Вердикт: невиновен!

– Мы поспрашиваем у знакомых, – неуверенно пообещал Борис, придерживая дверь и помогая длинной веренице ребячьих пар войти в корпус.

Заведующая благодарно улыбнулась и, отправив детей раздеваться в группу, указала нам на столовую, в которой следовало подождать ужина.

В просторном помещении рядками стояли аккуратные столы на четыре посадочных места, а вдоль стен тянулись столы подлиннее, как видно, рассчитанные на педагогический состав детского дома. Я уселась за стол, где не было приборов, здраво рассудив, что места здесь свободны. Борис устало опустился на стул рядом со мной и подпёр кулаком подбородок.

– Какие отзывчивые люди, – проникновенно сказал он, – поесть предложили бедным адвокатам…

Не успел он договорить, как в столовую вбежала маленькая девочка с потешными рыжими косичками, торчащими в разные стороны. Приглядевшись, я узнала в ней разговорчивую малышку в розовой шапке. Девочка воровато огляделась по сторонам и, не заметив опасности, прямиком устремилась к нашему столу. Подбежала к Борису, ухватилась за спинку стула и с любопытством спросила:

– Вы от Лизы, да? Вы скоро её увидите? Можете передать Лизе подарок? Я слепила ей котёнка, Лиза мечтала о живом, но нам не разрешают заводить животных. Передадите ей, ладно? Скажете, что от Лизы-маленькой – она так меня называет.

Девочка разжала ладонь и протянула мне слегка помятую фигурку из пластилина, чем-то отдалённо напоминающую кота. Забирая подарок, я смотрела в милое детское лицо, усыпанное конопушками, и думала, что очень хотела бы иметь такую малышку от Лёни. Как было бы здорово, если бы мы всей семьёй отправлялись по выходным в парк, катались на аттракционах и крошечная рыженькая девочка называла нас папой и мамой, доверчиво заглядывала в глаза и цеплялась пухлыми ручонками за пальцы, опасаясь потеряться.

– Лиза придумала, что у нас будет тайное общество Лиз Исаевых, – внимательно глядя, как кривобокий котёнок скрывается в моей косметичке, частила малышка. – Хотите, покажу, что она мне подарила?

Не дожидаясь ответа, девочка отвернулась и, деловито приподняв платье, вынула из-за резинки спущенных колготок разделочный нож, явно похищенный из детдомовской кухни. Деревянную ручку ножа украшала самодельная резьба, при внимательном рассмотрении напоминающая инициалы «Л. И.». Показав своё сокровище московским гостям, малышка уже хотела было спрятать нож обратно, но я задержала её руку.

– Лизочка, – ласково проговорила я. – Это очень опасная игрушка. Хочешь, поменяемся на что-нибудь из моей сумки? Ты мне отдашь ножик, а я подарю тебе вот эту пудреницу.

Я полезла в косметичку и извлекла оттуда роскошную пудру от «Кристиан Диор» – купила себе к прошлому Рождеству и до сих пор извела только половину.

– Нравится? – раскрывая пудреницу и со всех сторон демонстрируя спонджик и зеркальце, соблазняла я девочку. – Бери себе. А мне отдай нож.

– Не нужно мне ваше зеркальце, – отмахнулась малышка. – Дайте мне лучше вон ту конфету.

Пухлый пальчик указал на «Сникерс», который я таскала с собой на случай внезапной вспышки голода. Вынув из сумки шоколадку, я отдала её маленькой Лизе Исаевой в обмен на нож с инициалами.

– Вы только Лизе не говорите, что я с вами поменялась, – на всякий случай предупредила девочка, пряча сладкий трофей в прежнее укромное место.

Мы переглянулись с Борисом, и я клятвенно заверила малышку, что ни за что не проболтаюсь.

– Лиза Исаева, ты, как всегда, самая первая! Что ты к людям пристаёшь? – раздался от дверей голос заведующей. – Ты мыла руки? Бери тарелку с ужином и садись на своё место.

Лиза заговорщицки подмигнула нам с Борей и, подтянув колготки, направилась к окошку раздачи.

Всю обратную дорогу до Москвы мы делились впечатлениями от поездки.

– Вот тебе и сообразительная Лиза Исаева. Вручила ребёнку тесак, как будто так и надо, – рассуждала я. – Мало ли что маленькая Лиза могла наделать этим страшным оружием.

