Призрак для Евы

Он купил, и попкорн был сухим и чистым, подходящим для Минти. Кинотеатр постепенно заполнялся, и весь ряд перед ними оказался занят. Там уже не осталось места для Тетушки и матери Джока. Свет погас, и экран внезапно наполнился яркими красками и оглушительными звуками, ассоциировавшимися у Минти с избавлением от Джока. Расслабившись, она принялась деликатно выбирать самые маленькие шарики попкорна.

Когда она увидит миссис Льюис, то спросит, что случилось с ее деньгами, и заставит старуху ответить. Или напишет вопрос. Призраки никогда не отвечают, когда к ним обращаешься, но, возможно, ответят, если записать все на бумаге. Когда начался фильм, Минти сочиняла текст записки, представляя, как она сунет ее под нос миссис Льюис, и поэтому прошло довольно много времени, прежде чем она подняла взгляд на экран.

Глава 18

Джимс пропустил мимо ушей слова Зиллы о том, что в понедельник утром полиция собирается нанести визит. Он будет дома и, разумеется, поговорит с ними; это его долг как гражданина. Ответит на их вопросы и пойдет в Палату общин. Джимсу, не привыкшему проводить много времени дома, воскресный вечер показался невыносимо скучным. Леонардо пригласил его в гей-клуб «Кемпинг граунд» на Эрлс-Корт-сквер, и Джимс с удовольствием составил бы ему компанию, однако он тонко чувствовал грань, за которую не стоит переходить. Поэтому Джимс сидел рядом с Евгенией, отпускавшей критические замечания, смотрел костюмный фильм по произведениям Джейн Остин, сколько смог выдержать, и рано лег спать.

В четыре утра Джимс проснулся, словно от толчка. Он сидел на своей одинокой и довольно скромной постели, вспоминая, что не все выходные провел в Кастербридже и Фредингтон-Крус, — вчера он посчитал это само собой разумеющимся и благополучно забыл. Теперь этот факт всплыл, причем совсем в другом свете. В пятницу после полудня он вернулся в Лондон, чтобы найти потерянные заметки для речи об охоте. И полиции никак нельзя говорить, что бумаги были не у него в квартире в «Садах аббатства», а в доме Леонардо в Челси. Лицо Джимса покрылось тонкой пленкой пота, капельки которого стекали по шее и гладкой золотистой груди.

Полицейские захотят знать, почему эти документы были в Глиб-террас, и даже если получится сочинить что-либо правдоподобное, его обязательно спросят, почему, найдя их, он не поехал домой и не провел ночь с молодой женой в Вестминстере. Сослаться на ее отсутствие невозможно, потому что полиция ей звонила — Зилла упоминала об этом вечером. Они захотят узнать, почему вместо того, чтобы поехать домой, Джимс провел ночь с Леонардо Нортоном, работавшим в брокерской конторе, хорошо известной в Лондоне и на Уолл-стрит. Есть несколько вариантов. Можно вообще не говорить, что он возвращался в Лондон. Или сказать, что вернулся днем, увидел, что Зилла спит, и, не желая беспокоить ее, забрал бумаги и поехал прямо в Дорсет. Или что он приехал домой поздно вечером, нашел бумаги, провел ночь с Зиллой и уехал рано утром, до прихода полиции. Но тогда Зилла должна солгать ради него. Джимс подумал, что она, наверное, согласится, а детей можно не брать в расчет, потому что они уже спали.

Самого Джимса моральный аспект не беспокоил; он всегда отличался беспринципностью и неразборчивостью в средствах и поэтому был вполне способен на «ложь во спасение», даже полиции. Но когда он подумал о том, что нужно попросить жену солгать ради него, сказать инспектору уголовной полиции из опергруппы убийств (или как они там теперь называются), что он был дома, когда на самом деле его тут не было, то почувствовал, как кровь стынет жилах. Он же член парламента. На прошлой неделе лидер оппозиции улыбнулся ему, похлопал по плечу и сказал: «Молодец!» Другие парламентарии обращались к нему со словами «достопочтенный депутат от Южного Уэссекса». Достопочтенный. Обычно Джимс не задумывался над таким понятием, как честь, но теперь пришлось. Для него честь являлась таким же неотъемлемым атрибутом, как для средневекового рыцаря или монаршего слуги. Сидя на кровати и вытирая пот уголком простыни, Джимс повторял себе, что не может просить кого-либо солгать ради него.

