история народа! О Родина! Смогу ль забыть Твои нелегкие победы, Твои немыслимые беды, Забыть, Как прадеды и деды Умели драться и любить. О Родина! Всегда с тобой Мне вечно жить И вечно помнить На Куликовом поле бой И бой на Бородинском поле, Мне помнить битвы и кресты, И падающие березы, И родниковой чистоты Невысыхающие слезы. Я знаю, Память не солжет. Уйдя в живых и в обелиски, Она умело бережет Все то, что дорого и близко. О Память Родины! Она Прошла походкою солдатской Из-под знамен Бородина Под пули площади Сенатской. И хоть нелегок путь бойца, Она прошла путем былинным От взятья Зимнего дворца И до победы над Берлином! У Памяти свои права На все, Чем мы живем, живые. И все-таки Моя Россия Не только Памятью жива. Она жива высоким днем Своей большой и гордой славы, Где домен огненная лава Горит негаснущим огнем; Где, темноту навек рассеяв, Моя высокая земля, Как Млечный Путь, летит, Пыля Огнями Волги, Енисея; Где вновь опередив мечту, Туда, Под звезды золотые, Стрелой, Сразившею Батыя, Летит ракета в высоту! 1962 год, март-сентябрь ГЛАЗАМИ СТОЛЕТИЙ
Патриотический монолог
Сыну моему Владимиру
1 Над тишиной Кладбищенских распятий, Над светлой синевой озер и рек Он был, Как бог, Велик и непонятен — Еще не знавший крыльев Человек. Он брал топор. И на ветру гудела, От солнца бронзовея, Борода. И по ночам Вселенная глядела На пахнущие стружкой города. Глядела тихо, Звездно, Удивленно, Далеким светом до земли достав… И города Мигали поименно Веселыми кострами У застав! 2 В кабацком гуле В горькую минуту, Кабатчику рубаху заложив, Пел человек И плакал почему-то, На руки подбородок положив. Пел человек… Он был И здесь великим, В минуту грусти, горя своего, Лишь водка унижала, Как вериги, Высокое достоинство его. Его ли только! Водку принимая, Работали, Как поршни, Кадыки. Пел человек. И песню понимали И доверяли песне мужики. А он все пел, Хмельно кусая губы, О горьком одиночестве своем, О Любушке, Которая не любит, Которая не думает о нем. И над землей усталой, пропыленной, Когда она восторженно спала, Та песня О любви неразделенной Спокойная и светлая Плыла. Она была вольна, Как в поле птаха, Чиста, Как синева озер и рек. И вновь Кабатчик Возвращал рубаху И говорил: — Я тоже человек… А утром Снова солнышко светило. И, жизнь свою не помянув добром, Шел человек в рубахе По стропилам, Играючи зеркальным топором. Любовь неразделенная! Откуда Она пришла желанью вопреки? На силу не надеясь и на удаль, Шли мужики, Как в храмы, В кабаки… Но предок мой Забыл кабак, Оставил, И с верным Непропойным топором Он день и ночь Красу земную славил, Как говорят, не описать пером. Он поднимал В заоблачные дали Красу земли На легких куполах. И в честь его Колокола Звучали, Оповещая о его делах. Его любовь звала. Он шел на голос Любви неразделенной и святой. Во славу той любви Клонился колос, Отяжелевший, солнцем налитой. Во славу той любви Вставало солнце, И таял снег в холодной январе, И яблоня цветущая В оконце Стучала, просыпаясь на заре. Когда враги Вторгались в наши земли, Когда стонала Родина в крови, Мой предок шел, Пощады не приемля, На правый бой Во имя той любви. Она — огонь. Что в стужу обогреет, Лесной родник, Что в пекле охладит, Она, в тебя поверив, Подобреет, Ответною любовью наградит. Так и случилось. И порою вешней «Люблю» сказала Люба у плетня. Так и случилось. Иначе, конечно, Я был бы нем. И не было б меня. 3 О предок мой! Благословен тобою, Иду туда, зарею осиян, Где так гордятся прадедов судьбою Сто двадцать миллионов россиян! Иду к России… На ее тропинках Все та же поднимается трава. И на озерах Та же синева, И та же в чистом небе голубинка. Все те же звезды В черной высоте, Все те же сосны И все те же росы. Все те же песни И все те же слезы, Все те же люди, Те же, Да не те! Когда у деда Не хватило силы. Чтоб выйти на весеннее крыльцо, Он с грустью Смерти поглядел в лицо И умер, Детям передав Россию. Он славно пожил… И его топор Светло звучал по городам и селам, Да так звучал, Что эхо До сих пор Несет Его напев и звон веселый. В семнадцатом, Оставя ремесло, Он с топором заветным Распрощался, Пошел в огонь, И всем чертям назло Он из огня веселым возвращался. Шел по фронтам — Был жив и невредим. Его, должно быть, пули обходили. И брал дворцы, Построенные им, Брал города, Что предки возводили. И после, Позабыв огонь атак, Придя домой к родимому порогу, Он песни пел! (Теперь споют ли так!) А как плясал! (Сегодня так не смогут) Он появлялся на крыльце чуть свет, Чтоб не проспать Ни одного рассвета. А смерть его Уже бродила где-то, Уже ждала, Должно быть, много лет… 4 Отечество! Его передавали Из рода в род Без родовых бумаг. Отечество! И за него вставали, Когда у дома появлялся враг. Отечество! И старый мир трещал, Разбуженный началом новой эры. Отечество! «Авроры» залп И вера, Которую нам Ленин завещал. Он завещал Святые имена На обелисках траурных победы. Отечество! Земля отцов и дедов. Да будет вечно славиться она! Отечество! И в бой за правоту, Не думая о славе и наградах, Шли деды и отцы На баррикады И знали, Кто — по эту, Кто — по ту. Я славлю баррикады той поры, Когда дорогу к свету Расчищали Булыжники И наши топоры, — Те самые, Что предки завещали. В те годы было проще и ясней… Но, прошлое окинув беглым взглядом. Я думаю, Напрасно баррикады Не сохранили И до наших дней. Они бы не мешали нам в пути, И совесть Каждый мог по ним бы сверить. Нет баррикад. И разбери поди, Кто чем живет, Во что сегодня верит. Кто он, Тот самый Юркий краснобай, Что в грудь стучит, Отечеством клянется? Он в день войны С Москвою расстается И в тыл бежит — На свой «передний» край. Скрывая равнодушное лицо, Он не смущался, видимо, нимало, Когда вдова Венчальное кольцо На корку хлеба У него меняла. Ему плевать, Что третью ночь подряд Не спит в цеху, припав к станку, Рабочий, Что где-то накрывает цель снаряд, Бессонные оправдывая ночи. Ему бы только Жаркий звон монет. А в остальном Ему плевать, Что где-то Глядит печально Родина Советов На кровью обагренный партбилет. Ему плевать, Апостолу рубля, На эту кровь В отцовском партбилете. Плевать, Что мать мою взяла земля Плевать, Что я один на белом свете. Нет, не один! Отечество со мной. И я его наследую по праву. Нелегкою и страшною ценой Досталась мне земли отцовской слава. И он, конечно, жив, Тот краснобай, Что по тылам Слонялся воровато. И ты, земля, Ни в чем не виновата, Не виновата, дорогая, знай. Он жив! Но я-то мимо не пройду, Не промолчу, Когда молчать не надо. Я славлю нашей правды баррикады И вижу, Кто — по эту, Кто — по ту! Мне скажут: — Эка, парня повело! Какие баррикады в наше время? Переходи-ка, брат, к любовной тема. Риторика — пустое ремесло. Ты не о том хлопочешь,— Скажут мне.— Ну, согласимся, Всякое бывало. Земля давным-давно отвоевала, А ты опять толкуешь О войне. 5 Да, на рентгеновских экранах Они, пожалуй, не видны — Незаживающие раны, Беда и боль родной страны. В календарях Мелькают даты Не поражений, А побед. Мы забываем о солдатах, О тех, Кого на свете нет. Мы забываем об утратах. Не чтим могильные холмы. А каково живым солдатам? Их тоже забываем мы. Да, это правда. Мы-то знаем! И каждый подтвердить готов, Что лишь за чаркой Вспоминаем О мужестве живых отцов. Мы вспоминаем их награды, Медали их И ордена. А кто-то говорит: — Не надо! Она давно была, война… А вы себе на миг представьте, Вы, незнакомые с войной, Как плачут маршалы в отставке, Исполнив долг Перед страной. Как плачут старые солдаты, Как, покидая этот сеет, Они нам оставляют даты Былых Немеркнувших побед. Незаживающие раны, Беду и боль родной страны Нам оставляют ветераны Победной, горестной войны. Но не кому-нибудь другому, А нам, Когда придет беда, Вставать за жизнь родного дома, За нашей славы города. Идти, Как шли отцы когда-то За землю Ленина на бой! Все чаще Родины солдаты От нас уходят на покой. И звук «Интернационала» Плывет за гробом в тишине… И понимаем мы, Как мало Нам рассказали О войне. 6 Я должен думать, Как наследник Величия моей страны: Придет пора, Уснет последний Участник прожитой войны. Уснет… И станет тихо-тихо. И разольется тишина Над зацветающей гречихой. Над голубым простором льна. Уснет… И кто тогда расскажет Не книжно, А изустно, Так, Как может рассказать не каждый, А лишь познавший боль атак, О бедах тех, Что выносили Сыны Отечества в бою, На горестных полях России Спасая правоту свою? И кто расскажет про геройство И преданность родной стране?.. Все было сложно, Но и просто На той чудовищной войне. 7 Что лучше: жизнь — где узы плена. Иль смерть — где росские знамена? Федор Глинка
