Приговор

  - Да. Не угадал, кто это? Сын Абрикосова, Игорь. Вот только вернулся из Англии, был там на стажировке по обмену управленческими кадрами. Приехал к нам работать на завод.

  - Игорь!? Не узнал, он с дочерью моей, Галиной, учился, - удивился Захаров.

  - Директором по сбыту и маркетингу, как это теперь называется. Вся реклама и так далее... Два высших образования, у него экономическое и МГИМО, в совершенстве знает три языка, кроме русского, конечно. А ему двадцать восемь лет. Вот они, наши новые молодые кадры. Они поведут нас покорять Европу и весь мир, но не оружием, а экономическим путем. Созданием конкурентноспособной продукции.

  - Эта продукция пиво - наше будущее, так я понял? - спросил Захаров, с трудом сдерживая улыбку.

  - Да, Иван Егорович, кроме космоса и вооружения, нам не с чем выходить в Европу. Запад нас обогнал на тридцать лет, а может, и на сорок, пока мы вооружались и готовились дать отпор агрессору. К людям надо повернуться лицом, а не, извини, задним местом. Вот что Иван Егорович, у меня мало времени, начну сразу с дела. Тебе в отпуске не надоело? Второй хочешь брать? - Антипов хитро прищурился.

  - Да... я, Юрий Иванович... Но дело затягивается, закрыть прокуратура отказалась. Судебного процесса не избежать. Хотя и свидетель единственный дал показания, что не толкал Виктор Игоря, это просто несчастный случай.

  - Я понимаю тебя, Иван Егорович. Время сейчас другое. Гласность. Скажут: "Сына партийного работника отмазали от наказания". Суд пусть примет решение. Сам понимаешь, каково быть партийным работником, быть всегда на виду. Поэтому на старое место тебе возвращаться не надо. Это уже решили.

  - Что тогда, Юрий Иванович, к Зарубину на завод, мастером? - Иван Егорович разволновался, даже пот выступил на лице.

  - Почему к Зарубину? Может, он к тебе мастером будет проситься. Не всегда ему быть первым. Ты не меньше, а больше его заслужил быть первым, - Антипов снова хитро прищурился.

  - Я не пойму вас, Юрий Иванович, вы говорите прямо, не томите душу. Извините. Я за этот месяц на одиннадцать килограммов похудел, - Иван Егорович как школьник опустил голову.

  - Я заметил. И это хорошо. Помолодел, подтянулся. В общем так, Иван Егорович, принято решение назначить вас на строящийся пивзавод директором. Будете рубить окно в Европу, как ты выразился, пивным товаром. Другого конкурента нет, а чтобы сделать, нужно не один десяток лет.

  Иван Егорович не мог даже ожидать подобного предложения. Все, что угодно, даже мастером к Зарубину, он мог ожидать. Но директором этого же завода, города-завода с современным иностранным оборудованием и полным циклом всех работ от выращивания ячменя и хмеля до готовой продукции. Даже несколько колхозов в их районе и в соседних переходят в полное подчинение завода. И все оттого, что строительство шло из Москвы. Не возникало никаких проблем. По всей видимости, на продукцию завода, на "пивной", как он выразился, товар в Москве возлагали очень большие надежды. Иначе зачем такие огромные затраты? Иван Егорович, еще будучи секретарем парткома, немного вникал в цифры, видел, что средства на строительство расходуются громадные. Отсюда и качество строительства, и скорость, и уже близкий результат. Через полгода должны получить первую продукцию.

  - Но, Юрий Иванович, я партработник, я ничего не смыслю в производстве пива. Пить и то не очень люблю, - Иван Егорович даже от удивления пожал плечами.

  - Ты хозяин. И как я знаю, хозяин хороший. По твоему району вижу, - Юрий Иванович умышленно выделил слово ТВОЕМУ району.

   Хотя Захаров был всегда не первым, а вторым секретарем Урывского района, но бесспорно, все хозяйство района были под его контролем.