Я сидела рядом с Борисом и периодически совала ему в свободную от руля руку чашку с чаем. Время от времени вместо нее я вкладывала в ладонь приятеля пирожок, потому что картофельное пюре с котлеткой, которыми нас накормили в детском доме, только разожгло аппетит Устиновича-младшего. Борис благодарно жевал, искоса наблюдая за моими манипуляциями с термосом и чашкой.

– Симптоматична привязанность Исаевой к холодному оружию, – с набитым ртом проговорил Джуниор. – Продемонстрируем нож на суде как иллюстрацию к психологическому портрету свидетельницы.

– По-моему, пасьянс сошёлся и можно кричать «Бинго!», – ликовала я, считая вину Исаевой практически доказанной. – Лиза и есть та самая девочка, которую родила в колонии Эмма Глаголева. Помнишь, что говорила заведующая? Что Лиза за любимого человека на что угодно пойдёт. Допустим, она узнала, что её маму обидел декан Черненко. Зная характер девушки, я, например, уверена, что она ни за что не спустила бы ему это с рук.

– Всё это хорошо, но как Лиза попала в Рязанский детский дом? – озадаченно проговорил кудрявый друг.

– Допустим, Эмма вышла из колонии и привезла дочурку с собой, – тут же принялась я развивать свою версию, – но по каким-то причинам подбросила ребёнка в приют, наверняка рассчитывая, что это временно, и она заберёт маленькую Лизу, как только появится такая возможность.

– А зачем ей ехать в Рязань, где у неё никого и ничего не осталось? – недоверчиво спросил Борис.

– Куда ей было деваться? – не сдавалась я. – Может, она не знала, что Нина Юрьевна продала квартиру, вот и вернулась в родной город. Кроме того, у Эммы могли остаться в Рязани друзья.

– Ты сама-то в это веришь? – хмыкнул Борис. – И потом, с чего ты взяла, что Эмма родила именно девочку? Может, она родила как раз таки мальчика. Того же Мызина. Ты пойми, в материалах дела есть описание раны, нанесённой профессору. Били сверху вниз. Так вот, скажу тебе как потомственный адвокат: так может ударить только человек, рост которого выше роста убитого. Исаева должна была встать на табуретку, чтобы всадить в профессора кинжал. Поэтому следователь Седых без особых сантиментов задержал именно Мызина, ведь он высокий, хоть и худой. А Миносян низенький и плотный, вот и не заинтересовал правоохранительные органы.

– Отличный повод для задержания, – усмехнулась я.

– А ты возьми и докажи следователю, что Мызин не совершал убийство, – дразнил меня Боря. – Пусть он поверит, что кое у кого были более серьёзные причины ненавидеть декана. Мызину же не надо мстить за мать?

– Откуда я знаю? – растерялась я, поставленная в тупик неожиданным вопросом. – Может, и надо. Может, Мона Роз и есть Эмма Глаголева. Получу список колоний, по которым чёсом прошёлся великий и ужасный Бажен Соло. Если к тому времени подоспеет адрес заведения, где отбывала наказание Эмма Васильевна Глаголева, тысяча девятьсот семьдесят третьего года рождения, тогда и смогу с большой долей уверенности сказать, является ли Эмма Моной. Только мне дед ни за что не покажет ответ Артура Зиновьевича, пока я не схожу в архив.

– Так в чём же дело? – сделал удивлённое лицо Борис, как будто не понимал, что теперь я без него не могу и шагу ступить.

– Как же я туда пойду, если у меня нет адвокатского удостоверения? – чуть не плача закричала я. И тут же просительно добавила: – Борь, пойдём со мной, а?

– Ты что, Агата, завтра в суде бракоразводное дело Хомяковых, – испугался приятель. – Я к нему полгода готовился.

– А ещё друг называется, – надулась я и больше с Борисом не разговаривала.

Когда приехали в Кривоколенный переулок, я вдруг вспомнила, что осталась без прав. И как я теперь до дома доеду? Первый же гаишник мигом вычислит меня среди потока водителей с правами, махнёт палкой, требуя прижаться к обочине, а мне и откупиться нечем. Пришлось проглотить обиду и умолять приятеля бросить «Форд» на стоянке, сесть за руль «Мини-Купера» и довезти меня до дачи.