Я не о тех. Кто в плен попал, Рук не подняв в суровом поле, Кто, как подкошенный, упал, В себя придя Уже в неволе. Да будет справедливым стих, Не ранит тех, Кто, обессилев, Был предан матери России! И я, конечно, не о них… Что слава! Дым и жалкий тлен. И подменяют постепенно Бессмертье Не пошедших в плен Трагедией военнопленных. Понятно, Не легко в плену, Понятно, Что и там сражались. Понятно, Вызывают жалость В плену проведшие войну. Но, думая об их судьбе, Я помню мужество солдата, Что бросил под ноги Себе Уже последнюю гранату. С последней пулей У виска Рванулось дуло пистолета — И смерть взяла Политрука. Он спит в снегах Под Ельней где-то. На их могилах — по звезде. Их нет в живых, И вы не верьте, Что правы не они, А те, Кто в плен пошел, уйдя от смерти. Иным покажется порой, Такое слушая сегодня, Что неизвестно, Кто герой, Кто принял смерть Иль руки поднял? Больная, так сказать, струна. И на нее легко поддаться. Не дай-то бог, опять — война! Нам, что же, в плен идти сдаваться? О, как того враги хотят, Чтоб потускнели наши флаги, Чтоб мы забыли Тех солдат, Что свято верили присяге! Я приобщаюсь к их судьбе, Случись такое, как когда-то, Я брошу под ноги Себе Уже последнюю гранату. По мне судьба политрука, Что спит в снегах Под Ельней где-то. И — дуло, Дуло пистолета С последней пулей У виска. И слава тем, Кто грудью встал, Кто выстоял в сраженьях жарких И с полным правом В Трептов-парке С мечом Взошел на пьедестал! 8 Все те же звезды в черной мгле, В своем пространстве безвоздушном. Но знаю я: Они не равнодушны К рождению и смерти на земле. Я перед их величьем замираю, Ведь не случайно Миллионы лет Несли они, До срока умирая, На нашу землю свой далекий свет. Им нелегко, наверное, скиталось. Но заглянули В наш двадцатый век Свидетели того, Как жизнь рождалась, Как вырос в ЧЕЛОВЕКА Человек. Они в своем величии спокойны. Но почему-то думается мне, Они грустят, Когда пылают войны, И радуются Мирной тишине. Еще недавно, Грусти не скрывая, Они беззвучно плакали Вдали И тихо опадали, Застывая, На обелисках траурной земли… Им радостно Глядеть на нашу землю, На мир, Что нами выстрадан в бою. И каждая из них Покою внемлет, Как мы весной внимаем соловью. Им важно знать, Что мы — творцы и боги, Нам можно тайны доверять свои. Им важно, Что они не одиноки, Что с ними — люди, С ними — соловьи! РЕСПУБЛИКА БЕССМЕРТИЯ
ВЕЧНАЯ СЛАВА ГЕРОЯМ,
ПАВШИМ В БОЯХ ЗА СВОБОДУ И НЕЗАВИСИМОСТЬ НАШЕЙ РОДИНЫ.
Традиционная надпись на братских могилах …Одни я в мире подсмотрел
Святые, искренние слезы —
То слезы бедных матерей!
Им не забыть своих детей,
Погибших на кровавой ниве,
Как не поднять плакучей иве
Своих поникнувших ветвей.
Н. А. Некрасов Вступление
Моя история Не диво. И дивом разве объяснить Ее суровую правдивость, Где трудно Слово заменить! Она случилась в этом мире, Сложилась в эхо прошлых дней. Она, как дважды два — четыре. Проста Правдивостью своей. Я забывал о ней И снова Припомнил В траурной тиши. И к горлу подступило Слово, Похожее на крик души. Когда в безмолвную минуту Отяжелела Тишина, То взрывы скорбного салюта Напомнили, что есть война. Она идет. И будет длиться, Покамест нет путей иных. Но я никак не мог смириться, Что нет Гагарина в живых, Что волосы его льняные Не потревожит ветерок, Что не услышу я отныне Его смоленский говорок… Но — верьте мне или не верьте — Я с болью понял, Что опять К его такой нежданной смерти Недолго будем привыкать. Привыкнем в постоянстве зыбком, В заботах, в праведных трудах К отсутствию его улыбки, К названьям улиц в городах. Привыкли к смерти Комарова. Смирились все-таки. Смогли. Привыкли, как к раскатам грома, Как к уходящим с космодромов Ракетам — детищам Земли, Что нашу славу возносили К недосягаемым краям. И снова нужно боль осилить: От сердца горевать России По самым лучшим сыновьям. По тем, Которые безмерно Ее любили, И ушли Навек в Республику Бессмертья И стали совестью земли. Не дивом дивным и не чудом Дорога их озарена. Моя история оттуда, Из той республики она. Глава первая
Звучат привычно, отдаленно Бои, прошедшие давно. Не всех героев поименно Нам, видно, помнить суждено. Их миллионы, Тех героев, Не покорившихся врагу, О ком мы думаем порою, Пред кем в неслыханном долгу, Кто шел в огонь Со школьной парты, С лугов, прокос не докосив… Моя история О парне, Каких немало на Руси. Им люди имена вверяли, Которые из века в век По-свойму олицетворяли Спокойствие озер и рек, Простор полей в ночных туманах, Тропинки в утренней росе. Антоны, Прохоры, Иваны… Да разве перечислишь все, Все имена, Где столько сини, Где столько света и тепла! Ну, вот хотя бы взять — Василий. И синь ясна, и даль светла. Я этим именем неброским Назвал героя прошлых дней, И да простит меня Твардовский При всей суровости своей. Василий… Пахнет сонной мятой. И холодком зари лесной. Василий! Тишина подмята. И на границе гибель брата. И дым над отчей стороной. Василий, Путь в бессмертье начат, Последний путь В твоей судьбе. Василий, Слышишь, мама плачет И причитает по тебе. Первый плач матери
Уж ты, радость моя, Ой да последняя! Улетаешь ты От родных краев, От земли, где спит Батька родный твой, Где до встречи с ним Жить мне, маяться. Неспроста, знать, тебя Потребовали На чужую сторонушку Дальне-дальнюю. Города там, говорят, Белокаменны, Только ими любоваться Будет некогда. Навалилась на Россию, Нашу матушку, Ой, великая война Да кроволитная… Станут вас учить, Добрых молодцев, Приучать ко ружью Да казенному, Ко штыку Да ко вострому, Ко сабле Да ко быстрой. На часах стоять Да на минуточках, Повострей смотреть Ночьми темными, Почутчей слушать Ушми молодецкими, Побойчее быть Да поуверистей, Не сдаваться Ворогу поганому, Поганому Да лиховитому, Лиховитому Да ядовитому. Уж ты, дитятко мое, Ой да роженое! Не отдай же ты Фашисту распроклятому Ни одного лоскутка России-матушки. А уж мы да вам поможем Повыстоять, Отстоять поможем Да повытерпеть… Ой, земля, земля, Дела давние, Дела давние, Края дальние! Много вас, молодцов, Да уложено В тех краях далеких Да угроблеио — С молоду веку До середины веку! Учены вы да были рощены, Не заработали Гроба соснового, Гроба соснового Да савана белого. Не омыта ваша кровь горячая, Не закопаны вы Да во желты пески, Не надето на вас Платье чистое. Прострелены Да груди белые, Оторваны Ой да буйны головы… Глава вторая
«Ни лоскутка России…» Где там! Врагу огни Кремля видны. В шинели серые одета Одна десятая страны. Ну что ж! Не привыкать России Держать пред будущим ответ… А вспомнят ли тебя, Василий, В тиши послевоенных лет? Не скажут ли На белом хлебе Юнцы возросшие в тепле, Что ты Придуман мной, Что не был, Что даже не жил на земле, Что это я идеи ради Сквозь ту окопную беду, Как на смотру, Как на параде, Тебя, красивого, веду? Так скажут те, кто, не надеясь На собственную правоту, Внесут в понятие «ИДЕЙНОСТЬ» Сомнительную широту. С той широтой Померкнут грани Меж злом и праведным добром. Ту широту и обэкранят И лихо выпишут пером. И молодым, не знавшим горя, Привыкшим к чувственным словам, Дадут слепую грусть по морю, По неоткрытым островам. Взамен армейских побратимов, Идей, что в смертный бой ведут, Дадут им парус бригантины, Маршрут сомнительный дадут. Бездумную тоску разбудят По легкой жизни, по тряпью. И кое-кто легко забудет, За что Василий пал в бою… Не знал он, что героем станет. А что он знал?! Да ничего. Он знал, что был Иван Сусанин За три столетья до него. Он верил в гром Бородина, Он песни о гражданской слушал И пел о девушке Катюше, Хмелея, словно от вина. Обычный парень, сын крестьянки, В семье возросший без отца, Он смело шел на вражьи танки И хороня друзей останки, В победу верил до конца. Был славным пахарем Василий, Солдатом был врагам на страх. Тысячелетие Россия Нуждалась в этаких сынах. И каждый был из них солдатом На протяжении веков. И в том земля не виновата, Она рожала мужиков. Рожала для трудов спокойных, Для самых мирных дел земли. Но ей навязывали войны! И пахари в солдаты шли. И каждый знал о том, что тело С душою не одно и то ж, Что Родина — святое дело: Умрешь, А вроде не умрешь. Так верьте, молодые, верьте В нелегкий путь своей страны, И в ту Республику Бессмертья, Что возмужала в дни войны. Глава третья