  - Твое дело - хозяйство, наладить связи с колхозами. Организовать. А на производстве у тебя будут и главный технолог, и главный инженер, и директора по сбыту и маркетингу. Ты его уже видел полчаса назад. Не волнуйся, подучим, поможем. Москва ждет продукцию завода, и этим, думаю, все сказано.

   Антипов встал из-за стола, подошел к Ивану Егоровичу, протянул руку.

  - Езжай на завод. Твоя директорская "Волга" уже внизу ждет. Та же самая. Старый директор отозван в Москву в министерство. Его заместитель введет тебя в курс дела. Он твоим замом и останется. Симаков Вячеслав Петрович - умный, дельный мужик. Но решили - молод для директорского кресла. Так решили.

  Кто решил? Антипов не пояснил, но Иван Егорович чутьем старого партработника догадался, что Антипов лишь озвучил решение, принятое в Кремле. Абрикосов?

  Захаров ехал на завод на теперь уже своей служебной "Волге". Он понимал, что громадные средства, вложенные в завод, может, и будут приносить дивиденды, и продукция завода пойдет на Запад, в Европу, где есть Бавария и Чехия с их уже сложившейся многими десятилетиями высокой маркой. Но для чего тратить громадные средства, когда в стране пустуют прилавки, и текстильная промышленность загнана в угол. Практически нет хорошей качественной одежды, и любая зарубежная тряпка собирает огромные очереди. В разгар борьбы за трезвость строить такой громадный завод по выпуску пусть и слабо, но алкогольной продукции. Или это директива такая: больше пива, меньше водки, и пить станут меньше? Нет не по-русски это. Даже поговорка есть: "Пиво без водки, деньги на ветер".

   "Но раз в правительстве решили, они знают, что делают. Мое дело выполнять. Я рядовой солдат партии, и воля партии - закон", - закончил свое размышление Иван Егорович. Он был горд и очень доволен своим новым назначением. Директор такого огромного завода - совсем не последний человек в масштабе области и даже, наверное, всей страны. Других таких заводов в стране просто нет.

  Директорская "Волга" остановилась у подъезда заводоуправления, четырехэтажного корпуса со спортзалом и бассейном. Иван Егорович вышел из машины. Шофер Валера, совсем молодой еще, недавно демобилизованный воин-афганец, вопросительно посмотрел на нового шефа.

  - Какие будут указания, Иван Егорович?

  - В гараж, Валера. Будешь нужен, я вызову по рации.

  Захаров поднялся по порожкам, зашел в здание. Здесь стоял охранник.

  - Иван Егорович, вас просили пройти в зал заседания, - сказал тот Захарову, по-военному прижав руки по швам.

  Зал заседаний на первом этаже, по коридору справа. Иван Егорович в расстегнутом пальто шел по коридору. У входа в зал заседаний стояли его новый заместитель Симаков, главный технолог завода Фридман Рафаэль Исаакович и главный инженер Семенец Иван Константинович. Они явно ждали его приезда. Значит, Антипов уже позвонил и сообщил. Захаров здоровается за руку со своими новыми заместителями. Все улыбаются, поздравляют, приветствуя нового шефа. "Да, военный порядок на заводе. Все быстро, четко, вот бы так везде, по всей стране. Наверное, и педантичные немцы позавидовали бы поставленной организации дела".

  - Пойдемте, Иван Егорович, я представлю вас товарищам. Конечно, все вас хорошо знают, но порядок есть порядок", - с этими словами Симаков открыл двойную дверь зала заседаний.

   Иван Егорович даже оторопел от неожиданности. Полный зал. Все руководство завода и цехов, начальник производства и секретарь парткома Сидоренко за столом. Симаков подошел к трибуне, все негромкие разговоры сразу затихли. В зале тишина.

  - Товарищи, мне поручено представить вам нашего нового директора, всем вам хорошо знакомого и уважаемого Захарова Ивана Егоровича.