Нужно всего лишь забыть, что он возвращался домой за документами. До девяти часов, когда прибудет полиция, это должно выветриться из его памяти. В конце концов, ему не так уж были нужны эти заметки, и он вполне мог бы произнести успешную речь и без них. Все дело в том, что он не любил являться неподготовленным на любое мероприятие, где должен был выступать. Джимс попробовал заснуть, но с таким же успехом мог пытаться передвинуть время на два дня назад, что он с удовольствием бы сделал. В шесть Джимс встал, обнаружив, что Евгения и Джордан уже нарушили покой гостиной и смотрели по телевизору какой-то шумный черно-белый вестерн. Ко времени прихода полиции он стал раздражительным и мрачным, но все же заставил себя сидеть на диване рядом с Зиллой и держать ее за руку.

Пришла та же инспектор уголовной полиции, которая сопровождала Зиллу в морг. С ней был еще один полицейский в штатском, сержант. Зилла спросила инспектора, не возражает ли та против присутствия жены, и получила разрешение остаться. Зилла держала Джимса за руку и нежно смотрела ему в лицо, и Джимс был вынужден признать, что иногда и она может быть полезной.

Его расспрашивали о выходных, проведенных в Дорсете.

— Я уехал в свой избирательный округ в четверг после обеда и утром в пятницу провел встречу с избирателями в Кастербридже. В Шайр-Холл. После этого вернулся в свой дом во Фредингтон-Крус и работал над речью, которую должен был произнести утром в субботу на собрании «Сельского альянса». Там я провел ночь и следующий день, выступил с речью и поужинал с членами альянса. В воскресенье утром поехал домой.

Сержант записывал.

— Кто-нибудь может подтвердить ваше присутствие в принадлежащем вам доме в Дорсете в пятницу, мистер Мэлком-Смит?

Джимс придал лицу недоверчивое выражение. Он часто так поступал в Палате общин, когда кто-то из членов правительства отпускал замечание, которое, как он считал, выставляло его на посмешище.

— Куда вы клоните?

Ответ Джимс знал заранее.

— Просто таков порядок, сэр. Кто-нибудь может подтвердить ваше присутствие? Может быть, прислуга?

— Времена теперь не те, — надменно протянул Джимс, — и я не держу прислуги. Из деревни приходит женщина, чтобы убрать и присмотреть за домом. Миссис Уинси. Оставляет в холодильнике еду на те выходные, когда я собираюсь приехать. В тот день ее не было.

— Никто к вам не заходил?

— Боюсь, что нет. Моя мать проводит часть лета в этом доме, но в основном живет в Монте-Карло. Разумеется, она приезжала к нам на свадьбу, — Джимс сжал руку Зиллы, — но месяц назад вернулась к себе.

Полицейские, казалось, были удивлены этой не относящейся к делу информации. Что и требовалось.

— Мистер Мэлком-Смит, я не ставлю под сомнение ваши слова, но не кажется ли вам странным, что такой молодой и активный человек, как вы, очень занятой и недавно женившийся, проводит около тридцати часов в своем доме, в одиночестве, не занимаясь ничем, кроме подготовки к выступлению, хотя выступать для него — дело привычное? Погода в тот день была чудесная, и я не сомневаюсь, что местность вокруг Фредингтон-Крус очень красива, но вы тем не менее даже не вышли прогуляться?

— Определенно, вы ставите под сомнение мои слова. Разумеется, я вышел на прогулку.

— Тогда, возможно, вас кто-нибудь видел?

— Сомневаюсь, что я могу ответить на этот вопрос.

Позже, пересекая двор Нового дворца и направляясь к входу для членов парламента, Джимс подумал, что может быть доволен беседой и уверен, что полиция его больше не побеспокоит. В конце концов, не могут же они подозревать его в убийстве Джеффри Лича — только не его. У него нет мотива, и он не видел этого человека по меньшей мере три года. В худшем случае, если полиция узнает о его возвращении в Лондон — чего быть не может, — он выкрутится, заявив, что забыл. Или прибегнет к варианту номер четыре, который не пришел ему в голову рано утром: он вернулся поздно, когда Зилла уже спала, переночевал в свободной комнате, чтобы ее не беспокоить, и уехал до того, как жена проснулась. Это все объяснит.