Эх, мама, мама… Меркнут дали. В глазах от пламени темно. На днях Орел с боями сдали, Но не сдаемся все равно. Война. Не привыкать к утратам. Идут жестокие бои. Ты верь, Я честно мщу за брата, За слезы чистые твои. Безлесье… Все как на ладони. Идем в пристрелянных полях. День изо дня друзей хороним. И спим, как кони, На ногах. Мне Костромщина наша снится. Ее леса… А здесь ни пня, Ни деревца, чтобы укрыться От перекрестного огня. Но думаю: минуют годы, Неся с собою тишину, Я выучусь на лесовода И разводить леса начну. И в этот край, Где волен ветер Творить, чего захочет сам, Войдет мой лес, широк и светел, Как ровня костромским лесам. И в черноземном этом крае, Что потемнел за дни войны, Березы песни заиграют Среди безбрежной тишины. И в том лесном разноголосье, Что сладко растревожит мир, Раздастся трубный голос лося, Идущего на брачный пир. Здесь будут чудо-урожаи, Коль зашумят, земли краса, Горячий воздух остужая И лютый ветер отражая, Земли краса — мои леса. Вот видишь, мама, размечтался. А всяко может быть. Война! Я надолго с тобой расстался, Но это не моя вина. Я на судьбу свою не плачусь. Пока перед тобой в долгу, Я верю, что вернусь. Иначе Я даже думать не могу. Прими сыновнее спасибо За все добро, тепло твое, За то, Что мне дала Россию И право Защищать ее! И не казни, что отступаем. Бывает, надо отступать. Мы горькой кровью искупаем Любую брошенную пядь. И как ты, мама, веришь в бога, Так верь и в то, Что я приду Живым к родимому порогу В победном радостном году. Когда он будет? Я не знаю. Но крепко верю в эти дни. Ну, вот и все. Прощай, родная, И для меня Себя храни. Глава четвертая
И снова бой. И отступленье За беженцами след во след. Сегодняшнему поколенью Не знать печаль тех горьких лет. Не знать. И в этом наша сила. И ради этого Сквозь дым Глядела скорбная Россия, Себя доверив молодым. Была уверенна, спокойна, Когда к отмщению звала И, громко проклиная войны, Священной Эту Назвала. Война была священна! В этом Не усомнится даже тот, Кто, прилетев с иной планеты, Земли историю прочтет. Прочтет о том, как под грозою Страна возмездием жила. Война священна, Если Зоя, Не дрогнув, к виселице шла. Война священна! И Матросов Всем сердцем лег на пулемет… О, сколько русых и курносых Во имя жизни Смерть возьмет! Они уйдут в сырую землю, В рассветы, в травы, в дерева, До самой смерти Веря, Внемля Всей правоте твоей, Москва! А ты, Москва, Не за горами, А вот за тем резным леском… И снова с думою о маме Солдат склонился над листком. Глава пятая
Боль притупилась. И в огне Я стал жестоким и упрямым. Я дрался На Бородине, Ты понимаешь это, мама. Мы отступили. Отошли. Но пусть в грядущем верят дети: Мы обесславить не могли Поля священнейшие эти. Под сень кутузовских знамен Мы с красным знаменем входили И честной кровью обагрили Святые кости тех времен. На тех полях российской славы, Насквозь пронизанных огнем, Погиб мой друг Садык Исламов, Я, кажется, писал о нем. Мы с ним делились Хлебной коркой, Одной бедой, Слезой скупой И вместе принимали бой В тот день, не выкурив махорки. В одной из вражеских атак Садык, от боли обессилев, Упал с гранатами под танк И громко крикнул: «За Россию!» Атаку мы отбили. Но Потом Прощай, Бородино. Мы шли к Москве. За шагом шаг. Холмы могил скрывала вьюга. А тот, предсмертный, голос друга, Он до сих пор стоит в ушах. Мы ждем приказа наступать. И на душе светлее стало. Жестокость русского металла Врагу придется испытать. Сердца солдатские запели. Я слышал от политруков, Что к нам на помощь подоспели Дивизии сибиряков. Плечом к плечу С Россией рядом Встают сыны одной страны. Здесь украинцы и буряты, Сыны Баку и Ферганы. Трещит мороз. Метут метели. Мы крепко держимся пока… Вчера участвовал в расстреле Солдата нашего полка. В его глазах мольба застыла. Стоял с поникшей головой. Ты знаешь, мама, горько было. Какой ни есть, а все же свой. Но тот налет сердечной муки Прошел, Когда прочли приказ. Как ни крути, он поднял руки, Он предал Родину и нас. Он вяло замер перед строем — Без звездочки и без ремня. А мог бы умереть героем, Но не от нашего огня. Но он поверил вражьим бредням, К тому же, шкура дорога… Не первый он И не последний, Кто верит в гуманизм врага, Кто счастлив выжить на коленях У камелька иных держав… И я стрелял без сожаленья, Прости мне, мама, Я был прав! Так и живем — от боя к бою. Покамест жив и невредим. Мне миг свидания с тобою, Хотя бы миг, необходим. Услышать бы твое дыханье, Припасть к теплу твоей груди. В рассвет, пропетый петухами, С крыльца родимого сойти. Пройти По костромским просторам, С горы в санях слететь легко… Но до свидания не скоро, И до победы далеко… Пора! Ветра полощут знамя. Ложится небо на штыки. «Ребята, не Москва ль за нами!» Кричат сквозь снеговое пламя Охрипшие политруки. Второй плач матери
От соколика мово, Мово дитятки, Прилетело письмо, Письмо-весточка, Точно ласточка, Ой да залетная, Залетная Да развеселая. Веселиться бы мне, Да я плакала, Что не знама мне С детства грамота, Что не мне прочесть Мово дитятки Правду-матушку О житье-бытье. Но нашлись во селе Люди добрые, Дети малые да ученые. Уж смогли меня, Горемычную, Тою правдою Ой да порадовать. Уж и горько мне, Что черна война, Что в земле лежит Сын мой первенец. Не обмытый мной Да не убранный, Во тесовый гроб Не положенный. И уж радость мне, Что живой меньшой, Что врага он бьет, Помнит матушку, За меня стоит, Как за весь народ, За Москву стоит, Как за Родину. И уж плакала я Да за его дружка — За Садыка тово, Друга верного. По всему селу Его славила, В церкви Чистую свечку ставила. Сбереги, господь, Мово Васеньку От огня того Ой да фашистского, Не дай милому Соколеночку Опалить в огне Крылья светлые. Кто ж тогда меня Да порадует Добрым помыслом, Словом ласковым, Кто же высадит Во степях леса, Леса частые, Леса чистые! Сбереги, господь, Мое солнышко, Сбереги глаза Соколиные, Сбереги его Ноги резвые, Руки белые, Крылья крепкие! Глава шестая
Был враг отброшен. Но не сломлен. Был враг побит, Но не разбит. Но это Было предисловьем Ко всей истории побед. Поди учти, какой ценою, Какой жестокой правотой Далась победа под Москвою Зимою памятною той! В войне, казалось, нет просвета, Но Сталин Волю диктовал. Матерый враг Страны Советов — Сам Черчилль, признаваясь в этом, Его приветствуя, Вставал. Когда война к Москве катила, Он к жизни вызвал имена, Которые потом твердила Вся потрясенная страна. Они легли священным грузом На души молодых солдат: Входили Невский И Кутузов С бойцами рядом в Сталинград. С жестокостью фашистов споря, Собою прикрывая тыл, Нахимов Баренцево море Под вой снарядов бороздил… Пусть нет его, В кого безмерно Когда-то верила страна. Безоговорочная верность И нынче Родине нужна. А это значит — Нужно верить Земле, рожающей зерно, Той правоте, что нам измерить Лишь кровью воинов дано. Нам надо верить в нашу славу, В мечту гагаринских высот, В свою священную державу, Что знамя Ленина несет. Глава седьмая