   Все дружно захлопали, Иван Егорович снова смутился. Кто мог ожидать такого поворота событий в его жизни. Еще вчера он лежал на диване, перед телевизором, в своей квартире, размышлял о своем трудоустройстве.

  - Хорошо хоть оделся по-человечески, - мелькнула в голове мысль.

  Прозвучали краткие речи начальника стройки, прорабов, инженеров. Все работы шли с опережением в нужном режиме, и продукция будет не к концу года, как планировалось, а уже к июлю. Последним выступал Иван Егорович, он дал слово приложить все силы для блага коллектива и Родины. После короткого собрания все стали расходиться. Хорошие знакомые Ивана Егоровича - главный архитектор Розвин, прорабы, начальники участков, с кем как секретарю парткома приходилось больше работать Захарову, подходили к нему, поздравляли с назначением, желали успехов. Все улыбались, выражая этим свое отношение к нему. Как будто его не назначали, а словно его избрали вот только что, пять минут назад на этом собрании прямым голосованием, и все были "за". Такова сущность людей: может, половина из этого зала еще вчера обсуждали его и говорили, что все - Ивану Егоровичу обратной дороги нет и работать ему сменным мастером или начальником гаража, а сегодня все просто счастливы его новым назначением директором. Лесть не лучшее качество человека, но с годами к ней привыкаешь и даже забываешь, что все это уважение относится не к тебе, как к человеку, а креслу, в котором ты сидишь.

  Симаков подошел к Ивану Егоровичу:

  - Иван Егорович, пойдемте к вам в кабинет, я вас начну знакомить с делами. Это довольно сложный процесс. Я думаю, за пару недель мы все сумеем.

  Вечером Валера вез Ивана Егоровича в Урыв, домой.

  " Жена даже не знает о моем назначении. Я не позвонил ей. Нехорошо", - думал Иван Егорович.

  Но сегодняшний день совершенно выбил его из колеи. Непредсказуемо начинавшийся, он принес столько сюрпризов. И теперь сидя в просторном салоне новенькой "Волги" он уже не думал, как после назначения в кабинете Антипова: "А почему назначили меня?". Он вспомнил слова Зарубина об Антипове: "Он приручает себе кадры и если сделает кому услугу, то будешь обязан ему всю оставшуюся жизнь, а вздумаешь бунтовать, сотрет в порошок". Антипов, видя, что Иван Егорович обстоятельствами загнан в угол, делает ему эту услугу. Протягивает руку помощи и, конечно, приручает, потому что восстать против своего благодетеля Иван Егорович никогда не посмеет.

  Сегодня при первом ознакомлении с делами Иван Егорович, который раньше только догадывался о затратах на стройку, увидев цифры, просто ужаснулся. Это были громадные суммы и явно не все освоенные, значит, ушедшие куда-то и только списанные на стройку. Вот зачем необходима была директорская рокировка. Гроссмейстер, который затеял эту игру опытной и властной рукой сделал эту рокировку, убрал старого, как уже сделавшего свое дело и назначил нового, преданного человека, неспособного высказать даже подозрение об увиденном. Но для чего эти все затраты, когда в стране кризис?

  " Как для себя строим", - услышал однажды Иван Егорович от одного пожилого рабочего, возводившего вместе с бригадой фундамент для будущего цеха. Может, и прав был этот рабочий, кто-то строит именно для себя. Знает, что в недалеком будущем это будет его собственность. Тогда узаконится частная собственность, но это революция.

   Хотя и сейчас кооперативы - это, в принципе, прикрытие. Не может быть много хозяев. Либо все государственное, либо хозяин один. Значит, там, наверху, уже знают, что скоро будет закон, пусть не сразу разрешающий частную собственность, а пока акционерное общество. Но в любом акционером обществе слово и мнение директора будет решающим. Вот для чего нужны свои преданные директора. Это знают те, кто пишет законы простым рабочим, все еще верящим в светлое будущее коммунизма. И сейчас все это прикрывается мнимым строительством этого светлого будущего, хотя создается чья-то частная собственность. И все это для блага и по просьбе трудящихся, при полной поддержке народа, под руководством родной коммунистической партии. Все для блага народа.