Когда Мишель сказала, что убитым в кинотеатре мужчиной был Джефф, Фиона мгновенно лишилась чувств — в прежние времена такое часто случалось с женщинами, но теперь происходит редко. Она упала в обморок. Мишель, для которой еще несколько недель назад это было невыполнимой задачей, теперь без труда села на пол рядом с ней и принялась гладить ее по голове, шепотом приговаривая:

— Бедняжка, бедняжка…

Очнувшись, Фиона сказала, что не верит. Это не может быть правдой. Она видела газету, в которой называлось другое имя, Джеффри Лич. Мишель сообщила, что скоро приедет полиция. Сможет ли она с ними поговорить? Фиона кивнула. Потрясение было таким сильным, что все остальное она почти не воспринимала. Мишель проводила ее до дивана, помогла забраться на него с ногами и приготовила очень сладкий кофе с молоком. Лучше помогает при шоке, чем бренди, сказала она.

— Его настоящая фамилия Лич? — через какое-то время спросила Фиона.

— Похоже.

— Почему Джефф тогда говорил мне, что он Лей? Зачем он назвался фальшивым именем? Мы жили вместе шесть месяцев.

— Не знаю, дорогая. Понятия не имею.

Во время беседы с полицией — той же самой женщиной, которая сопровождала Зиллу в морг и придет к Джимсу следующим утром, — Фиона начала избавляться от иллюзий, что только усилило боль утраты. Подтвердилось, что его действительно звали Джеффри Джон Лич, что он не прерывал связи с бывшей женой и, по всей видимости, уже много лет не работал, со студенческих времен. Полицию интересовало, где Фиона была в пятницу днем, но ответить на этот вопрос не составляло труда. Она могла назвать несколько человек, которые между тремя и пятью часами видели ее в коммерческом банке и разговаривали с ней.

— Я никогда бы не причинила ему вреда. — По щеке Фионы скатилась слеза. — Я его любила.

Полиция обследовала одежду Джеффа и, как они выразились, личные вещи. Фиона, насмотревшаяся телевизионных программ, осторожно спросила, нужно ли опознавать Джеффа. Ей ответили, что в этом нет необходимости, поскольку бывшая жена мистера Лича уже его опознала. Фиону это известие почему-то расстроило больше, чем все остальное, и она начала всхлипывать. Заливаясь слезами, она сказала, что хотела бы увидеть Джеффа, и получила ответ, что это можно организовать.

Когда полицейские ушли, Фиона упала в объятия Мишель.

— Я никого и никогда так не любила. Он был мужчиной, которого я ждала всю жизнь. Как я буду без него жить?

Большинство ответили бы, что восьми месяцев знакомства недостаточно, чтобы считать жизнь законченной, и горе Фионы скоро пройдет. Но Мишель — которая сама была знакома с Мэтью только два месяца, когда вышла за него замуж, — представила свои чувства, случись несчастье с ним.

— Знаю, дорогая. Знаю.

Фиона вспомнила, как сурово обошлась с Джеффом в тот вечер в «Розмарино», сказав, чтобы он приберег свои шуточки для будущего ребенка, а она уже взрослая. Вспомнила, как упрекала его в жестокости по отношению к Мишель. Почему она не любила его так, как он того заслуживал?

Урны и контейнеры для мусора в окрестностях станции метро «Лэдброк-Гроув» находились в ведении муниципальных властей районов Кенсингтон и Челси, а не Вестминстер или Брент. Рабочие, которые приехали забирать мусор в понедельник, считали содержимое контейнеров законной добычей, и поэтому выброшенные вещи, как правило, перебирались в поисках ценных мелочей.

Зеленый пакет «Маркс энд Спенсер» по-прежнему лежал почти на самом верху одного из контейнеров, и младший из мусорщиков заметил внутри что-то завернутое в бумагу. Похоже, человек, который использовал пакет как мешок для мусора — должно быть, женщина, презрительно бросил он своему напарнику, — забыл внутри только что купленный предмет. Так оно и было. В пакете обнаружился бледно-голубой кашемировый свитер, который будет прекрасным подарком на день рождения для подруги мусорщика.

В пакете лежало что-то еще. Мусорщики посмотрели. К тому времени каждый житель страны, читавший газеты или смотревший телевизор, знал, что полиция разыскивает орудие преступления, которое использовал «убийца из кинотеатра». Вполне возможно, это оно и есть.

История с осквернением кладбища оказалась гораздо интереснее, чем предполагала Натали Рекмен. Похоже, тут было замешано колдовство, а из интервью с англичанином, жившим в Риме, выяснилось, что неподалеку от того места, где захоронено сердце Шелли, могли проводиться сатанинские ритуалы. Из строительства нового театра тоже можно сделать статью, описав, что происходит на Палатинском холме, и предложив подобный проект для Лондона как продолжение празднования нового тысячелетия. Его можно назвать театром тысячелетия или даже, подумала Натали, дав волю воображению, театром Натали Рекмен.

