Призрак для Евы

— Вы разговаривали со мной, Минти?

— Я ни с кем не разговаривала, — ответила Минти. Она не видела Джулианну около года и узнала только по золотому гвоздику в ноздре и прическе, состоящей из десяти тысяч косичек. Увидев их, Минти вздрогнула. Как часто Джулианне удается мыть голову и каким образом она вытаскивает и снова вставляет этот гвоздик? — Что ты хотела?

— Извините, Минти. Я знаю, что вы с мамой не разговариваете, но мама хочет забрать свое синее платье. В последнее время она сильно похудела и уже может в него влезть. Собирается надеть его в воскресенье на крестины.

— Входи.

Присутствие Джулианны будет кстати, если Джок вернется и снова заговорит, подумала Минти, поднимаясь наверх. Может, девушка из тех людей, которые способны его видеть? Она с удовольствием вернет синее платье и жакет. Два раза почистив его, Минти все равно не могла избавиться от ощущения, что одежда по-прежнему загрязняет ей дом. «Поло, Поло», — прошептал Джок, когда она вошла в комнату Тетушки. Он все еще был здесь, хотя Минти его больше не видела.

Она вложила платье в чехол на «молнии», который взяла в химчистке, спустилась вниз и отдала Джулианне.

— Тут немного темновато, — сказала Джулианна. — Почему вы не раздвигаете занавески?

— Мне так нравится.

— Минти…

— Что?

— Может, вы пойдете со мной, поздороваетесь с мамой и вроде как помиритесь? Папа очень бы обрадовался. Он говорит, что негоже ссориться с соседями; это его расстраивает.

— Скажи маме, — ответила Минти, — что она сама виновата — первая начала. Пусть извинится, и тогда я начну с ней разговаривать.

Из окна Минти смотрела вслед девушке. Обо всем этом она задумалась еще раз, когда гладила рубашки, и Джозефин спросила ее:

— А ты помирилась с этой… соседкой, как там ее зовут? Той, что устроила скандал из-за платья?

— Ее зовут Соновия. — Минти вложила белую рубашку (оставалось еще три) в полиэтиленовый пакет, прикрепила картонный воротник и взяла полосатую, последнюю в куче. — Ее муж приходил сюда, умолял меня извиниться, но я сказала: мне не за что извиняться, потому что виновата она. Правда? Ты же была здесь.

— Конечно. Я готова подтвердить это в любом суде. — Джозефин посмотрела на свои золотые часики с искусственными бриллиантами, свадебный подарок Кена. — Знаешь что, Минти, закончишь с рубашками — и после обеда можешь не приходить. И завтра утром. Ты заслужила отдых, управляясь тут одна, пока мы с Кеном были в свадебном путешествии.

Минти поблагодарила и выдавила из себя подобие улыбки. Она предпочла бы прибавку к жалованью, но подумала, что просить бесполезно. Последние три рубашки дались ей с трудом, но без пяти час она с ними все же разделалась.

Вернувшись домой, Минти приняла вторую за день ванну, и когда она вспомнила, что могла бы потратить деньги на душ, обида на Джока вспыхнула с новой силой. Иногда, сидя в ванне, Минти размышляла о грязи, которая смывается водой, а потом возвращается к ней. Грязь с тела — на волосы, грязь с волос — на тело. Возможно, именно по этой причине она никогда не ощущает себя достаточно чистой. Появится ли у нее когда-нибудь душ?

Минти съела один из своих чистых, гигиенических ленчей: тщательно вымытые листья цикория, очищенное от шкурки куриное крылышко, шесть маленьких вареных картофелин, два ломтика белого хлеба с полезным, несоленым маслом.

Стоял чудесный, солнечный и жаркий день. Даже от Кенсал-Грин пахло свежестью и цветами — Минти обратила на это внимание, когда возвращалась домой из «Чистюли». Деревья выглядели так, словно за высокой стеной находилось не кладбище, а утопающий в зелени парк. Тетушка всегда говорила, что стыд и позор ходить в кино в ясный день — нужно гулять на улице, наслаждаясь погодой. Но теперь она промолчала, хотя Минти прислушивалась, ожидая услышать ее голос. Что выбрать: «Уайтлиз» или «Одеон» у Мраморной арки? Торговый комплекс «Уайтлиз» ближе, но чтобы попасть к нему, нужно пройти по подземному переходу под Уэствей. Подземные переходы входили в число мест, где ее мог поджидать Джок, а сегодня она не желала его видеть, не хотела, чтобы он портил ей настроение в свободный день. Значит, к Мраморной арке на 36-м автобусе. Там показывали «Дом ночных призраков», и ее привлекло это название. На экране призраки не страшны, когда у тебя есть собственное, настоящее привидение.