  - Какая разница, главное жить лучше. А кому присягать, царю или генсекретарю, чтобы выйти из тупика и застоя промышленности, не столь важно, - Иван Егорович вспомнил эти слова, сказанные почти пять лет назад в "Охотничьем домике".

   Один из секретарей обкома тогда так сказал в ответ на слова своего соседа: "Жить так дальше просто нельзя. Соберешь пуд зерна, пока сводка до Москвы дойдет в десять пудов превращается". Но узаконивание частной собственности - это возвращение в капитализм, это революция или контрреволюция, как ее лучше назвать. Но может, это и правильно, живут же люди на Западе. В Швеции или Норвегии, например, где и климат сродни нашему, отношение к человеку на порядок выше, чем у нас, в развитом социалистическом обществе. Но кто мешает им наверху делать так, как они пишут в своих обращениях к народу.

   Почему все блага человека часто остаются только на бумаге, или, может быть, просто нельзя жить без хозяина. Когда все наше значит все ничье. Можно воровать, приписывать и списывать не считая. Все спишут, все подгонят под необходимые для отчета наверх цифры.

  Иван Егорович давно видел, что в стране назревает перелом и лозунги "все равны, все люди - братья" доживают последние дни. Общество постепенно начинает слоиться на богатых и бедных, на удачливых и невезучих. Кто ближе к кормушке, кто распределяет народные блага своему, так горячо любимому народу, слугами которого они являются, конечно, никогда не обойдет себя. Хотя есть еще чудаки такие, как Зарубин, верящие в светлое будущее, в ум, честь и совесть нашей эпохи. Но таких мало, очень мало. Ладно, философ, уже приехали. Иван Егорович увидел, что "Волга" повернула на его улицу.

   "Наше дело маленькое, нам Родина сказала: "Надо, партия ответит - есть". Значит, вам товарищ первый секретарь Антипов или, может, вашим начальникам из Москвы нужен директор, способный беспрекословно нести вашу хозяйскую волю простым рабочим и мастерам. Но вы несете ответственность за судьбу страны, затеяв эту перестройку, а нам, простым членам партии, необходимо волю партии исполнять. Так записано в Уставе".

  Жена Елена Владимировна приняла известие о назначении мужа директором нового строящегося завода с обычным невозмутимым спокойствием, словно уже знала, что будет именно так.

  "Правда, "Железная леди", - подумал Иван Егорович, - а может, ее что-то в этой жизни удивить или обрадовать? Наверное, нет. Живем словно соседи, и так 28 лет. Почему раньше не видел этого. Может, не замечал". Работа забирала все время. Он и дома был, словно на работе и в мыслях, и бесконечные звонки, даже ночью.

  - Звонила "мышка" нашего Виктора. Спрашивала, ты ей обещал устроить свидание с Виктором. Она оставила свой телефон.

   Елена Владимировна передала листок с цифрами незнакомого телефона. Иван Егорович, немного подумав, надел очки, стал набирать записанный женой телефонный номер.

- 4 -

  Отбой давно прошел. Заключенные камеры три-два, успокоившись после разговоров, которые зашли за полночь, мирно сопели под своими одеялами. Глядя на них, трудно было представить, что это обыкновенные мальчики, спавшие в своих любимых положениях, кто на спине, кто на боку.

  Виктор лежит с открытыми глазами. Синий свет лампочки над дверью уже не раздражает, как в первую ночь, к нему просто привыкаешь, перестаешь замечать. Мысли, мысли не дают спать Виктору уже которую ночь. Он сдружился со своими пацанами и вообще увидел, что это обычные ребята, с простыми, свойственными этому возрасту, интересами, но более озлобленные на жизнь. Трудно было поверить в то, что Цыгана уже хотели признать хроническим алкоголиком по ст.62 в шестнадцать лет.