Уже зацветшие сады Лежали подбеленной тучей. Пел соловей над волжской кручей, Как говорят, на все лады. В полях отфыркивались кони. Но голос песни Нарастал! Неторопливый и спокойный, Тот голос ровно рокотал. В ночную тишь, Пахнуло стужей, И на цветы мороз дохнул, И мрачно в слюдяные лужи Холодный месяц заглянул. Но, как ни странно, Не стихали Мелодии земных высот! А бабы все еще пахали, Тогда и ночь кормила год. Пахали женщины, Не слыша, Почти не слыша соловья. А только слышали, Как дышат В сырых окопах сыновья. Не ширь полей перед собою Им виделась, А те края, Где спят солдаты перед боем, Почти не слыша соловья. И кто-то вдруг сказал: — Красиво! Поет, как золото кует. А что, как он на всю Россию, На всю весну Один поет? А что, как больше нет другого! И не услышат сыновья Ну, хоть какого, хоть какого, А лишь бы только соловья!.. В тиши, Для фронта непривычной, Был и другой певец тех дней. И не какой-нибудь обычный, А самый курский соловей. И над речушкой безымянной, Как тот над Волгой, В этот час Он ждал зари своей туманной И пел, не открывая глаз. Он пел в рассвете дымно-ржавом, На рубежах передовых, Для всех сынов моей державы, Для мертвых пел и для живых. И песня, разрывая душу, Скупой слезой касалась глаз. Не мог он знать, что кто-то слушал Его в ту ночь В последний раз. А если б знал певец об этом, То все равно бы не молчал. Он пел! И первый луч рассвета На кончике хвоста качал. В движении смешном и милом Таилось жизни торжество. Таким спокойствием и миром От песни веяло его! И, вытирая с автоматов Седые капельки росы, Его заметили солдаты На самом острие лозы. Его заметил и Василий. И, слушая его, С тоской Подумал: «Что, как он такой Теперь один на всю Россию?..» И мысленно ушел солдат В края, с которыми простился. Припомнил дом родной и сад, Где вечно соловей селился. А как он молодо свистел, Восторженно рассветы славя! А вдруг да он, летя сквозь пламя, Летя домой, Не долетел?.. Не знал Василий, Что певца В тот самый час Над волжской далью С такой же думою печальной Встречают матерей сердца. Глава восьмая
Лицом на Запад веселее Идти… И он идет, солдат, Хоть смерть все так же не жалеет, Не милует, как говорят. С ней не поспоришь, не осилишь, Ей не заткнешь костлявый рот. Два года с ней прошел Василий, Глядишь, и далее пройдет. Глядишь, минует, как и прежде, Ее жестокая рука. И остается жить надеждой, Пока победа не близка. Насколь близка, никто не скажет, Еще сильна броня врага. Насколь близка она, покажет Орловско-Курская дуга… Война! Сожженные деревни, Землянок тощие дымки. По той земле, святой и древней, Идут советские полки. Уже солдатские шинели На спины скатками легли, И земляничины алели На взгорьях раненой земли. Солдаты жадно воду пили. Устав от знойного тепла. Дороги к фронту в пыль пылили. И техника ночами шла. С достоинством Она катила От гор Уральских до Орла И предъявляла Право тыла На те же ратные дела. На Запад! Путь один. На Запад — Стволы надежных батарей. Походных кухонь щедрый запах Становится ещё острей. Солдаты опытнее стали: Два года все-таки война. Что ни солдат, глядишь, — медали, Да что медали! Ордена! И мой Василий не мальчишка, Не тот, чем был когда-то он. Недаром в орденскую книжку Не первый орден занесен. Не то чтоб окружен почетом, А все ж немного знаменит. В противотанковом расчете Он первым номером стоит. Он стал скупее на улыбку И равнодушней к похвале: Ведь на войне На редкость зыбка Твоя прописка на земле. В стране, Где смерть царит угрюмо, Под посвист пуль над головой О ней нелепо даже думать По той причине роковой. Все может быть в страде той самой, Где сердце слышится твое, Где смерть стоит перед глазами, Где сам ты Сеятель ее. Не верь абстрактным гуманистам, А мсти, пока в беде народ! Иди! Ты видишь: коммунисты Два шага сделали вперед. Иди за ними. Дело наше Превыше всякой правоты. Плевать, что кто-то после скажет, Что был прямолинейным ты! Твоей посмертною улыбкой Живые поглядят на тех, Кто был в тылах гуманно-гибким Среди земных, мирских утех. Иди! И ты идешь упрямо. И веришь тем политрукам, Что перед смертью шепчут «мама», Уже принадлежа векам, Уже принадлежа дорогам, По коим В мирной тишине Живые к отчему порогу Придут с рассказом о войне. Глава девятая
Три дня подряд Земля горела, Развернутая, как ладонь. Три дня гремела батарея, Три дня: «Огонь! Огонь! Огонь!» Теперь огонь не тот, что прежде! Победный отсвет торопя, Орловско-Курская, С надеждой Глядит эпоха на тебя. И на тебя, мой друг Василий, Глазами, стылыми от слез, Глядит Советская Россия Под шум простреленных берез. За эти слезы, эти очи, За горе наших матерей Святым пожаром третьей ночи Ревут все виды батарей! То было мужество без меры. Слепое? Нет! Уже три дня Вкушают «тигры» и «пантеры» Всю силу нашего огня. Земля горела. Было жарко. Уже не вызывая страх, Лежат снопами в пору жатвы, Темнея, трупы на буграх. Земля горела от металла. Так сколько ж ей еще гореть! И земляника опадала От взрывов, Не успев дозреть. Хотя друзей легло без счета, Василий жив и невредим. Теперь остался он один От орудийного расчета. «Один! Один!» — Звучит, как крик. И снова новая атака. Один! Уже дымят два танка, А третий режет напрямик. Гляди, Василий, Вот он, рядом! Да что с тобою, что, скажи! А он уходит долгим взглядом Туда, где плещет море ржи, Туда, где костерок дымит, Где, вся в малиновом закате, Родная Волга волны катит И мать над Волгою стоит… А танк идет. Идет сквозь рвы. Ужасен гром его нестройный. И так некстати Шмель спокойно Ползет по стебельку травы! Был рядом танк, Когда Василий К прицелу медленно припал И так же медленно упал, Неслышно крикнув: «За Россию!» Легко упал, Спугнув шмеля, Лицом на заревые травы, За нашу веру, нашу славу, Вдруг ощутив, Как вертится Земля… И стало от зари светло И тихо, тихо как-то сразу. И земляничина У глаза Алела всем смертям назло! Она затмила мир собой. И третий танк, в огне пылавший, Молчал. И смертью храбрых павший Не видел угасавший бой. Не видел, Как восход густел, Как шел рассвет, широк и светел, И как спокойно Шмель сидел На остывающем лафете. Лишь на мгновенье он воскрес. Увидел тусклыми глазами, Как травы Вровень с небесами Шумели, что дремучий лес. А он тот лес не посадил И никогда уж не посадит… И с неземной тоской во взгляде Солдат В Бессмертье уходил. Глава десятая
На Запад! В мир чужих закатов, Сплошным огнем врага слепя, Из боя в бой идут солдаты Уже, Василий, без тебя. На них взирает вся планета, Геройством их изумлена. Спокойным отсветом рассветов Им вслед глядит моя страна. Им нужно до победы драться. Они идут — за валом вал. А ты лежишь в могиле братской, В тиши, Что ты отвоевал. И ты не слышишь, как устало Плетутся беженцы домой. Землянки торопливо ставят Над остывающей золой. Не слышишь ты, как в школах Снова Легко звучит родная речь. Напевен звук родного слова, Что ты в боях сумел сберечь. Все дальше От твоей могилы На Запад катится война. И журавли плывут уныло, Их провожает тишина. Они плывут над всей страною. Над Костромой и над Москвой, Они прощаются с войною, Чтоб снова встретиться с войной. Они плывут себе, Не зная, Что их не встретит тишина, Что и в Египте Мировая, Да, да, та самая война… У журавлей такая доля: Пришла пора — и отлетай. Да вот, да вот они, Над полем! Уже задели неба край, Уже вошли в зарю. Все выше. Коснулись солнца! И пошли Уже спокойнее и тише — Туда, на дальний край земли. Они размеренно летели Над ширью убранных полей. И в небо женщины глядели, Уже не видя журавлей. Уже над Волгою Светила Скупая, тяжкая заря. И мать Василия грустила И все-то думала: не зря. И ей поверилось невольно Среди осенней тишины, Что журавлиный треугольник Похож на весточку С войны. А весть и вправду ожидала… И мать, Как сосенка в бору, Вдруг покачнулась И упала. И голова белее стала, Чем снег, Что выпал поутру… Третий плач матери