Автобуса она ждала целую вечность, или ей просто так показалось, потому что прошло всего десять минут. Словно пытаясь наверстать упущенное время, автобус помчался по Харроу-роуд, потом по Эджвер-роуд и ровно в три часа высадил ее на конечной остановке. Минти уже научилась сама покупать билет в кино, предъявлять его контролеру и в одиночестве идти к своему месту. В зале сидели десять человек, Минти сосчитала. Она заняла место в конце ряда, чтобы никто не мог сесть справа от нее, а если зал не заполнится, чего случиться не должно, то и место слева тоже останется свободным. Посетители кинотеатра выглядели старше ее и сидели по одному, если не считать пары пенсионеров, мужчины и женщины, устроившихся в первом ряду. Минти обрадовалась, обнаружив, что сидит почти одна в целом секторе справа от прохода. Гораздо приятнее ходить в кино днем, чем вечером с Соновией и Лафом.

Свет в зале погас, и на экране появились рекламные ролики. Минти всегда с удивлением смотрела на подобную рекламу, поскольку не понимала в ней ни единого слова, ни единого кадра. Ужасный шум, хриплые и невнятные голоса, грохот музыки и яркие разноцветные вспышки на экране. За рекламой последовало что-то романтичное и мечтательное, в сопровождении негромкой сонаты — кадры из выходящих в прокат фильмов.

К неудовольствию Минти, в зал вошел мужчина и стал передвигаться по ряду впереди нее. Вероятно, он не понимал, где находится, потому что в кинотеатре было абсолютно темно, если не считать приглушенного света экрана. Взгляд его невидящих глаз остановился на Минти, и она поняла, что это призрак Джока. Похоже, от него нигде не скрыться; он найдет ее везде. Сегодня на нем была не черная кожаная куртка — на улице слишком тепло, — а рубашка в полоску, вроде тех, что она гладила утром, и льняная куртка, выглядевшая новой. Откуда привидения берут новую одежду? Раньше Минти никогда об этом не задумывалась.

Джок сел, но не прямо перед ней, а на одно кресло правее, и достал из кармана пакетик леденцов «Поло». Сколько он тут пробудет? Опять встанет и растворится в стене, как вчера вечером в спальне Тетушки? Минти рассердилась еще больше — наверное, никогда в жизни она не была такой злой. Страх почти прошел, и осталась одна злость. Призрак Джока слегка повернул голову, потом снова стал смотреть на экран. Анонс романтического фильма закончился, и его сменила реклама какого-то триллера, вроде тех, в котором мощные машины с яркой раскраской и ослепляющими фарами сталкиваются с другими машинами и слетают с обрыва, а безумные мужчины выпрыгивают из их окон и стреляют из пистолетов. Призрак достал леденец из пакета и положил в рот. Осторожно, стараясь не шуметь, Минти приподняла футболку, расстегнула «молнию» брюк и незаметно вытащила нож из импровизированных пластиковых ножен, прикрепленных ремнем к бедру. Потом положила нож на соседнее кресло, застегнула брюки, опустила футболку. Ей казалось, что все ее движения были абсолютно беззвучными, но она ошибалась.

Призрак Джока снова повернул голову. Расширенными глазами он посмотрел в ее лицо, проступавшее в наполненной грохотом полутьме, а потом встал, словно это он боялся ее, а не она его. С неожиданным даже для самой себя проворством Минти схватила нож и, привстав, вонзила в то место, где у призрака должно было находиться сердце. Если у призрака есть сердце, если он может умереть.