– И как же я обратно доберусь? – набивал себе цену Борис.

– Зачем тебе куда-то выбираться? – соловьём заливалась я. – Заночуешь у нас. Дед и бабушка будут рады.

– А ты? – тихо спросил кудрявый друг, и так посмотрел мне в глаза, что сделалось стыдно.

– И я буду рада, – соврала я и побежала заводить «Мини-Купер».

Весь вечер дед названивал знакомым, и результатом этих звонков стали новые права, забрать которые следовало завтра во второй половине дня. А вот с адвокатским удостоверением вышла заминка – надо было подождать до послезавтра.

– Ну и хорошо, вместе поедем на развод Хомяковых, потом я подкину тебя в ГИБДД, – видя моё расстроенное лицо, пообещал Борис. – Ты не забыла, что вечером меня ждёт отвязная тусовка в общежитии Столичного гуманитарного университета?

– Да помню я, помню. Значит, в архив я не попаду, – принялась ныть я. – И не увижу список колоний, который прислал Артур Зиновьевич.

Я специально жаловалась громко, надеясь, что дед проявит сострадание и поступится принципиальностью во имя дела. Но Владлен Генрихович делал вид, что не имеет к нашему с Борисом разговору никакого отношения, продолжая демонстративно покачиваться в кресле у камина и читать Мольера.

– Да, в архив ты завтра не попадёшь, – согласился приятель. – Зато ты можешь побеседовать с сестрой профессора.

Идея была настолько хороша, что я тут же схватила трубку и принялась набирать номер Ольги Михайловны Черненко.

Родственница покойного профессора согласилась уделить мне время после пяти часов вечера. Всю первую половину дня я провела в Басманном суде, слушая бракоразводное дело, где защитником истца выступал Устинович-младший. Честно говоря, мне понравилось, как Борька защищал интересы обманутого мужа, и я даже подумала, что, доведись мне разводиться, непременно прибегну к услугам приятеля. Сразу после суда отправились за правами. Пообедать мы не успели, поэтому снова ели на ходу пирожки, запивая их чаем из термоса. А к пяти часам вечера я стояла у подъезда покойного декана Черненко и набирала на пульте домофона код профессорской квартиры. Я непроизвольно оглядывалась по сторонам в поисках весёлого жёлтого комочка, скачущего во дворе под присмотром пожилой хозяйки Валерии Дмитриевны. Но Лулу нигде не было видно. Наконец меня впустили, и я поднялась на пятый этаж.

– Раздевайтесь, надевайте тапочки, – командовала родственница профессора, пропуская меня в квартиру. – Проходите в кухню. Ничего там не трогайте – я вещи разбираю. Так о чём вы хотели со мной поговорить?

Я смерила внимательным взглядом полную румяную женщину и про себя пожалела, что у неё надёжное алиби. Хозяйский тон, которым разговаривала эта дама, выдавал в ней лицо, безусловно, заинтересованное в роскошном наследстве. Чем не мотив для убийства?

– Ольга Михайловна, – проговорила я, оглядывая распахнутые кухонные ящики и выставленные на пол кастрюли, – вспомните, пожалуйста, у вашего брата была постоянная женщина?

– Само собой, была, – без особых раздумий согласилась наследница профессора, громыхая чайным сервизом. – Он взрослый мужчина, к тому же окружённый смазливыми студентками.

– Вы её видели, эту женщину?

– Зачем мне? – удивилась собеседница. – Я в жизнь брата особенно не лезла. Наоборот, старалась приходить, когда он в университете, чтобы не смущать Петра. Убиралась и уходила домой.

– А почему вы решили, что у Петра Михайловича бывала любовница? – допытывалась я.

– Вы что, маленькая, не понимаете? – рассердилась Ольга Михайловна. – Есть определённые признаки, которые указывают на то, что в доме побывала женщина. Например, полотенце, испачканное тушью, пятна на простыне, ватные диски со следами губной помады в мусорной корзине.

– Вам попадались похожие невидимки? – вытащила я из сумочки свой козырной туз.

Сестра покойного мельком глянула на мою ладонь, где лежала невидимка Лизы Исаевой, и тут же утратила к ней всякий интерес.

– Встречались. После убийства я вымела из спальни три точно таких же заколки.