  - Во сколько Цыган пить начал? - спросил Виктор.

  - Я не помню. Отец еще маленькому пиво наливал, говорил: мужиком должен быть, не бабой, - ответил Уразов, чем вызвал дружный смех своих сокамерников.

  Минаков Женя, Минак, с двенадцати лет состоял на учете в детской комнате милиции и к шестнадцати годам имел больше десятка приводов. Худенький, вертлявый, его посылали взрослые, он ловко лазил и мог залезть даже в забитую хозяевами квартиры оконную форточку. Насонов Сергей, срывая с кричавшей девушки нерасстегнувшуюся серьгу, ударил ее кулаком в лицо. Обычный парень, тихий даже. Что заставляло их воровать, кто? Неужели в их городе нельзя найти занятие по душе? Существует масса секций, клубов, домов творчества. Хотя может, и мало времени уделяют взрослые своим растущим детям. Жизнь ускоряется, вечные заботы, как прокормить, выучить, устроить.

  Эти проблемы мало знакомы Виктору, хотя все в своей жизни он добивался сам. И очень злился, когда, отвечая на вопрос, кем работают родители, слышал: "Ну, все ясно". Он почти отлично закончил школу. С девяти лет ходил в секцию бокса. Был даже союзным призером на юношеских соревнованиях, а затем занимался в единственной в городе полуподпольной секции восточных единоборств, и уже в университете был победителем в своей весовой категории. Ему всегда не хватало времени, он любил жизнь, всегда находил себе интересы, любил литературу, даже сам писал стихи. И даже здесь, в СИЗО, когда боль разлуки и одиночества стали в разы острее, стал писать чаще, чем вызвал восторг своих сокамерников.

  Виктор быстро нашел с пацанами общий язык, особенно после показательного урока по их просьбе. Виктор ногами сбивал подвешенные на двухметровую высоту различные вещи: футболки, майки. Пацаны сидели, открыв рот от восхищения. Личный пример взрослого - вот что самое важное в этом возрасте.

   Ушли трудности первых пятилеток, забылись война и послевоенный голод и разруха, и все, не стало лозунгов "Родина-Мать зовет", "Все для фронта, все для Победы", когда их ровесники по двенадцать часов без выходных работали у токарных и фрезерных станков. Все это ушло в историю. Люди были сытыми, стали жить лучше. Исчезали коммуналки с кухнями на десять семей. Все больше и больше семей жило в отдельных изолированных квартирах со всеми удобствами. Появилось телевидение, и уже реже стали походы всем классом в кино. Люди стали уединяться, а благ, сколько бы их ни было, всегда будет хотеться больше.

  Наверное, этим ребятам просто не повезло. Они не встретили на воле таких как Виктор, взрослых парней, которые бы повели их в спортивные секции, в кружки творчества, а встретили тех, которые дали им первую сигарету, налили пива, а потом вина. В этом возрасте все всасывается в характер ребенка - а они еще дети - как в губку. Вот откуда прищур глаз и выгиб пальцев, при разговоре они копировали взрослых, которых считали своими кумирами.

   Встреть крепыш Астахов парня из какой-нибудь секции борьбы, и из него мог бы получиться неплохой борец. Он очень быстро схватывал все, что показывал Виктор, и пусть не вышел бы из него чемпион, зато он закалил бы свою волю, свой характер. Но ему встретился сосед по подъезду Нестеров Геннадий по кличке Узбек, которого все во дворе боялись. Он сидел первый срок еще по молодости, и прищур глаз при разговоре даже теперь Астахов копировал, как у Узбека.