Джок не закричал — или Минти просто не услышала крика, заглушенного ревом разбивающихся автомобилей, стрельбой и громкой музыкой. В таком шуме никто бы ничего не услышал. Но, возможно, он не издал ни звука, потому что призраки не кричат. Чтобы выдернуть нож, потребовалось схватить его обеими руками. На нем осталось что-то красно-коричневое, но это не могла быть кровь, поскольку у привидений нет крови. Наверное, в их жилах течет нечто другое, что позволяет им ходить и говорить. Может, эктоплазма. В последние годы жизни Тетушка часто рассуждала об эктоплазме. Минти вытерла испачканный нож об обивку соседнего сиденья. Естественно, он не стал чистым — для этого нож нужно положить в кастрюльку с водой и прокипятить. Но здесь нет ни воды, ни плиты, ни газа. Дрожа от отвращения, Минти расстегнула брюки и снова пристроила нож на бедре; хорошо, что пластиковая обертка не дает ему прикоснуться к коже.

Призрак Джока упал на пол и исчез. Во всяком случае, Минти не могла видеть, осталось ли от него что-нибудь. И не хотела. Она не собиралась оставаться здесь, рядом с грязной обивкой соседнего кресла, но ей хотелось посмотреть фильм. Брезгливо сторонясь этого кресла, Минти пробралась по своему ряду к проходу, поднялась на несколько шагов и выбрала другое место, в центральном секторе; ни впереди, ни сзади нее никого не было.

Фильм ее не напугал — как раньше не напугала «Сонная лощина». Если бы люди, снимавшие кино, сталкивались с настоящими призраками, как она, то сумели бы нагнать больше страху. Минти жалела, что не пошла на «Зеленую милю», но теперь ничего уже не изменишь. В любом случае, выбери она другой фильм, призрака Джока там могло не оказаться, и тогда ей не выпал бы шанс избавиться от него раз и навсегда. Высидев примерно три четверти фильма, Минти встала и вышла. Мужчина с заднего ряда тоже ушел — так что не ей одной не понравился фильм.

Снаружи по-прежнему было солнечно и жарко. Минти посмотрела на свои ладони, проверяя, не осталось ли на них чего-нибудь, хоть она и вытерла руки о сиденье вместе с ножом. Потом Минти поднесла пальцы к носу и вздрогнула. Запах напоминал запах крови, но более сильный, подумала она, резкий и нечестивый. Пятна и брызги покрывали всю одежду, но никто этого не замечал, потому что Минти была в темно-красных брюках и футболке с красно-сине-желтым узором. Ее не беспокоило, что грязь могут увидеть другие, — она волновалась за себя. Мнение окружающих ее никогда не интересовало. Пусть лучше задумаются о том, что она думает о них.

Ей не хотелось ехать в автобусе. Сидеть там, испачканной в жидкости, которая вытекла из призрака, — это хуже, чем идти пешком по свежему воздуху. Во-первых, эта грязь будет окружать ее, льнуть и прижиматься к ней, а во-вторых, она острее будет чувствовать запах. Зловоние вызывало у нее дурноту; ей хотелось сорвать с себя одежду и погрузиться в воду, любую воду. Но это невозможно. Выхода не было — оставалось только идти. Вдоль Эджвер-роуд среди жары и запахов арабских ресторанов, продающих еду на вынос, потом по Харроу-роуд и через подземный переход на Уорвик-авеню. Минти больше не боялась встретить здесь Джока.

Теперь это была знакомая территория, родной район. Люди, мимо которых ты проходишь, тебя просто не замечают, не говоря уже о том, чтобы принюхиваться. Все потеют, и с этим ничего не поделаешь, но Минти ненавидела, когда это происходило с ней самой: капельки влаги на верхней губе и лбу, струйки, стекающие по груди, словно слезы. Запаха не будет — не зря же она пользуется дезодорантом. Но разве можно быть уверенной, что она не пропустила ни одного дюйма кожи? Минти представила, как пот сочится из этого пятачка под мышкой, распространяя ужасное зловоние, похожее на запах мяса с луком. Чуть не плача от покрывавшей ее грязи, собственного пота и крови призрака, она вошла в дом, стремглав бросилась наверх и погрузилась в ванну. Полчаса спустя прокипятила нож. Одежду уже не спасти никакой стиркой. Минти завернула ее в газету, затем в полиэтилен и сунула в черный мешок для мусора. Осознание, что еще четыре дня вещи будут лежать поблизости, хотя и не в самом доме, снова погнало ее на улицу. На нее пахнуло жарким воздухом — словно из открытой духовки. Она шла медленно, съежившись, чтобы не потеть. Вскоре мешок оказался в муниципальном контейнере для мусора на дороге в нескольких ярдах от дома.