В понедельник утром перед посадкой в самолет она купила английскую газету. Разумеется, номер был вчерашним, «Санди телеграф», и в нем Натали прочла о том, что погибшим мужчиной, жертвой так называемого «убийцы из кинотеатра», был Джеффри Лич.

Большинство людей, даже самых закаленных и опытных, испытывают некую внутреннюю дрожь, трепет или приступ ностальгии, узнав о смерти бывшего любовника. Натали никогда не любила Джеффа, но он ей нравился, и она получала удовольствие от его общества, его красоты, хотя прекрасно понимала, что ее просто используют. И вот в расцвете лет он встретил ужасную смерть от руки какого-то безумца. Бедный Джефф, мысленно повторяла Натали, и надо же было такому случиться. Бедный Джефф.

Ужасная смерть ждала его примерно через час после их расставания на Веллингтон-стрит. Сидя в самолете с газетой на коленях, Натали вспоминала, как они вышли из ресторана и Джефф предложил ей пойти в кино. Согласись она, может, все сложилось бы иначе? Она могла выбрать другой кинотеатр. С другой стороны, ее тоже могли убить.

Мужчина, с которым — как Натали призналась Джеффу — она была очень счастлива, встречал ее в аэропорту Хитроу. За обедом Натали ему все рассказала. Он тоже был журналистом, хотя и другого плана, и поэтому прекрасно понял, что она имеет в виду, говоря, что тут не все чисто.

— Бедный Джефф выглядел каким-то странным, когда речь зашла об этой его Зилле. Мне показалось, виноватым. Нет, скорее не виноватым, а старающимся что-то скрыть. Есть тут что-то сомнительное. Подозреваю, что они не разводились. Очень похоже на Джеффа.

— Это легко проверить.

— Конечно, я проверю. Не сомневайся. Уже поручила помощнице. Позвонила ей из самолета.

— Ты своего не упустишь, любовь моя.

— Но мне кажется, сначала нужно позвонить в полицию и сообщить, что в пятницу я обедала с Джеффом.

Натали была не одинока в своем убеждении, что в истории с Джеффом не все чисто. Полицейских, проводивших расследование, не удовлетворили объяснения Зиллы относительно письма, отправленного Джеффри Личу. Они не поверили, что слово, которым он называл бывшую жену во время неожиданного визита в жилой комплекс «Сады аббатства», когда украл у нее карту «Виза», было «корова». Зилла Мэлком-Смит не стала бы тревожиться из-за него. А она встревожилась и выглядела очень напуганной. Вне всякого сомнения, такая женщина не станет отправлять письмо с утверждением, что она не «корова». Однако Зилла написала Джеффри Личу под воздействием… чего? Вины? Сильного страха? Ужаса перед разоблачением? Вполне возможно.

Расспросив Натали, полицейские остались довольны, что постепенно выясняется, как Джеффри Лич провел день перед визитом в кино. Кроме того, Натали могла рассказать о его прошлом, которое они тоже начали раскапывать. Так, например, в Куинз-Парк он жил сразу после женитьбы, а, кроме жены, до Натали у него было много женщин, причем все с собственными квартирами и возможностью содержать его. Натали сообщила уже известные им факты о Фионе Харрингтон и Зилле Мэлком-Смит, а также кое-что новое: когда больше года назад она рассталась с Личем, тот снова переехал в район Куинз-Парк, на этот раз на Харвист-роуд, и, вне всякого сомнения, нашел там себе другую женщину.

Миссис Мэлком-Смит повторно вышла замуж в марте. Развод состоялся предыдущей весной. По крайней мере, по ее словам. И поскольку речь шла о детях, их опеке и содержании, то развод не мог быть простым и быстрым. Слово, которым ее называл Лич и которое вызывало такой ужас, вполне могло быть связано с разводом — с каким-то фактом, который открылся в результате бракоразводного процесса или стал его следствием. Проверить все это будет легко: нужно начать с января минувшего года и закончить сегодняшним днем.