Ольга Михайловна закончила греметь посудой и перешла из кухни в комнату. Я двинулась за ней. Окинув взглядом обстановку профессорской гостиной, я отметила её изысканный стиль. Обращали на себя внимание белоснежная кожаная мебель, стенка из массива венге и шикарный ворсистый ковёр, покрывающий весь пол. А также коллекция кинжалов на стене гостиной. На диване лежали раскрытые альбомы, рядом с ними горкой высились фотографии.

– Для некролога искала подходящую карточку, – пояснила Ольга Михайловна, заметив мой любопытный взгляд.

Я взяла в руки верхнюю фотографию, на которой был изображён плотный мужчина с приятным лицом и пронзительными карими глазами.

– Ольга Михайловна, почему ваш брат так и не женился? – поинтересовалась я. – Вон он какой. Интересный, успешный, да ещё и профессор. Даже удивительно.

Польщённая отзывом о брате, сестра покойного скорбно улыбнулась и устало пожала плечами. Тон её сделался приветливее, а глаза добрее.

– Кто ж его знает? Мы с Петей особенно не откровенничали. Я на восемь лет старше. В детстве знаете, как бывает? Хочется поиграть, а заставляют сидеть с братишкой. А когда подросли, и подавно отдалились: у меня свои интересы, у Пети – свои. После школы я уехала на Север и вернулась только в девяносто пятом, на похороны матери. Да так в Москве и осталась. Вышла замуж, развелась. Стала заглядывать к Пете, прибираться – не чужие всё-таки люди.

Слушая воспоминания Ольги Михайловны, я остановилась у дивана и просматривала снимки. Сначала шли фотографии последних лет, где Пётр Михайлович был запечатлён в основном в костюме и галстуке, зато на более ранних карточках молодой Черненко снимался по большей части в футболках и джинсах, которые очень хорошо смотрелись на его спортивной фигуре. «Не понимаю, зачем Петру Черненко понадобилось насиловать лаборантку, если он с такой внешностью мог легко заполучить любую девицу из их вуза?» – перебирая снимки, ломала я голову. Вдруг моё внимание привлёк пляжный снимок Петра Михайловича, датированный двухтысячным годом. Моложавый брюнет, разоблачённый до плавок, стоял на фоне цветущей акации. Стоял один, без дамы, но не это меня смутило. На всех предыдущих фотографиях покойный предпочитал сниматься в одиночестве, в крайнем случае, в компании немолодых мужчин или не слишком юных женщин, так что о возможной любовнице речь не шла. На пляжной фотографии загорелый живот профессора пересекал небольшой белый шрам. Отложив оставшиеся в руке карточки, я направилась с заинтересовавшим меня снимком к сестре покойного.

– Ольга Михайловна, вы не знаете, откуда у профессора шрам на животе? – протягивая женщине фотографию, спросила я.

– Наверное, операцию делали, – предположила она.

– Вам ничего не известно про случай с лаборанткой? – осторожно осведомилась я.

– А что произошло с лаборанткой? – забеспокоилась Ольга Михайловна, раскладывая снимки по альбомам.

– Я всего не знаю. Слышала краем уха про какую-то некрасивую историю. Думала, вы знаете.

– Про это Петя со мной не говорил, – насторожилась родственница Черненко. – Мы вообще мало разговаривали. В основном брат просил что-нибудь приготовить и подсказывал, куда положить выглаженное бельё.

Ольга Михайловна забрала из моих рук снимок брата и пристроила его в кармашек альбома, после чего вопросительно взглянула на меня.

– Вы не поможете мне убрать альбомы обратно в шкаф? Вон туда, на верхнюю полку, достать я их кое-как смогла, а вот обратно положить будет тяжеловато.

– Конечно, давайте помогу, – оживилась я.

Взгромоздившись на стул, я стала по одному укладывать альбомы на полку. Но они, распухшие от фотографий, не умещались, и пришлось залезть поглубже. Вдруг, откуда-то сверху на меня выпала пачка писем, перевязанных бечёвкой. Я еле успела подхватить конверты до того, как они свалились на пол.

– А это что такое? – заинтересовалась Ольга Михайловна.

Я внимательно осмотрела связку и на верхнем конверте прочитала:

– Владимирская область, город Судок. Улица Большая Коммунистическая, дом пятьдесят четыре. Исправительная колония номер тринадцать УФСИН России по Московской области. Третий отряд. Глаголевой Эмме Васильевне.