Глава 15

Мишель поставила на кофейный столик бокалы для вина, вазочку в форме сердца, заполненную овощными чипсами, от которых нельзя ни похудеть, ни поправиться, и еще одну, побольше, овальной формы, с обжаренным без масла арахисом. Фиона говорила, что любит арахис, и Мишель надеялась, что Мэтью тоже съест несколько штук. Сама она, разумеется, ничего не будет есть, даже розовых и оранжевых ломтиков корнеплодов, и выпьет совсем немного вина. После утреннего душа Мишель встала на весы и долго не решалась взглянуть на шкалу, но потом обнаружила, что сбросила три фунта. А за прошлую неделю — четыре. Что может поднять настроение женщины с излишним весом, как не новость, что за две недели она похудела на полстоуна? Одеваясь, Мишель тихонько напевала, и Мэтью ласково улыбался ей.

После обеда они вдвоем отправились в магазин и купили вина. В отличие от Мэтью, Мишель не разбиралась в винах — ей казалось, что муж знает абсолютно все, — и он выбрал «Мерсо». Вечером должна была прийти Фиона, и Мишель знала, что всем остальным алкогольным напиткам соседка предпочитает белое вино. Продуктов они купили немного, несколько наименований, которые одобрил Мэтью. Сегодня он согласился попробовать кусочек курицы, очередное предложение Фионы: блюдо, которое продается в отделах кулинарии и выглядит как плотный белый хлеб, от которого продавец отрезает тонкие, почти прозрачные ломтики. Мишель курица тоже подойдет, с какими-нибудь зелеными листьями. Пакеты с продуктами оказались фунтов на двадцать легче, чем обычно.

День был таким чудесным, что Мишель предложила поехать на Луг[34], где можно погреться на солнышке и полюбоваться красивым видом. Мэтью согласился, и они долго сидели в парке, обсуждая его телевизионный успех. Он был приглашен на ленч с продюсером, который намеревался снять небольшую серию передач по стопам пилотной программы.

— Когда он произнес «ленч», — рассказывал Мэтью, — я засмеялся, просто не мог удержаться. Представь: я с кем-то обедаю. В ресторане. Он подумал, что я смеюсь оттого, что мне понравилась идея о сериале.

— А ты сможешь? — В голосе Мишель сквозило беспокойство. — Я имею в виду, обедать с кем-то в ресторане? Насчет сериала у меня нет сомнений.

— Собираюсь попробовать. Сначала напомню ему, кто я такой и почему получил эту работу. Потом съем салат и хлебцы. Под словом «есть» я подразумеваю поковыряться, оставив три четверти нетронутым.

Мишель посмотрела на часы: пятый час, и пора возвращаться. Она не назвала Фионе точное время, просто пригласила заглянуть на бокал вина, когда вернется с работы. Имя Джеффа не прозвучало, но Мишель понимала, что когда речь идет о паре, то, если хочешь пообщаться с приятным человеком, приходится терпеть и того, кто тебе не нравится.

— Тем не менее я надеюсь, что Джефф где-то ходит и не явится домой до семи, — призналась она Мэтью, ставя две бутылки вина в холодильник.

Мэтью оторвался от компьютера.

— Не думаю, дорогая, что он позволит себе грубость в моем присутствии. В противном случае придется напомнить ему о вежливости.

— О, Мэтью, мы не должны расстраивать Фиону.

— Это он не должен расстраивать тебя, — возразил Мэтью.

Хотя, если бы не Джефф, подумала Мишель, она бы теперь не худела. Когда ее рука тянулась к круассану или ломтику киша[35], она каждый раз вспоминала его обидные слова и отворачивалась от вредных продуктов. Странное чувство: испытывать неприязнь к человеку и одновременно чувствовать себя обязанной ему.

В половине шестого в дверь позвонила Фиона.

— Нужно было прийти через черный ход, — сказала Мишель. — Формальности нам ни к чему.

— Ладно, в следующий раз так и сделаю. Джеффа нет дома, поехал на собеседование. Вернее, на два собеседования: одно после ленча, а другое в четыре.

Мишель промолчала. Сомнительно, что он ищет работу, но, как ей казалось, Джефф Лей вполне способен объявить, что нашел прибыльное занятие. Это даст ему возможность каждый день надолго уходить из дома, обделывая свои гнусные делишки, которые приносили ему доход.