У жены сержанта сохранился номер журнала «Телеграф» со статьей Натали Рекмен; она принадлежала к породе людей, которые почти ничего не выбрасывают. Сержант не читал статью, но теперь пришлось. Особый интерес у него вызвал абзац, в котором сообщалось, что миссис Мэлком-Смит как будто провела первые двадцать семь лет жизни в Лонг-Фредингтоне в полном одиночестве и изоляции, без работы и без мужчин. Никаких упоминаний о бывшем муже или детях.

Супруги Мэлком-Смит вели себя, мягко выражаясь, странно. Не нашлось ни одного человека, видевшего члена парламента в Фредингтон-Крус в пятницу или субботу, однако двое свидетелей заявили местному констеблю, что весьма приметной машины, которую хозяин обычно оставлял у парадного входа своего дома, в пятницу в девять утра там не было. Почтальону, доставившему посылку в субботу, в 8.45 утра, пришлось вернуть ее на почту, поскольку никто не открыл ему дверь. Айрин Уинси, пришедшая убирать дом полчаса спустя, обнаружила, что в доме никого нет, а постель Джимса осталась неразобранной, и в ней явно не спали.

Швейцары в жилом комплексе «Сады аббатства» не видели мистера Мэлком-Смита с полудня четверга до вечера воскресенья. Но самым неприятным для Джимса был звонок в полицию метрдотеля ресторана «Золотой олень» в Кастербридже, сообщившего, что располагает информацией, которая, как ему сказали, может быть интересна полиции: мистер Мэлком-Смит отменил заказ на столик для ленча. Председатель благотворительного общества по имени Айво Кэрью неохотно подтвердил это, употребив несколько весьма красноречивых эпитетов в отношении метрдотеля «Золотого оленя».

Не представляя, какой сюрприз его ждет, Джимс произнес речь в Палате общин, называя консерваторов партией традиционных ценностей и в то же время оплотом терпимости, ответственности и истинной свободы. Квентин Леттс[41] процитировал эти слова в «Дейли мейл» (остроумно, с несколькими лицемерными комментариями), и по Вестминстерскому дворцу поползли слухи, что член парламента от Южного Уэссекса получит должность заместителя министра. Разумеется, в теневом кабинете, что, конечно, составляло существенную разницу.

Тем не менее Джимс считал, что полицейские глупы и, возможно, не решатся еще раз беспокоить такую важную персону, поместного дворянина. Он был так молод, так красив и так богат. Ночью ему приснился еще один вариант сна, который время от времени посещал его: он спускается по ступенькам дома номер десять по Даунинг-стрит[42] к ожидающим его корреспондентам, под руку с Зиллой, самой молодой и красивой из первых леди на памяти нынешнего поколения. Бог на небе, подумал Джимс, и все более или менее в порядке на земле[43].

Глава 19

Зилла чрезвычайно удивилась, обнаружив, что не очень-то опечалена смертью Джерри. Неужели она его любила? Похоже, года, проведенные вместе с ним — или рядом с ним, — были просто потерянным временем. Конечно, у нее остались дети, и от этого никуда не денешься. Вернувшись к привычному порядку вещей, когда нужно сначала отвезти детей в школу, а потом забрать их, она чувствовала полное безразличие к кому бы то ни было, кроме себя и их. Первую половину дня Зилла была свободна и могла делать все, что захочет. Она выбросила из головы полицию и даже забыла о Джимсе и трудностях, которые муж, казалось, специально создавал для нее, и просто наслаждалась трехчасовым одиночеством. Свою свободу она отпраздновала покупкой платья от Кэролин Чарльз и шляпки от Филиппа Трейси — для предстоящего приема в королевском саду.

Покупая одежду, Зилла всегда представляла себя в обновках в какой-нибудь особенной, обычно шикарной, обстановке. Иногда ее сопровождал мужчина — до брака с Джимсом это нередко бывал он, — а иногда дети в таких же восхитительных нарядах. Невинная фантазия, доставлявшая ей огромное удовольствие. Выходя из такси на Грейт-Колледж-стрит — в одной руке сумочка, в которой лежало платье с узором в виде веточек роз, а в другой коробка с розовой соломенной шляпкой, — Зилла представляла себя на солнечной лужайке с бокалом шампанского. Она только что грациозно поклонилась королеве и теперь слушала слова восхищения от юного красавца пэра, которого явно влекло к ней. События нескольких последних дней почти полностью выветрились у нее из головы.