Вот и пала на меня, Сиротинушку, Осень черная, Непроглядная. Не придет за ней Зима светлая, Ой да весна ясная, Солнце красное! Спит соколик мой Во сырой земле, Мной не убранный, Не увиденный, Не обмыта мной Кровь горячая С тела белого Моего сынка, Не закрыты мной Очи карие, Очи ясные, Ой да соколиные… Как на белый лист со гербом Взгляну, Так подкосятся Ноги старые, Так опустятся Руки стылые, Затуманятся Глаза слезные. Для чего теперь Нужны руки мне, Если некого Приласкать, обнять, Для чего глаза, Если незачем На дорогу глядеть, Ожидаючи!.. Как же писарю Жилось-думалось, Иль железное Сердце писаря? Как рука его Да не дрогнула Таковы слова Взять да вывести… Для чего мне жить, Одной маяться! Мне бы крылья те Журавлиные. Полетела б я В степи дальние, Где уснул сынок Сном небуженым. Попросила б я Землю черную Расступиться бы, Раствориться бы, Рядом с ним легла б Тише тихого, Вечный сон его Ой да не встревожила.. Глава одиннадцатая
Война закончилась весною, Когда черемуха цвела. Победа наша Над страною Салютным отсветом прошла… Шли годы. Раны зарастали. О эти мирные года! Из пепла города восстали, Взгляни, какие города! Аж к звездам поднялась Россия Светлей и краше не найдешь. Мы молодость в труде растили, Взгляни, какая молодежь! А в край степной, Где спит Василий Вовеки непробудным сном, Пришли березы и осины Напомнить людям о былом. Пришли с волнующим напевом, Нелегкий путь преодолев, Как говорится, самосевом, Но сколь ужасен тот посев! Из волжского, иного ль края Сюда солдат вела война. И каждый, Сам того не зная, Принес с собою семена. Они до срока тяжелели, Отлеживаясь в рюкзаках, В карманах скатанных шинелей, В подсумках, в пыльных сапогах. И в кровь солдатскую ложились Те семена во дни войны. И вот теперь Они прижились В земле, где спят ее сыны. Обычный лес. Обыкновенный. Стоит над кладбищем свинца. И в каждом дереве, наверно, Стучат солдатские сердца. Здесь не было лесов издревле. И вот пришли они с войной. И близлежащую деревню Уже давно зовут Лесной… Брожу июльскою порою, Как в пантеоне, в том лесу И к сердцу моего героя Цветы обычные несу. Там часто женщину встречаю. Она идет Лицом к заре, Идет по пояс в иван-чае, В росе, как в чистом серебре. Она давно рассталась с Волгой, Давно приехала сюда. Надолго ли! Да что надолго! Теперь уж, видно, навсегда. Не все равно ль? И здесь Россия, И здесь родной земли краса. Вот и сбылась задумка сына: Шумят в степном краю леса! Шумят!.. И мать живет тревогой Всех матерей моей земли. Все беды У ее порога Себе пристанище нашли. Я слышал, как она рыдала По Комарову, А поздней Горючим словом причитала Над новым горем наших дней. Плач матери Василия по Гагарину
Уж летал да ты высоко К солнцу красному, Ясен сокол, Ко поднебесью невидному. Кто быстрей тебя летал — О том не ведаю, Кто смелее был — О том не знаю, старая. А случилось, Что машина непослушная О сыру-то землю Громко стукнулась, Громко стукнулась — По всей земле аукнулось. Вот и нет твоей улыбочки Приветливой, Вот и нет твоей головушки, Соловушка, Только есть во Кремле Плита со именем, Со твоим да именем, Громким, памятным. Только есть цветы Да слезы матушки, Слезы женушки Да малых детушек — Неутешные слезы соленые. Да еще отцовские, Горемычные, Слезы горькие, Невидные, Сердце жгущие. А еще есть слезы Да друзей твоих, Твоих верных друзей Да товарищей… Все под солнышком бывает, Всяко деется, Даже верный друг На память не надеется, Не надеются на память Жены верные, Жены верные Да самые примерные. А крепка-надежна память Лишь у трех у жен. Как-то первая жена — Родна матушка. А другая жена — Матерь-Родина. Уж как третья жена — Мать сыра земля, У Кремлевской стены — Камни хладные… Уж они-то С тобой не расстанутся, Уж у них-то ты Не забудешься! ВОССТАВШИЙ НАД ГРОМОМ
Погиб при исполнении служебных обязанностей. Испытывая самолет новой конструкции, он до последней секунды передавал в эфир ценные сведения о прохождении испытаний, которые в будущем, при усовершенствовании машины, помогут исключить человеческие жертвы.
Память о вашем муже, коммунисте, замечательном летчике-испытателе, будет вечно жить в наших сердцах.
Из письма командования к жене Глава первая
Не из космических глубин Исходит Родины понятье. Она созвездия рябин И, если ты не отлюбил, Любимой жаркие объятья. Понятны Родины черты В размахе песни соловьиной. От малой тропки муравьиной До лебединой высоты Все — Родина: Следы подков, В оврагах хрупкая крушина, И голос заводских гудков, И ранний выкрик петушиный, И храм, Построенный в честь той Или иной российской славы, И алый флаг моей державы Над покоренной высотой. Вот гаснет розовая высь. Звезда полей над взгорьем светит. И в малом Родину заметишь, Ты только пристальней всмотрись. Все — Родина: От мокрой ветки До грома вышек буровых, От образов великих предков До современников моих. В какой далекой стороне Она впервые зазвучала? Ей нет конца, Как нет начала, Она в тебе, Она во мне. Мы часть ее. И потому В ее бессмертии Бессмертны. И караул ее бессменный Мы не доверим никому! Глава вторая
Есть нам к чему В этой жизни стремиться. Только обидно, Что с нами в пути Люди подчас Исповедуют принцип: «После меня — Хоть трава не расти». Есть и другие, Что с видом усталым, Не отрицая Полезность идей, Жить в этом мире Решительно стали Самозабвенно — Ради детей. Мы, мол, помаялись, Повоевали, Поголодали с лихвою Свое, Жизни, мол, собственно, Не видали, — Пусть хоть ребята Увидят ее. Детям не жизнь, А небесная манна, Зря их покой не тревожь: В числа зарплаты Деньги карманные, Как говорится, Вынь да положь. Папа сынку Настоящее строил. Но, к удивленью, В четырнадцать лет Под зарубежных Киногероев Мальчик Стараньями мамы одет. Разве откажешь Чаду родному? Боже тебя упаси! Время такое, Нельзя по-иному: Модный транзистор, Кафе И такси. Папы и мамы Лезут из кожи, Их защищая С пеной у рта, Не понимая, Что детям дороже Встанет со временем Их доброта. Не понимая, Что времени ветер Дует в лицо Настоящих ребят. Папы и мамы, Когда-нибудь дети Ваши потачки Вам не простят! Гляньте, Как в робах рыбачьих Ребята В море уходят Под рокот винтов. Это романтики Шестидесятых, Наших, Не очень-то мирных годов. Гляньте на девушек В грубых спецовках, В грубых, Рабочих, Земных сапогах. Глядя на них, Понимаю, неловко Вам вспоминать О беспечных сынках. Да, мы прославили время Трудом! Но понимаете, Милые люди, Нам не давали Гарантии в том, Что не придется Стрелять из орудий, Что не придется Стоять, как стена, Вашим ребятам Рядом с отцами… О, как врагам Ненавистна страна, Где не запятнано Алое знамя! Наши святыни — В вечных боях, В зареве домен Магнитостроя. Родина знает: Ее сыновья Стали достойными Славы героев. Их миллионы, Честных парней, Гордость Сегодняшнего поколенья, Что бескорыстно Преданы ей, Правде ее И ее повеленью. Родина знает: В трудные дни Не подведут Ни словом, ни делом. Взглядом Гагарина Смотрят они В дали земные И за пределы. Нету для них в этом мире Родней Родины нашей, Суровой и милой… Да, поколение Нынешних дней Выдержкой, мужеством Мир удивило! В Чехословакии Жалкая слизь К нашим ребятам Ползла с кулаками. Только ребята И под плевками На провокации Не поддались. Молча стояли Солдаты в шинелях, Верные слову И славе земли. К ним подсылали Девчонок с панели, Только ни с чем Эти крали ушли. Враг удивленно Ахал и охал, Мол, не успели их разложить. Эти ребята — Наша эпоха, Этим ребятам — В будущем жить. Их с озлоблением поносили, Наших доверчивых, Славных ребят. Их не сломаешь, Их не осилишь, Ведь за плечами их Память России, Память живых И павших солдат. В страшных боях Сорок пятого года Русские, Чехи, Словаки Легли За бесконечно Святую свободу Русской, Словацкой И чешской земли! Мы не устанем К миру стремиться. И не забудем, Как в тяжком бою На потрясенной недавно Границе Пали ребята За землю свою. Мы никогда Не забудем об этом, Ибо за святость границ Полегли Верные дети Отчизны Советов, Может быть. Лучшие парни земли! Нашим ребятам Доверен покой, Кровью добытый покой На границах. Стены Смоленска Над древней рекой Могут Величием вечным гордиться. Здравствуй, Энергии нашей накал, Что не подвластен Смерчам и бурям! Здравствуй, Москва! И священный Байкал, Здравствуй века, Комсомольск-на-Амуре! Родина… Чайка над Волгой парит. Мчатся олени По тундре холодной. В снежных Саянах Ручей говорит. Хлопок цветет На земле плодородной. Реки. Плоты, как дороги, бегут. Слышится Голос разбуженных пашен… Мирную поступь земли Берегут Славные парни Родины нашей. Правда, читаем мы С грустью порой В литературно — Критической прессе: Если лишен недостатков Герой, Он для читателя Не интересен. Ждет меня Критики строгой хула. Только вот Что мне поделать с собою, Если герой мой Не бил зеркала, Если доволен был Трудной судьбою, Если он верил В дело отца, В залпе Авроры Не сомневался, Если он сыном земли Оставался, Перед неправдой Не прятал лица! Глава третья