— Я оставила ему записку с просьбой прийти сюда, когда он вернется. Надеюсь, вы не против?

— Конечно, нет.

Фиона отметила ледяные нотки в тоне Мишель, но не подала виду, неопределенно улыбнулась, сказала, что Мишель замечательно выглядит, и спросила, не похудела ли она.

— Сбросила несколько фунтов, — с удовольствием подтвердила та.

Мэтью выключил компьютер и налил вино. Потом передал Фионе вазочку с арахисом и сам съел два орешка. Мишель ограничилась минеральной водой. Она с удивлением наблюдала, как Мэтью налил себе полбокала вина, принялся смаковать его, как человек, у которого нет проблем с едой, и произнес тост в честь Фионы: «За ваше будущее счастье».

Разговор вертелся вокруг свадьбы соседки: кого она пригласит, что наденет и куда молодожены поедут в свадебное путешествие. Мишель заметила, что на пальце Фионы все еще нет обручального кольца, но затем выругала себя, мысленно обозвав придирчивой сукой. Может, обручальные кольца уже вышли из моды, или Фиона просто их не любит. Гостья начала рассказывать о знакомой вегетарианке, которая своих детей тоже воспитывает вегетарианцами, что, наверное, неправильно. Откуда она знает, получают ли дети достаточно белка? Затем спросила Мэтью, подходит ли вегетарианка для его программы.

Мэтью рассмеялся и ответил, что еще рано об этом говорить.

— У меня нет никакой программы, пока я не поговорил с продюсером, да и потом тоже неизвестно, будет ли.

— Никто не сомневается, что будет. Первая передача была очень хороша… Интересно, куда подевался Джефф? Вы слышали, как минуту назад у меня звонил телефон? Должно быть, это он.

Через стену Мишель иногда слышала звонки соседского телефона, но теперь там было тихо. Она проводила Фиону до двери и поцеловала на прощание.

— Вот и все, дорогая, — сказал Мэтью. — Наше общество его привлекает не больше, чем его общество — нас.

Когда Фиона вернулась домой, был уже восьмой час, и она решила проверить сообщения на автоответчике и входящие на мобильном. Ничего. Разумеется, Джефф звонил, но не оставил сообщения. Значит, он скоро вернется. Еды дома было мало, а идти в магазин не хотелось, и поэтому Фиона позвонила в их любимый ресторан в Суисс-Коттедж и заказала столик на восемь тридцать.

— Вставай, — сказала Евгения. — Если будешь спать днем, то не заснешь ночью.

Зилла с трудом открыла глаза и, застонав, села. Уже половина шестого, а заснула она в одиннадцать. В первую секунду она не поняла, где находится и почему. Потом услышала плач Джордана.

— Где миссис Пикок?

— Ты дала ей ключ, и она нас впустила. Если бы ты этого не сделала, мы, наверное, провели бы всю ночь на коврике перед дверью. На холоде. Почему ты не даешь мне ключ, мама?

— Потому что семилетним детям не положен ключ. И на улице совсем не холодно — похоже, сегодня самый жаркий день в году. Где миссис Пикок?

— Там. — Евгения показала на дверь. — Я не разрешила ей входить к тебе в спальню, потому что ты могла быть совсем раздетая.

Зилла встала и, заметив, что на ней только бюстгальтер и трусики, накинула халат. У порога спальни сидел заплаканный Джордан. Зилла взяла его на руки, и он уткнул мокрое лицо ей в шею.

Миссис Пикок расположилась в гостиной на сиденье у окна, из которого открывался великолепный вид на залитый солнцем Вестминстерский дворец, и пила из высокого стакана какой-то напиток, очень похожий на херес.

— Я сама налила, — сказала она, нисколько не смутившись. — Мне нужно было выпить.

— Миссис Пикок повела нас в «Макдоналдс», а потом в кино, — сообщила Евгения. — Мы смотрели «Историю игрушек-2». И пожалуйста, не говори, что нельзя ходить в кино, когда на улице солнце, потому что мы пошли, и нам понравилось, правда, Джордан?

— Джордан плакал. — Мальчик впился пальцами в шею матери так, что она поморщилась.

— Наверное, я должна вам кучу денег.

— Да, немало. Я только налью себе еще «Бристольского крема»[36], а потом мы рассчитаемся.