На часах было двадцать минут двенадцатого. Времени оставалось ровно столько, чтобы подняться в квартиру номер семь, повесить платье, убрать шляпку и быстро выпить чашку кофе; потом пора ехать за Джорданом. Она бегом поднялась по ступенькам, ведущим к двойным дверям в стиле модерн, толчком распахнула их и вошла в фойе. Там, на золоченом стуле с красной обивкой, сидела журналистка, которая была так груба с ней и написала ту ужасную статью в журнале «Телеграф».

У Зиллы в голове не укладывалось, как женщина может надевать тот же самый черный костюм, встречаясь с человеком два раза подряд. И даже не сменив туфли или украшения. С тем же странным золотым перстнем на правой руке.

— Вы меня ждете? — Не останавливаясь, Зилла прошла к лифту. — Я туда и сразу же обратно — мне нужно забрать сына.

— Ничего страшного, миссис Мэлком-Смит. Я подожду.

Зилла поднялась к себе на лифте. Вешая платье, она подумала, что, наверное, должна была пригласить женщину — ее звали Натали Рекмен, как она могла забыть? — в квартиру и подождать. Хотя журналисты относятся к тому сорту людей, которых не стоит оставлять одних в чужой квартире. Они способны на все — заглянуть в ящики стола, прочесть письма… Они хуже Мелины Даз и, если уж на то пошло, бедного Джерри. Кофе ей больше не хотелось. Лучше бы бренди, хотя не стоит ступать на эту скользкую стезю. Зилла не стала возвращаться в фойе, а спустилась на лифте прямо на подземную стоянку, а через пятнадцать минут уже забрала Джордана и привезла его домой.

Прошло полчаса после встречи с Натали Рекмен, и ее подмывало сделать вид, что они вообще не виделись. Зилла подогрела в микроволновке пару кусочков курицы Джордану на обед, налила ему стакан апельсинового сока и усадила за стол. Когда она готовила себе сандвич, зазвонил домофон.

— Мне пропускать мисс Рекмен, мадам?

— Нет… пожалуй, да.

В отличие от внешнего вида, манеры журналистки претерпели изменения. Холодная расчетливость сменилась сочувствием и дружелюбием.

— Зилла, если можно, я бы хотела еще раз поговорить с вами. Спасибо, что меня впустили.

Зилла подумала, что у нее не оставалось выбора.

— Я собиралась обедать.

— Обо мне можете не беспокоиться, спасибо, — сказала Натали, как будто ей что-нибудь предлагали. — Но я не отказалась бы от стакана этого аппетитного апельсинового сока. Это ваш малыш?

— Да, Джордан.

— Он очень похож на отца, прямо копия.

Зилла пыталась вспомнить, нет ли среди документов Джерри какой-нибудь фотографии, не считая того снимка с маленькой Евгенией на руках, который она сделала сама. Нет — можно не сомневаться. Он не никому не позволял себя фотографировать.

— Вы знали моего… Джерри… то есть Джеффа?

— Какое-то время довольно близко.

Натали села, держа в руках апельсиновый сок. Ее тон снова немного изменился, стал резче. Она окинула Зиллу взглядом, который часто использовала во время предыдущего визита.

— Как вы думаете, откуда я могла знать, что вы были замужем за ним и что у вас двое детей? Вы читали мою статью, Зилла?

— Да, конечно, читала. — Зилла собралась с духом. — Если хотите знать, мне она показалась очень жестокой.

Натали рассмеялась. Она выпила сок и поставила стакан на стол. Слишком близко от Джордана, который нетерпеливым движением оттолкнул его от себя. Стакан упал на пол и разбился. Джордан испуганно заплакал, мать подхватила его на руки, и он, ударив кулачками ей в грудь, выкрикнул слова, которые от него не слышали несколько недель:

— Джордан хочет к папе!

Натали печально покачала головой, словно была не журналистом, а социальным работником — детским. Потом она опустилась на колени и принялась собирать осколки стекла.

— Оставьте!

Натали пожала плечами.

— Как хотите. Я только вчера узнала о смерти вашего мужа. Была в Риме, по работе.

Какая ей разница? Зилла посадила Джордана на пол, дала коробку с кубиками и две маленькие машинки, но мальчик тут же вскочил, подбежал к ней и обнял колени своими липкими руками. Только теперь до Зиллы дошел смысл сказанного Натали.

— Он не был моим мужем.

— Вы уверены?

Зилла забыла о липких коленях, о луже апельсинового сока на полу, о времени, о Джимсе, о новом платье и шляпке — обо всем. Леденящий холод, подобно кубику льда, распространился от затылка к шее, спустился по спине.

— Не понимаю, о чем вы.