Мы были из одной деревни. Она Древлянкою звалась. У нас с ее названьем древним Была особенная связь. Мы потому нашли, быть может, Ее в те горькие года, Что нам была она Дороже, Чем все на свете города. Мы не нашли родных и близких, Мы только родину нашли, Где на фанерных обелисках, Как искры, Звездочки взошли. Нам дали кров и хлеба дали, И жизнь иная началась. Нас приютила тетя Дарья, Что сыновей не дождалась. Она героями взрастила Погибших в битвах сыновей. И нам дала Любовь к России И научила Верить ей. Нам довелось Пахать и сеять, Косить и у костров мечтать… Выла мечтою Алексея Мечта особая — летать! Бывало, самолет, как небыль, Над лесом гулко просвистит, И Алексей глядит на небо, Да так, как будто сам летит, Как будто — ни межи, ни поля, Ни леса, ни самой земли — Летит, Познав простор и волю От всех забот и бед вдали. О, как он нехотя Прощался С той самой волей в небесах И вновь на землю возвращался С грустинкой неземной в глазах! Его душа была крылата… Потом расстались мы. И вдруг Предстал в погонах лейтенанта Мой побратим, Мой верный друг. Глаза такие молодые, Такие синие глаза! А на виски, уже седые, Легла подзвездная роса. В глазах смешинки то растают, То вспыхнут с прежним озорством. — Летаю, — выдохнул, — летаю! Дружу с небесным божеством. Лечу! И двери неба настежь, Толкую со Вселенной всей. Лечу! И выше нету счастья. — А в чем же счастье, Алексей? — В чем счастье, говоришь? Отвечу. Представь: Земля еще во мгле, А ты уже летишь навстречу Заре, что близится к Земле. Летишь, не удивляясь даже… Штурвал к себе! И всей спиной, Всем телом ощущаешь тяжесть И легкость тяжести земной. Ты как бы слит с железной птицей. Ты сердце птицы той. Она В своих движеньях не вольна, Вольна Вперед и ввысь стремиться Да что там! Проще говоря, Летишь, приборы замечая. Летишь. И вот она, заря! Ты раньше всех ее встречаешь. Земля в наушниках звучит, И ты ее дыханье слышишь, И ты земным озоном дышишь, И с ней ничто не разлучит. С тобою неземная тишь, Ты ловишь все земные звуки. Нет ощущения разлуки, Столь радостно, Что ты летишь, Что под тобой лесов прибой, Что самолет тебе послушен, Что Туполев Или Ильюшин Следят, волнуясь, за тобой. И ты для них не тот, что прежде. Не просто летчик, ты творец. Ты их мечта, Ты их надежда, Ты их соавтор, наконец! Ты выполнишь Земли заданье. В трудах минует много дней. Пройдет машина испытанья, Придет пора Расстаться с ней. Как по чему-то дорогому Взгрустнешь Украдкой от ребят… Турбины над аэродромом Тебе, Восставшему над громом, Земную славу протрубят! Глава четвертая
Жизнь! В это слово вмещаются очи Самой любимой и самой родной. Жизнь! Это то, что тебе напророчит Первый подснежник Ранней весной. Это тропинка к заводи лунной Или дорога К новым мирам. Это тоска балалайки трехструнной, Голос гармони по вечерам. Это спокойствие отчего дома, Это ладоней людских теплота. Жизнь — Это Родина в звоне черемух, А для Алеши она — высота! Там он бывал и зимою и летом, Ввысь поднимался из света и тьмы. Сколько он встретил В небе рассветов Раньше, чем мы! Сколько он видел чистых закатов Дольше других! Да, высота Поднимает крылатых, Сильных и молодых. Плыли под крыльями дальние дали С темной грядою русских лесов, Стлались равнины, Горы взлетали, Реки Плескали солнце в лицо. Как муравьиные тропы — Шоссе. И как игрушечные — Составы. Плыл самолет в голубой полосе, Плыл, облака, как страницы, листая. В этом пути не объявишь стоянку, Даже когда по приборам Поймешь, Что под тобою Речка Древлянка… Речка Древлянка, Как ты живешь? Так ли, как прежде, Рыбой богата, Так ли шумлива в вешний разлив? Трудно мне стало, Названого брата, Друга крылатого похоронив. Помнишь, Три года назад мы с Алешей Ночь провели на твоем берегу В свете черемух, в лунной пороше… Я эту ночь Позабыть не могу. Глава пятая
Цвела черемуха в низинах. Плыла над омутом луна. Восторженно-неотразима Была в тот вечер тишина. Она спала в ярах покатых, В дремучих чащах ивняка, И лишь на лунных перекатах Катала камешки Река. Да колокольчики на донках Пересекали тишину, И монотонно, Долго, Звонко Комар настраивал струну. Неслышно Звездочки дрожали, И были соловьи тихи, И мы у костерка лежали И ждали сказочной ухи. Да, тишина!.. Она над нами Плыла, как звездная река. В безветрии звучало пламя Того скупого костерка. Звучали Звезды, травы, росы, Светло звучали в тишине. В той тишине звонкоголосой Мы говорили о войне. — Ты знаешь, — Алексей угрюмо Привстал И жадно закурил, — — Ты знаешь, я о ком подумал?.. О тех, кто жизнь нам подарил. Нам помнить мужество солдата — Отца иль брата на войне… Мы чистой памятью богаты, А этим жить тебе и мне. Ну что б мы ныне людям дали И чем бы насладились всласть, Когда б не наша тетя Дарья И наша правильная власть! Мы с ней живем во всем согласно, Она как истинная мать. А власть На то и власть, Чтоб властно Судьбой сынов повелевать… Он приумолкнул как-то сразу И от окурка Прикурил. — А знаешь, Я тебе ни разу О Венгрии не говорил. То как-то времени нехваток, То думал, расскажу потом. Ведь я входил в нее Солдатом В том самом пятьдесят шестом. Бывает так! Проснешься ночью, А память сердце опалит. И не сомкнешь до света очи, Душа встревоженно болит. Представь себе: В тумане мглистом Холодный город потонул. Шли как во сне. Но первый выстрел Нас всех к реальности вернул. Да, мы вели себя как надо, Как долг в тот час повелевал. Но скольких, Кто со мной был рядом, Сразили пули наповал!.. Мы в Будапешт вошли с рассветом, Вошли В предчувствии беды… Я помню сквер у горсовета И трупы, Что свисали с веток, Как черной осени плоды. Да, это были коммунисты. Что отбивались как могли, Что для себя Последний выстрел На крайний случай Берегли. Они сдаваться не хотели, Ведь каждый понял в эти дни, Что проморгали, Проглядели Колонну пятую они; Что под личиной «демократов» Не разглядели вражьих лиц. И вот пришла, Пришла расплата За пагубный либерализм. Их в петли Мертвыми вдевали. Им больше нечего терять. Но мертвые, Они взывали Ошибок их не повторять. А небо опускалось низко И сквозь тяжелый смертный дым Оплакивало коммунистов И смерть Сочувствующих им. Земля, земля, Ты стольких за день Не досчиталась сыновей!.. Был враг в безумстве беспощаден. В огне тех самых черных дней Я видел женщин овдовевших, Я видел, Видел их в лицо — Юнцов, От крови опьяневших, Стрелявших в братьев и отцов. Я видел девочек тщедушных, «Надежду будущих веков». Они стреляли равнодушно В седых, как совесть, стариков. Стонали камень и железо, Заслыша человечий стон. Отпетые головорезы Через открытый шли кордон. Казалось, Навсегда распята Свобода вражеской рукой… Но мы, советские солдаты, Как и в далеком сорок пятом. Вернули Венгрии покой. А враг готовился упорно К тем страшным, горьким дням земли. Врагом посеянные зерна Не сразу Пулями взошли. Рассчитывая на беспечность, Над чувством Родины глумясь, Таилась Подлинная мразь, Рядилась в общечеловечность. Враг — торопиться не хотел он, Поскольку Выдержка важней. Он делал ставку на незрелых И оступившихся парней. Учитывал их поименно И знал их жалкие дела. Не сразу Пятая колонна Петлю, как знамя, подняла. Вот так!.. И Алексей устало Пошел к обрыву над рекой. В лесу спокойно рассветало, А в сердце, в сердце — Непокой. Уха нетронутою стыла. Росинки плавились в горсти, Как цвет черемухи, Светила Спадали с Млечного Пути. И где-то там Туманной глыбой Вставало солнце тяжело. И с чавканьем плескалась рыба, Дробя туманное стекло. Мы молча речку покидали В раздумье — Каждый о своем. Мы на могилу тети Дарьи Пришли с Алешею вдвоем. Теперь я понял, Как похож он, Простой погост в краю родном, На тот, Где ныне спит Алеша Вовеки непробудным сном. Глава шестая