Зилла заплатила миссис Пикок вдвое больше обычного и отдала деньги за кино и ленч. Няня, уже нетвердо державшаяся на ногах, с трудом вошла в лифт. Зилла захлопнула дверь. Где Джимс? Вне всяких сомнений, с Леонардо. Или уехал в свой избирательный округ. Нет, скорее всего, он в Фредингтон-Крус, а Леонардо с ним. Интересно, чем ей заняться в выходные? Тут не лучше, чем в Лонг-Фредингтоне. Даже хуже — нет ни Энни с Линн, ни Тита с Розальбой.

Тело Джеффри Джона Лича почти два часа пролежало на полу кинотеатра в правом секторе между рядами M и N, прежде чем его обнаружили. Никто из зрителей, покидавших зал, не удосужился взглянуть на пустой ряд, даже когда включили свет. Следующий сеанс «Дома ночных призраков» должен был начаться в шесть десять, а последний, самый популярный, — в восемь сорок пять. Но и в шесть десять зрителей было много — вернее, было бы, не выбери две восемнадцатилетние девушки ряд M за пятнадцать минут до начала. Они никому не сообщили об увиденном. Просто закричали.

Кинотеатр немедленно очистили от зрителей, вернув деньги за билеты. Приехала «Скорая помощь», но было уже поздно. Прибыла полиция. Как потом выяснило следствие, Джеффри Лич умер не сразу, а от потери крови, пропитавшей ковровое покрытие. Полиция обнаружила кровь на одном из кресел, как будто преступник вытер орудие убийства об обивку. После этого для публики закрыли весь кинотеатр, а не только один зал.

Через час полиция знала, что Джеффри умер между тремя часами и половиной пятого. Работники кинотеатра не помнили, кто сидел на этом ряду и кто ушел из зала раньше. Кто-то сказал, что, кажется, около пяти вышел мужчина, а другой смутно вспомнил, что минут через десять за ним последовала женщина. Оба не могли описать этих людей и даже предположить их возраст. Кинотеатр обыскали, пытаясь найти орудие убийства — длинный и острый разделочный нож. Поиски ничего не дали, и зона была расширена до Эджвер-роуд, от Мраморной арки до Сассекс-Гарденс, что стало причиной самой большой за десять лет пробки в центре Лондона.

Тело увезли. Испачканное кровью кресло — и соседнее — увезли на ДНК-тестирование в надежде, что преступник оставил на месте преступления волосок, чешуйку кожи или капельку собственной крови. Полиция могла бы не тратить время понапрасну. Все волоски, которые когда-либо падали с головы Минти, оставались в ванне во время мытья головы, процедуры, которую та проделывала один или два раза в день, и исчезали в сливном отверстии. А все чешуйки кожи соскребались в горячей мыльной воде мочалкой и щеточкой для ногтей. После себя она оставила не больше ДНК, чем пластмассовая кукла, только что сошедшая с конвейера. Минти опровергла правило, что убийца обязательно оставляет частичку себя на месте преступления, а на нем самом остается след.

Когда часы пробили девять, а Джефф еще не вернулся, Фиона так разволновалась, что пошла к соседям. Не потому, что Мишель или Мэтью знают больше ее, и не потому, что могут дать совет, который она не может дать себе сама, а просто чтобы не оставаться одной, в поисках комфорта и утешения, которые они могли предложить. Чтобы кто-то разделил ее тревогу. Задолго до этого она отменила заказ столика в ресторане, заварила себе чай и попыталась — безуспешно — съесть сандвич.

Потом, уже лежа в постели, Мэтью и Мишель признались друг другу, что их посетила одна и та же мысль: Джефф бросил Фиону. Разумеется, они промолчали. Когда женщина сходит с ума от волнения, нельзя говорить ей, что, возможно, мужчина, с которым она познакомилась всего восемь месяцев назад и о прошлом которого ничего не знает, бросил ее. Нельзя говорить, что он — негодяй и мошенник, испугавшийся перспективы брака. Нужно просто налить ей бренди и попросить немного подождать, а потом обзвонить все больницы.