– Дайте-ка сюда, – распорядилась сестра профессора, забирая у меня письма.

Дрожащими от любопытства руками женщина принялась развязывать бечёвку. Наконец Ольга Михайловна освободила письма и принялась удивлённо вертеть их в руках.

– Заказные письма от Пети. С уведомлением. Не пойму, почему они не распечатаны?

– Наверное, Эмма Глаголева отказалась их получить и письма вернулись к отправителю, – выдвинула я предположение.

Женщина вскрыла один из конвертов, и вместе с письмом на пол выпала сторублёвая бумажка старого образца. Честно говоря, я надеялась, что Ольга Михайловна станет читать письмо вслух, но не тут-то было. Сосредоточенно морща лоб, сестра Черненко пробежала глазами рукописные строки, после чего раздражённо заметила:

– Что за бред? Петя просит прощения у какой-то Эммы за то, что жизнь ей испортил.

– Можно взглянуть? – робким голосом попросила я, рассчитывая, что за помощь по хозяйству мне не откажут в такой малости. Для большей убедительности я даже скроила трогательную мину, имеющую магическую власть над пожилыми дамами, но напрасно я надеялась на доброжелательность со стороны сестры покойного. Ольга Михайловна точно очнулась и сердито глянула на меня.

– Извините, у меня ещё уйма дел, – ледяным тоном проговорила она. – Пойдёмте, я вас провожу.

– Как вы не понимаете, может, из-за Эммы Глаголевой и убили вашего брата, – не выдержала я. – Эмма работала лаборанткой в университете, и Пётр изнасиловал ее…

Я хотела продолжить историю двадцатилетней давности, но Ольга Михайловна гневно вскинула голову и царственным жестом указала мне на дверь.

– Уходите, – выдохнула она. – Петя не мог никого изнасиловать! Мой брат был не так воспитан!

– Ну да, конечно, – вспыхнула я, надевая в прихожей пальто. – Все родственники так говорят! Мой сын не мог украсть, мой брат не мог изнасиловать, мой отец не мог убить! Однако воруют, насилуют, убивают! И каждый вор, насильник, убийца чей-то сын, брат, отец!

И, закончив обличительную речь, я выплыла из квартиры, оставив сестру покойного профессора переваривать услышанное в гордом одиночестве.

Между тем Борис прибыл в Лефортово на вечеринку в свою честь. Запарковав машину так, чтобы не мешала проезду, Устинович-младший пешочком отправился через территорию университета к зданию общежития. Чтобы не обременять небогатые студенческие кошельки, кудрявый друг предусмотрительно заехал в «Ашан» и накупил там провианта на роту оголодавших солдат. Теперь он тащил тяжеленные сумки с продуктами, оттягивающие руки, ругая на чём свет стоит университетские правила, запрещающие въезд машин на территорию учебного заведения.

С трудом подняв свою ношу на второй этаж, Борис безошибочно угадал, куда ему нужно двигаться. Громкая музыка доносилась из-за двери двести второй комнаты, находящейся в самом конце коридора. Адвокат заглянул в комнату и увидел накрытый стол, вокруг которого сидели два парня и две девушки. Одну из студенток, светленькую Юлю Щеглову, Боря видел у адвокатской конторы, поэтому, кинув сумки на пол, распахнул объятия и двинулся на девушку.

– Юлечка, сестрёнка, как ты выросла, как похорошела! – радостно забасил он, устремляясь к клиентке.

Увидев на пороге комнаты так называемого двоюродного брата, девушка сначала оторопела, но в следующее мгновение пришла в себя и гостеприимно указала Борису на пустующий стул. Устинович-младший снял пальто, аккуратно повесил его на плечики, которые, в свою очередь, пристроил на прибитую к стене вешалку, ухитрившись сунуть в карман трикотажной куртки Юли крохотный микрофон. К огромному сожалению, мне удалось стащить у деда только одну шпионскую штучку, и теперь Борису приходилось выкручиваться, придумывая всевозможные комбинации для подслушивания предстоящих разговоров. Раздевшись, адвокат Устинович пригладил перед зеркалом буйные кудри и уселся за стол.

– Познакомьтесь, это мой брат…