О кладбищ светлое забвенье, Где запах мяты, резеды… Чьих рук вы горькие творенья, Крестов нестройные ряды? Их тени незамысловато Передвигает высота. И солнца запах сладковатый Стекает С каждого креста. Ни бронзы, Ни иных надгробий Не знает вековой погост. Лишь небосвод Над ним Огромен И, как бессмертье мира, Прост. Лишь сосен отсвет розоватый, Да снег березовых стволов, Да тишь рассветов и закатов Над самым Горьким из миров… Здесь траву сроду не косили И не сводили дерева. (Не так уж мало мест в России, Где в полной мере, В полной силе Природа-матушка жива, Где ни кострищ, Ни банок ржавых, Ни блесток битого стекла.) Жила природа, Как дышала, И так же дышит, Как жила… Под небом, что не знает края, Застыл клочок родной земли, Где тетя Даша спит, Не зная, Что мы на встречу с ней Пришли. Вот все короче тень резная От уходящей ввысь сосны… Как спится, милая, родная, Какие нынче снятся сны? Мы помним, Как перед разлукой Ты с горечью произнесла, Что доучить нас не могла, Что не смогла дожить До внуков. Как жаль, что ты не дожила! А то бы радовалась с нами: Ведь нас судьба не обошла Ни грамотой, Ни сыновьями. Все, что могла, Ты нам дала, Тепла, любви не пожалела, Жила — Как на ветру горела, Чтоб наша жизнь была светла. Горел огонь. И вдруг погас. Но мир Предельно совершенен: Как свет угасших звезд, До нас Дошел тот свет И стал священен. Я славлю матерей земли, Чьим бескорыстно нежным светом В веках озарена планета, С которой к звездам подошли. Мы этим светом озарим, Как славой, будущее наше! За все, Родная тетя Даша, За все тебя благодарим… Покой на кладбище такой, Что кажется, весь мир в покое. Травинку трогаешь рукой — Травинка Дышит под рукою. Безоблачна, спокойна высь, И только бубен солнца звонок… И вдруг, Откуда ни возьмись, Глупышка, Рыжий жеребенок! Он вышел к нам Из-за кустов. В траве, как снег, белы копыта. Он был нелеп Среди крестов, Среди холмов могил забытых. Он видел нас. Он к нам шагал. И, молча поравнявшись с нами, Глазами карими моргал И глупо шевелил ушами. Он был до озаренья рыж И не вязался с тем пейзажем. Мальчишка, Сосунок, Малыш, Куда ж ты, глупенький, Куда же? Ты только-только начал жить. И, суть явлений постигая, Сюда не следует спешить: Тут, братец, жизнь совсем другая. Иная жизнь. Людей живых Тут встретишь редко, очень редко. Тут спят хозяева твоих Далеких И недальних предков. Они жалели лошадей, И кони верно им служили, И хоть недолго, трудно жили, Но жили Верою в людей. И ты доверчив неспроста. Мордашкой тычешься в ладони. Ты знаешь, Мы ведь тоже кони, Хотя живем без хомута. И мы порой едва идем Под непосильной ношей века, Мы тоже верим В человека И от него Того же ждем. Тебе-то что! От всяких бед Тебя под брюхом спрячет мама. А нам — опять идти упрямо Путем утрат, путем побед, Нам жить бедой любой беды, Любой трагедии народной. Вот почему мы несвободны, Как в этот час свободен ты. Но мы горды судьбой своей, На гордость выстрадано право! И в трудной славе Этих дней Есть наша с Алексеем слава. Она под звездной высотой Дойдет в намеченные дали. И главное — Что в славе той Есть слава нашей тети Дарьи… Тень от сосны была мала. И безмятежный, ясный полдень Был весь раздумьями наполнен И словно Не жалел тепла. Его мы брали про запас — Сгодится в пасмурной дороге… И жеребенок тонконогий Глядел доверчиво на нас. Он брел за нами до села… А за селом У речки звонкой Его родная мать ждала, Звала тоскливо жеребенка. О, как он резво к ней бежал Широким лугом, Без дороги, Как ржал, как забубенно ржал, Смешно отбрасывая ноги!.. Мы уезжали в тот же день, Неся с собою Запах пашен, Покой российских деревень, И от сосны резную тень, И веру В будущее наше. Глава седьмая
Может, и мне не придется состариться… Но и дожив до прощального дня, Буду я верить, Что после меня Что-то останется. После меня Останутся горы, Реки И травы, полные жажды, Ястреб останется, По которому Я промахнулся однажды. Книга останется, Что полистается Да и забудется — выпадет срок. Родина сыну в наследство останется, Будет счастливей, чем батька, сынок. Зори останутся, тихие зори, Лунные заводи, звезды в колодцах, — Это всегда после нас остается, Как остаются радость и горе… Жил человек. Горевал. Веселился. Умер… А в мире все те же ручьи, Тот же скворец на дворе поселился, Звезды все те ж, Но уже не твои, Как это грустно!.. Рождаются травы, Солнце гуляет в цветенье ольхи, И величаво поют петухи. Вот он поет, голенастый, горластый, Отсвет зари на лихом гребешке. — Ку-ка-ре-ку! Это, видимо, «здравствуй!» На петушином его языке. Жизнь — это песня, обычное дело. — Здравствуй, горластый! — Ответствую я. Сонно калитка в тиши проскрипела, Глухо в колодце плеснулась бадья. — Здравствуйте, голуби! Как вам летается?.. Солнце разбито гусиным крылом… Все это было, было в былом. Это и после меня Останется. Щебет овсянки, Под елями снег, Нежный подснежник на скосе оврага — Все это радость, И все это благо, Если, конечно, жив человек. Жив человек небесами, Лесами, Трудной дорогой, где легче вдвоем, Радостным словом, Даже слезами. Песней о чем-то далеком своем. Жив человек материнскою лаской И неприметною Лаской отца… Жизнь познается с обыденной сказки, Надо дослушать ее до конца. Глава восьмая
Жизнь — это небо, Где вечная смена Ночи на полдень И ведра на дождь, Неутешительный траур Шопена Рядом с «Камаринской» Глинки найдешь. Невыносимо, Горько, Несносно Видеть веселье рядом с бедой: Радость грачей На кладбищенских соснах И причитанья вдовы молодой! Помнится: вырыта темная яма, Мерзлая глина на солнце блестит, Дуб величавый Все так же упрямо Той, прошлогодней листвой шелестит. Голос оркестра военного Горечью тронут. И любопытные Молча в сторонке стоят. — Летчика, — говорят, — офицера хоронят. Ишь ты, сколько солдат… Я провожаю ровесника, друга. Что-то о жизни его говорю. Гвозди запели! Кто-то упруго Бьет по весеннему календарю. В воздухе слово и плач повисают. Кажется, Плачу не будет конца. Я не стираю слезы с лица, Вязкую глину в могилу бросаю. Все. Совершилось. Гроб потонул… После салюта Тишь наступила… Молча Могильщик табличку воткнул С номером этой последней могилы. А пятилетний сынишка понять Так и не мог этой горькой утраты: Он обнимает Испуганно мать И прижимается к старшему брату. Мальчик озяб на весеннем ветру, Пусть на весеннем, а все же морозном. Помню, как ранил он тело березы, Старым гвоздем Поцарапав кору. Сок на березе Молодо брызнул! Мальчик губами к ране прильнул. Таинство смерти И таинство жизни Как бы случайно он подчеркнул. Были поминки. День был заполнен. Память — ушедшим. Здоровье — живым… Это не все, Что сумел я запомнить В день расставания с другом своим. Глава девятая
Вот и не стало ровесника, друга. Только могила. И та далеко. Лето минует. Вызреет вьюга, Будут сугробы лежать высоко. И, возвышаясь над синью сугроба, На небогатом кладбище том К этому времени Встанет надгробье С традиционным разбитым винтом. И с фотографии Взглядом провидца Будет Алеша Мимо крестов Молча глядеть На огни и зарницы, Что далеки от больших городов. Все далеко. Далеки автострады. Узкоколейки поблизости нет. Лишь августовские звездопады, Лунная рожь Да туманный рассвет. Все впереди. Вологодское лето, Длинная осень, зима и весна… В эти края К нему за советом Будет наведываться жена. Будет рассказывать, Как ей живется, Как сыновьям без него тяжело. Мало ребятам вечного солнца, Если отцовское гаснет тепло. Малую жизнь они прожили вместе. Что ж он оставил Ей и семье?.. Мир не узнал из последних известий, Как мой ровесник Жил на земле. Помнится, Радио как-то парадно, Весело даже вещало в те дни О зарубежных артистах эстрады, Что воробьям безголосым сродни, О хоккеистах и шахматистах И о гитарах, что в рюкзаках. Русские песни В ритмике твиста Плыли в эфир На чужих языках… Нет тебя больше, друг и ровесник! Отблеск зари На разбитом крыле… Мир не узнал из дальнейших известий, Что ты оставил нам на земле. Глава десятая