Фиона дважды бегала домой, чтобы проверить, не вернулся ли Джефф. И дважды возвращалась к Джарви, дрожа от страха. Шел уже одиннадцатый час. «Если этот человек где-то у другой женщины, — подумала Мишель, — я найду способ его наказать. И плевать, что он помог мне похудеть — в конечном счете, это моя заслуга, а не его. Я не обязана обращать внимание на его слова, но я позабочусь о том, чтобы ему пришлось несладко, если он предал Фиону. Найду его и скажу все, что о нем думаю. Отправлю частного детектива по его следу — я не остановлюсь ни перед чем». Необычная для нее мстительность встревожила Мишель, и она заставила себя улыбнуться Фионе. Может, приготовить чай? Или еще стаканчик бренди? Фиона встала и упала в объятия соседки. Мишель обняла ее, похлопала по плечу, прижала к своей большой, мягкой груди, а Мэтью позвонил в Роял-Фри, Уиттингтон и десяток других больниц. Потом набрал номер полиции.

Там ничего не знали о Джеффе Лее. Мэтью продиктовал фамилию по буквам.

— Вы сказали, Лей или Лич?

— Нет, Лей.

— Человека с таким именем в наших сводках нет.

К этому времени полиция уже знала, кому принадлежит найденное тело. В нагрудном кармане льняной куртки нашли залитые кровью водительские права на имя Джеффри Джона Лича, проживающего по адресу 45 Грета-роуд, Куинз-Парк, Лондон NW10. Они были выданы девять лет назад, задолго до введения в Британии новых прав с фотографией владельца. В кармане также обнаружилась упакованная в полиэтиленовую пленку фотография длинноволосого молодого человека с маленьким ребенком на руках, испачканное кровью письмо женщины по имени Зилла, обычный дверной ключ без номера, триста двадцать фунтов двадцати— и десятифунтовыми купюрами, карта «Виза» на имя З. Х. Лич и наполовину пустой пакет леденцов «Поло».

Потребовалось лишь несколько часов, чтобы установить: Джеффри Джон Лич был женат на Саре Хелен Лич, в девичестве Уолтинг, которая также имела водительские права и жила в Лонг-Фредингтоне, графство Дорсет.

Глава 16

Прибыв в избирательный округ в пятницу вечером, Джимс первым делом встретился со своим доверенным лицом, полковником Найджелом Треверс-Дженкинсом, и вместе с ним присутствовал в качестве почетного гостя и главного оратора на ежегодном обеде ассоциации молодых консерваторов Южного Уэссекса в отеле «Лорд Куанток Армз» в Марктоне. Вопреки предположению Зиллы, Леонардо с ним не было. Пока Джимс рассуждал о том, что надежды консервативной партии связаны с молодежью, с ее идеализмом и пылом, в коих он уже убедился сегодня вечером, Зилла сидела в своей квартире в жилом комплексе «Сады аббатства» и вместе с детьми смотрела «Карапузов» на видео; Джордан хныкал у нее на коленях.

Для Джимса, который на протяжении многих лет время от времени приезжал к ней, она всегда была не другом, а ширмой для сокрытия его естественных наклонностей. Зилла принадлежала к тому типу женщин, чья внешность позволяла консерваторам из Южного Уэссекса причислить ее к распущенным особам. Любой житель Фреддингтона при виде Джимса, входящего в Уиллоу Коттедж, нисколько не сомневался — по их же выражению — в худшем. Однако эти люди придерживались двойных стандартов, осуждая женщину, оказавшуюся в такой ситуации, и ни в чем не виня мужчину. Скорее наоборот, и Джимс был прекрасно осведомлен об этом — ему передали слова полковника Треверс-Дженкинса, который говорил, что он «парень не промах». Поэтому он, используя Зиллу, всегда испытывал к ней благодарность и даже убедил себя, что это привязанность.

Теперь, когда он был женат на ней и его чувства изменились, Зилла стала досадной помехой и, оставленная без надзора, могла повредить карьере. Джимс размышлял об этом, возвращаясь в свой дом в Фредингтон-Крус. Как жаль, что после совершения брачной церемонии приходится жить под одной крышей с женой. Обидно, что нельзя дать ей немного денег, маленький домик где-нибудь в глуши и больше никогда ее не видеть! Джимс понимал, что это невозможно. Он обязан состоять в браке, демонстрировать приверженность семейным ценностям. И его жена должна быть подобна жене Цезаря. Другого не дано. Вернувшись домой в понедельник, он начнет знакомить Зиллу с обязанностями спутника жизни члена парламента от Южного Уэссекса. Расскажет о советах и комитетах, где она должна председательствовать, о приемах гостей в саду, на которых она обязана присутствовать, о конкурсах малюток, об ассоциации женщин-консерваторов, об агитации, которой она должна заниматься, и о скромной одежде, которую должна носить. Никаких юбок выше колена, глубоких декольте, сексуальных туфелек, обтягивающих брюк — возможно, вообще никаких брюк, а только длинные платья и большие шляпы. Жена члена парламента, в отличие от невесты, не должна выглядеть легкомысленно.