   Виктор забывался при разговорах. Боль отступала, уходила. По будним дням он с малолетками ходил на работу в цех сбора упаковочных коробок для кондитерской фабрики. Коробки для конфет, тортов, печенья. В эти часы Виктор, поглощенный в работу, не думал о Вике. Но долгими, бессонными ночами все мысли возвращались к ней. Больше месяца он в СИЗО. Она ни разу не пришла на свидание. Вначале он спрашивал отца, потом перестал, зная наперед его ответ. Может, не хватает времени, она учится. Не хватает времени на него, всего на час прийти. Где же ее любовь? Значит, ее и не было, одни слова. Но неужели так можно было притворяться, лгать, играть роль влюбленной и для чего? Что заставляло ее? Если у нее был другой, что мешало ей быть с ним? Завидный жених Виктор Захаров с отдельной, правда, снятой квартирой. И недалекая перспектива получить свою двухкомнатную кооперативную, которую строит папа - секретарь райкома?

   Виктор считал свою внешность нормальной, и многие девушки искали с ним дружбу и дружили, но запала в его душу только Вика. Чем? Наверное, он не сможет это объяснить. Что знал он о душе Вики? Только по рассказам Вики о ее жизни с матерью, медсестрой скорой помощи, о вечной нехватке денег. Мать всегда работала на трех работах, даже подрабатывала, делала уколы пожилым пенсионерам, которым тяжело было ходить в поликлинику. О том, что, когда к матери приезжал любовник, шофер - дальнобойщик, Вика искала причину уйти из единственной комнаты и часто просто ходила по городу. А иногда оставалась у подруг ночевать. Эти рассказы о своей жизни вызывали жалость. Вика всегда рассказывала со слезами на глазах. Зачем? Может, она и хотела вызвать чувство жалости к себе? Что скрывалось в ее душе? Этого не мог он разглядеть. Он почему-то сразу, с первого дня их знакомства, поверил ей и верил всегда, даже после того случая с правами и серьгой. Викины серьги были на ней, а кто потерял серьгу под кроватью на втором этаже дачи, он даже постеснялся спросить об этом отца. Виктор перестал думать об этом, как ему и посоветовала Вика. Он внушил себе, не могла его обманывать Вика, она любит его. Не могла и все. Но здесь он стал понимать, что все это не так. Он сам придумал себе свою Вику, женщину - мечту, верную жену и страстную любовницу в одном лице, но он совсем не знал ее, своего "котенка".

  Он стал понимать, как слепо он заблуждался, Вика не живет в его снятой квартире, месяц не идет к нему. Игорь Фокин говорил правду. Следователь Петров, сильно изменившийся последние дни, уже не вытягивал из него показания или, как он любил повторять, "правду". Видимо, здесь шла работа от отца и адвоката Митина. Но позавчера на допросе он вдруг закрыл папку, посмотрел на Виктора и сказал:

  - Вить, я знаю, твоя Вика к тебе ни разу не пришла. Значит, правду Фокин говорил. Ты не думал об этом?

  И все, он даже не намекнул, что Фокин погиб за правду. Зачем? Эта мысль была у Виктора в голове. Он сам искал на нее ответ. Он уже третью ночь не мог заснуть. Фокин был прав, он говорил правду, и Вика совсем не такая, какая была в его глазах, а вернее, какую он сам придумал своим поэтическим воображением. Девушка-мечта: и жена, и любовница в двадцать четыре года, он ни разу не осмелился спросить, были ли у нее парни. Она не скрывала, просто дружила, были. Зачем спрашивать, он единственный, он лучший и неповторимый. Он открыл в ней женщину - так говорила Вика.

  - Само небо нас свело, Витюшка, мы созданы друг для друга.

  Мысли, навязчивые мысли: толкнул ли он Игоря Фокина? Куклин дал показание: нет, не мог, если учесть расстояние, где он стоял, так было во время следственного эксперимента. Хотя сам он точно не помнил, где стоял. Но Куклин прятал взгляд от Виктора, почему? Отец купил эти показания? Он рассчитался со стройки, уехал обратно в Москву. Учитывая, что он единственный свидетель, отец, конечно, говорил с ним, просил за Виктора, вернее за его свободу. Но совесть, его совесть жгла его. Он хотел знать, пусть пока для себя, пусть в протоколах следователей все останется так же, но что стоило тренированному Виктору даже с того места, которое указал Куклин, сделать выпад, нанести удар. Вернее, даже не удар, просто легкий толчок, который мог просто не заметить Куклин, если он говорил правду.