Судьба Алеши… Всяко было. Скользили годы под крылом. И сердце в вечность торопило, Не забывая о былом. Он мерил жизнь одною мерой — Великой мерой наших дней. А жизнь трудна у офицера Советской Армии моей. Как ни крути, С каким вопросом Ты к жизни той ни подходи, Она обычно на колесах. Велят — и ты опять в пути. Опять казенная квартира, Казенный хлеб, казенный стол И память от былого мира, Откуда некогда ушел. Здесь новый день похож на старый. Подъем. Полеты. И отбой. По вечерам Звучит гитара, Шумит за окнами прибой. Гитара — спутник неизменный У летчиков и моряков — Я был в том городке военном, В одном из многих городков… Алеша мастерил сынишке Бумажных самолетов строй. — Здорово, брат! — Здоров, братишка! И — пир по случаю горой. Наташа стол накрыла ловко, Под стать столичному столу. Под звон казенной сервировки Звучало радио в углу. Мне даже рта раскрыть не дали. И Алексей одно твердил: — Ну, молодец! В такие дали, В такие дали прикатил! Вот, брат, не думал, Что осилишь, И в мыслях даже не держал. Ведь к нам. На самый край России, Никто гостить не приезжал. Что гости! Жены не ко многим Приехали. И от тоски На танцах убивают ноги Женатые холостяки… А мы живем, На жизнь не плачась. Бывают трудности. Так что ж? Ведь я бы жить не смог иначе, Мне ровно жить — под сердце нож. Признаться, слышал я от многих: Мол, жизнь сложна, Мол, путь тяжел, Мол, день прошел, и слава богу. А мне-то важно, как прошел. Что за день я оставил людям, Что дал работою своей? Нет, у меня вовек не будет Таких «абы прошедших» дней… Ты помнишь, Нас учили в школе Жить для народа, для страны. Мы постигали в комсомоле, Какими Родине нужны. Нам жизнь дала любовь к России И веру в Ленина дала, Она нас бережно растила На настоящие дела. Мы верили мечте высокой, Копили веру про запас. И Чкалов — легендарный сокол — С киноэкрана видел нас. Да, это время вспомнить любо, Оно принадлежит Векам! Покрышкину и Кожедубу Мы поклонялись, как богам. Мы знали: Нам придется строить, Судьбу Отечества решать. И, зная всех своих героев, Мы им старались подражать. Когда б не Чкалов, Молвить кстати, И вся геройская родня, Какой бы летчик-испытатель Сегодня вышел из меня? Мы научились жить и строить. Но я грущу порой не зря: Бывает, слышишь о героях По красным дням календаря. И, слов высоких не жалея, Мы говорим — Черт побери! — О Чкалове — на юбилеях, А что ни день — Экзюпери. Хороший летчик был, не спорю. Но громче надо говорить О тех, Кто нас с тобой от горя Сумел когда-то заслонить… Да, Алексей был прав, не скрою. Он каждой клеткой ощущал Дыханье всех своих героев, Чью память жизнью защищал… Дремал сынишка на кровати. Спала Наташа за стеной… В ту ночь грустил передо мной Прекрасный летчик-испытатель. Он говорил, Что мы не знаем, Какой геройской смертью жил, Каким был летчиком Гарнаев, Что людям до конца служил; Какою жил он светлой верой, В дни мира жил, как на войне… А он бы мог служить примером Служения своей стране. Был Алексей знаком с ним лично… Ну, нет, Гарнаев, ты живешь! Что смерть? Она, как жизнь, обычна, А против жизни не попрешь. Да, смерти нет! А есть работа… Не ради длинного рубля Здесь покоряют Самолеты, Что в муках создает земля. В бессмертье веру не роняя, Здесь Не дрожат за жизнь свою. И самолеты здесь меняют, Как некогда Коней в бою!.. Я думал: Сколько же Алеше Еще придется испытать Во имя тех парней хороших. Которым предстоит летать. Которым жить во имя мира, Что завоеван на войне, Дарить цветы родным и милым, На верность присягнув стране! Им беспокойное наследство Вручает Родина моя… А в памяти всплывало детство, Родные отчие края… Под песни сердцу дорогие, Которых нынче не слыхать, За окнами Валы морские Устало Начали стихать. Звучали как-то приглушенно Те песни в утренней тиши, Что мы когда-то По вагонам С Алешей пели от души. О голос песен довоенных, Военных песен громкий глас! Те песни в памяти нетленны, Что в люди выводили нас. Мы с ними постигали время И мирных лет И грозных лет, «Не то, что нынешнее племя», — Как некогда сказал поэт. Все больше песенки, не песни. То громкий вой, то шепоток. Но что поделать! Всем известно: Платок не кинешь на роток. Поют, Поют принципиально, Лжеромантично, например, В манере вненациональной, На худший западный манер. А век двадцатый — век бурлящий? И горько знать, Что в наши дни Свиданье с песней настоящей Большому празднику сродни… В окно глядел рассвет погожий. Рев реактивный нарастал… Я знал о том, кем был Алеша И кем он в этой жизни стал. Я знал, чем жил и дорожил он. И можно ли забыть о нем?.. Пока такие люди живы, Бессмертны Звезды над Кремлем! Глава одиннадцатая
Он к жизни равнодушным не был. И, дорожа пришедшим днем, Благословлял Дорогу в небо, Что по ночам грустит о нем И ждет его крылатой птицы, Чтоб одиночество забыть, Чтоб с ней В одном полете слиться И в звездный путь поторопить! О небо над аэродромом! Заря, Как розовый гранит, Над грозным реактивным громом Свое спокойствие хранит. Огней сигнальное движенье. Команды четкие слова. В зенит до головокруженья Восходит неба синева. Все это видел я когда-то. Мне скажут: «Невидаль!» Ну что ж! Аэродром в тех самых Штатах На наш, наверное, похож. И там, я думаю, все то же. И там уходят в звездный путь. Вот только Люди не похожи. И в этом Вся земная суть. Там Смерть моей земле пророчат, Внушая ненависти пыл. Там жив, наверное, Тот летчик, Что Хиросиму ослепил. И на испытанных машинах Земле Вьетнама смерть несут Те самые, Что нынче живы, А завтра ждет их страшный суд… О небо над аэродромом! Я полюбил тебя давно, Ведь ты одно Над каждым домом, Над каждым городом одно. И день и ночь в твоих просторах Летят Отечества сыны, Чтоб просыпался каждый город Под мирный гимн моей страны, Чтоб мог народ спокойно сеять, Не зная посвиста свинца, И чтобы дети Алексея Гордились родиной отца, Чтоб знали, Что она крылата, Что в той крылатости Светла И та трагическая дата, Что жизнь его оборвала. Садам — цвести. Расти — заводам. И самолетам — ввысь лететь… А людям — жить земной заботой И в небо звездное глядеть. Им жить в немеркнущем движенье… А детям помнить, Что они Собой являют продолженье Дорог, пришедших в наши дни. Им жить теплом родимых пашен И, веря в жизнь иных планет, Им верить, Что дороже нашей Планеты не было и нет, Что в славе новых поколений Та не состарится земля, Где вечен И бессмертен Ленин, Как стены древнего Кремля. НА МОЕЙ ПАМЯТИ
Поэтическое повествование
Светлой памяти отца коммуниста Фирсова Ивана Алексеевича посвящаю
Глава первая
Вот и Ельня. Остается Дым вокзала в стороне… Знал ли Федор, что вернется К дому, к детям и жене? Знал ли он в огне кромешном На смертельной из дорог, Что судьба — дожить? Конечно, Знать он этого не мог. Знал одно: сражаться надо. Если бой — так смертный бой. В рюкзаке лежат награды Рядом с ячневой крупой. На груди им места мало: Уместились в рюкзаке Рядом с кружкой, Что бывала Не в одной живой руке. И еще в футляре хлипком Прикипела к рюкзаку — На своем большом веку Виды видевшая Скрипка. Детство, юность — всюду с ней. С ней прошел он путь кровавый Кавалер солдатской Славы Всех возможных степеней. Будь же ты благословенен, Край, что льнами знаменит, Где стоит село Славене, Может, тыщи лет стоит. То название земное Из глубин веков дошло. Как ты там, мое родное, Сердцу близкое село?.. Оглянулся. Дым вокзала Лег среди угасших звезд. А до дома путь немалый, Как ни меряй — тридцать верст. Тридцать верст — Через смятенье, Через боль и забытье, Через бывшие селенья, Через прошлое свое.