Джимс позвонил Леонардо и лег спать. Утром ровно в девять он начал прием избирателей в Кастербридж-Шайр-Холл, искренне обещая им улучшить систему образования и здравоохранения, транспорт и окружающую среду, а также приложить все силы для сохранения псовой охоты. Джимс избегал слова «собаки», поскольку именно этот термин использовался в проекте обсуждаемого закона. Чтобы угодить людям, собравшимся в Шайр-Холл, он всегда говорил «гончие». Тема охоты, которая была постоянным предметом разговоров и дискуссий в Южном Уэссексе, напомнила ему, что в субботу нужно присутствовать на заседании местного отделения «Сельского альянса» в деревенском клубе Фредингтон-Эпископи. Собрание обещало быть таким многолюдным, что для него сняли самый большой зал в округе.

Текст речи он привез с собой. Документ лежал в портфеле, который Джимс даже не открыл, пока был в своем доме в Фредингтон-Крус. Называя выступление речью, он несколько недооценивал себя, поскольку ни в коем случае не собирался читать текст перед аудиторией. Однако поля пестрели всевозможными цитатами из предыдущего законопроекта, который он внес в качестве рядового члена парламента; кроме того, там была приведена статистика, результаты исследований случаев жестокости по отношению к оленям и уровня стресса лисиц и, что самое главное, оценка трудностей, с которыми столкнется местное население в стране, которую Джимс осторожно называл «Англией», а иногда «этим благословенным местом», но ни разу «Великобританией». Вместе с заметками лежал «доклад Бернса» в синем переплете — исследование лорда Бернса, посвященное охоте. Закончив прием избирателей и сев в машину, Джимс открыл портфель, проверяя, не забыл ли он свои записи.

Он намеревался пообедать в Кастербридже, в «Золотом олене», с близким другом, предшественником Леонардо. Решение расстаться было взаимным, и никакой обиды не осталось. Более того, Айво Кэрью являлся председателем благотворительного общества под названием «Консерваторы против рака», и поэтому встреча с ним будет воспринята с одобрением. Но Джимс никак не мог найти свои заметки к собранию «Сельского альянса». Он вывалил на пассажирское сиденье все содержимое портфеля, заранее зная, что ничего не найдет. Материалы были сложены в прозрачную пластиковую папку синего цвета, такую же, как обложка «доклада Бернса», и не заметить ее было невозможно. Джимс точно знал, что папки здесь нет, и понял где ее искать: в доме Леонардо.

Но где именно? Этого он вспомнить не мог. Однако в памяти всплыло: накануне вечером Леонардо говорил ему по телефону, что в пятницу берет отгул и едет в Челтенхем навестить мать. Частые визиты сына доставляли радость Джульетте Нортон, родившейся в Риме сразу после Второй мировой войны; эта очаровательная женщина, в шестидесятые годы принадлежавшая к движению хиппи и бывшая поклонница рок-музыки, не имела ничего общего с расхожими представлениями о матери. Разумеется, у Джимса был ключ от квартиры — проблема не в этом. Даже если бы он точно вспомнил, где лежит синяя папка, и смог убедить кого-то из соседей Леонардо впустить его посыльного, кому можно доверить такое деликатное дело? Есть ли на свете человек, на которого можно положиться, кто поедет на Глиб-террас, найдет заметки и передаст ему факсом, не посчитав странным и подозрительным, что член парламента Джеймс Мэлком-Смит оставляет важные документы в доме молодого и очень красивого биржевого брокера? И скорее всего, в спальне молодого человека? Наверное, Зилла. Джимс позвонил домой по мобильному. Трубку не снимали. На самом деле Зилла, которая в это время спала и видела сон о том, что Джимс сменил сексуальную ориентацию и влюбился в нее, слышала телефонный звонок, но подумала, что звонит ее мать, и не стала брать трубку.