   Десятки и десятки раз Виктор прокручивал в голове все мельчайшие эпизоды, все незначительные детали того трагического вечера на крыше спортивного комплекса, все до мелочей, что смог запомнить.

  - Даже себе не говори, что сомневаешься, что мог толкнуть, - так сказал ему Минин.

   Он произвел впечатление порядочного человека, это его долг адвоката - защищать даже заведомо совершившего преступление. Но как можно лгать себе? Обмануть свою душу? Нет, это невозможно. Почему Митин говорил такие слова или давал ему возможность самому в себе разобраться? До показа фотографий он помнил все или почти все, лишь в незначительных мелочах у него расходились показания с Куклиным. Эти фотографии вообще не фигурируют в деле.

   Митин сказал про них:

  - Забудь. Не было никаких фотографий.

  Значит, отец опередил всех, а может, их действительно не было. Куклин не сказал о них ни слова, хотя если они были - а они, конечно, были - только он мог собрать их и унести с крыши спорткомплекса. Виктор почему-то ловил себя на мысли, ему даже стало казаться, что это было именно так, что после показа фотографий, потеряв контроль над собой, он все-таки ударил, вернее, просто толкнул Фокина. Значит, он погиб за правду. Он был прав во всем, а Виктор не захотел слушать и принимать эту правду. Но зачем он доказывал ему после первой драки в недостроенном цехе. Фокин, конечно, затаил на него злобу, он всем своим сознанием хотел доказать Виктору свою правоту. Истинную правду о Вике и доказал ее. Хотя даже сейчас Виктор не может уверенно сказать, что верит Фокину, и Вика именно такая, какой представил ему ее Фокин. И эти слова Фокина - победителя:

  - Ты будешь просить прощение на коленях.

  "Зачем? Кому, что он хотел доказать? Как медленно тянется время. Как давит тишина и одиночество, скорее бы утро. Утром снова работа, разговоры, общение. Так можно сойти с ума", - ловит себя на мысли Виктор. Пусть будет все так, как говорится в протоколах и их показаниях. Хотя почему пусть, все было именно так. Это несчастный случай. Просто нелепый, трагический, несчастный случай.

  Уже загремели железные тележки раздатчиков пищи. Скоро завтрак. Еще одна бессонная ночь прошла, сколько еще предстоит пережить этих бессонных ночей Виктору, а может, даже лет? Движение, голоса, шаги в коридоре, за дверью. Сегодня простой рабочий день. После завтрака он со своими пацанами пойдет в рабочий корпус. Снова будут собирать коробки для кондитерской фабрики, а значит, он сможет уйти от своих мыслей хотя бы до следующей ночи.

  - Господи! Когда это все закончится? - прошептал Виктор.

  Захаров - младший считал себя атеистом. "Бога нет, человек себя делает сам", - эти слова с детства вдалбливались в сознание людей. Пионер, комсомолец, служба в армии. Везде эти слова. Верующего человека легко запугать, заставить повиноваться, вот для чего придуман Бог. "Бог - опиум для народа, средство подавления воли и инакомыслия. Почему Бог не один, а существуют разные религии: Иисус, Магомет, Будда, а свободному, счастливому человеку, зачем Бог? Хотя у советских людей, у пионеров и комсомольцев, был свой человек - бог, умерший и вознесенный, как божество. Только здесь, в СИЗО, Виктор начал осознавать, что Бог - это духовный внутренний мир человека. Это его душа, слово придуманное, как утверждали атеисты, духовенством. Без веры, надежды и любви наверно невозможно жить. Человек перестает быть человеком.

  Открылось окно - кормушка:

  - Еще дрыхните? Подъем! - раздался голос контролера-коридорного. - Завтрак!

  - Подъем, пацаны! - командует уже Виктор.

   Все обитатели камеры три-два зашевелились, зашумели, застучали алюминиевыми чашками и кружками. После завтрака стали ждать воспитателя. Старший лейтенант Говоров выводил в рабочий цех камеры, которые по очереди должны работать; сегодня идут 32, 34 и 37 камеры. Без трех девять снова зазвенели ключи, открылась железная дверь.

  - Выходи! По двое строиться, - звучит громкий голос контролера.

   В коридоре уже стоят заключенные других камер. Старший лейтенант проводит проверку по списку. Взрослые здороваются за руку. Малолетки становятся в общий строй. Кивками головы приветствуют своих знакомых. Взрослого камеры 34 Виктор видит впервые.

  - Привет. Я - Виктор, - представляется Захаров.

  - Я - Владимир или Фикса, так проще запомнить, - Владимир улыбается, показывая золотую коронку, явно одетую на здоровый зуб. - Семеныч уже дома. Дали на суде условно два года. Везет людям, вот бы и мне повезло хотя бы раз.

  - Надеешься? - интересуется Виктор.

  - Нет, конечно, букет у меня, 146 ч.2, 108 и еще по мелочам.

  Виктор уже немного освоился в изоляторе, все названные статьи он знал и понял, что его новый знакомый - неунывающий человек. По этим тяжким статьям условно не дают, "нагонят" его домой явно не скоро.

  Шли по длинным гулким коридорам СИЗО, дальше через пищеблок на третий этаж, в рабочий цех. Здесь паяют елочные гирлянды, делают упаковочные коробки для кондитерской фабрики. Эти работы делают в основном малолетние преступники.

  - Чтобы выплескивать лишнюю энергию, - шутят воспитатели-офицеры.

  Несколько человек и бригадир - осужденные из хозобслуги, то есть те осужденные, которые отбывают свой срок наказание здесь, в СИЗО. Строем идут через пищеблок, дверь в варочный цех открыта. Огромные трехсотлитровые котлы стоят по периметру, везде чистота, грозно шипит пар. Повара в белых куртках закладывают в котлы мясо, идет приготовление обеда. У дверей в кладовую высокая красивая женщина в белом халате что-то говорит молодому парню в белой поварской куртке. Виктор невольно сбавил шаг, засмотрелся и поймал взгляд ее голубых глаз: "Как у Вики" - мелькает в голове. Виктор заставляет себя не думать о Вике, но мысли, не слушаясь, все равно возвращаются к ней. Сдавило в груди, сердце застучало быстрее. Хотелось бежать быстро-быстро, вырваться из этого мрачного здания, убежать в лес, упасть лицом в траву.

  - Боже мой, когда же это закончится? Неужели я не смогу забить ее. Выбросить из головы даже мысли.

  Он уже исписал общую тетрадь стихами. Разлука, осень, боль, ничего другого в голову не идет. Поднялись в цех. Бригадир и его помощники выдавали пачки коробок-заготовок, разносили по столам. Пацаны садились на свои привычные места. Работа началась. Обычные мальчишки. Глядя на них, даже не верилось, что за ними не по одному преступлению. И если бы не застиранные не по размеру спецовки, можно было предположить, что где-то идет урок труда.

   В работе, как и в жизни, были свои лидеры и те, кто работал с ленцой, с хитрецой и часто не выполнял вполне реальную незавышенную норму. Были и те, кто делал по три нормы. Если Цыган очень старался, то от усердия прикусывал язык. Но у него почему-то не получалась даже эта простейшая работа, с которой, говорили, справлялись даже незрячие. Насос наоборот не хотел стараться, работал с неохотой. За движениями рук Минака было трудно даже усмотреть. Четко, быстро, ни одного лишнего движения. В 10.30 часов в цех зашла женщина-контролер: